 |
| ИА «Белые воины» | Петр Дукмасов | 16.04.2009 |
Глава VП
 |
| Село Заборово. Спассо-Преображенский храм и памятник М.Д. Скобелеву |
— Несомненно, что это Мирский действует — говорил несколько раз Скобелев в сильном волнении — Необходимо нам поддержать его, и хоть часть сил неприятеля отвлечь на себя! Господи, как долго это стягиваются наши войска — поторопите их, пожалуйста!
Словом, Скобелев не раз в продолжение дня сердился, не раз высказывал сожаление, что не может немедленно двинуться на помощь сражающимся товарищам.
Наконец, к вечеру только 27-го около половины отряда успело спуститься в долину с гор: Углицкий полк, стрелки, болгары, казачий N 9 полк, уральская сотня и горная батарея.
Скобелев приказал немедленно же, т. е. вечером, собравшимся войскам двинуться вперед на Шейново и, отчасти на Шипку, придерживаясь ближе к Балканам. Горной батарее приказано было выехать на позицию возможно ближе к неприятелю и, подкопав предварительно насколько можно больше хобота, сделать несколько залпов. Войска, пройдя некоторое расстояние по направлению к Шейново, остановились. Наступал уже вечер — темнота все увеличивалась. По приказанию Скобелева, все музыканты и барабанщики торжественно сыграли зорю; затем войска развели массу костров, и отступили к Иметли, оставив на линии огней лишь аванпостную цепь.
Всеми этими мерами Скобелев хотел возможно больше напугать, обмануть турок относительно силы своего отряда и, отвлечением на себя известной части неприятельских сил, помочь этим Мирскому, действовавшему по ту сторону Шейново.
Как оказалось впоследствии, хитрость эта достигла известных результатов, и испуганные турки отделили значительную часть своей армии против нашего отряда, а масса неприятельской кавалерии выдвинута была по направлению к Иметли.
Сильно измучившись физически и, главное, нравственно за тяжелые дни 26 и 27 декабря, я думал немного отдохнуть за ночь, когда, поздно вечером, отряд наш расположился биваком у д. Иметли. Я уже предвкушал заранее сладость отдыха, и высматривал только поуютнее местечко для ложа, как вдруг ко мне явился граф Келлер, исполнявший после Куропаткина обязанности начальника штаба.
— Вам Скобелев приказал сейчас же отправиться на Шипку к генералу Радецкому с важными бумагами… Генерал испрашивает приказаний у Радецкого, и доносит, что завтра утром он может начать дело.
«Вот тебе и отдых!» подумал я, скорчив недовольную мину.
— Граф, попросите, пожалуйста, генерала, нельзя ли назначить кого-нибудь другого вместо меня; я страшно устал, и за эти два дня положительно не имел отдыха, все время был в делах.
— Нет, генерал окончательно решил этот вопрос. Он именно и надеется, что вы, как казак, скорее выполните эту трудную задачу — пробраться ночью по горам к Радецкому и привезти к утру приказание от него.
Как ни лестны были для моего самолюбия эти слова графа, но я с удовольствием бы в то время передал эту честь кому-нибудь, лишь бы меня оставили в покое, и дали отдохнуть — забыться и заснуть хоть на два — три часа… Человеку, который не испытал сильной усталости души и тела, трудно понять, как тяжело пересиливать натуру, какие нужны для этого сверхъестественные усилия…
Волей-неволей пришлось снова усесться на своего усталого коня, и одному пробираться по совершенно незнакомой местности к горе св. Николая.
Перед выездом, собираясь в ночное путешествие, я столкнулся в темноте с художником В. В. Верещагиным.
— Что, собираетесь в путь — сказал он мне, улыбаясь — а знаете, это по моему настоянию Скобелев посылает вас на Шипку… Если воротитесь к утру, генерал обещает вам крест, а если опоздаете — арест…
Мне было не до разговоров, я торопился скорее в дорогу.
Выехал я из Иметли в девять часов вечера, когда было уже совершенно темно. С неимоверными усилиями, рискуя ежеминутно сломать себе шею, пробирался я еле заметною тропинкой через глубокие ущелья и балки, карабкался на громадные горы, скатывался в какие-то пропасти, поросшие густым лесом. Раза два я падал с лошади, раз сорвался вместе с нею в небольшой, к счастью, овраг и отделался только ушибом и ссадинами на физиономии; но лошадь моя сильно захромала и я принужден был оставить ее в горах на оказавшемся, к счастью, вблизи казачьем посту (казаки N 9-го полка содержали здесь полевую почту), а сам пересел на лошадь казака.
Наконец, после целого ряда тяжелых испытаний и ожиданий сделаться навсегда калекой (не от пули, а от падения), я добрался, около двух часов ночи, до отряда Радецкого на гору св. Николая.
Генерал Радецкий — очень умный, симпатичный, и простой человек — принял меня в своей неприхотливой и вполне боевой землянке чрезвычайно любезно, гостеприимно, напоил чаем с ромом и предложил закусить.
Великое спасибо ему за этот чай с ромом, который сильно поддержал мои упавшие силы. (Кроме Радецкого, тут были еще начальник штаба его, генерал Липинский, и несколько адъютантов).
— Я очень, очень рад вашему приезду — добродушно улыбаясь, говорил генерал в то время, как я с волчьим аппетитом истреблял закуску — я сильно-таки беспокоился за ваш отряд, не получая оттуда никаких известий. Ну, слава Богу — теперь я совершенно спокоен!
— Генерал Скобелев послал вашему превосходительству еще утром донесение — не знаю, отчего оно не получено — отвечал я — Дорога у нас ужаснейшая. Люди и лошади буквально выбиваются из сил, и ранее вчерашнего вечера немыслимо было спуститься тем частям, которые находятся в долине близ Иметли…
Затем я рассказал подробно генералу все дела нашего отряда 26 и 27 декабря, про зорю с церемонней и прочие подробности. Радецкий слушал рассказ мой, не смотря на поздний ночной час, с живейшим интересом, и, в свою очередь, рассказал мне про действия своего отряда.
— Да, конечно — согласился Радецкий, — при таких условиях трудно было спуститься скорее! Но все-таки я сильно побаивался за вас. Вчера утром еще я получил донесение от князя Мирского, в котором он сообщает про свое критическое положение, и просит непременно поддержки со стороны моего отряда. «Что же касается отряда Скобелева», пишет он, «то о нем я не имею никаких известий». Я ответил князю, что поддержу его и сделаю вылазку, чтобы привлечь на себя хоть часть неприятельской силы; сообщил ему также, что про ваш отряд ничего не знаю, но каждую минуту поджидаю донесения… И вот, чтобы поддержать князя, я должен был решиться на атаку неприступной неприятельской позиции — продолжал он — Я предвидел, что все окончится неудачей, но не мог, конечно, отказать князю в этой помощи… Да, день 27 декабря нам дорого стоил — сказал генерал, немного погодя, глубоко вздохнув, — я потерял своих лучших солдат, которые оказали буквально чудеса храбрости: им пришлось двигаться в атаку узким фронтом по дороге перекопанной в нескольких местах траншеями, через глубокие ущелья, под убийственным огнем… И все-таки они взяли три ряда этих траншей, пока, наконец, немыслимо было двигаться дальше… Полки потеряли почти две трети своих людей — и особенно пострадал лихой Подольский полк полковника Духонина… Конечно, этою атакой я спас Мирского и удержал до 35 таборов, которые собирались уже на него ринуться; видно было даже, как некоторые части турецкого войска стали спускаться с гор в долину, но лотом опять поднялись вверх.
Услышав от меня, что начальник штаба наш ранен, Радецкий с неподдельным сочувствием воскликнул:
— Куропаткин ранен! Ах, как жаль, как жаль! Такой прекрасный, полезный офицер! Это большая потеря для вас!
Радецкий положительно очаровал меня своею обходительностью, простотой, доступностью, и вместе умом и ясностью изложения.
Всего я пробыл у благородного и симпатичного героя Шипки около двух часов. За это время необходимые бумаги были написаны и Радецкий передал их мне. Кроме письменного приказания, генерал передал также и словесно весь план действий на 28 декабря. Получив все необходимое, я встал и раскланялся.
— Ну, до свиданья — сказал добродушно Радецкий — пожимая мою руку. — От души желаю успеха вашему отряду. Передайте поклон мой Скобелеву! Счастливой дороги!
Было около четырех часов утра, и совершенно еще темно, когда я снова уселся на коня и поехал в обратный путь. Ехать было, пожалуй, еще хуже: хотя дорога была более или менее знакома уже, но зато приходилось преимущественно спускаться или просто скатываться на задних ногах лошади. Где дорога позволяла, я, боясь опоздать, скакал во весь дух, не смотря на крайне неудобное сиденье — туго набитую подушку, где хранится обыкновенно все имущество и походное богатство казака, и которую он бережет, как зеницу ока. Было уже совершенно светло (часов около восьми), когда я доехал до того места, где еще ночью полетел с лошадью в овраг. Конь мой несколько оправился и я снова пересел на него. Наконец, я спустился в долину и направился к Иметли. Еще с гор я увидел, что отряд наш уже выступал с бивака и развертывался в боевой порядок; при этом правый фланг направлялся в обход Шейнова, очевидно с целью отрезать путь отступления туркам. Это совершенно согласовалось с видами генерала Радецкого, а потому я успокоился, и несколько сдержал скакавшего все время коня…
Вдали, между войсками, виднелась группа всадников, над которой рельефно развивался белый значок. Я направился на этот знак и скоро был возле Скобелева,
— Ваше превосходительство! бумаги от генерала Радецкого — сказал я, передавая ему пакеты.
Генерал прочитал, поблагодарил меня за быстрое исполнение поручения, и в продолжение всего дела не тревожил уже более.
Между тем, войска наши продолжали наступление против неприятельской позиции, которая резко обозначалась несколькими редутами и линией траншей по обе стороны Шейново.
На правом фланге двигался Углицкий полк, в центре, и на левом — стрелки, болгарское ополчение, и горная батарея. Донцы находились правде угличан, а уральцы Кирилова охраняли отряд с тыла, со стороны Карлова.
Бой завязала наша горная батарея. Несмотря на ничтожный калибр, действия ее были прекрасны, и маленькие снаряды рвались в самых турецких редутах и траншеях. Неприятель энергично отвечал нам не только артиллерийским, но и сильным, ружейным огнем. Вдруг один из снарядов наших ударился в неприятельский зарядный ящик, находившийся в редуте, и в то же мгновение последовал страшный взрыв… Радостный крик прогремел среди наших войск, и, воспользовавшись этою удобною минутой, они бросились в атаку на неприятеля. Атака эта, к несчастью, не имела, однако, успеха. Силы наши были еще слишком ничтожны, позиция неприятельская слишком сильна, а пространство, по которому пришлось двигаться атакующим войскам, не представляла для них ровно никаких закрытия. На правом фланге Углицкий полк, предводимый храбрым командиром, полковником Панютиным, смело ринулся вперед… Но, встреченный страшным свинцовым дождем, который вырывал из рядов целые десятки жертв, он должен был остановиться и залег в одной из складок местности. Путь полка резко обозначался массой убитых и раненых, рассеянных по полю; последние по одиночке тащились обратно, оглашая воздух жалобными стонами…
В центре и на левом фланге такая же участь постигла болгарское ополчение и стрелков Меллера-Закомельского. Хотя они и овладели неприятельским редутом, но, потеряв при этом значительную часть бойцов и сильно расстроившись, не могли удержаться во взятом укреплении, и должны были отступить из редута, который снова перешел во власть турок. Видя, как наши стрелки отступают из купленного такою дорогою ценой редута, так и хотелось броситься вперед, крикнуть им: «За мной, братцы!», ворваться вновь в укрепление, и прочно засесть за земляною насыпью.
Еще ранее Скобелев разослав ординарцев торопить движете остальных войск — в них была настоятельная нужда. В то время, когда передние бойцы наши потерпели временную неудачу, и принуждены были приостановить атаку, не будучи в силах двигаться дальше, подмога, в лице Владимирского и Суздальского полков, уже спешила к ним в боевую линию на выручку.
Общими силами (оставив в частном резерве два батальона) войска наши вновь бросились на неприятеля и снова загорелся ожесточенный бой. Успех видимо склонялся на нашу сторону и в некоторых редутах и траншеях уже показались русские кепи. Чтобы поддержать сражающихся и еще более развить успех атаки, Скобелев приказал двум батальонам частного резерва двинуться на подмогу стрелкам и угличанам, а также отправил одного из ординарцев на левый фланг, где находился Казанский полк, охраняющий наше расположение со стороны Шипки, с приказанием направиться возможно скорее упомянутому полку в общий резерв. В самый разгар этого боя на поле сражения прибыл генерал Дохтуров со своею кавалерией.
— В распоряжение вашего превосходительства я прибыл с 1-ю кавалерийскою дивизией. Куда прикажете направиться — доложил генерал Дохтуров, подъехав к Скобелеву.
— Направляйтесь, пожалуйста, скорее на правый фланг; постарайтесь отрезать совершенно туркам путь отступления, и войдите непременно в связь с отрядом кн. Святополк-Мирского.
Каждая минута была дорога, и Дохтуров немедленно же поскакал приводить в исполнение приказание Скобелева. Бой между тем продолжался. Раздавалась непрерывная ружейная трескотня, частые орудийные выстрелы, со всех сторон слышались громкие, победные крики «ура». Скобелев внимательно следил за картиной боя, и с одного места постоянно переезжал на другое, ни мало не стесняясь тем обстоятельством, что возле него то и дело шлепались гранаты и зарывались в землю пули. Он весь был поглощен этою мрачною картиной человеческого истребления, весь был сосредоточен на одной мысли — овладеть во что бы то ни стало этими редутами, батареями, траншеями… Победа или смерть! — иного выбора для него, казалось, не было. Это читалось в его блестящих глазах, в порывистых движениях каждого мускула его воинственного лица, в беспокойных, нервических подергиваниях поводом и ногами по бокам лошади… Еще неудача — и он сам с последним резервом ринется вперед, и выйдет наверное победителем, если только какая-нибудь шальная пуля не уложит на месте этого беспокойного гения войны!
— Два батальона Казанского полка пришли в общий резерв — доложил кто-то из ординарцев.
— Хорошо — отвечает генерал, не поворачивая головы.
— Генерал Дохтуров прислал доложить вашему превосходительству, что он вошел в связь с отрядом князя Святополк-Мирского — раздается донесение другого гонца.
— Слава Богу — отвечает снова генерал, и лицо его несколько просияло.
— От князя Мирского приехал казачий офицер с пакетом!
Скобелев нетерпеливо разорвал пакет и прочел сообщение князя.
— Ну, теперь пора двигаться в решительную атаку — сказал генерал, поднимая голову, и отдал соответствующие приказания.
Четыре батальона, поротно в две линии, с распущенными знаменами и с музыкой двинулись вперед.
Этот вид стройно двигавшихся под музыку, точно на параде, русских батальонов с развивавшимися, историческими знаменами, бывшими на полях Германии и Франции, и получившими, почти четверть века тому назад, новое боевое крещение на бастионах Севастополя, произвел на турок положительную панику. Бросив орудия, снаряды, лагерь, они бежали на Казанлык; но тут их встретила кавалерия Дохтурова и целые сотни мусульман гибли под ударами шашек русских гусар, улан, драгун и казаков. Целые таборы, видя свое безвыходное положение, бросали орудие, знамена и умоляли только о пощаде, о сохранении жизни. А с востока и. севера, между тем, на турок сильно стали наседать, войска Мирского и Радецкого, и с каждою минутой все: меньше и меньше делались те роковые стальные тиски, которые крепко охватывали расположение неприятельских войск. Турки были окружены со всех сторон — их положение сделалось критическим. Исходов было два: честный — пробиться через эту грозную стену русских штыков и шашек и хоть горсти отступить на Казанлык и дальше; позорный — выкинуть белый флаг и просить пощады и великодушия победителя! Турки выбрали последнее — это дело было им уже привычное. Скобелев только что выехал из лесу на поляну перед вторым батальоном общего резерва, который он лично вел в атаку, как его догнал сотник Харанов, посланный генералом за батальоном Казанского полка. Еще издали он что-то кричал и махал шапкой.
— Что это он — сдурел, что ли — сказал Скобелев, заметив жестикуляции Харанова…
— Ваше превосходительство! На главном кургане турки выкинули белый флаг — радостно прокричал он, наконец, подскакав ближе.
— Что вы — правда ли это? Вы разве видели?
— Так точно, ваше превосходительство, ей Богу видел — запыхавшись и весь красный отвечал он.
Действительно, присмотревшись, мы ясно различали на большом кургане развивавшийся белый флаг — роковой и позорный для турок, славный, счастливый для нас.
— Остановите резерв — обратился Скобелев к батальонному командиру; - а вы, продолжал он, обращаясь к Харанову — ведите меня к главному кургану.
Крупною рысью мы двинулись вперед. Стрельба против нас прекратилась, турецкие солдаты бросали оружие… Мы быстро проехали мимо палаток «Красной Луны"… Несколько докторов (турок и англичан) вышли нам на встречу и низко поклонились Скобелеву.
Наконец, мы подъехали довольно близко к главному кургану, и увидели здесь несколько белых флагов.
— Поезжайте с переводчиком вперед — обратился генерал к поручику Лисовскому, — и узнайте от Весселя-паши, на, каких условиях он сдается?
Вскоре Лисовский вернулся и сообщил, что Вессель-паша сначала пожелал узнать, какой чин у Скобелева, и когда ему сказали, что генерал-лейтенант, то только тогда согласился на сдачу, при чем вполне отдавался на милость победителя. Веселая, счастливая улыбка осветила лицо Скобелева. Мы все, конечно, вполне разделяли радость нашего полководца. «А что», пришла мне в это время мысль, «что если бы Скобелев был на месте Весселя-паши и в таком же критическом положении?» Я не сомневался ни на минуту, что он никогда не отдал бы своей шашки врагу, что он принял бы другое, более рыцарское решение — прорваться и, в крайности, с честью умереть, «мертвые бо сраму не имут!»
 |
| Михаил Дмитриевич Скобелев |
Между тем, на нашем правом фланги и у Мирского стрельба продолжалась — им не была еще известна наша общая радость. Скобелев разослал гонцов во все стороны с известием об этом событии; Вессель-паша, глубоко вздохнув, то же сделал, со своей стороны, относительно турецких войск. Мало-помалу по всей окровавленной долине стрельба стала стихать. Скобелев приказал войскам своего отряда собраться у главного редута, впереди Шейново, и выстроиться фронтом к Шипке; генералу Столетову с двумя офицерами он поручил отправиться к северу от Шипки в горы и предложить сдаться тем турецким войскам, который занимали там позицию против отряда Радецкого.
Турецкий полковник, командовавший этими войсками, отказался вступить в переговоры с генералом Столетовым, и угрожал стрелять в него, если он не повернет обратно. Тогда Скобелев приказал: всем войскам, собравшимся у главного редута, с музыкой и распущенными знаменами двинуться вперед в боевом порядке по направлению к Шипке (стрелки и кавалерия находились впереди). Затем вторично послан был генерал Столетов, чтобы предупредить турок, что если они не сдадутся, то будут беспощадно разгромлены с двух сторон — с севера и с юга. Вместе со Столетовым поехал турецкий офицер от Весселя-паши с поручением передать полковнику приказание сдаться, причем упомянуть о грозной силе русских войск и бесполезности сопротивления.
Столетову же Скобелев передал и шашку Весселя-паши, которая служила бы таким образом турецкому полковнику наглядным доказательством сдачи его собратьев; затем эту шашку генерал Столетов должен был вручить начальнику всех русских войск, оперировавших в окрестностях Шибки — генералу Радецкому.
Вскоре мы увидели с наших мест, что миссия Столетова увенчалась полным успехом: над грозными турецкими укреплениями, расположенными в горах к северу от Шибки, показалось несколько белых флагов… Радостный, победоносный крик прогремел по всей долине, шапки наши полетели высоко вверх… Это был финал нашей славной общей победы в долине Тунджи, финал триумфа наших мужественных полководцев — Радецкого, Скобелева и Святополк-Мирского! Хотя львиная доля победы приходилась, бесспорно, на наш отряд, но нельзя умалять также громадных подвигов нашего северного и восточного отрядов, хотя действия их и не были обставлены таким наружным блеском.
Скобелев был поэтом войны, и умел самый кровавый эпизод боя — атаку, штурм — облечь в красивую, поэтическую форму (распущенные знамена, музыка, барабанный бой), что действует так возбуждающе на нервы сражающихся, так сильно на воображение массы.
Беспристрастному историку, конечно, лучше известно, кому следует надеть лавровый венок — Радецкому, Скобелеву или Мирскому. Мое личное скромное мнение, что его вполне достойны все три славных наших полководца и прежде всего, конечно, Радецкий.
Государь так и оценил подвиги каждого из них, и Георгиевские кресты красуются на каждом из героев Шибки и Шейнова… Долго еще разносило эхо в суровых Балканах радостное русское «ура», и тяжело отзывалось оно в сердцах бросивших оружие пленных османов.
Кто не был в сражении, кто не видел перед лицом своим неумолимую смерть, кто, наконец, не испытывал горького, щемящего чувства при неудачах, поражениях, кто не плакал нравственно при виде бегущих товарищей, тот не поймет того сладостного, счастливого чувства, которое испытывает самый последний рядовой при этом магическом слове «победа"… По-видимому, не все ли равно для этого ничтожного рядового — победить или сдаться в плен, назваться победителем или побежденным?! Ни в том ведь, ни в другом случай его не ожидает ничего особенного, радостного!
А между тем, всмотритесь в эти простые, загорелые солдатские лица: сколько в них счастья, оживления, какое невыразимое блаженство светится в этих блестящих глазах!
Нужно самому быть участником этих событий, самому пережить такие минуты, чтобы понять их, понять то сильное, радостное чувство, которое не забывается во всю жизнь… «Господи, как хорошо, как сладко жить в этом мире!» выражает лицо каждого из победителей. И, несмотря на это наслаждение земною жизнью, предложите этим самым людям броситься опять в новый смертельный бой — и они, не задумываясь, совершенно добровольно, как звери ринутся на новую, почти верную гибель.
Странно, загадочно создан человек! Трудно понять душу его и громадное влияние на нее другой, более сильной человеческой души! Одно слово, одна фраза любимого полководца — и тысячи охотно бросаются на смерть, на страшные, мучительные пытки!
Скобелев выстроил войска покоем.
— На молитву, шапки долой — раздалась его зычная команда, и головы быстро обнажились…
Теплая, сердечная молитва долго носилась над этою многотысячною толпой; многие плакали, благодаря Творца за дарованное счастье нашему оружию, нашему Царю и родине, а потом уже за избавление от опасности и спасение жизни в этом адском, кровавом бою… Молились за павших товарищей, за оставшихся живых, за Царя, за Россию… И эта картина горячей молитвы русских православных воинов, благодарящих Бога за славную победу — тоже наверное живо врезалась в память каждого участника. Наконец, молитва была окончена.
— Накройсь — прозвучала новая команда по рядам батальонов, и солдаты надели шапки.
Тогда Скобелев объехал свои войска, и горячо благодарил их за лихую службу, за храбрость, за победу!
Величественна была эта фигура «белого генерала» на красивом белом коне, мчавшегося мимо своих победных войск. Сколько жизни и энергии виднелось в этом оживленном, умном и воинственном лице молодого отважного вождя; сколько силы представляла из себя вся эта красивая фигура героя Плевны и Шейново!
— Именем Государя, именем России, спасибо, братцы, за вашу службу — благодарил генерал, и новое сердечное, оглушительное «ура» вылетало из рядов, и огласило кровавую долину роз…
Этим криком русские воины выражали свою преданность обожаемому Монарху и постоянную готовность броситься на новые испытания по одному Его слову.
Чудную и незабвенную картину эту высокоталантливый наш художник В. В. Верещагин (свидетель всего этого) воспроизвел и увековечил для потомства в своей прелестной картине «Победа».
Духовная дань была, таким образом, заплачена; нужно было позаботиться теперь о пополнении израсходованных физических сил, об отдыхе и еде победителей, о судьбе, наконец, побежденных (в отношении которых русский человек никогда не применял знаменитой и страшной в свое время фразы: «горе побежденному!», а напротив, на сколько он беспощаден в разгар боя, на столько же великодушен и гуманен к врагу безоружному, помня русскую пословицу, что «лежачего не бьют!»), о погребении тех несчастных и неизбежных жертв, дорогою ценой которых куплена эта славная победа, о призрении многочисленных раненых, которые рассеяны были по всему полю, и давно уже молили о помощи… Словом, нужно было позаботиться о тех бесчисленных житейско-боевых нуждах, которые окружают сражающихся во все времена человеческих кровавых распрей.
Войска расположились биваком у Шейново, и закипела работа по устройству временного жилья и приготовлению пищи. Скобелев пригласил к себе на обед Весселя-пашу, и некоторых турецких докторов. Мы же, штабные, разбрелись по разным местам искать приюта и пищи.
Ранее мы всегда продовольствовались у Михаила Дмитриевича, и не только мы, но и все лица, приезжавшие к Скобелеву по какому-либо делу, находили у него радушный прием и обильное угощение… Перед переходом же через Балканы Скобелев предупредил нас, чтобы каждый позаботился о собственном продовольствии, так как он не может нас кормить при столь неблагоприятной обстановке. Впрочем, я, не смотря на свою беспечность и безалаберность, никогда не был голоден, никогда не нуждался в еде. В любом полку, эскадроне, в любой батарее и сотне я всегда находил себе продовольствие, все любезно приглашали к себе, и охотно делились своими скудными запасами…
До 31 декабря все мы почивали на лаврах: высыпались, наедались, починялись и приготовлялись к приезду главнокомандующего, которого ожидали в последний день тяжелого, кровавого 1876 года. Впрочем, это приготовление не составляло для нас труда, а напротив, скорее было радостно. Нам приятно было порадовать Августейшего полководца, приятно было увидеть, как он разделит с нами радость и скажет свое, дорогое для нас, «спасибо». Мы с нетерпением, поэтому, ожидали Великого Князя. Раненые — наши и турецкие — были подобраны и перевязаны, убитые зарыты в землю; долина роз вновь приняла поэтический мирный вид и не заметно было даже, что она поглотила в себя целые ручьи русской и турецкой крови.
В десять часов утра 31 декабря отряд наш выстроился перед Шейново, фронтом к Шипке.
У последней деревни находились офицеры, которые должны были предупредить отряд при появлении Его Высочества.
Около двенадцати часов дня из Шибки выехала группа всадников, впереди которых ехал Великий Князь. Музыка заиграла марш; Скобелев подъехал к главнокомандующему и отрапортовал ему. Николай Николаевич подал руку Скобелеву, затем горячо обнял и поцеловал его, и поздравил со шпагой, украшенной бриллиантами.
Затем Его Высочество стал объезжать войска. Он останавливался возле каждого полка, снимал фуражку и сердечно благодарил воинов за молодецкую службу Государю, за славную, лихую победу…
Вновь громкое русское «ура» покатилось по долине роз, и это родное, сердечное «спасибо» из уст высокого полководца и от лица самого Государя было особенно дорого нам, бойцам, поели целого ряда этих лишений, потерь и опасностей.
Затем главнокомандующий поехал к войскам князя Мирского, которые стояли биваком близь дороги из Шибки в Казанлык, а наш отряд в тот же день направился в Казанлык, до которого было только двенадцать верст, где и разместился на квартирах.
Здесь, на самом берегу Тунджи, мы скромно встретили Новый год. Каждый невольно задавал себе вопросы: что-то нас ожидает в этом новом году, долго ли еще протянется эта человеческая бойня, увенчаются ли достойною наградой наши победы? и проч. и проч.
В день Нового года отряд быстро двинулся далее. Надо было торопиться и возможно скорее достигнуть Адрианополя — турецкой Москвы…
Западный отряд нашей армии двинулся, как известно, под предводительством Гурко, после падения Плевны, на юг, перешел Балканы с неимоверными трудами и страшными жертвами* у Араб-Конака, имел несколько блестящих дел на вершинах гор и у подножия их, завладел столицей Болгарии — Софией, разбил на всех пунктах турецкую армию, и форсированным маршем двигался теперь на восток—на соединение с нами, по направлению на Филиппополь и Адрианополь.
Остатки этой растерзанной турецкой армии, под предводительством Сулеймана (нашего знакомого по Эски-Загре), поспешно отступали на восток, и мы боялись, что они предупредит нас в Адрианополе. Овладеть этим пунктом для нас было чрезвычайно важно: помимо его административного, политического и экономического значения, он был, как нам доносили болгары, укреплен чрезвычайно солидно и при занятии этих фортификационных построек приличными силами мы могли наткнуться на новую Плевну…
Из Казанлыка мы двинулись сначала к востоку, вдоль левого берега реки Тунджи, а затем, перейдя ее, свернули на юг, перевалили через Малые Балканы и достигли Эски-Загры. Знакомый путь, знакомый, печальные места! Каждый куст был здесь мне памятен, каждая горка наводила на то или другое воспоминание! А вот и Эски-Загры! Боже, как сильно забилось у меня сердце при виде этих жалких развалин, этого пепелища когда-то славного, цветущего города. Живо припомнилась мне сердечная встреча и умиление жителей при виде своих — болгарских — войск; счастливые дни здесь в обществе хорошенькой, стыдливой Пембы; мое участие в набеге на берег реки Марицы и разрушение железной дороги у станции Каяджик; радостное возвращение в Эски-Загру, в объятия очаровательной Пембы — все это быстро пронеслось в моей голове! Но светлые мысли сменились тяжелыми, мрачными: вот грозные слухи о движении армии Сулеймана-паши; вот зловещие выстрелы в виноградниках, к югу от города; вот, наконец, наступление этих грозных туч, этой страшной массы турецкой армии. Ужасный неравный бой!.. «Бойцы умирали, но не сдавались!» смело мог бы повторить Гурко знаменитую Наполеоновскую фразу. Бедные юные болгарские воины! Сколько вас легло здесь, на окраине родного вам города, защищая его своею грудью бок — о — бок со старшими северными братьями, которые так бескорыстно пришли сюда для освобождения вас от векового рабства!
Глубоко вздохнул каждый из нас, помянув этих честных бойцов, и набожно перекрестил свой лоб; пожелав им спокойной жизни там — в неведомом нам мире!
Отряд двинулся далее к юго-востоку, до станции Карабунара (на линии Ямболь-Тырново-Сейменли) и отсюда, вдоль течения реки Саллы-дере до этой последней станции.
Расстояние это — 130 верст — от Казанлыка до Тырново-Сейменли отряд прошел всего в три дня. И это после таких ужасных дел, после такого чудовищного перехода через горы! Особенно же надо было удивляться выносливости нашей пехоты. Тырново-Сейменли — пункт очень важный: здесь сходятся железно дорожные пути из Филиппополя, Ямболя и Адрианополя. Владея этою станцией, мы совершенно отрезывали туркам сообщение с их второю столицей из упомянутых двух пунктов. Впереди отряда двигалась кавалерия под командой генерала Струкова (дивизия Дохтурова, N 9 донской казачий полк); за ними в некотором расстоянии следовали 16-я пехотная дивизия, и 3-я стрелковая бригада. Кавалерии открылось широкое поле для действия и она вполне оправдала возлагавшиеся на нее надежды. Дерзко и смело нападала она даже на солидные пехотные неприятельские силы, преграждавшие ей путь в укреплениях и мало-помалу, один за другим, переходили в наши руки турецкие деревни, города, железнодорожные узлы и проч. С каждым часом мы все глубже и глубже углублялись внутрь турецкой территории, все более и более расширялся район наших завоеваний.
В Тырново-Сейменли Струков одержал блестящую победу: захватил железнодорожный мост через реку Марицу и деревню; табор пехоты, защищавший этот важный пункт, после незначительной перестрелки, стремительно бежал из редута от нашей конницы, оставив в распоряжении драгун и казаков шесть крупповских дальнобойных пушек.
Струков донес Скобелеву о своей победе и, вместе с тем, просил прислать скорее пехоту, так как опасался, что из г. Германлы, отстоящего от Тырново — Сейменли верст на пятнадцать, могут напасть находившиеся там четыре табора пехоты.
Скобелев сделал распоряжение о скорейшем движении нашей пехоты, и сам со штабом почти без остановки проскакал от Эски-Загры до Тырново-Сейменли, куда и прибыл 3 января, вечером. Здесь нас встретил Струков. Скобелев горячо поблагодарил своего друга и товарища за лихое дело, и с удовольствием принял предложение Струкова отпраздновать победу ужином на вокзале. Еще ранее Струков об этом позаботился, и мы, голодные и измученные длинным переходом, с наслаждением поели прекрасно приготовленный ужин, запив его отличным вином.
Весело и оживленно прошел этот ужин в турецком вокзале, на узле важных железнодорожных линий. Задушевные тосты, горячие пожелания, и теплая товарищеская беседа соратников продолжалась далеко за полночь.
Наконец, мы разошлись спать, а Скобелев со своим начальником штаба, графом Келлером, занялись делами, и почти до рассвета были погружены в разные вычисления, писания и планы.
На следующий день, 4 января, Струков с кавалерией двинулся далее — на Германлы и Мустафу-Пашу. В последнем городе на железнодорожной станции он встретил поезд, пришедший из Адрианополя, на котором находилось двое пашей, специально командированных султаном к главнокомандующему, для переговоров о перемирии.
Паши хотели ехать далее, но Струков предложил им выйти из вагона и продолжать путь в экипаже, а поезд взял в свое распоряжение.
Хотя паши и протестовали против такого насильственного ареста их посольского поезда, но Струков отговаривался, будто бы, полученными им инструкциями, и направил их к Скобелеву, который-де разрешит их недоразумение…
Получив обо всем этом донесение от Струкова, Скобелев вполне одобрил его действия и, вместе с тем, приказал, чтобы посольский поезд был прислан в Германлы, где в это время находился Михаил Дмитриевич; пашей же приказал, задержать до тех пор, пока он не получить разрешения от главнокомандующего относительно пропуска их через наши войска. Конечно, это был только предлог, чтобы возможно долее задержать их, и этим временем захватить побольше неприятельской территории.
Примечания
* Причем главный враг явился в виде мороза, стужи, и нашего интендантства, не доставившего войскам теплой одежды.
|
|
