 |
| ИА «Белые воины» | Петр Дукмасов | 25.03.2009 |
Глава IV
 |
| Портрет генерала М.Д. Скобелева |
Как-то ночью секреты донесли Скобелеву, что у турок совершаются какие-то сборы, приготовления и что по всем признакам к ним прибыли свежие подкрепления. Скобелев сделал распоряжение, чтобы, в случае неприятельского наступления, секреты наши, дав ему об этом знать, быстро отошли к своим траншеям и очистили место для стрельбы из последних.
— Алексей Николаевич, — сказал генерал, обращаясь к Куропаткину, — вы идите, пожалуйста, на левый фланг, а я пойду на правый; надо предупредить офицеров и солдат.
Ординарцы разделились пополам; я пошел с Куропаткиным. Через полчаса из секретов пришло новое донесение, что турки покинули свои траншеи и перешли в наступление; секреты наши, как было им приказано, быстро отошли за главную траншею. Куропаткин со мной обходил траншеи левого фланга.
— Смотрите, братцы, не стрелять зря, слушать команды ваших начальников. Господа, подпускайте атакующих как можно ближе и тогда только открывайте огонь залпами; целить ниже — в ноги; если ворвутся в траншею, принимать их штыками — они этого никогда не выдерживают; при отступлении неприятеля — не выходить из траншей, а преследовать его тоже залпами, будьте молодцами, не торопитесь…
Спокойно и хладнокровно отдавал он приказания, обращаясь то к солдатам, то к офицерам. На скорострельной батарее мы остановились. В это время из траншеи унтер-офицера Попова, расположенной впереди шагах в 50-ти, послышалась частая стрельба; затем огоньки показались и в траншее крайнего левого фланга, которая была загнута несколько вперед к стороне неприятеля. Наконец, и мы стали слегка различать на скате горы между виноградниками какие-то движущиеся фигуры; фигуры сначала показались десятками, а затем и сотнями; они быстро подвигались к нам без выстрела, слегка нагнувшись. «Пальба ротою», зычно крикнул стоявши возле меня ротный командир, «рота — пли!» Раздался оглушительный залп и впереди лежащая местность на мгновение осветилась. Мы ясно увидели шагах в ста от нас синие куртки и красные фески турецких солдат; целые тучи пуль полетели на встречу непрошенным гостям и десятки этих фигур повалились в тот же миг на землю. Послышались стоны, крики «Алла!» и движущаяся лава в нерешительности остановилась. «Рота — пли!» снова раздалась команда, и снова падающие синие куртки… А тут картечницы наши сильно затрещали, изрыгая на врага тоже тысячи пуль. Последний не выдержал и в беспорядке бросился в свои покинутые траншеи. «Рота — пли!» кричал все тот же капитан охриплым голосом, и пули владимирцев вновь догоняли испуганных мусульман, и мы снова с радостью видели их падающие фигуры… Атака была отбита. Турки, не ожидавшие, вероятно, такой бдительности с нашей стороны, окончательно отступили на свои позиции, и открыли оттуда такой убийственный огонь, продолжавшийся около часа, что из главной квартиры прискакало несколько ординарцев узнать о причини такой перепалки. Там думали, что неприятель перешел в наступление и занял наши позиции.
Во время оживленного огня турок, наши не отвечали им ни одним выстрелом, приберегая патроны для более важного случая. Отступившие секреты снова заняли свои места впереди траншей. «Не стрелять попусту!» говорил Куропаткин, обходя траншеи. «Молодцы! Один штурм отбили; но не зевайте, будьте готовы к другому — турки, вероятно, повторять атаку, слушайте команду офицеров!» Обходя траншеи Владимирского полка, мы натолкнулись случайно на труп одного ротного командира.
— Ваше высокоблагородие, — обратился фельдфебель к Куропаткину, — у нас офицеров нет — все перебиты!
— Хорунжий Дукмасов, останьтесь здесь и командуйте пока ротою, — сказал мне Куропаткин, а сам ушел далее на левый фланг.
Волей-неволей пришлось изобразить из себя пехотинца. Объявив солдатам о том, что начальник штаба назначил меня командовать ротою, я сказал, чтобы слушались моих приказаний. Солдаты знали меня хорошо и раньше, так как, находясь при Скобелеве, я довольно часто показывался им на глаза. Обойдя позиции своей роты, проверив часовых и познакомившись со взводными унтер-офицерами, я объяснил им, как действовать в случай нового неприятельского наступления. «Смотрите, братцы, без моей команды не стрелять и, главное, не суетиться; в случае, если меня убьют, слушайтесь фельдфебеля!..» Стрельба турок между тем начала понемногу стихать. Солдатики несколько успокоились и перестали волноваться — чувство весьма естественное, когда каждую минуту ожидаешь нападения. Я присел на банкет и задумался.
— Где начальник штаба? услышал я чей-то оклик.
— Хомичевский, это ты?- крикнул я, узнав знакомый голос одного из ординарцев Скобелева.
— А, Дукмасов, ты чего здесь? — подошел он ко мне и подал руку.
— Да вот, брат, в пехоту перевелся — ротой командую!
— Каким образом?
— Куропаткин приказал; офицеров в роте нет, так вот пока я.
— А Алексей Николаевич где? — спросил Хомичевский.
— Пошел на левый фланг; вероятно, скоро вернется. Зачем он тебе?
— Да Скобелев послал за ним; из секретов донесения, что турки снова собираются атаковать нас. Ну, прощай, брат, пойду искать Алексея Николаевича!
Через несколько минут они возвращались обратно вдвоем.
— Надеюсь, Дукмасов, — обратился ко мне Куропаткин, останавливаясь на минуту, — что вы со своею ротой молодцами отобьете неприятельскую атаку, я уверен в вас!
— Будьте покойны, капитан, отвечал я, — мы за себя постоим, живыми в руки не дадимся.
— Ну, дай Бог успеха! — отвечал он, крепко пожимая мне руку, и затем быстро направился на правый фланг к Скобелеву.
Прошло несколько минуть тяжелого затишья — предвестника грозы. Вдруг, в темноте перед траншеей замелькало нисколько фигур, быстро приближавшихся к нам. «Тише, не стрелять: это наши секреты отступают», крикнул я, когда некоторые из солдат нервно схватились за ружья. Действительно, через минуту несколько человек быстро перелезли через бруствер. «Ну, что?» обратился я к ним. «Наступают, ваше благородие», взволнованно отвечали они, пристраиваясь к брустверу и укладывая на него поудобнее свои ружья. Турки снова повели атаку, но только, в этот раз, сначала на правый фланг, а затем уже в нашу сторону. Вправо от нас уже давно раздавались частые и мерные залпы, но в нашем участке еще было все спокойно. Наконец, я разглядел впереди траншеи двигающаяся фигуры; все ближе подвигались они ломаною линией к нам, перебегая от одного куста к другому. Раздались одиночные выстрелы, нисколько испуганных голосов закричали: «Турки идут, турки!» — «Не сметь стрелять, команду слушать!» громко крикнул я; оставалось не более ста шагов до довольно густой, неприятельской цепи. «Пора!» сказал я сам себе и громко скомандовал: «Рота — пли» Турки остановились, несколько человек упало, солдаты торопливо зарядили ружья… «Рота — пли!» закричал я снова, не давая опомниться ошеломленному врагу… Неприятель бежал по всей линии, оставляя по пути сотни тел. И на правом, и на нашем флангах атака снова была отбита. Как и в предшествовавшую неудачную атаку, турки, отойдя в свои траншеи, открыли оттуда сильный огонь, продолжавшийся около часу. Секреты наши снова выдвинулись вперед и заняли свои места в ямках, кустах и пр. Спустя некоторое время, мы заметили впереди, до самых турецких позиций, блуждающие в темноте огоньки. Сначала я не мог объяснить себе этого явления, но потом оказалось, что это турецкие санитары с фонарями в руках подбирают своих раненых.
Наши солдаты, конечно, не стреляли в них — не брали в этом отношении примера с неприятеля.
Обходя на заре траншеи и проверяя часовых, я натолкнулся на одного молодого солдата, опершегося на бруствер, и вытянувшего вперед голову. Мне показалось, что он внимательно рассматривает что-то впереди.
— Что это ты там видишь? — обратился я к нему, останавливаясь. Ответа не последовало — солдат молчал, не переменяя своего положения.
— Слышишь, кого ты там рассматриваешь?- повторил я свой вопрос, дотрагиваясь до молчаливого воина. Он свободно отшатнулся и по прежнему ни слова… Тогда только я заметил, что он был мертв: на лбу у него виднелась маленькая ранка с запекшеюся кровью.
Очевидно, он расстался с жизнью, ничуть не изменяя своей прежней позы…
Я позвал фельдфебеля, приказал убрать бесполезного часового, и на его место поставить другого. Турки атак не повторяли более, не беспокоили нас своею стрельбой и всю ночь занимались уборкой своих раненых и убитых, которых было, конечно, немало. Тем не менее, всю ночь мы были на чеку, и я вовсе не сомкнул глаз. На другой день, часов в девять, явился начальник штаба; горячо поблагодарил солдат и меня за отбитие неприятельской атаки и приказал мне сдать роту другому офицеру (поручику Юрьеву).
— Будьте всегда такими молодцами, как эту ночь, — прибавил Куропаткин на прощанье. Я отправился к прежнему своему посту, в распоряжение Скобелева.
— Мне говорил начальник штаба, как вы ловко отбили турок, и я слышал ваши прекрасные залпы… Спасибо вам большое!- сказал генерал, крепко пожав руку.
С тех пор, как Скобелев поселился в траншеях, к нам нередко заглядывали не только посторонние офицеры, посылаемые по делам службы, но даже совершенно частные люди, по собственной охоте. В числе последних явился, между прочим, доктор Студицкий, устроивший по собственной инициативе, и с согласия Скобелева перевязочный пункт в прикрытом пути. За это доброе и чрезвычайно важное дело каждый русский сказал, конечно, великое спасибо честному труженику и истому патриоту. Скорая помощь раненым была крайне необходима, а перевязочные пункты, между т4м, помещалась обыкновенно довольно далеко от места бойни, и пока раненый добирался до них, он терял не мало крови и сил. Наконец, при этом надолго отрываются от дела и люди, которые несут или ведут обыкновенно раненых. Вообще, этот вопрос — о возможно ближайшем расположении перевязочных пунктов — чрезвычайно важен.
Затем к нам в траншеи явился новый гость — корреспондент «Нового Времени», Василий Иванович Немирович-Данченко. Это был довольно молодой еще человек, среднего роста, брюнет, хорошо сложенный, с красивым и выразительным лицом, и очень симпатичным характером. Скобелев принял его радушно, любезно, и всем нам он скоро понравился своею простотой, общительностью и веселым нравом. Штатский костюм Немировича-Данченко как-то резко выделялся из нашей исключительно военной среды. Сначала мы несколько иронически посматривали на этого представителя газетного мира, предполагая, что пули заставят его скоро убраться отсюда. Но своим поведением под огнем и уменьем владеть собой он заставил нас вскоре изменить составленное о нем первоначально мнение. Скобелев пригласил его на обед, который был, по обыкновению, с музыкой, и Немирович-Данченко остался в восторге от нашей боевой обстановки, от обеда под пулями.
— Да вы оставайтесь ночевать у нас, если вам нравится!- обратился к нему Скобелев.
— Очень вам благодарен, — с удовольствием воспользуюсь вашим разрешением!- отвечал Василий Иванович. А узнав, что на следующий день предполагается вылазка, он согласился остаться еще, чтобы быть свидетелем подвигов наших молодцов.
Вылазка должна была совершиться под начальством командира Владимирского полка, полковника Кашнева, теми ротами, которые бежали с поля сражения при занятии первого гребня Зеленых гор.
— Я предоставляю вам эту честь, — обратился Скобелев к солдатам, — чтобы вы могли загладить ваш прежний позорный проступок! Я надеюсь, вы докажете, что достойны носить звание русского солдата, и снимете черное пятно с вашего славного боевого полка!
Слова Скобелева, горячие, прочувствованные, произвели на них видимое впечатлите.
— Постараемся, ваше превосходительство!- дружно отвечали солдаты, и по их лицам заметно было, что это не обыкновенная, казенная фраза, а действительно голос, исходящей из глубины души. В нем слышалось полное сознание своей тяжелой вины, и искреннее желание загладить хотя бы ценой жизни свой неопытный шаг.
Скобелев разрешил также принять участие в вылазке волонтерам Владимирского полка, чтобы убедиться в их боевой годности. Один из них был отставной подпоручик Узатис, другой — какой-то штабс-капитан, высокого роста, с вызывающими выражением лица, и довольно комичною фигурой.
Такие, храбрые на вид, господа на самом деле, большею частью, бывают никуда негодны при первом серьезном испытании. Я невольно припоминаю добродушные и ничуть уж не воинственные лица и скромные фигуры нескольких знакомых мне истинно храбрых людей, вполне героев, глядя на которых трудно предположить, чтобы они были способны на какой-нибудь отчаянный, безумный подвиг…
Упомянутый второй волонтер, или, как мы прозвали его, «воронье гнездо», потому что на голове у него была громадная белая папаха, которою, очевидно, он хотел придать себе более воинственный вид, производил сразу впечатление человека, который на словах берет города, а на деле боится куста. Он очень много рассказывал о своих кавказских подвигах, которых, наверное, в действительности не было вовсе, и важно расхаживал по траншеям, заложив руки в карманы.
 |
| Медаль в память генерала Скобелева. Надпись гласит «Доблестному народному герою Москва. 1877−1912» |
— Ну с Богом, желаю вам от души успеха! Главное, смелее, без колебаний, — закончил Михаил Дмитриевич свою беседу и отпустил полковника.
—А вы, господа, обратился он к нам, — извольте разойтись по траншеям, и следить, чтобы люди не открывали огня до окончания вылазки; а то еще своих, пожалуй, перебьют. Предупредите об этом офицеров и солдат!
Мы разошлись по разным местам. Я направился к тому пункту, откуда началась вылазка. Две роты наши осторожно перелезли через насыпь и тихо направились вперед, по направленно к неприятельским траншеям. Скоро я потерял их из виду — они совершенно скрылись во мгле ночи. Кругом стояла глубокая тишина, ни одного выстрела не было слышно… Так прошло несколько томительных минут… Вдруг впереди мелькнул огонек, за ним другой, третий — и вся турецкая линия осветилась сотнями этих зловещих, вспыхивавших в темноте огоньков. Пули сотнями засвистали над нашими головами… Очевидно было, что турки наших заметили и открыли по ним сильную пальбу. Войска, занимавшие траншеи, оставались пассивными зрителями этой кровавой экскурсии. Стрелять нашим солдатам нельзя было — они могли легко попасть в своих. Так прошло еще несколько тяжелых минут. Трескотня все усиливалась с неприятельской стороны, наши молчали и затаили дыхание в тревожном ожидании… «Чем-то это кончится, удастся ли им эта попытка?» одна дума стояла у каждого из нас в голове.
— Кто-то идет!- тревожно проговорил стоявший возле меня солдатик. Впереди, в темноте, медленно подвигалась к нам какая-то фигура, постоянно спотыкаясь и опираясь на ружье.
— Должно раненый!- прибавил, немного погодя, тот же голос, несколько спокойнее уже. Действительно, это был раненый в ногу солдат, участвовавший в вылазке.
— Ну что, как там?- жадно обратилось к нему с вопросом несколько человек.
— Ой, Господи, братцы мои, поранили меня, жалобно стонал он.
—Побили наших, страсть сколько легло… Ничего не поделаешь — их сила…
Затем появился другой, третий — все раненые. Кто шел сам, кого вели под руки; одни были с ружьями, другие, немногие, без них. Наконец, стали появляться и здоровые, сначала поодиночке, затем и кучками. Все говорили одно и то же: «их сила, ничего не поделаешь!» А пули все свистели и свистели, догоняя отступавших, здоровых и раненых. Наконец, появились и остальные с офицерами. От последних мы услышали более обстоятельный, правдивый рассказ. Оказалось, что передовую турецкую траншею наши взяли без выстрела, и перекололи там несколько человек. Но, затем подошли неприятельские резервы, выгнали их оттуда и открыли убийственный огонь… В результате вылазка оказалась неудачна, хотя все-таки она показала туркам, что мы не ограничиваемся только пассивною блокадой. Я вернулся к Скобелеву, и доложил обо всем виденном и слышанном мною. Здесь, между прочим, рассмешил нас своим рассказом Немирович-Данченко.
— Когда вы все разошлись, господа, — говорил он нам, — и Скобелев с Куропаткиным тоже ушли куда-то, я остался совершенно один. Состояние, конечно, я испытывал не особенно приятное, и нервы у меня были сильно настроены. Наконец, тишина прекратилась страшною трескотней со стороны неприятеля. Я вынул револьвер, и в волнении стал ходить по траншее. Вдруг замечаю, что в темноте кто-то лезет на бруствер прямо против меня. Я, не разобрав хорошенько, кто это — свой или чужой и, конечно, испугавшись, стал кричать и угрожать револьвером. Фигура моментально перескочила обратно, за бруствер… Тогда только, внимательно присмотревшись, я увидел, что это был наш волонтер — «воронье гнездо"…
Мы от души все посмеялись над храбрым волонтером, который сначала так рисовался своею боевою опытностью. День прошел спокойно, перестрелка была довольно редкая.
Кто-то сообщил приятную новость — об успехах наших войск на азиатском театре войны и о взятии крепости Карса. По предложению, кажется, Куропаткина, Скобелев решил поделиться с турками этою крупною новостью (она не могла быть им известна, так как плевненские защитники были отрезаны нашими войсками от сообщения со всем миром) и приказал сделать транспарант из сшитых попон, по середине которого вырезано было по турецки только два слова: «Карс взять». Вечером, часов в девять, транспарант этот был выставлен в передовой траншее и сразу освещен тридцатью фонарями. Все это было устроено при помощи переводчика, болгарина Александра Луцканова. Картина получилась в темноте чрезвычайно эффектная и туркам прекрасно видна была громадная лаконическая надпись, сделанная на их родном языке. Даже одиночные выстрелы с неприятельской стороны прекратились — очевидно, турки любовались устроенною специально для них иллюминацией. Но, спустя несколько минут, вероятно, по приказание начальства, мусульмане сразу открыли такой ожесточенный ружейный и даже артиллерийский огонь по несчастному транспаранту, что середина его была моментально прострелена несколькими пулями. Чтобы не дразнить гусей, Скобелев приказал убрать транспарант.
Жизнь в траншеях тянулась своим чередом. Хоть было и жутко, но мы мало-помалу втянулись в нее и совершенно освоились. Человек, кажется, ко всему привыкает! Неприятно было только одно — это наступившие холода. Одежды теплой, кроме бурки, у меня не было, почему приходилось часто ежиться и поневоле прибегать к магической фляжке…
Как-то при обходе траншей Скобелев обратился к нам:
— А меня, господа, можете поздравить с обновкой: отец прислал мне прекрасный полушубок с наставлением, чтобы я непременно носил его. Но мне что-то он не нравится, главное, потому, что черный…
Суеверие не обмануло Скобелева: через несколько дней после этих слов, во время обхода траншей, он был контужен пролетевшею возле него неприятельскою пулей. Мы все вначале сильно перепугались, но вскоре успокоились, узнав, что контузия довольно незначительна.
— Господа!- сказал нам после этого Куропаткин, когда Скобелев отошел в сторону, — если генерал будет становиться на банкет и выставлять таким образом себя на показ неприятелю, становитесь, пожалуйста, и вы тоже… Я уверен, он реже будет тогда рисковать собой!
Спустя некоторое время, при обходе траншей, Скобелев со дна рва поднялся на банкет и стал рассматривать неприятельские позиции. Мы все тотчас же тоже влезли на банкет. Пули учащенно засвистали над нашими головами… Скобелев удивленно посмотрел на нас и, не говоря ни слова, слез с банкета и пошел дальше. Через несколько шагов он повторил то же — и мы опять повылазили и выставили себя под расстрел туркам.
— Да чего вы торчите здесь? Сойдите вниз!- недовольным голосом обратился к нам генерал.
— Мы обязаны брать примерь с начальства, — иронически заметил Куропаткин, — Если вы подвергаете себя опасности, то и нам, подчиненным, жалеть себя нечего!
Скобелев молча пожал плечами, соскочил в ров и пошел дальше.
В другой раз Скобелев был контужен довольно сильно. Я в это время был послан на правый фланг для поверки траншейной службы, а Скобелев с Куропаткиным отправился на левый. Хомичевский, который находился с ними, рассказывал мне потом, что в то время, когда генерал сходил с банкета, на котором долго стоял, рассматривая неприятельские позиции, предательская пуля так сильно контузила Скобелева в спину, что он моментально упал; но тотчас же с трудом поднялся и, очевидно, сдерживая сильную боль и не показывая на лице испытываемого страдания, чтобы не подорвать этим нравственного состояния солдат, направился, поддерживаемый Куропаткиным и Хомичевским, через прикрытый путь в деревню Брестовац. В эту ночь мы снова ожидали неприятельской вылазки: секреты наши доносили о каких-то приготовлениях с турецкой стороны. Вечером начальник штаба со мною обходил траншеи левого фланга. У скорострельной батареи Куропаткину донесли, что артиллерийский офицер (не помню его фамилии) ранен, и некому командовать.
— Дукмасов, обратился ко мне Куропаткин, — потрудитесь остаться здесь и командуйте пока батареей. Я распоряжусь, чтобы прислали другого офицера.
«Вот тебе и раз!» подумал я, «Это выходить, во всех родах оружия приходится служить!» Пехотную службу я еще знал, но с артиллерийскою, а тем более, с этими скорострелками, я был знаком очень мало.
— Послушайте, братцы, — обратился я к солдатам-артиллеристам, когда Куропаткин ушел дальше, — вы меня поучите, как действовать из ваших орудий… Я ведь казак! Коня, пику, ружье и шашку хорошо знаю, а с этими трещотками никогда не имел дела.
— Да вы, ваше благородие, — отвечал, улыбаясь, бравый фейерверкер, — не извольте беспокоиться! Только прикажите нам, когда стрелять, а мы все это сами хорошо знаем…
— Ну, ладно, слушайте же команду!
Вылазка неприятельская действительно состоялась, хотя и очень нерешительная. Ночью турки вышли из своих траншей. Встреченные огнем наших солдат, они остановились и открыли беспорядочную, учащенную стрельбу — явный признак колебания, трусости. Вся линия наших траншей тоже осветилась огоньками, которые то в одиночку, то разом целыми сотнями, вспыхивали в том или другом месте расположения наших войск. Мои скорострелки тоже затрещали, выбрасывая из своих тоненьких горлышек целые тысячи смертоносных кусочков свинца.
Неприятель и не пытался даже более наступать; он быстро отступил в свои траншеи и открыл оттуда частую пальбу, продолжавшуюся около часа.
На следующий день я сдал батарею какому-то прибывшему артиллерийскому офицеру и, вместе с другими лицами свиты Скобелева, направился в д. Брестовац, чтобы проведать любимого контуженого начальника.
Скобелев помещался в довольно просторной болгарской хате, и лежал на постели, когда мы вошли к нему. Он был бледен и видимо болен, хотя и совершенно спокоен; несмотря на несомненные физические страдания, он старался казаться веселым, любезным и все время шутил с нами.
— Это все, господа, виноват черный полушубок! — говорил он, улыбаясь.— Не надень я его — наверное, ничего бы этого не было… Но, во всяком случай, все это пустяки! Скоро я снова явлюсь к вам в траншеи.
Его Высочество, узнав о контузии Скобелева, лично приехал навестить славного героя Зеленых гор. В то время, когда главнокомандующий со своею свитой подъезжал к Брестовацу, турки открыли по этой груши всадников учащенный огонь. Николай Николаевич совершенно спокойно и не торопясь сошел с коня и вошел в комнату Скобелева, у которого и оставался довольно долго. Пули, между тем, так и свистали возле того места, где стояла свита, в ожидании выхода из избы главнокомандующего. Несколько раз докладывали Его Высочеству об опасности положения, но он все продолжал свою беседу со Скобелевым.
— Ведь, скандал, господа, — волновались некоторый из лиц свиты, — если главнокомандующего убьют вдруг! Мы отвечать будем за это перед Государем и историей!
Наконец, Николай Николаевич любезно распростился со Скобелевым, пожелав ему скорее поправляться и, усевшись на коня, благополучно вернулся, провожаемый турецкими пулями, в Богот.
В свите главнокомандующего приезжал навещать Скобелева также отец его — почтенный, всеми уважаемый генерал-лейтенант Дмитрий Иванович Скобелев 1-й.
Со своею обычною добродушною улыбкой Михаил Дмитриевич рассказывал нам после, как он, воспользовавшись «размягчением родительского сердца», взял слово с «папаши», что последний непременно пришлет для всей его дивизии 10,000 полушубков.
— Ты запиши за мной, сказал я ему;— а потом я тебе возвращу эти деньги… Конечно, и не подумаю! У него денег тьма-тьмущая, на что ему столько? Впрочем, он и не будет в претензии, если я не отдам ему их! У него только трудно выпросить! Вот, значит, господа, контузия не прошла без пользы!
Мы все, конечно, от души хохотали, слушая этот откровенный рассказ Скобелева о его остроумной и полезной хитрости.
Действительно, через некоторое время полушубки были получены и розданы солдатам, к их великому удовольствию.
Жизнь на позициях, в траншеях продолжалась своим обычным чередом, не смотря на болезнь Скобелева, обязанность которого исполнял старший в чине после него генерал Гренквист; он же вместе с тем был и комендантом воздвигнутого за траншеями редута, куда ежедневно назначались дежурить ординарцы Скобелева. Не смотря на свою контузию, Михаил Дмитриевич продолжал фактически распоряжаться делами: впереди д. Брестовац он приказал поставить 9-ти-фунтовую батарею, позади, у ручья, расположить перевязочный пункт. Деревню занимал Углицкий полк, командир которого, полковник Панютин, устроил в деревни же офицерскую столовую, где можно было достать все необходимое по сравнительно очень дешевым ценам; все продукты выписывались из Бухареста. Нельзя не помянуть за это добрым словом энергичного и заботливого Панютина, благодаря которому мы сохранили в наших карманах немало денег, перешедших бы, в противном случае, в руки алчных маркитантов.
Между тем, здоровье Скобелева, благодаря его крепкой натуре, быстро поправлялось, и через неделю он уже снова сидел на своем боевом коне, и объезжал позиции. Солдаты радостно приветствовали любимого полководца, к которому они так привыкли, который одним своим присутствием так ободрял их, который делил с ними в траншеях и горе, и радость, и все боевые невзгоды…
Популярность «белого генерала» с каждым днем все более и более увеличивалась не только в народе (как гласили газеты), но и среди войск действующей армии, особенно же окружавших Плевну. Солдаты часто, преимущественно по вечерам, когда фантазия особенно разыгрывается, рассказывали про него разные небылицы: что он заколдованный, что от него отскакивают пули и пр. Я не раз слышал это собственными ушами. Словом, вера в него росла с каждым днем.
В то время, когда весь блокирующей плевненский отряд безмолвствовал, у нас на Зеленых горах кипела беспрерывная жизнь, как должно понимать ее в боевом смысле. Контузия же Скобелева, как и всякое несчастье. еще более расположило к нему общественное мнение. И действительно, Скобелев не щадил себя, и находился всегда в наиболее опасных и следовательно, важных местах.
— Что ж, братцы, слышал я часто рассуждения солдатиков, — ежели, таперича, он, сам янарал наш, идет прямо под пули, так нашему брату, простому мужику, и подавно жалеть себя нечего!..
На Зеленые горы к нам нередко приезжали офицеры с других позиций, а также румыны и из главной квартиры; все живо интересовались ходом дела на нашем участке и, главное, личностью самого начальника.
Приехал, между прочим, какой-то немецкий принц (не помню его имени) и убедительно просил Скобелева показать ему расположение укреплений на Зеленых горах. Скобелев изъявил на это полное согласие и подозвал меня.
— Вот этот принц, сказал он мне тихо, — просит показать ему наши траншеи и редут. Поезжайте с ним и покажите ему хорошенько все… Я уверен, вы это сделаете так, что у них не явится более охоты осматривать…
В этой фразе сказалась нелюбовь Скобелева ко всем немцам вообще, которую он, впрочем, как человек честный и прямой, никогда и не скрывал.
— Ваше высочество! — обратился Михаил Дмитриевич к принцу, — вот этот офицер, он указал на меня, — проведет вас на позицию и подробно все объяснит вашему высочеству. Он находился все время в траншеях и прекрасно знает местность…
Я взял под козырек, принц любезно мне поклонился. Усевшись на коней, мы рысью направились к Брестовацкому логу. С нами ехал еще ординарец главнокомандующего, состоявший при принце, и два лейб-казака. В лощине мы остановились, слезли с лошадей, и пешком направились прикрытым путем к редуту. Здесь принца встретил комендант, генерал Гренквист, которому я объяснил цель нашего прихода. Турки в это время молчали и мы свободно могли рассматривать из редута впереди лежащую местность.
Осмотрев опорный пункт нашего расположения, я провел принца по прикрытому пути сначала на правый фланг, а затем, траншеями на левый. Когда мы подошли к левому флангу, турки вдруг почему-то открыли ружейный огонь и пули часто засвистали над нашими головами.
Принц в нерешительности остановился; видимо, эти предательские, действующие так сильно на нервы, звуки произвели на него неприятное впечатление.
— Самая интересная траншея, ваше высочество, — сказал я, обращаясь к принцу, — это вон та, что виднеется впереди; ее стоить осмотреть: перед нею расположены проволочные сети и фугасы…
Хотя огонь все усиливался, но принц, после некоторого колебания, изъявил согласие отправиться дальше, и посмотреть на указанную мною траншею. Мы быстро двинулись вперед по соединительному прикрытому пути под довольно сильным неприятельским огнем. Пули беспрерывно, все чаще и чаще почему-то, жужжали над нашими головами.
— Это ничего, старался я утешить принца, который заметно начал волноваться и нагибать голову; - здесь постоянно летают пули… Нагибайтесь ниже, ваше высочество!
Наконец мы дошли до самой передовой траншеи. Я стал на банкет, открывая, таким образом, свою голову и плечи неприятелю, и предложил спутникам сделать то же. Принц довольно неохотно последовал моему примеру.
— Вот, взгляните, ваше высочество, обратился я к нему, — здесь находится проволочная сеть, в которой турки запутаются, если вздумают атаковать нас; а вон там — устроены фугасы, которые мы взорвем при той же попытке с их стороны…
Пули целыми десятками так и резали воздух мимо наших голов (расстояние до неприятеля было около 150 шагов); некоторый впивались в рыхлую землю насыпи возле нас, к счастью, не задев никого из людей. Через минуту мы направились обратно к своим лошадям, и благополучно вернулись в Брестовац.
— Ну что, — спросил меня Скобелев, — как принц вел себя под огнем?
— Да как будто сробел немного, особенно когда пришлось стать на банкет в передовой траншее, — отвечал я.
За обедом, на котором присутствовал и принц, Скобелев обратился к нему по-немецки.
— Довольны ли вы, ваше высочество, вашим проводником — Дукмасовым?
— О, да, — отвечал весело принц, — я очень, очень доволен. И как прекрасно у вас все устроено; все эти траншеи, редуты, сети… Однако я думаю, очень опасно находиться так близко к неприятелю! Нужно быть в постоянной боевой готовности встретить его. Ведь, это страшно утомительно для офицеров и солдат! Наконец, этот постоянный огонь так неприятно действует!
Во время этого разговора в столовую, где мы все находились, вошел скобелевский повар-француз, держа в руках над своею головой большое полено. Мы все с удивлением смотрели на него, на эту комичную фигуру и взволнованное выражение его лица.
— Что вам надо? — обратился к нему по-французски Скобелев.
Джентльмен повар, опустив полено у ног Скобелева и сильно жестикулируя, стал быстро говорить.
— Помилуйте, генерал, это невозможно: мне нет покоя на кухне от турецких пуль! Я заставил плиту несколькими дверьми и все-таки одна проклятая пуля («une maudite balle») испортила мне лучшую кастрюлю… Наконец, вот только что в это бревно (он с ужасом указал на полено, лежавшее у ног Скобелева), возле которого я стоял, ударилась большая пуля («une grande balle»)… Посмотрите, она здесь, — продолжал француз, тыкая пальцем на маленькое отверстие в дереве.
— Я, конечно, ужасно испугался и вот принес вам показать это полено… Я не могу так работать, генерал!.. В крымскую кампанию я тоже был поваром у англичан, но со мною ничего подобного никогда не случалось! Я ведь гражданин, а не воин! Я не могу продолжать вам готовить, как угодно! Меня могут убить, а я хочу жить, — и так далее.
Все это он говорил чрезвычайно быстро, как истый француз, и я половины не понял из его тирады. После уже мне рассказали товарищи. Скобелев, дорожа хорошим поваром, начал уговаривать и утешать француза.
— Ведь, без этого невозможно на войне!- говорил он, улыбаясь. — Вот и моя палатка, посмотрите, тоже пробита пулями. Вам в доме гораздо лучше, безопаснее: стену не пробьет пуля, а двери и окна закладывайте бревнами… Но повар был неумолим и все что-то болтал, размахивая руками. Наконец, это надоело Скобелеву, и он хотел было уже его выгнать.
— Ваше превосходительство! — сказал кто-то, — да вы прикажите выдать ему бутылку красного вина — он сейчас успокоится…
— А в самом деле, улыбнулся генерал.— Хомичевский, распорядитесь, пожалуйста, чтобы храброму гражданину французской республики красного вина дали!
Повар был совершенно удовлетворен и тотчас же успокоился.
По приказанию главнокомандующего, Скобелев должен был принять от генерал-адъютанта Гурко так называемые Волынские редуты. Принимать эти редуты Скобелев направился со своею свитой, состоявшей из Куропаткина, инженер-полковника Мельницкого, Баранка, Хомичевского, меня, и пяти казаков.
Мы выехали из Брестовца и направились прямо на север через аванпостную цепь к деревне Крышино. Вскоре мы подъехали к ней, благодаря лощине, очень близко и совершенно незаметно. Несколько турецких солдат, бывших на окраине деревни, заметив неожиданно нас, подняв крик, бросились в испуге бежать и в то же время из ближайших траншей открыли по нашей группе частый ружейный огонь. У полковника Мельницкого тотчас же была ранена лошадь, и он должен был вернуться обратно.
— Алексей Николаевич! — обратился Скобелев к Куропаткину, — да вы поезжайте с Баранком тоже назад: там, ведь, есть спешные бумаги…
Так что далее продолжали путь только Скобелев, Хомичевский, я, и два казака.
Редут, куда мы приехали, занимал лейб-гвардии волынский полк с двумя орудиями Мы слезли здесь с коней и вскоре увидели ехавшего от р. Вид генерала Гурко с большою свитой. Возле редута Гурко спешился, вошел в укрепление и дружески поздоровался со Скобелевым. Они стояли на платформе у самого орудия, и оживленно о чем-то разговаривали. Я же с Хомичевским беседовали в это время с лицами свиты Гурко, которая почти исключительно состояла из гвардейских офицеров. Впереди редута, в котором мы находились, турки строили какое-то укрепление, и масса рабочих совершенно открыто копала землю.
— А не пустить ли нам гранату по этим рабочим? — обратился Гурко к Скобелеву.
— Отчего ж, не мешает попугать их! — согласился последний.
Гурко приказал артиллерийскому офицеру навести орудие и выстрелить по рабочим. «Пли!» послышалась команда, и граната, завывая, шлепнулась где-то далеко возле рабочих, которые быстро разбежались и попрятались. Но в ту же минуту в неприятельском редуте мелькнул огонек. «Огонь!» крикнул кто-то, и все быстро попрятались за бруствер и траверсы; а генерал. Каталей нашел себе приют даже под дулом орудия. На своих местах остались только Гурко, Скобелев, Хомичевский и я. Неприятельская граната с шумом пролетела мимо орудия, и ударила в траверс — целый сноп земли обсыпал всех нас. Опасность миновала и все вышли из своих укрытий. Гурко подал руку Скобелеву и крепко пожал ее.
— Вы, сказал он, улыбаясь, — с молодых лет, еще привыкли к боевой жизни, почему и относитесь к этому так спокойно…
Впрочем, нужно отдать справедливость, что Гурко держал себя под огнем с таким же достоинством, как и Скобелев, подавая этим хорошей примерь своим подчиненным. Через несколько мгновений снова блеснул огонек в турецком редуте и снова повторилась прежняя картина — все бросились под прикрытие земляных насыпей. Вторая граната не долетела далеко до редута, и зарылась в землю шагах в 150 от нас. Видя, что турецкая артиллерия не остается в долгу, наши орудия прекратили стрельбу, и неприятельские рабочие снова повыползали и спокойно занялись на наших глазах своим делом. Скобелев уговорился с Гурки относительно сдачи и приема редута и смены Волынского полка войсками нашего отряда; затем мы дружески распростились, уселись на коней и разъехались по домам.
|
|
