 |
| ИА «Белые воины» | Петр Дукмасов | 16.03.2009 |
Глава III
 |
| Генерал Михаил Дмитриевич Скобелев |
Между тем Скобелев и его начальник штаба делали энергичные распоряжения, чтобы сильнее укрепить второй гребень Зеленых гор, и чтобы не допустить далее неприятеля. Вся артиллерия (24 орудия) была поставлена здесь на позицию на два фронта (к стороне Крышинского редута и к северным) и все резервы стянуты сюда; сходившихся со всех сторон к передовой позиции солдат формировали в роты и батальоны, не стесняясь тем, что часто смешивались люди даже разных полков, назначали тут же начальников и пр. Все ординарцы Скобелева были разосланы собирать людей и формировать их в роты.
К этому времени успел, к счастью, подойти Шуйский пехотный полк (или, вернее, батальон, потому что в нем не было и тысячи человек), которым Скобелев воспользовался, чтобы прикрыть отступление наших войск.
Относительно Шуйского полка сначала была получена телеграмма от генерала Зотова, а вслед затем приехал ординарец от Его Высочества с тем же известием. «Поздно!» сурово, сквозь зубы, проговорил Скобелев. «Двумя часами раньше мне нужно было только бригаду, еще раньше — достаточно было даже полка… Теперь же этот полк может только прикрыть отступление… Хотя, в сущности, что это за полк, когда в нем 700 штыков и 26 офицеров! Это скорее батальон, хотя и с тремя знаменами!.."**.
Тем не менее, эта свежая часть принесла громадную пользу и образовала ядро, вокруг которого мало-помалу сгруппировались отступавшие и разрозненные кучки. Между тем, турки, после временной передышки на редутах, снова двинулись следом за нашими отступившими войсками. Черкесы и башибузуки с гиком выносились вперед и беспощадно рубили отставших одиночных людей и беззащитных раненых. Мы не могли помочь этим несчастным: нам нужно было очистить скорее место и встретить атаку сильным фронтальным огнем с занятой нами позиции на втором гребне. Несколько сот черкесов и башибузуков, увлекшись преследованием наших солдат, зарвались слишком вперед и были встречены сильным и метким огнем нашей пехотной цепи, которая помещалась на склоне горы. Целые десятки этих звероподобных людей повалились с коней, остальные обратились в поспешное бегство, и скоро попрятались за свою пехотную цепь; несколько испуганных лошадей без всадников неслось прямо в нашу сторону. Турецкая пехота, между тем, продолжала наступление, и все ближе к ближе подходила к нашей оборонительной позиции. По приказанию Скобелева, войска наши молчали, в ожидании, когда неприятель подойдет на более близкое расстояние. Но вот Скобелев махнул рукой — сигнал был подан, и по всей линии вдруг открылся сильный артиллерийский и ружейный огонь. Залпы пехоты и частые орудийные выстрелы нескольких батарей встретили смелого врага и заставили его тотчас же в беспорядке податься назад. Момент был очень удачный для действия кавалерии. Две сотни казаков (донцов и терцев) стремительно кинулись, по команде Скобелева, и под предводительством его самого, за отступавшим врагом, и шашкам и пикам была хорошая работа…
Преследование продолжалось до оврага. Когда же испуганные турки стали подниматься густыми колоннами по склону горы к взятым ими редутам, наша артиллерия и пехота воспользовались удобным моментом и положили их там не одну сотню… Таким образом наш отряд был спасен, благодаря только энергии, распорядительности и спокойной находчивости такого умного и храброго начальника, каким был Скобелев и его талантливый помощник Куропаткин. Шуйский полк остался на позиции, а большая часть войск отошла назад и расположилась биваком близь деревни Брестовца. Второй гребень был занят нами довольно сильно, и приступлено к его укреплению; на третий же были выдвинуты аванпосты — казаки. Ночь провели мы довольно спокойно, и турки нас не тревожили.
Несмотря на сильное возбуждение нервов в этот ужасный, кровавый день 31 августа и ожидайте ночной атаки со стороны неприятеля, я уснул крепким, тяжелым сном прямо на сырой земле. Рано утром вскочил я на ноги. Дождик перестал, небо прояснилось и показалось солнце. С турецкой стороны дул легкий ветерок и приносил с собою зловоние от разлагавшихся трупов. В войсках кипела уже работа: разборка людей по полкам, ротам и формирование в новые единицы. Часто из батальона получалась рота, из полка — батальон.
Часов в пять Скобелев и Куропаткин уселись на коней и поехали на второй гребень. Мы, ординарцы, были разосланы с приказаниями, чтобы резервы и артиллерия отходили к Рыжей горе. Скобелев объехал позицию и поправил расположение некоторых частей на ней. В это время с третьего гребня, с аванпостной цепи, прискакал казак.
— Ваше превосходительство, у турецких редутов собираются войска, а в цепи заметно движение, — торопливо доложил он.
— Наступать хотят, — проговорил спокойно Скобелев. — Что ж, пусть сунутся!
— Смотрите, ребята, — говорил он, проезжая по гребню, который занимали шуйцы, — сейчас неприятель станет наступать. Будьте готовы встретить его, как истые русские герои! Если только мы уступим врагу эту позицию, то все погибнем: резервов у нас нет совсем; войска в тылу расстроены… Подпускать ближе и бить залпами; попусту не стрелять. Глядите ж, молодцы, держитесь крепко!
— Постараемся, ваше превосходительство! — дружно и весело ответили сотни голосов, и слова эти видимо ободрили самого Скобелева: он прочел в них твердую решимость и веру в себя; выражение лиц шуйцев было спокойное, в нем можно было прочесть, что они не боятся теперь врага и его атак.
В это время к Скобелеву подскакало еще несколько казаков.
— Ваше превосходительство, турецкая пехота перешла овраг и напирает на нашу конную цепь. С Крышинского редута тоже вышла турецкая цепь…
Действительно, через несколько минут турки оттеснили наших казаков с третьего гребня, и стали двигаться к месту расположения нашей пехоты. Последняя, помня приказание Скобелева, подпустив эти мелькающие в виноградниках красные фески на близкое расстояние, встретила их сильными, отчетливыми залпами, которые, вместе с картечным огнем наших орудий, заставили их быстро податься назад, и отступить к оврагу, где они начали собираться, очевидно, готовясь к новой атаке. В это время совершенно уже рассвело.
Скобелев окинул глазами нашу позицию и заметил, как слабо была она усилена окопами.
— Шанцевого инструмента нет почти, ничего не поделаешь! — ответил кто-то на замечание Скобелева.
— Послушайте, Дукмасов! — обратился Скобелев ко мне — Поезжайте к князю Имеретинскому и скажите, что я прошу его прислать мне сапер с лопатами.
— Слушаю, ваше превосходительство! — отвечал я и поскакал назад.
Еще утром я чувствовал себя крайне нехорошо: голова трещала, тело ломило и я еле сидел на коне. Вероятно, я простудился за ночь, пролежав в тяжелом сне несколько часов на мокрой земле. Я остановил коня (после смерти «Дона» я купил у одного казака другую лошадь), слез с него, и едва не повалился на землю — так вдруг мне стало скверно. «Однако, дело подлец!» подумал я, удерживаясь за седло, «нужно хоть передать приказание Скобелева, а там заехать в госпиталь…» С трудом вскарабкался я снова на лошадь и кое-как доехал до палатки князя Имеретинского.
— Ваша светлость! Генерал Скобелев просит прислать ему сапер с шанцевым инструментом, — доложил я.
— Хорошо, отвечал князь, — сейчас получите.
Но здесь силы окончательно меня оставили, и я почувствовал, что не в состоянии возвратиться обратно на позицию.
— Господин полковник, — обратился я к начальнику штаба, полковнику Паренсову, — позвольте вас просить назначить вместо меня кого-нибудь другого, чтобы отвел сапер к генералу Скобелеву: я нездоров и не могу ехать.
Паренсов назначил одного из ординарцев князя, которому я объяснил, куда вести сапер и где находится Скобелев. Сам же я побрел на бивак нашего полка (Донского казачьего N 26-го), который находился вблизи. Полковой доктор, уважаемый г. Загроцкий (уже знакомый читателям из описания Тырновского боя), осмотрел меня внимательно и покачал головой.
— Ну, батенька, у вас тиф. Держать вас здесь, в полковом лазарете, нельзя. Вам надо немедленно в госпиталь!
На тряской подводе меня отвезли в госпиталь «Красного Креста»; со мной ехал хорунжий Чеботарев, тоже больной. Здесь нас любезно встретила княгиня Шаховская, предложила чаю, закуску, но объявила, что принять к себе не может, так как болезнь моя, тиф, очень опасна и прилипчива, и, кроме того, у нее много раненых. Как это ни было грустно, но пришлось ехать дальше на этой же самой подводе. Через два дня мы дотащились до Зимницы, и были помещены в одной из палаток походного госпиталя. На другой день нас осмотрели доктора и назначили меня и Чеботарева еще дальше — в Румынию, в город Яссы, куда нас вскоре эвакуировали сначала на повозках, а затем по железной дороге.
Не буду останавливаться на своей жизни в стенах госпиталя. Душно и скучно показалось мне здесь после кипучих дней 30 и 31 августа на Зеленых горах! Почти полтора месяца провалялся я на койке Ясского госпиталя, и с нетерпением ожидал времени, когда вырвусь отсюда. Казалось, что, выйдя целым и невредимым из того адского огня, из той страшной опасности, в которой я находился на Зеленых горах, и находясь теперь в теплой, уютной комнате гостеприимного госпиталя, наслаждаясь полным комфортом, спокойствием и заботливым уходом, я должен был бы благословлять свою судьбу! А между тем, я скучал за Зелеными горами, за Скобелевым, за Куропаткиным, за своими боевыми товарищами, за всем лихим отрядом, с которым я так сжился, сроднился… Я скучал даже за этим грохотом, за этою трескотней… В ушах то и дело раздавались эти свистящие и гудящие звуки, с которыми я так свыкся, сроднился… Мне даже смешно становилось: тут — заболит у человека — у последнего солдатика — голова, почувствует он незначительный озноб, и доктора внимательно расспрашивают его о подробностях болезни, выслушивают грудь, стукают в живот, пичкают всевозможными лекарствами, ухаживают как за тяжелобольным или раненым и т. д. А там, на полях битв, где смерть летает, как у нас в комнате мухи, где тысячи людей падают, умирают, мучаются и взывают о помощи — там гибель единичного человека, даже десятков, почти не ценится, а считаются лишь сотни, тысячи… Какая страшная, поражающая разница! Живет человек, лелеет себя, делает сбережения, строит планы, идеалы, призывает при малейшем прыщике докторов, посылает в аптеку за лекарствами… И вдруг этот роковой кусочек свинца — хлоп! — и нет жизни, нет мыслей, желаний — ничего нет! Остается лишь какая-то масса, которая через день-другой начинает издавать страшное зловоние!
И так, повторяю, я не чувствовал под собою ног, когда 11 октября мне позволено было уехать обратно в действующую армию. Снова перебрался я через Дунай, снова очутился на болгарской территории, и торопился скорее к Зеленым горам.
13 октября я доехал до Парадима, где помещалась главная квартира. Полковник Скалон любезно предложил мне переночевать у него. Узнав, что я еду к Скобелеву, он просил меня захватить с собою несколько ящиков, которые присланы были с разными вещами и пожертвованиями мирных русских патриотов для офицеров и солдат славного Зеленогорского отряда. Я, конечно, с удовольствием взялся исполнить поручение. Поблагодарив радушного и гостеприимного хозяина, на другой день, рано утром, я выехал дальше по направлению к Плевне. На половине пути, между Парадимом и Брестовацем, я столкнулся со Скобелевым, который ехал мне навстречу. Узнав меня, он любезно поздоровался, и приказал остановиться своей коляске. Я слез с повозки и передал поручение Скалона.
— А, спасибо! — сказал он.— Что это вы тогда так внезапно покинули позицию?
— Не мог, ваше превосходительство: заболел тифом. Приказание ваше я исполнил и передал князю о саперах, а полковника Паренсова попросил назначить вместо меня другого офицера вести сапер. Не знаю, получили ли вы их, ваше превосходительство?
— Как же… Мы тогда, ведь, отбили турок!.. Впрочем, — прибавил он, — в сущности вы мало потеряли, что отсутствовали это время: дела никакого не было и мы больше баклушничали. Вот дня через два у нас ожидается работа! Ну, вы поезжайте ко мне в лагерь. Я еду в главную квартиру, и к обеду вернусь. До свидания!
Скобелев пожал мне руку, и коляска быстро покатилась по направлению к Парадиму.
После трех неудачных попыток овладеть Плевной открытою атакой, в главной квартире решено было обложить это заколдованное турецкое гнездо нашими войсками со всех сторон и, усилив себя фортификационными укреплениями, принудить к сдаче Османа-пашу голодом. Решено было, словом, блокировать Плевну. План, бесспорно, хорош, но для этого требовалось достаточное количество войск и достаточно терпения. О материальных расходах, конечно, и говорить нечего: каждый лишний день войны стоил России громадных денег!
Так как Осман-паша мог легко получать подкрепление и припасы, главным образом, со стороны Софии, то надо было отрезать ему сообщение со всеми пунктами. По дороге к Софии у Османа было две сильно укрепленных позиции — Телиш и Горный Дубняк; в каждом считалось до трех тысяч защитников. Так как рискованно было облагать Плевну со всех сторон, имея в тылу такие сильные укрепления с солидными гарнизонами, то решили взять сначала их, а затем уже, владея всею Орханийскою дорогой и обеспечив себя таким образом с юга, произвести полное обложение Плевны. Честь взять эти два укрепления выпала на гвардию, которая только что пришла из России для усиления наших, сильно поредевших войск.
12 октября пал Горный Дубняк, а 16-го, после ожесточенной бомбардировки, Телиш. В день штурма Горного Дубняка нашему Зеленогорскому отряду приказано было произвести демонстративную атаку, чтобы отвлечь внимание турок от Гурко. Ложная атака произведена была так искусно нашим отрядом, благодаря мудрой распорядительности Скобелева и его начальника штаба Куропаткина, что Осман-паша не решился направить на помощь Горно-Дубнякскому гарнизону часть своих сил, и все предполагал, что со стороны Ловчинского шоссе ведется настоящая атака. Войска наши были вовремя остановлены Скобелевым на ближней позиции, поддерживая все время усиленную перестрелку, и оставались в таком положении до тех пор, пока храбрые гвардейцы не овладели Горным Дубняком, где 3,000 турок, после довольно упорной обороны, положили оружие. Государь Император, наблюдавший все время за действиями наших боевых молодцов, остался очень доволен ими, и передал свою Высочайшую благодарность. С целью возможного уменьшения линии русских войск и укреплений, охватывающих Плевну, нашему отряду, между прочим, приказано было продвинуться от Учин-Дола несколько вперед, и занять Рыжую гору и деревню Брестовац. На Рыжей горе Скобелев решил поместить артиллерию, в числе которой находилась также дальнобойная батарея из турецких орудий, взятых в Никополе. Углицкий пехотный полк должен был занять деревню Брестовац, укрепить ее и баррикадировать улицы; казаки N 9-го донского полка получили приказание выдвинуть аванпостную цепь влево от деревни Брестовца на высоте и к долу Камбулатке.
Все это было исполнено в ночь с 23 на 24 октября чрезвычайно тихо и без всяких потерь. На занятых местах пехота и артиллерия устроили себе в ту же ночь ложементы и траншеи.
Лишь только рассвело, и турки заметили наше приближение и постройки, тотчас же открылась с их стороны оживленная артиллерийская и ружейная пальба, хотя, к счастью, мало действительная. Скобелев, заметив утром, что прикрытия для пехоты чрезвычайно слабы — самой незначительной профили, тотчас же послал узнать о причине этого, и получил ответ, что лопат очень мало. Генерал распорядился, чтобы шанцевый инструмента был взят из других полков и по счету сдан Улицкому полку и батареям. Приказание Скобелева было немедленно приведено в исполнение. Угличане под огнем продолжали оканчивать свои фортификационные работы — углублять и расширять ровики и траншеи. Перед вечером огонь турок несколько стих. Скобелев с начальником штаба и ординарцами поехал осматривать позиции. Только-то наша группа показалась на возвышенности, как турецкие гранаты одна за другою стали шлепаться возле нас, взрывая большие комья земли. Тем не менее, Скобелев объехал все расположение передовой линии и затем повернул к лагерю.
С 25 до 30 октября происходили ежедневно перестрелки между нашими и турецкими войсками. Передовые неприятельские войска занимали первый гребень, где ими устроены были траншеи. Скобелев решил овладеть этим гребнем, и этими траншеями. 30 октября, около полуночи, в глубокой тишине и темноте, войска наши двинулись вперед и без выстрела с криком «ура» стремительно вскочили в неприятельские траншеи. Турки в паническом страхе бежали во второй ряд своих траншей на том же гребне, отстоявших шагов на 250—300, и оттуда открыли беспорядочную пальбу. Несколько десятков трупов со штыковыми ранами осталось в траншеях, которые войска наши торопливо стали перекапывать, устраивая себе прикрытие против сильного неприятельского огня. Скобелев и Куропаткин все время были впереди, и энергично распоряжались работами и расположением частей на новой позиции.
— Послушайте, Дукмасов, — обратился ко мне Михаил Дмитриевич, от которого я не отставал ни на шаг, — я пойду в лагерь, а вы останьтесь здесь, и когда все успокоится — дайте мне знать. Слышите?
— Слушаю, ваше превосходительство.
Скобелев с Куропаткиным уехали, а я слез с коня и, прислонившись головой к сырой земле; в только-то вырытой турецко-русской траншее, употреблял страшное усилие, чтобы не заснуть. Пули беспрерывно жужжали над головой, и их монотонные, смертельные песни действовали на меня убаюкивающим образом.
Солдатики усиленно и в глубоком молчании работали маленькими лопатами, положив ружья позади себя. Пот ручьями лился по их усталым, загорелым лицам, но они и не думали даже о минутном отдыхе. Впереди работавших была выдвинута цепь, прикрывавшая их.
— Эх ты, Господи! слышалось по временам. — Лопаты маловаты, что ею сделаешь?! Тут бы заступ хороший!
— Ой, братцы мои, убили насмерть, — жалобно застонал кто-то возле меня, и, выпустив из рук лопатку, тяжело повалился на землю.
— Где носилки? Клади его скорее, — раздался голос офицера в темноте.
Около часа продолжалась ружейная трескотня, потом постепенно начала стихать. Я прошелся по всем траншеям. Работа подвигалась довольно тихо, так как лопат было очень мало. (В боях под Ловчей и Пленной солдаты подрастеряли их, а запасных близко не было). Некоторые солдатики, за неимением лопат, манерками и руками выгребали землю и бросали ее вперед. Наконец, стрельба почти совсем прекратилась и я решил поехать назад доложить Скобелеву о положении дела. Темнота была такая страшная, что, буквально, в трех шагах ничего нельзя было рассмотреть. Немудрено при таких условиях заехать, вместо Скобелева, к Осману! Но я этого не боялся: местность изучил я прекрасно еще когда расставлял аванпосты. Я уже подъезжал к Брестовацу, как с турецкой стороны снова вдруг открылся сильный огонь. «Вот тебе, и раз», стал я размышлять, остановив коня, «куда же ехать: к Скобелеву или обратно на позиции? Но в это самое время я услышал вдруг голос генерала.
— Чорт знает что такое! ругался он, — Куда вы меня завели?! Этак мы к туркам попадем!..
В темноте, я увидел свет от маленького фонаря, который держал в руке кто-то из лиц, сопровождавших Скобелева… Свет направлялся к краю обрывистого оврага.
— Куда вы, ваше превосходительство! — закричал я, — Осторожнее: там овраг!
— А, это вы, Дукмасов! — обрадовался он. — Выведите меня, пожалуйста, из этой трущобы… Меня вот эти господа повели напрямик, да вот куда и залезли…
— Поезжайте за мной — я дорогу знаю, отвечал я и двинулся над краем крутого оврага. По пути я изложил генералу ход работ и обстоятельства дела.
— Я ехал, продолжал я к вам доложить о благополучии, а в это время там снова поднялась трескотня…
— Вы, смотрите, не заблудитесь — еще к туркам заведете! снова заметил Скобелев.
— Будьте покойны, не ошибусь. Какой же после этого
буду я казак!
Мы переехали шоссе и спустились в Брестовацкий дол, откуда нам нужно было подниматься по скату первого гребня. Здесь мы невольно остановились, увидев бегущих солдат Владимирского полка. Некоторые-были с ружьями, другие без них.
— Это что такое?! — закричал Скобелев на них громовым голосом.— Стой! Что это за безобразие! Где офицер?!
Подошел испуганный офицер, и взял под козырек.
— Объясните, что это значит? — грозно обратился к нему генерал.
— Ваше превосходительство! Турки открыли такой сильный огонь, и такую панику нагнали на солдат, что они, несмотря на наше старание, побросали лопаты, а некоторые и ружья, и бросились бежать… Мы ничего не
могли с ними сделать! — смущенно докладывал офицер.
— Какой же вы офицер после этого! Как вам не стыдно! У вас самолюбия никакого нет! Вы своего долга не знаете! Вы забыли присягу, данную Государю — не щадить живота! Стыдитесь, молодой человек! — кричал на него генерал. Подошло еще несколько офицеров, и их тоже пристыдил Скобелев.
— Соберите скорее ваших людей, разберитесь, но ротам, и в порядке идите обратно в траншеи. Смотрите, ребята, — обратился он к сильно сконфуженным солдатам, — вы должны загладить вашу страшную вину — иначе я не хочу вас знать, не хочу вами командовать! Будьте молодцами: солдатами, а не бабами! Господа! Пойдемте пешком в траншеи, — обратился Скобелев ко мне, и поручику Лисовскому.
Мы слезли с коней и передали их казакам. Туман ничуть не уменьшался, в воздухе было очень сыро. Мы шли по виноградникам, поминутно спотыкаясь. Наконец, мы добрались до наших траншей, но они были совершенно пусты.
— Это отсюда, значить, бежали те две роты владимирцев, которых мы встретили, заметил Михаил Дмитриевич, — Пойдемте к правому флангу…
Мы направились по траншее по направлению к Тученицкому оврагу. Здесь солдаты оказались на своих местах, и за работой.
— Не отвечайте на мои слова, а только выслушайте, — обратился Скобелев к солдатам, — Прежде всего, спасибо вам, братцы, за вашу храбрость и старание! Потом, молодцы, постарайтесь к рассвету как можно глубже углубиться; землю не бросайте вперед, а только вверх… Ну, еще раз спасибо и желаю от души успеха!
Затем мы направились обратно. Скобелев постоянно спотыкался о виноградные пни, и я с Лисовским взяли его под руки. Мы снова прошли пространство траншеи, которую покинули владимирцы. Последние до сих пор не возвращались еще.
— Чорт знает, что они копаются! Сходите, пожалуйста, обратился он к Лисовскому, — поторопите их, чтобы скорее занимали свои места!
Затем мы прошли на левый фланг. Тут тоже все было в порядке, и Скобелев благодарил солдат за службу и работу.
Отсюда мы стали спускаться к Брестовацкому логу, где стояли наши лошади. Генерал опирался на меня и все-таки спотыкался. Темнота ничуть не уменьшалась. Мы шли уже долго вдвоем, никого не встречая.
— Вот темень-то, — говорил дорогой Скобелев, постоянно спотыкаясь и раздражаясь этим, — Вы, смотрите, не заведите меня еще к туркам, а то они нас обоих на кол посадят!.. Особенно это они с удовольствием проделают со мной… Впрочем, вы за мою голову можете получить от Османа хорошие деньги: советую пользоваться случаем…
— А вы за мою можете получить тоже приличный куш, — перебил я, смеясь, генерала.
— Ну, что за вас дадут — 2 галагана… Турки, ведь, обезьян не любят! Фу, чуть не упал! Смотрите, тут какой-то овраг…
Наконец, мы добрались до лошадей, уселись на них, и направились в деревню Брестовац, куда Скобелев перевел свою штаб-квартиру.
Выстрелы стали раздаваться все реже и реже и, наконец, почти совершенно прекратились. Изредка только проносились над нашею позицией одиночные пульки, которые выпускали турецкие часовые, как доказательство своего бодрствования.
На рассвете следующего дня турки снова открыли сильный огонь по нашим траншеям, которые уже довольно ясно обрисовывались на первом гребне, и из которых солдаты свободно стреляли, стоя на коленях. Лишь только поднялась трескотня, Скобелев вскочил с постели и нетерпеливо начал кричать: «Скорее лошадь мне, чего копаетесь!» Вся свита была возле него. Рысью спустились мы в Брестовацкий лог, оставили здесь коней и пешком направились на левый фланг позиции. Осмотрев траншеи, он поблагодарил капитана Бырдина за распорядительность, и выразил надежду, что войска скоро окончат работу. «Ну, желаю вам успеха, господа, до свидания!» Затем, спустившись к лошадям, мы направились рысью к позиции Углицкого полка, находившейся у деревни Брестовац, а отсюда на Рыжую гору к батареям. Везде генерал делал замечания, некоторых хвалил и выражал надежду, что войска будут держать себя с честью.
2 ноября Скобелев снова поехал осматривать траншеи, который углубились уже настолько, что во рву можно было свободно ходить, прикрываясь от пуль насыпью. Этому много способствовал Куропаткин, который приказал доставить на позиции весь шанцевый инструмент, бывший в обозе, а также собранный у болгар.
— Еще немножко надо, господа, углубить траншеи, — говорил Скобелев офицерам, — так чтобы одна шеренга помещалась на банкете, а другая свободно могла сидеть позади во рву, оставив между ними проход.
В одном месте траншея была нисколько расширена.
— Господа, обратился генерал к сопровождавшим его, кроме ординарцев, Куропаткину и генералу Гренквисту, бригадному командиру, — присядемте здесь и обдумаем некоторые вопросы: где нам удобнее разбить редут, который будет служить опорным и сборным пунктом для всех траншей; где удобнее расположить подходные пути (а то сообщение резервов с траншеями сильно обстреливается); где, наконец, устроить отхожие места для солдат, а то они выходят для этого из траншей и часто делаются жертвами нуль… Все эти вопросы надо обсудить обстоятельно.
— Да, вот еще что: так как позиция неприятеля находится очень близко от нашей, а мы, т.-е. начальство, находимся довольно далеко, что крайне неудобно в смысле командования, своевременности распоряжений, то я решил лучше перебраться со всем штабом сюда, в траншеи. Я надеюсь, господа, что с помощью вашей, — он обратился к нам, ординарцам, — и, в особенности, вас, Алексей Николаевич, мы устроим все, и приведем в порядок, а потом можно будет переселиться обратно. Пока же, господа, забудьте о деревне. Нам сюда будут приносить обед и завтрак. Когда размеры траншей увеличим, притащим сюда музыкантов, и нам не будет скучно. Музыка подбодрит солдат, и они наверное будут высматривать веселее.
Затем общим советом было выбрано место для редута позади линии траншей; редут этот должен был соединяться прикрытым путем как с траншеями, так равно и с Брестовацким логом, обеспечивая таким образом безопасное сообщение.
Кроме этого, решено было устроить еще два прикрытых пути прямо от траншей до Брестовацкого лога, чтобы по ним люди могли свободно подносить на траншеи пищу, патроны и пр.
 |
| Мемориальная доска генералу М. Д. Скобелеву |
— А, музыканты к нам пришли! — обрадовался Скобелев, сидя на земле в траншее, — Ну-ка, марш из «Жизни за Царя»!
Это было как раз перед нашим обедом, около четырех часов. И вдруг грянула музыка нашего прекрасного оркестра, и звуки русского марша понеслись далеко над нашею и неприятельскою позицией. Турки, стрелявшие обыкновенно без перерыва, вдруг прекратили пальбу и, как бы очарованные, с удивлением прислушивались к незнакомым мотивам музыки «гяуров».
Затем оркестр прекрасно исполнил народный гимн «Боже, Царя храни», во время которого головы всех благоговейно обнажились. Через несколько минут в траншею принесли обед. Денщик Скобелева, Круковский, в противоположность своему барину, большой трус, подавая суп, испуганно посматривал вверх, где-то и дело свистали пульки. Он преуморительно наклонял быстро голову и выделывал такие ужасные гримасы, что мы все от души хохотали над забавным и трусливым поляком. Скобелев нередко, находясь в хорошем расположении духа, потешался над своим денщиком, дразнил его «обезьяной», «попугаем» и проч.; Круковский сначала обыкновенно старался разыгрывать роль обиженного, но потом заражался общим веселым настроением и уходил с хохотом.
— Ты чего тут рожи строишь и нагибаешься! — обратился к нему Скобелев, когда Круковский чуть не пролил суп, усердствуя спрятаться от пуль, — Я вот прикажу твое высокообезьянство выставить на этот вал; турки наверное, разбегутся в ужасе, увидев такую рожу.
Круковский струхнул не на шутку. Он посмотрел искоса на генерала, потом на траншею, как бы соображая — шутит ли генерал или нет, а также о степени опасности, и еще более углубился в свое дело.
— Ты думаешь, что я шучу, — нисколько! На ночь ты останешься здесь, и пойдешь на вылазку с охотниками. Слышишь?
Круковский еще более пугался, а мы хохотали над его смущением.
Обед с музыкой прошел очень оживленно, с шутками, остротами. Я в этот день был дежурный при Скобелеве и после обеда, по своей обязанности, ходил по всем траншеям проверить расположение и доложить генералу. Солдатики высматривали заметно бодрее, везде слышались разговоры, остроты. «Хорошо это янарал выдумал, что музыку сюда пригнали. Не так страшно и не скучно. Да и турок надо позабавить: они, видь, нехристи, небось от роду не слышали такой. Вот бы под музыку и энти редуты брать. Помирать бы веселее!..» Словом, настроение сразу изменилось к лучшему. Постройка нашего редута, между тем, быстро подвигалась вперед. На левом нашем фланге впереди траншеи и параллельно ей устроены были в некотором расстоянии одна от другой ямы, куда по ночам залезали наши секреты. Секретами этими заведовал молодчина унтер-офицер Владимирского полка Попов, обладатель трех георгиевских крестов. Он-то и предложил соединить ночью эти ямы траншеей. Куропатки согласился с его мыслью, и предложил на обсуждение Скобелеву.
— Что ж, прекрасно, — отвечал Михаил Дмитриевич, — я ничего не имею. Так как инициатива этой траншеи принадлежит Попову, то пусть он будет и начальником ее.
Попов, услышав о приказании Скобелева, был в восторге от возложенной на него миссии, и поклялся, что живым не отдаст неприятелю своей траншеи.
— За Государя, за начальство, и за Рассею живот свой положу, — говорил он.
Мне несколько раз после того приходилось видеть Попова, слышать его рассуждения, взгляды, и я всегда поражался, что в простом, необразованном человеке был такой светлый ум, такая сила логики, такое разумное и честное отношение к своему долгу при твердой воле и замечательной отваге. Его команда состояла от 30 солдат, в которых он умел вложить такие же убеждения и энергию.
— Смотрите, братцы, говорил он им, — генерал на нас надеется. Докажем, что мы не трусы. Отступать не сметь ни в каком разе.
Сообщение этой траншеи с позади лежащею возможно было только по ночам; днем это расстояние в 50 шагов было немыслимо пробежать даже одиночному человеку, так как до турецких траншей было не более 200 шагов. Чтобы хотя немного обезопасить храбрых защитников этой передовой траншеи, Скобелев приказал соединить ее ночью прикрытым путем с главною траншеей, а также расположить впереди ее проволочную сеть и каменные фугасы — все это на случай атаки неприятеля. Траншеи все росли в своих размерах и, наконец, достигли надлежащей высоты. Прикрытые пути были тоже устроены, и сообщение стало совершенно безопасно. На флангах траншей даже поставили скорострельные орудия. Хотя траншейные работы были почти все окончены, но Скобелев все не покидал позиции — ему хотелось окончить еще постройку редута и вооружить его 4-фунтовыми орудиями.
Эти дни перестрелка не прекращалась совершенно ни на один час. В то время, как на других пунктах плевненских позиций царствовала глубокая тишина, изредка лишь прерываемая одновременным грохотом целых сотен орудий, у нас трескотня не умолкала. Особенно бесило, когда ночью, утомленный, только что заснешь на земле, вдруг, ни с того, ни с сего, раздается перепалка. Вскакиваешь на ноги и бежишь узнавать о причине, а причина, обыкновенно, самая пустая, часто даже вовсе без причины. Главнокомандующий очень интересовался нашим отрядом и ежедневно присылал ординарца, который справлялся о положении дел у нас и неприятеля. Так как от нашей позиции на первом гребне до турецких редутов (Скобелевского N 1, N 2, Крышинского и пр.) было довольно далеко, до трех и более верст, и наши Крынки, конечно, не доставали на это расстояние, то турки, обыкновенно, высыпали днем на валы редутов и на траншеи, спокойно разгуливая по ним и рассматривая наши позиции. Скобелева это ужасно басило. «Надо их отучить от этого», сказал как-то он и обратился с просьбой к главнокомандующему прислать ему несколько крепостных ружей Бердана. которые стреляли на значительные расстояния. Его Высочество приказал выдать нам 16 ружей, и скоро несколько басурман поплатились жизнью за свое любопытство; остальные же перестали более выставляться на показ.
Примечания
* Впоследствии от некоторых офицеров, бывших в свите Государя Императора, я слышал, что когда Его Величество увидел критическое положение нашего отряда, то хотел направить к нему подкрепление. Но некоторые генералы отсоветовали это Его Величеству, уверяя, что крайне опасно и рискованно ослаблять главный резерв. Что если Скобелев и будет даже разбит, то все же в главных силах турки при наступлении встретят надежный отпор.
** Шуйский пехотный полк, бывший под командой полковника Бохана, неудачно атаковал 30 августа так называемый Радишевский редут (Омар-бей-Табию) и потерял почти две трети солдат и половину офицеров.
Об этой атаке, предпринятой по распоряжению начальника дивизии, генерала Шнитникова, упоминается, между прочим, в «Плевниаде», песне, сочиненной еще на позициях некоторыми офицерами для солдатского пения. Вот несколько куплетов этой боевой поэмы:
«Шнитник думал: Радишев
Будет больно нам дешев —
Нарвался!..
Он пять тысяч уложил
И начальству доложил —
Трудно!..
Зато Скобель-янарал
Сам редута два забрал —
Без войска!
Подкреплений он просил,
Да уж мало было сил —
Не дали!..»
|
|
