 |
| ИА «Белые воины» | Петр Дукмасов | 29.01.2009 |
Глава II
17 июня бригада наша двинулась к Зимнице и, в ожидании переправы, расположилась биваком на берегу Дуная. Через три дня, т.-е. 21 июня, войдя в состав передового отряда генерала Гурко, мы переправились через понтонный мост на турецкую территорию у города Систова и, через болгарские деревни Павло, Ебели и Трембеш, совершенно спокойно дошли до реки Янтры, нигде — ни с юга, ни с запада — не встречая противника.Радостное, теплое чувство испытывал я (да, вероятно, и каждый из нас), ступив в первый раз на правый берег исторической славянской реки. Сильно забилось молодое сердце, и душа рвалась все вперед-вперед, через суровые Балканы, в долину болгарской Марицы, к вратам еще более славянского Царьграда. Машинально снял я шапку и набожно перекрестился. «Дай-то Бог», думалось мне, «скорее и с меньшими потерями добраться нам до Босфора… Уж теперь не выпустишь его из рук!.. Украду из гарема одну из жен султана, да к себе в станицу и повезу!..»
Конь мой «Дон», бодро выступавшей перед сотней, казалось, вполне разделял мои мысли, весело помахивая головой и внимательно посматривая по сторонам на аппетитные маисовые поля.
Жители-болгары с восторгом и радостными криками встречали нас в деревнях и гостеприимно выносили казакам хлеб, вино, фрукты и другие продукты.
24 июня несколько братушек из ближайших к Тырнову деревень явились в наш отряд и убедительно, со слезами на глазах, просили помощи против черкесов, которые, по их словам, грабили, жгли жилища, угоняли скот и убивали жителей-болгар. Немедленно назначены были три сотни для нападения на черкесов; но последние, увидев опасность, быстро отступили к Тырнову, предварительно подпустив красного петуха. Казаки наши вернулись, не догнав противника.
В тот же день бригадный командир, полковник Чернозубов, получил от Гурко приказание произвести рекогносцировку по направленно к Тырнову. Для этой цели назначены были от нашего полка три сотни (в том числи и 6-я, где я служил) с двумя орудиями донской казачьей N 15 батареи.
Утром рано 25-го, под командой полковника Краснова, мы двинулись на юг. Со всеми предосторожностями прошли мы по шоссе около 10 верст, а турок все не было видно. Наконец, перейдя речку Руситу, авангард наш заметил возле деревни Поликраешти человек 50 черкесов, которые, при нашем появлении, быстро стали отступать к Тырнову. Таким образом, мы дошли без выстрела до д. Самовод, находившейся как раз у входа в Тырновское ущелье. Здесь мы заметили, что отступавшие черкесы разбились на две партии, причем одна из них отошла к монастырю, видневшемуся в ущелье, а другая переправилась на правый берег Янтры и двигалась горой.
У Самовод Краснов остановил отряд, спешил людей и нас, офицеров, собрал на совет. Предстояло решить вопрос, по какой дороге продолжать наступление к Тырнову, так как по шоссе, вследствие дефиле (ущелье и лес) двигаться было крайне опасно.
Вправо Краснову видимо не хотелось идти, потому что там, через деревню Карабунар, наступала драгунская бригада Великого Князя Евгения Максимилиановича Лейхтербергского, к которой пришлось бы присоединиться; а Краснову, очевидно, хотелось сохранить самостоятельность.
Решено было произвести маленькую рекогносцировку. Меня с 10-ю казаками послали влево от шоссе через реку Янтру, а другого офицера (Попова) вправо от деревни Самовод. Обе рекогносцировки окончились вполне благополучно и без выстрела.
Быстро переправился я в брод через Янтру, рысью поднялся с казаками на горы и увидел, что черкесы спустились в ущелье по тропинке, ведущей в монастырь Святой Троицы. В другом монастыре (Преображенском), на левом берегу реки, я заметил турецкую пехоту, хотя количество ее не мог определить, так как она скрывалась за монастырскими стенами и в близлежащем лесу. С вершины горы в бинокль открывался чудный вид на древнюю столицу Болгарии — Тырново, стройные минареты которого особенно рельефно выделялись из утопавших в зелени красивых, белых домиков, разбросанных в котловине на берегу Янтры между виноградными горами. К западу от города я ясно рассмотрел траншеи для пехоты, и батарею, приблизительно, на четыре орудия.
Обо всем этом, вернувшись, я доложил командиру полка.
Вскоре возвратился и Попов, производивший рекогносцировку вправо от Самовод, и сообщил, что противника он не встретил и что подъем на горы очень крут.
После некоторых споров и обсуждений, какой избрать путь, остановились, наконец, на втором — к западу от Самовод.
Дорога оказалась действительно отвратительная — очень узкая, с крутыми подъемами и спусками. Когда же мы вышли на хорошую дорогу, то от встреченного драгуна узнали, что часть отряда Евгения Максимилиановича, двигавшегося через д. Карабунар, уже впереди нас, в долине. Действительно, через четверть часа к нам подъехал начальник всего передового отряда генерала Гурко и приказал одной сотне и двум орудиям занять позицию в горах на случай неудачной атаки Тырнова и отступления наших войск. Две же остальные сотни продолжали движение, и остановились в резерве у фруктовых садов, за возвышенностью, близь самого города.
Как раз против нас, по правую сторону Янтры, на вершине горы, скат и подошва которой были покрыты лесом, виднелась турецкая батарея; внизу же, близ реки, был раскинут турецкий лагерь, который, впрочем, по занятии спешенными драгунами Казанского и Астраханского полков близлежащей возвышенности и открытия ими огня, был брошен турками, отошедшими к своей батарее.
Вскоре драгуны спустились по склону горы, не переставая стрелять, еще ниже и ближе к противнику, а место их заняла 16-я конная батарея подполковника Ореуса. Лихо, точно на ученье, вынеслись на позицию конноартиллеристы. Но, на самой вершине, встретилось некоторое препятствие: каменные стены садов не позволяли развернуть вполне фронта батареи; поэтому, нашей сотне приказано было помочь артиллеристам и разобрать скорее преграду. Турки очень хорошо воспользовались этою задержкой и открыли меткий и частый артиллерийский, и даже ружейный (хотя расстояние до противника было около версты), огонь, нанося чувствительный вред батарее и казакам. Очевидно, неприятель еще ранее пристрелялся по возвышенности, так как первые же снаряды стали попадать в цель.
Неприятное впечатление испытывал я, когда пули, одна за другой, как-то жалобно стали посвистывать, казалось, у самых моих ушей. Звук лопавшихся гранат и сильный, пронзительный гул осколков были для меня не так страшны, как эти предательские, свинцовые пчелки… «И этот миниатюрный кусочек металла», думалось мне, «может совершенно стереть с лица земли человека или, что еще хуже, искалечить, исковеркать его жизнь!..» Но — «привычка — вторая натура!» гласит пословица. Человек ко всему, говорят, привыкает, и даже Шильонский узник привык к своей мрачной темнице. Так же можно привыкнуть и к постоянной опасности!.. Припоминая потом, в середине и в конце кампании, испытанное мною в первом, Тырновском, бою неприятное чувство при пролете над головой пуль и слыша возле себя постоянно те же предательские звуки свистящих пчелок и гудящих осколков, — я невольно улыбался и удивлялся своему прежнему страху.
Эти звуки мне казались такими обыкновенными, я так с ними сроднился, засыпая и просыпаясь под их унылый концерт, так относился индифферентно, спокойно к этой летающей грозной смерти, что, кажется, совершенно позабыл даже, что рискую каждый миг отправиться к праотцам, и волновался часто из-за самых ничтожных, пустых вещей…
Здесь же, на позиции 16-й конной батареи, я увидел, между прочим, и первые жертвы беспощадной войны. Турецкие снаряды своими осколками производили ужасные раны между нашими бойцами и особенно тогда, когда граната попадала в каменную ограду — сноп чугуна и камня со злобным свистом летел в батарею и прикрытие, сея вокруг себя смерть и страдание… На моих глазах одним удачным выстрелом ранило трех человек: одному артиллеристу совершенно оторвало ногу, других страшно изувечило. Несчастных отнесли шагов на 50 в сторону, и здесь, под теми же выстрелами, раны их были осмотрены врачом нашего полка К. О. Загроцким. Не смотря на опасность места, беспрерывно осыпаемого пулями и снарядами, Загроцкий совершенно спокойно, точно у себя в госпитале, занялся осмотром ран и перевязкой.
Артиллерийский бой велся самый оживленный, горячий. Наши орудия, хорошо замаскировавшись в деревьях и кустах, отлично стреляли и, не более, как через полчаса, две турецких пушки были подбиты и прекратили огонь, а вскоре и вся неприятельская батарея снялась с позиции и отступила на восток.
Спешенные драгуны, в это время находившиеся в цепи на склоне горы перед нашею батареей, перешли в наступление, переправились вброд через реку Янтру и бросились на турецкую позицию… Одновременно и нашей сотне приказано было двинуться в Тырнов для узнания — очистил ли его неприятель или нет. Сотня спустилась с горы, покрытой фруктовыми садами, и кратчайшим путем двинулась к городу. Впереди ехал я с бароном Корфом; командир сотни. Родионов, следовал назади. Благополучно достигли мы окраины города, справа по три продолжали движение по узким, кривым улицам, и скоро очутились на широкой площади, края которой были застроены хорошими кирпичными зданиями и красивым конаком.
Несколько одиночных выстрелов, произведенных во время нашего движения из пустых турецких домов, к счастью, не причинили нам никакого вреда. На площади мы временно остановились, чтобы привести в порядок растянувшуюся сотню. Но в это время от генерала Гурко получено было приказание вернуться сотне обратно. Повернув коней, мы прежним путем направились обратно в долину.
Здесь нам попался взвод 16-й конной батареи.
— Вы куда это, капитан? — обратился к почтенному артиллерийскому офицеру, командиру взвода.
— Да вот приказано преследовать неприятеля — турки ведь бежали — а прикрытия между тем у нас нет… Вот и жду, не знаю, как быть!..
Мы решили составить прикрытие артиллерии и я, со своею полусотней, направился в авангард, отыскал помощью пик брод через Янтру и, не смотря на крутой спуск и подъем, благополучно перетащили с, казаками на правый берег реки два наших орудия.
День был жаркий, солнце жгло невыносимо; переход по отвратительной дороге в 40 — 50 верст без еды и водопоя, и известное нравственное волнение при первом боевом испытании — все это давало себя чувствовать.
Впереди со своею полусотней ехал я, выслав шагов на 400 маленький авангардик (человек в 5), за мной следовали два орудия, а еще позади другая полусотня.
Чтобы выбраться на шоссе нам пришлось очень медленно, около версты, двигаться по тяжелой песчаной дороге. Наконец, кое-как дотащились мы до шоссе и здесь заметили следы турецкого бегства: брошенные ружья, ранцы и сумки, масса снарядов и патронов, артиллерийские ящики и повозки, одно подбитое и опрокинутое в ров орудие, несколько палаток, разный домашний скарб и пр.
Все это свидетельствовало о той поспешности и беспорядочности, с которою бежали перепуганные защитники Тырнова.
Проехав по шоссе версты полторы, мы стали постепенно подниматься в гору. Вдруг авангардик мой чего-то остановился.
— Чего вы стали? — закричал я, подскакав к нему.
— Да там, ваше благородье, кажись турки! — сказал взволнованный урядник, показывая рукой на верхушку горы.
— Где? Я ничего не вижу!.. Рысью марш! — скомандовал я, и с пятью казаками быстро двинулся вперед. Но не успели мы сделать и сотни сажен, как внезапно, на вершине горы и шагах в 300 перед собой увидели около эскадрона всадников.
— Чорт возьми, да это наши драгуны!., закричал я с досадой, принимая всадников, по красным обшлагам на рукавах и воротникам, за Казанцев.
— Вот свинство! И стоило лезть нам из кожи! — Сколько трудов, усилий, и вдруг оказывается, что впереди нас все время идет своя же кавалерия, которую мы так усердно преследуем!
- Шагом! — крикнул я громко несколько отставшему от меня разъезду и думая направиться обратно к своим людям.
Команду мою, вероятно, услышали предполагаемые драгуны (оказавшиеся на самом деле турецкими арнаутами) я вдруг дружный залп из магазинок был ответом на мои слова. «Э, да вот оно что!» подумал я и, повернув коня, понесся обратно к полусотне, рассыпал ее по обе стороны шоссе и перешел в наступление*. Капитан со своими орудиями немедленно выехал на позицию, тут же на шоссе и шагов с 400 от неприятеля пустил в него картечью. Как черти разорялись конные арнауты и внезапно открыли свою, отступавшую пехоту. Капитан направил тогда огонь по этой последней, которая, после незначительной перестрелки, бросив ранцы, поспешно и в беспорядке отступила. Одно турецкое орудие появилось возле шоссе, пустило в нас три гранаты и быстро умчалось за своими войсками…
Момент был самый удобный для кавалерийской атаки, и я поехал предупредить об этом сотенного командира. Но в это время подъехал командир полка и приказал нам вернуться в Тырново.
Несмотря на мои усиленные просьбы — разрешить атаковать расстроенных и видимо деморализованных турок, Краснов оставался непреклонен, мотивируя свой отказ тем, что лошади и люди сильно устали и, кроме того, настает вечер.
Конечно, неприятель сказал нам большое спасибо за нашу любезность и гуманность, которые позволили ему спокойно убраться восвояси!..
Вернувшись к городу, мы построились у окраины его, левее драгун. Генерал Гурко со своим блестящим штабом объехал войска и поздравил нас со славною победой. Радостное, громкое «ура» было ответом на это поздравление с первым и таким удачным кавалерийским делом: с ничтожными жертвами мы овладели с помощью одной только конницы таким важным стратегическим и административным пунктом, как Тырново, и заставили в беспорядке, отступить пять таборов пехоты с артиллерией.
Было около семи часов вечера, когда мы расположились •биваком с восточной стороны города, близ шоссе, идущего на Осман-Базар, когда отступила большая часть турецких войск, защищавших древнюю болгарскую столицу.
Измученные, голодные, но вместе веселые и счастливые, опустились мы на землю. Казаки рассыпались по соседним полям и начали таскать снопы пшеницы и кукурузы для своих усталых коней. Некоторые захватили прекрасные круглые палатки, брошенные турками, и теперь разбили их для себя и офицеров. На первый план у всех явилась забота об отдыхе, и еде. Зажглись костры, закипали котелки, появилась закуска и местное вино, а с ним и оживленная товарищеская беседа…
Не успел я прилечь на солому и слегка забыться, как меня потребовал к себе командир полка. «Вы вот там все охотились на турок», сказал добродушно Краснов: «так не угодно ли теперь взять полусотню и занять аванпосты верстах в трех от бивака. Посторожите нас, а мы отдохнем спокойно!..» — «Слушаю, полковник!» отвечал я, хотя невольно состроил кислую гримасу: вместо сна и отдыха, приходилось снова на целую ночь садиться на коня.
Темень стояла страшная, в 10 шагах невозможно было различить человеческую фигуру. Выбрав трех полковых урядников и дав каждому из них по 8 казаков, я приказал им направиться по трем главным дорогам, идущим от Тырнова в северо-восточном направлении на Лесковац, снабдив при этом необходимыми инструкциями. Ночью раза два объехал дороги, проверил посты, и порядком проблудил в совершено незнакомой местности; только под утро вернулся на бивак, завалился в свою палатку и заснул, как убитый
Ночь прошла совершенно спокойно.
Утром, часов в 11, меня снова позвал к себе Краснов.
— Вот вам новое поручение: разузнайте, куда отступил неприятель, и где его главные силы. Направляйтесь с вашею полусотней через деревни Арнауткиой, Горные и Дольние Раховицы до деревни Лесковац, а оттуда обратно другою дорогой. Разузнайте подробно обо всем… Ну, до свидания, желаю успеха!
— Чорт возьми! — думал я, собираясь в новый путь, — почему это гусар не назначают в разъезды и аванпосты, а все мы, казаки, отдуваемся? Вчера эти господа в резерве отдыхали, и сегодня тоже барствуют!..
Выступив со всеми военными предосторожностями ст. бивака, я направился к деревне Арнауткиой, до которой было около 6 верст. Версты за две еще до селения мы услышали колокольный звон и удары в тарелки, а у самой окраины нас встретили жители-болгары с радостными, сияющими лицами, в нарядных праздничных костюмах. Впереди толпы стоял священник в полном облачении и с крестом в руках; несколько пожилых болгар держали образа и, хоругви.
Сняв шапки и сложив на груди руки, болгары, при нашем приближении, стали громко и восторженно кричать: «Да живо Царь Александр, Царь Николай, да живо русско воинство!..» Женщины и девушки в своих красивых, национальных костюмах, с букетами и вышитыми полотенцами в руках, при проезде нашем осыпали казаков цветами и дарили им свои рукоделья. А в самой деревни жители повытаскивали на улицу ушаты с водой, ведра с водкой и вином, всевозможные фрукты, пироги, сладости и пр. Все это предлагалось нам молодыми, красивыми девушками, которые смело бросались между лошадьми и с сияющими, смеющимися личиками упрашивали казаков взять их угощения и подарки.
Но особенно трогательную картину представляла из себя группа стариков-болгар с обнаженными седыми головами, с глубокими морщинистыми лицами; они протягивали нам свои грубые, мозолистые руки и, со слезами на глазах, благодарили за спасение их от ненавистных мучителей турок, за освобождение от тиранства и позорного, векового рабства; они говорили, что давно уже ждали этой счастливой минуты, что мы — желанные, дорогие гости, что теперь они могут спокойно умереть под нашею защитой… Невольно и у меня навернулись на глазах слезы при виде этой торжественной, глубоко-патриотической сцены.
Я остановил полусотню, слез с коня и приложился ко кресту, который держал в руках священник. Меня моментально окружила толпа братушек, и несколько хорошеньких болгарок наперерыв предлагали мне фрукты, вино и цветы…
Невольно залюбовался я красивым и здоровым типом молодой болгарской женщины — глаза мои разбегались во все стороны…
Помню, особенно привлекла мое внимание молоденькая девушка лет 14—15. Она стояла впереди всех с букетом в руках в простом, но очень изящном костюме (очень похожим на наш малороссийский, и состоявшим из прекрасно вышитой шелком рубахи, шерстяной юбки, красивого фартука с поясом и разного ожерелья) и как-то вопросительно, удивленно смотрела на меня своими большими темно-карими и задумчивыми глазками. Ум, энергия и страсть светились в этих чудных глазах южной красавицы, длинная, черная коса которой опускалась ниже колен. Я машинально протянул руку к букету юной болгарки и долго не мог отвести глаз от ее выразительного, симпатичного личика… А букет этот хранился почти всю кампанию в моем походном чемоданчике.
— Ну что, турок нет близко? спросил я окружавших меня болгар, оторвавшись, наконец, от лица деревенской Психеи.
— Э, ич нема — бегал на Балкан! — радостно и смеясь, отвечали братушки, характерно прищелкивая языком и указывая на горы.
Побеседовав еще немного с гостеприимными жителями, я двинулся далее, напутствуемый самыми теплыми пожеланиями.
Не успели мы даже выехать из деревни, как о нашем приближении были извещены, помощью условных знаков, жители соседних селений, и там поднялся самый усердный трезвон в колокола и тарелки. (Этим же звоном жители старались спастись и от беспокойных шаек башибузуков, бродивших в горах).
Подъезжая к деревне Горные Раховицы, мы с удивлением увидели большую толпу болгар (около тысячи человек), медленно двигавшуюся нам на встречу.
С горы открывался чрезвычайно красивый, живописный вид: большая кирпичная церковь посреди селения, довольно много хороших домов, окруженных зеленеющими садиками, и богатые костюмы жителей, причем на многих женщинах красовались даже шелковые платья — все это свидетельствовало о благосостоянии этого глухого уголка Болгарии.
Здесь нам устроена была самая торжественная встреча: почти за версту от селения нас встретила эта громадная толпа жителей, впереди которой стояло несколько священников с крестами, евангелием и святою водой. Некоторые из болгар держали иконы и хоругви.
Чтобы дать возможность приложиться казакам ко кресту и евангелию, я перестроил полусотню рядами, разомкнув их шагов на 10, и, остановив, спешил. Сам подошел к кресту и был окроплен святою водой.
Почтенный и совершенно седой священник с умною, выразительною и чрезвычайно симпатичною наружностью, обратился к нам с теплою, задушевною речью, сказанною им, к нашему удивлению и радости, на чистом русском языке.
От лица всего болгарского народа он благодарил Россию за ее всегдашнее, бескорыстное сочувствие к своим младшим, единокровным, братьям, за неоднократную помощь и защиту… Прославлял нашего Государя, главнокомандующего, армию и весь русский народ… В лице нашем благодарил все русские войска за мужественную борьбу, за тяжелые жертвы и лишения…
«Да поможет нам Господь Бог», продолжал свою речь умный пастырь: «сбросить с себя тяжелые цепи турецкого рабства!.. Да пошлет он нам от России свет, радость, счастье, давно ожидаемую свободу и освобождение от ненавистного, позорного, мусульманского ига!..»
Затем, обратившись ко мне и, благословив крестом, он сказал: «Вознесемте, свободные и храбрые россияне, вместе с нашим народом, за освобождение которого вы проливаете теперь свою кровь, горячую молитву к Небесному Владыке. Пусть поможет Он нам испить до дна горькую чашу и увидеть желанный свет Христов!»
Тут он запел со всеми священниками «Слава в вышних Богу!»
Вся эта разумная, искренняя речь старого духовного пастыря подействовала на нас как-то особенно живительно, ободряюще. Каждый с гордостью, казалось, сознавал, что вера болгар в нашу силу, в наш успех не обманывает их, что мы действительно выйдем победителями из этой тяжелой борьбы и вырвем, наконец, их из вековых и мучительных объятий зверского мусульманского народа. Наконец, эти слова, сказанные на болгарской земле природным болгарином чистым русским языком, и это радостное настроение жителей не могли не подействовать на нас тоже благотворно.
По окончании пения священник провозгласил многолетие нашему могучему Государю, Наследнику престола, главнокомандующему, и всему русскому воинству. Казаки приложились ко кресту и евангелию, и были окроплены святою водой.
Еще при начале слов священника все жители — мужчины, женщины и дети — опустились на колени, и все время горячо молились; по окончании же многолетия, пропетого почти всем народом, толпа шумно поднялась и радостно стала кричать «ура, да живио царь Александр!» Примолкнувшие во время речи колокола снова разразились оглушительным звоном, и еще более увеличивали трогательную картину торжества.
Несколько старейшин подошли ко мне и почтительно просили принять угощение от всего общества. Я изъявил на это полное согласие, так как все равно, нужно было дать лошадям маленький отдых; приказав вахмистру построить полусотню на площади, я отправился с духовенством и старейшинами в церковь. Здесь, разоблачившись, отец Иоанн (так звали священника) показал мне иконы, разную церковную утварь и другие вещи, пожертвованные русскими людьми (многих из них он называл по фамилиям).
Осмотрев внимательно прекрасный алтарь, мы вышли из церкви и направились на площадь. По дороги отец Иоанн оказавшийся притом очень веселым и остроумным собеседником, рассказал мне, что церковь выстроена на деньги, пожертвованные некоторыми русскими, которые и теперь не забывают ее; что во время обедни он постоянно провозглашает многолетие нашему Императору, царствующему дому и всему русскому народу; вспоминал с видимым удовольствием о своем путешествии по России, о Москве, Петербурге, Киеве, Троицко-Сергиевской лавре и других святых местах на Руси; высказывал самые горячие симпатии ко всему славянскому миру и к протекторату России… И вообще проявил свой недюжинный ум, проницательность и трезвый, светлый взгляд. Незаметно подошли мы к площади. Здесь я увидел страшную суету: женщины и девушки, разослав на земле холсты, со всех изб чуть не бегом таскали всевозможное угощение довольным казакам: пироги, лепешки, жареные гуси, утки, куры, разные фрукты, сласти и прочее — всего в страшном изобилии (очевидно, они еще ранее позаботились об этом); мужчины носили исключительно водку и вино.
Для меня и священников был приготовлен стол и скамейки. Старейшины окружили меня, и просили, чтобы я разрешил наших лошадей подержать болгарам, пока казаки пообедают. Сначала я не решался на это, опасаясь, как бы турки из гор не напали на нас врасплох, и хотел даже немедленно отправить разъезд, но братушки уверили меня, что не предвидится ни малейшей опасности и что, наконец, на всех возвышенных пунктах в окрестностях стоят конные юнаки, которые тотчас же дадут знать об опасности условными знаками. Оказалось, что болгары уже сами организовали разумную охранительную службу, и я со своею полусотней совершенно спокойно отдыхал под охраной юных милиционеров, воинов-крестьян, пробуждавшихся из векового рабского состояния к самостоятельной гражданской жизни.
Усевшись за стол, я с аппетитом занялся истреблением болгарских яств, запивая их очень хорошим красным вином. Духовные отцы тоже оказались молодцами, но части выпивки и закуски, и ничуть не отставали от меня. Казаки, разместившись на земле, шумно и с аппетитом ели, любезничая с угощавшими их веселыми болгарками. Лошади наши оставались под присмотром болгар всех возрастов, причем на одно животное приходилось чуть ли не 10 коноводов; каждый считал за особую честь и удовольствие держать казачьего коня. Во время трапезы болгары рассказали мне, между прочим, что на их селение, несколько дней тому назад, нападали черкесы и башибузуки, отступавшие от Дуная, с намерением отнять у них скот, лошадей и каруццы. Жители решились отчаянно защищать свое имущество: все выходы из деревни были забаррикадированы, стар, млад и даже женщины вооружились вилами, ломами, железными прутами и пр.; кто же имел ружья и ятаганы, вышли в поле и образовали особый отряд, действовавший активно. Черкесы и башибузуки, не ожидавшие такого энергичного сопротивления, были отбиты с уроном, а ободрившиеся болгары начали даже преследовать отступавшего неприятеля, вооружаясь оружием убитых. Стоявшие возле меня два молодых болгарина, в доказательство своей победы, показали мне две магазинки, отбитые ими у черкесов. Я похвалил храбрость братушек, и сказал, что если их хорошо вооружить и обучить, то они наверное не уступят в мужестве русским воинам, и что скоро вот, когда мы освободим их, они будут иметь свою собственную армию. Слова мои быстро облетели толпу, и она радостно начала кричать «ура». Многие упрашивали меня дать им оружия и патронов, чтобы они могли защищаться от нападения башибузуков. Я, конечно, не мог удовлетворить их желание, но посоветовал отправить депутацию к генералу Гурко в Тырнов, который, может быть, и выдаст им часть турецкого оружия.
Отдохнув, таким образом, часа полтора и изрядно подкрепившись, мы распростились, наконец, с гостеприимными и радушными жителями д. Горные Раховицы, уселись на коней и двинулись дальше. Перед выездом я предложил священнику за угощение себя и казаков; но он энергично отказался принимать плату, а окружавшие нас старики стали тоже его подталкивать, и уговаривать не брать денег. «Ну, в таком случае», предложил я, «примите эти монеты на вашу церковь, и когда будете молиться за нашего Царя и сражающихся русских воинов, зажигайте постоянно свечи…» Священник и окружавшее его почетные жители остались, видимо, довольны моим предложением и маленькое недоразумение окончилось обоюдным согласием.
При выступлении полусотни с площади, на казаков вновь посыпались свежие цветы из группы хорошеньких юных болгарок, которые провожали нас даже за окраину селения. Прощание с жителями было самое искреннее, дружеское; крепким рукопожатьям и теплым пожеланиям не было конца. Громкие крики провожавших нас болгар долго еще раздавались по пути нашего следования.
Было около семи часов вечера, когда мы через Дольние Раховицы доехали до Ласковац, и расположились на ночлег биваком близ дороги на Осман-Базар, и к востоку от деревни версты на полторы. Также как и в Раховицах, нас встретили здесь жители очень радушно и упрашивали ночевать в самой деревни. Но я не рискнул на это, потому что, по слухам, в горах рыскали шайки башибузуков, и можно было ожидать ночного нападения. На биваке же опасность была гораздо меньше, а боевая готовность, напротив, больше.
Жители немедленно доставили нам на бивак сена, соломы, дров и разных съестных припасов — всего в изобилии. Старшина деревни (чордбаджий), по собственной инициативе, сейчас же назначил несколько братушек в охрану — на помощь нашим казакам.
Ночь прошла совершенно благополучно, тихо. Утром я направил один разъезд на юг в горы, а с другим двинулся сам по дороге к Осман-Базару. Кроме жителей турок, убегавших со своими пожитками, мы никого не видели.
Часов в 11 я встретился с уланским разъездом отряда генерала Леонова, поделился с ним своими сведениями и узнал, что неприятельских регулярных войск близко нет.
Вернувшись на бивак, я собрал полусотню, и прямою дорогой направился обратно к Тырнову, куда и прибыл около 4-х часов дня. По пути валялась масса разного турецкого тряпья, ранцев, манерок и даже патронов, которые они бросали при поспешном отступлении из Тырнова.
О результатах своей миссии я доложил командиру полка.
Примечания * В брошюре М. Чичагова «Подвиги русских офицеров в русско-турецкую войну», автор упоминает, будто я, как сумасшедший, понесся один в атаку на турок… Как это ни лестно для моего казачьего самолюбия, но на самом деле этого не было!..
Продолжение следует
|
|
