«В полку» (продолжение). Главы из книги «Со Скобелевым в огне»

Начата подготовка книги о М.Д. Скобелеве

26 ноября назначено было днем нашего выступления. Рано утром еще полк, с полным походным вьюком, выстроился покоем за станицей в ожидании напутственного молебна. Торжественно-трогательную картину представляли эти сотни удалых всадников, покидавших родные степи и дорогих, близких людей! Туманное, мрачное будущее рисовалось в это время у каждого перед глазами… «Кому-то из нас придется вернуться обратно и кому суждено остаться навеки там?» читалось в глазах у каждого казака. Выражение у всех было сосредоточенное, серьезное.

В середину образовавшейся небольшой площадки поместился священник с причтом, атаман отдела, офицерство, станичные атаманы и прочий чиновный люд. Вокруг разместились спешенные казаки, держа в поводу коней, а позади их и между ними — жены с маленькими детьми на руках, отцы, матери, сестры, братья, знакомые. Лица у казачек были заплаканные, многие просто навзрыд рыдали; даже малютки, видя слезы своих матерей, бессознательно поднимали плач и этим еще более усиливали и без того тяжелую картину проводов.

Покрытые сединами старые казаки, которым годы и силы не позволяли уже разделить трудов и опасностей боевой жизни со своими детьми и внуками, безмолвно стояли тут же, опустив на грудь свои серьезные, морщинистые лица. Покорность судьбе и твердая, непоколебимая решимость жертвовать всем дорогим для блага родной земли и ее могучего Властелина ясно выражались на этих задумчивых, печальных лицах. Слова дьякона «Благослови, владыка!» заставили всех временно забыться и перенестись с теплою мольбой ко Всевышнему. Горячо молился православный люд — от старика до ребенка — и слезы стояли у каждого на глазах. Да в такие минуты нельзя и не молиться!.. Неверующий, и тот, если и не прочтет молитву, то проникнется особенным благоговейным настроением…

После молебствия священник сказал краткое, напутственное слово, благословил всех крестом и окропил святою водой. Атаман отдела поздравил с походом, простился с казаками и пожелал быть всем героями и кавалерами.

Краснов приказал дежурному офицеру вести полк, а сам, со всеми нами, отправился на завтрак к атаману отдела.

После плотной закуски, хорошей выпивки, задушевных, горячих тостов, бесчисленных, искренних пожеланий и поцелуев, мы уселись на коней и догнали полк всего в трех верстах за станицей. Причиной такого медленного движения были провожавшие казаков, в санях и верхами, родные и родственники.

Женские слезы, всхлипывания, причитанья и ответные увещания воинов долго еще слышались по пути движения полка.

Мы двигались вверх, по берегу Дона, на Калач. Здесь поэшелонно мы уселись в вагоны, и по железной дороге через Царицын, Грязи, Орел, Курск и Киев добрались до Жмеринки. Отсюда обыкновенным маршем направились в Ямпольский уезд, и расположились на зимние квартиры в Качковке и близлежащих деревнях, где и пробыли до апреля 1877 года.

Воинственное настроение и восторги наши оказались, таким образом, несколько преждевременными и дипломам угодно было помучить нас несколько, затянув свои, непонятные для нас, переговоры.

Не весела жизнь в той глуши, куда забросила нас судьба! Впрочем, «когда здоров да молод, без веселья весел!» гласить русская пословица. И мы умудрялись разнообразить скучные, зимние вечера: устраивали пикники, танцы, и барышни окрестных помещиков охотно являлись, в сопровождении своих неизбежных маменек, в наш скромный кружок, повеселиться и поплясать. Командир полка, несмотря на свой солидный возраст и вполне боевое призвание, был большой любитель этих soiree, усердно ухаживал за смазливенькими девицами, и вообще немало оживлял танцы. Наплясавшись до упаду, мы принимались за хоровое пенье, причем барышни охотно примыкали к нашему кругу. От них-то мы выучились, между прочим, многим малороссийским песням, а их, в свою очередь, научили нашим казачьим. После я снова начинался пляс, и так в пересмешку до рассвета.

В декабре я был произведен в первый офицерский чин, в хорунжие, и еще с большим нетерпением стал рваться в бой…

В апреле мы покинули нашу стоянку в Ямпольском уезде, переправились через Днестр и расположились в г. Сороках. В этом переходе я не участвовал с полком: совершенно экспромтом мне удалось съездить в Варшаву.

Вышло это так. Компания офицеров (все юнцы — я, Чеботарев, Платонов и др.) отправилась из Качковки в город Ямполь со специальною целью — кутнуть и спустить часть полученного жалованья. Остановились мы в какой-то невозможной, жидовской гостинице, верней — на постоялом дворе. Грязь и вонь, конечно, невообразимые — семиты без этого жить не могут. Кто-то из товарищей, за бутылкой пива, высказал мысль, что вот недурно бы съездить в баню и помыться. «Вот стоит в жидовской бане мыться!» заметил я. — «А что ж, когда другой нет», отвечал товарищ: «не ехать же в Варшаву, за тысячу верст, в баню!» «Отчего ж и не поехать? Вот завтра, возьму, да и отправлюсь!..» стал я спорить. «Ну, брат, разбрехался», сказал Чеботарев: «ведь отпуска из действующей армии совершенно воспрещены!» «Хочешь пари, что поеду!» предложил я, разгорячившись вином: «дюжина шампанского»

Предложение мое было принято; товарищи заранее ликовали…

Заплатив должные дани Бахусу и Венере, мы с пустыми кошельками вернулись в Качковку.

- Полковник, позвольте мне съездить в Варшаву! — обратился я к Краснову, явившись на другой день к нему на квартиру.

- Это зачем? — удивился он

- Дело есть, господин полковник.

- Какое такое дело?

- Да вот хоть бы кос купить! — сказал я, зная, что Краснов все собирался запастись косами на всю кампанию.

- Каких кос? бабьих, что ли?

- Нет, не бабьих, полковник, а чтобы траву косить в Румынии и Болгарии. Вы же сами говорили, что нужно…

- Во-первых, косы уже куплены, а во-вторых, отпуска, как вам небезызвестно, воспрещены.

Но я, зная доброе сердце своего командира, продолжал его упрашивать, и действительно, Краснов согласился. Отпуска я получить не мог, и поэтому мне дали предписание отправиться в командировку для покупки кос.

В Варшаве, я был в бане, очень весело провел время, и когда вернулся через неделю в полк, то застал его уже не в Качковке, а в Сороках.

В Бесарабии жилось гораздо хуже, чем в Подольской губернии: мы не встретили здесь того теплого радушия, которое находили по левую сторону Днестра; жители держали себя очень сдержанно, даже сухо в отношении нас и, видимо, тяготились присутствием войск. К счастью, нам не долго пришлось здесь стоять: 12-го апреля мы выступили из Сорок. 17-го переправились через р. Прут у деревни Унгени и вступили в страну румын. Первый румынский город, который мы проходили, Яссы — бывшая столица Молдавии — очень хорошенький, чистенький, и довольно оживленный. Кроме молдаван и вездесущих жидов, мы нашли здесь довольно много русских сектантов. Путь наш лежал далее через города: Вырлад, Текучь, Фокшаны, Бузео и Бухарест. Не буду описывать этот путь, свои дорожные впечатления и пр. Русскому читателю все это, наверное, хорошо уже известно из многочисленных корреспонденций, рассказов, мемуаров…

В окрестностях румынской столицы мы остановились. Так как через город, согласно конвенции, русским войскам проходить воспрещалось, то, чтобы добраться до деревушки, назначенной для нашей стоянки, мы должны были обойти предместьями Бухареста, что составляло втрое дальнейшее расстояние.

Командир полка, впрочем, разрешил офицерам ехать прямо через город, и большинство из нас воспользовалось этим позволением.

Бухарест произвел на меня очень приятное впечатление: широкие улицы, прекрасные дома, роскошные магазины, отличные извозчики (русские) и хорошие, чистые гостиницы — словом, столица Румынии смело может стать на ряду с нашим Киевом, Одессой, Варшавой, хотя, конечно, далеко ей до Петербурга.

М.Д. Скобелев в год окончания Академии Генерального штаба

Так как час был адмиральский, то мы и решили пообедать в одном из лучших ресторанов. Выбор наш остановился на «гранд-отель», помещавшемся на бульваре.

Здесь мы узнали от одного знакомого офицера, что бригада наша (полки N 21 и 26) поступила в состав Кавказской казачьей дивизии, начальником которой был назначен генерал-лейтенант Скобелев 1-й, а начальником штаба — сын его, Скобелев 2-й. Здесь же мне пришлось впервые увидеть своего будущего начальника — незабвенного Михаила Дмитриевича. Во время нашего обеда в зал вошел молодой свитский генерал с несколькими офицерами, между которыми были и полковники, и капитаны, и даже прапорщики.

Мы поспешно все встали. Генерал любезно с нами раскланялся и просил садиться.

Вошедшая со Скобелевым компания (человек 10) поместилась против нас за отдельным столиком и занялась едой. Оживленный, чисто военный разговор долетал до нас. Скобелев спокойно выслушивал мнение каждого и мягко, с улыбкой оппонировал или развивал дальше известную мысль.

Я с любопытством рассматривал мощную, симпатичную фигуру героя Турана и завоевателя Коканскаго ханства, одетого в свитскую форму, с Георгием на шее и с золотою шашкой через плечо; я с удивлением присматривался к тому простому, товарищескому обращению, с которым Скобелев относился к своим компаньонам — совершенно молодым офицерам. Бритая голова Михаила Дмитриевича и небольшие, светло-голубые, смеющиеся глаза особенно привлекали мое внимание. И это насмешливое выражение глаз, этот добродушный юмор не сходили с его лица во все время обеда.

Меня что-то тянуло к этому сильному человеку, машинально влекло к нему… Мне вдруг захотелось познакомиться с ним, посидеть возле него, послушать его речей, взглядов, мнений; но сделать это было, конечно, нельзя, и я чутко только прислушивался к долетавшим до меня отдельным фразам генерала, и не сводил глаз с этого умного, дышащего отвагой и энергией, лица.

Расплатившись за обед, мы снова уселись на коней и крупною рысью поехали по бухарестским улицам, рассматривая по пути хорошеньких румынок, к месту стоянки полка — маленькой деревушке, верстах в трех от города.

Здесь нам назначена была дневка.

На другой день я был дежурный по полку и совершенно случайно имел маленькое, но жаркое дело с неприятелем. Врагом, впрочем, оказались не турки, а семиты — прихвостни пресловутой вампирской компании «Когана и Гурвица».

Я сидел за самоварчиком в своей скромной конурке, когда явился дежурный урядник и доложил, что казаки не хотят принимать сено, доставленное упомянутым товариществом.

- Помилуйте, ваше благородье, лошади вовсе не едят его — один бурьян! жаловался он.

На моей обязанности, как дежурного по полку, лежала приемка фуража от товарищества. Выйдя на площадь и осмотрев сено, я нашел его действительно никуда негодным и забраковал; жидам же категорически объявил, чтобы они немедленно доставили хорошее сено, так как, в противном случае, оно будет куплено на счет товарищества.

Два жидка, поверенные Когана и Гурвиц, размахивая руками и крича, очень развязно и нахально стали уверять меня, что сено прекрасное и лучшего быть не может; что точно такое сено у самого Великого Князя принимают; что, сколько уже прошло через их руки артиллерии и кавалерии — и все были очень довольны и благодарны им; что это только мы, казаки, такие требовательные и т. д. А когда все эти доводы ни к чему не привели, и я оставался при своем решении, то жиды стали даже меня стращать Коганом, который-де пожалуется Великому Князю и мне достанется от главнокомандующего за излишнее стеснение.

Меня, наконец, взбесили эти нахалы. «Ах вы, черти иродовы — ишь распетушились!» крикнул я на них и отправился к командиру полка, чтобы доложить ему о забракованном сене. Полковник вполне одобрил мое решение.

Когда, вернувшись назад, я снова энергично приказал жидам немедленно привезти нам хорошее сено, один из них, с юркою, плутоватою физиономией, подошел ко мне очень близко и тихонько, но убедительно попросил принять дурное сено. «Ми вас будем благодарить!..» многозначительно проговорил он. В то же время рука его незаметно опустилась в мой карман, и я почувствовал присутствие в нем двух полуимпериалов. Кровь бросилась мне в голову, рука машинально ухватилась за нагайку. «Ах ты, мерзавец, жидовская харя!..» злобно крикнул я, и с силой швырнул эти золотые монеты в подлую, противную морду Сруля. Вслед за этим плеть моя звучно вытянулась несколько раз по согнувшейся, костлявой, жидовской спине.

Взвизгнул испуганный иудей, и со всех ног пустился наутек.

- Эй, станичники! хорошенько его, подлеца! — крикнул я казакам; но жида уж и след простыл.

Вскоре явился какой-то другой еврей, более приличный, отрекомендовался главным поверенным, очень вежливо извинился передо мной за поступок своего собрата и объявил, что другое, хорошее сено будет немедленно доставлено…

На следующий день мы двинулись через Фратешти к Дунаю и заняли посты по реке ниже Журжева; 15-я донская батарея, присоединенная к нашей бригаде, расположилась на позиции у самого берега. Никто нас не беспокоил — противника мы совсем не видели. И лишь глухие пушечные выстрелы, доносившиеся со стороны Рущука и Журжева, убеждали, что неприятель уже близко и отделен от нас только широкою полосой воды, которую предстояло нам преодолеть.

Полковой адъютант, ездивший в штаб кавказской дивизии за приказаниями, вскоре вернулся и сообщил, что бригада наша опять выделена в самостоятельную единицу и ей приказано перейти в Александрию.

Потянулись мы опять на запад. Проходя возле Журжева, взоры всех внимательно устремились на южный берег Дуная, на котором, как раз против румынского города, красиво раскинулся со своими стройными, белыми минаретами и грозными укреплениями турецкий Рущук. Но, за дальностью расстояния, город казался точно мертвый и только масса палаток, белившихся вблизи его, доказывала, что защитников крепости имеется немало.

В Александрии бригада разместилась биваком у самого города; офицерство расположилось по квартирам.

Здесь мы пробыли почти месяц. Отдохнули, привели в порядок поистасканные за поход вещи, подкормили лошадей, позаботились о снаряжении… Словом, отдых употребили с пользой.

Александрия — маленький, тихенький городок; две грязных, тесных гостиницы (вернее, кабачка), несколько отчаянных, развеселых домов, десятка три скверных жидовских лавчонок — вот и вся, так сказать, коммерческая часть города.

По улицам постоянно проходили разные войска — пехота, артиллерия и кавалерия — направлявшиеся к Дунаю. Мы, конечно, на правах как бы хозяев, старались быть им полезными, быстро знакомились, угощали, чем могли, и расспрашивали про новости. Впрочем, все новости мы обыкновенно получали от жидов: эти пронырливые люди всегда первые знали, что затевается, предполагается.

Но, в общем, мы томились от бездействия!..

В первых числах июня в нашу бригаду прибыли новые боевые товарищи и вместе начальники — для нашего брата, субалтерна: бригадный командир полковник Чернозубов и дивизионерами — адъютант военного министра, ротмистр Мартынов, флигель — адъютант, штаб-ротмистр барон Корф, поручик барон Розен и войсковой старшина барон Штакельберг (первые два в наш полк, последние в 21-й). Офицерство наше, в особенности старшие сотенные командиры, рассчитывавшие на дивизионерство, встретили новых сослуживцев крайне недружелюбно, угрюмо. «Ишь понаслали всяких паркетных моншеров из Питера — баронов да адъютантов. Видывали мы таких: за наградами приехали у нашего брата отнимать… И без них дело сделаем!..» ворчали некоторые сотенные командиры и холодно, сухо держали себя вначале с ними.

Вскоре, впрочем, новые сослуживцы, своим прекрасным, искренним поведением и открытым, честным характером, завоевали себе расположение всех офицеров, а впоследствии, под огнем, пред лицом смерти, где люди всех положений становятся равными, окончательно закрепились с ними самые тесные товарищеские отношения.

Почти одновременно с этими офицерами в город прибыл конвой главнокомандующего — дивизион лейб-гвардии казачьего полка, и все ждали проезда Его Высочества. По всему было видно, что армия приступает к решительным действиям, что мы накануне крупных военных событий. И действительно, 16 июня с быстротой молнии разнеслась по городу радостная весть об удачной переправе через Дунай дивизии Драгомирова. Глаза у всех весело заблистали, мы радостно поздравляли друг друга, оживленно рассказывались подробности переправы, и все с нетерпением рвались вперед.

Продолжение следует