 |
| ИА «Белые воины» | Андрей Иванов | 20.11.2008 |
 |
| Ф.В. Винберг |
«Если, — продолжал Винберг, — многие русские люди, носившие не только немецкие, но равно и русские фамилии, встретили русско-германскую войну несочувственно, предвидя или предчувствуя ее опасные для нашей Родины последствия, то исходили они одинаково из русской точки зрения и из более чуткого и вдумчивого уразумения наших государственных задач. Дальнейшие события вполне подтвердили правильность такой точки зрения, внушенной искренней и разумной преданностью Родине"3.
Конечно, отчасти в Винберге говорил немец, но это был русский немец, беззаветно преданный Царю и России. Развязанная в годы Первой мировой войны борьба с «немецким засильем» сильно коробила Федора Викторовича, равно как и многих других искренне верных нашему Отечеству обладателей немецких фамилий, честно выполнявших перед Россией свой долг на полях сражений.
«…Глубоко разумна и высоко-патриотична была политика Русских Царей, привлекавших немцев на русскую государственную службу, — подчеркивал Винберг, справедливо возмущаясь, развязанной в годы войны националистическими кругами травли всего немецкого. — Офицеры немецкого происхождения были первыми пионерами, создававшими мощь, стройность, дух и красоту былой, бесподобной Русской армии <…> Во всех отраслях русской жизни, так называемые «русские немцы» внесли дух дисциплины, трудолюбия, отчетливость в исполнении своего долга и планомерность работы, добросовестность и честность, организованность и порядок. Эти ценные, не достававшие нам качества слились с широтой и даровитостью русской народной души и своим взаимодействием дали благотворные результаты, повлиявшие на совершенствование и культурный подъем русской жизни"4.
Кстати, раз уж мы заговорили о русских немцах, стоит, пожалуй, привести высказывание Ф.В. Винберга и о русском народе, к которому он себя всегда относил. Несмотря на свои немецкие корни, Винберг, восторгаясь или беспощадно, но почти всегда справедливо, ругая русских, неизменно говорил о них — «мой народ».
«…Между двумя крайностями <…> находится масса нашего народа и, поочередно подпадая то под одно, то под другое влияние, колеблется, как ковыль по ветру, между двумя течениями: одно из них исходит из светлых чертогов одухотворенных идеалов; другое — из бездны хаоса надвигается сатанинским наваждением и торжеством адовых сил. Весь народ наш состоит из возможностей, чреватых и светлыми, и мрачными произрастаниями. Эти потенциальности народа очень разнообразны и широки, а потому велико бывает благо, когда их властно захватывают хорошие влияния в свой угол зрения и под свое водительство. И настает ужас, когда происходит обратное…"5 «Мой бедный народ! — восклицал Винберг в октябре 1917 года, — Я с детства своего Тобою так гордился! Так любил Тебя и так в тебя верил! Так дорожил светлой памятью доблестных подвигов Твоего прошлого! Что они сделали с Тобой!"6 При этом, рассуждая о врагах русского народа, Федор Викторович самокритично считал, что первый наш враг «это мы сами, русские"7.
В дни Февральской революции Винберг находился со своим полком в Прибалтике. Говоря об этих днях, которые Государь Император охарактеризовал в своем дневнике горькими словами: «кругом измена, и трусость и обман», Винберг, подчеркивая безынициативность высшего начальства в первые дни бунта, отмечал: «Пишущий эти строки, командовавший тогда полком под Ригой, удостоверяет, что 1-го марта, когда стали доходить сведения о смуте, он мог с ручательством повести в Петроград все эскадроны и команды своего полка, кроме одного эскадрона, бывшего под сомнением; но уже 2-го марта, когда пришла весть об отречении, настроения стали меняться… И много было таких полков, которые можно было смело двинуть на «красный Петроград», где в первые два-три дня господствовали трусость и растерянность"8.
«Когда начиналась революция, полк, которым я командовал, отнесся к петербургским беспорядкам несочувственно, — вспоминал позже Винберг. — Эскадроны мои были раскинуты на несколько верст и перемешаны с пехотой, местами уже очень распропагандированной. Но полк сохранял все время хороший дух. Только со второй половины 1916 года среди пришедших пополнений оказалось некоторое количество отвратительных солдат из петербургских фабричных. Началась агитация; незаметно для постороннего, но очень ясно для меня, стала шататься дисциплина, вследствие чего я, из гуманного, очень любимого командира, превратился в очень строгого, порой даже «свирепствовавшего».
Когда пришли известия о подлых петербургских волнениях, я собрал все команды и эскадроны, какие мог собрать экстренно, и, при полковом штандарте, под звуки трубачей, игравших наш гимн, все восторженно клялись умереть за Царя, если понадобится. На следующий день пришло известие об отречении; настроение стало падать, но в первый день многие солдаты плакали; на следующий день начались «митинги». Всюду стали распространяться тучи агитаторов; нашлись в полку и доморощенные. Вообще господа революционеры мне сделали честь обратить особое внимание на полк, мной командуемый. Во всей нашей двенадцатой армии я делался особенно подозрительным и ненавистным; то та, то другая пехота, соприкасавшаяся с моими эскадронами, тщетно просила выдать ей меня для расправы. Без моего Царя, не веря в возможность продолжения войны, я продолжать службу не хотел и, тотчас после отречения, доложил моему начальству, что через восемь дней прошу меня уволить в отпуск, со сдачей полка; сразу уехать я не хотел, чтобы мой отъезд не был похож на бегство. В течение этих проклятых, мучительнейших дней, я разъезжал из одного эскадрона в другой, разъясняя, успокаивая и наставляя. Было ужасно трудно <…> Оглядываясь назад и вспоминая то мрачное время, я беспристрастно отдаю себе отчет, что за эти дни вел себя прилично и с достоинством. Упрекнуть меня не в чем. Как-то один раз, перед неожиданностью одного выступления скопом, я на мгновение растерялся; но тотчас оправился и ответил резкой строгостью. В общем, я вел себя не зазорно"9.
Не считая возможным изменить присяге, Федор Викторович оставил действующую армию, призвав подчиненных всегда хранить верность Царю, и был зачислен в резерв чинов Петроградского военного округа. Хорошо характеризует Винберга, следующий эпизод. Получив однажды приказ произвести дознание по поводу пения в казармах нижними чинами гвардейского Преображенского полка Русского народного гимна «Боже, Царя храни», Федор Викторович отказался его выполнять, отметив в рапорте, что «можно только приветствовать этот случай, и я сам бы пел «Боже, Царя храни», если бы тогда был там"10. Благодаря доброжелателям в штабе, рапорт, угрожавший Винбергу арестом, был уничтожен, а расследование перепоручено другому офицеру.
«За пять лет (с 1914 по 1918 годы — А. И .) вся личная жизнь оказалась обездоленной и разрушенной; можно было придти в отчаяние; но меня спасают вера в Бога и Его Справедливость, вера в конечное торжество Правды и светлое сознание чистой совести перед моим Царем, — писал Винберг. — За эти пять лет мне выпало такое счастье, что удалось никогда не быть перед Государем грешным: ни словом, ни помыслом, ни компромиссом, ни вынужденным малодушным отказом от Него"11.
Что же касается отношения полковника Винберга к старому русскому солдату и солдату, рожденному революцией, то, сравнивая былых «чудо-богатырей» с народившимися «чудо-дезертирами», он писал: «..Наша дореволюционная армия славна и сильна была не только дисциплиной, но и крепким духом, сознательным пониманием своего воинского долга, преданностью высоким религиозным, государственным и гражданским идеалам. Революция вырвала из души солдата эти священные начала, и усталую, измученную долгой войной душу его, смущенную и растерянную, хотела вдохновить новыми лозунгами «спасения революции», «углубления и расширения ее», «торжества интернационала» <…> А поверх всех этих высокопарных, но для солдата пустых слов, разожгла алчность и жадность его приманкой аграрных насилий. Неудивительно, что в результате всей этой вакханалии <…> наша армия, уже потерявшая в честных боях лучших и самых стойких сынов своих и пополненная малоподготовленной молодежью, нравственно и духовно рухнула с высокого своего пьедестала в грязь и слякоть мелких, хищнических, себялюбивых вожделений и страстей"12. Однако надежда на возрождение былой Русской Армии его не оставляла. «..Остаток совести и у нынешнего солдата — я верю в это — сохранился, как он ни старается заглушить неумолчный голос этой совести, — писал Винберг накануне большевицкого переворота. — Тем и объясняется его неожиданное и несправедливое озлобление против своих офицеров, что он в них видит олицетворение всех священных воинских заветов, которым он изменил, но о которых неумолимо напоминает ему совесть. Сумейте разбудить эту совесть, поддержите ее праведный голос, — и вы сами диву дадитесь, как быстро исчезнет опозоривший Россию «чудо-дезертир», и каким блеском славы, каким светом патриотизма засияет возродившийся «чудо-богатырь» Россию возвеличивший!"13
В мае 1917 года Винберг оказался среди организаторов, а затем стал председателем Союза воинского долга, созданного с целью «восстановления благородного духа Русской армии», также поддерживая связи с «Республиканским центром». Название последнего сильно смущало полковника-монархиста, однако, после заверений, данных Винбергу участниками организации, что ее название не определяет сути и что главная цель Центра — довести войну до победы, он согласился на сотрудничество, сохранив, однако, за собой полную самостоятельность в действиях. В августе 1917 года Винберг принял участие в неудавшейся попытке генерала Л.Г. Корнилова установить в стране диктатуру. Совместно с другими офицерами он должен был поддержать выступление генерала А.М. Крымова из Петрограда, однако в связи с полным провалом планов Корнилова, Винбергу так и не пришлось выступить в поддержку генерала.
Не прерывал Винберг и связей с В.М. Пуришкевичем, хотя стремительное полевение последнего в 1915—1917 годах, оттолкнуло от бывшего лидера Союза Михаила Архангела многих монархистов. «Талантливый, блестяще даровитый, редко образованный и начитанный, большого ума и больших творческих способностей, одинакового со мной <…> политического склада мыслей, Владимир Митрофанович мне очень нравился, и я был горячим его сторонником, — так писал Винберг о своем отношении к Пуришкевичу до начала Мировой войны, в то же время отмечая, что «действия и линия Пуришкевича во время войны и революции меня уже от него отвращали"14.
Хотя Винберга уже многое возмущало в действиях Пуришкевича (участие в убийстве Г. Е. Распутина, злобная критика в адрес отрекшегося от Престола Государя и Государыни и др.) он продолжал с ним определенное сотрудничество. В сентябре 1917 года Винберг опубликовал несколько своих статей в газете «Народный трибун: орган Пуришкевича», а также, наряду с другими офицерами и деятелями монархического движения участвовал на политических собраниях, которые организовывал в то время Пуришкевич. Поэтому вскоре после захвата власти большевиками, 6 декабря 1917 года, Винберг был арестован новой властью по обвинению в принадлежности к так называемой «монархической организации В.М. Пуришкевича» и заключен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости (19 декабря 1917 г. переведен в тюрьму «Кресты»).
«В 1917-м году, во время господства эсеров, я еще ни разу не подвергался аресту и в тюрьму не попадал. Начал я свои тюремные скитания уже во время господства большевиков. Сначала я сидел в Петропавловской крепости: там было очень скверно; обращение караульных и вообще служащих — сурово, но корректно. Затем я попал в «Кресты»: там также было скверно; но отношение смотрителей и сторожей — очень доброжелательное, тайно-сочувствующее, внимательное и участливое. Когда я был переведен в тюремный госпиталь той же тюрьмы, то, в смысле комфорта, чистоты, относительного удобства жизни — нельзя было жаловаться. Всегда было, правда, голодно, но голод тогда уже давал себя чувствовать и на свободе. Караульные солдаты везде состояли преимущественно из подлых и злых зверей: но их к нам близко не подпускали. Была также опасность самосудов, и несколько раз мои товарищи и я были очень близки от того, что нас чуть не покончили. Но каждый раз и тюремная администрация и большевистские власти принимали энергичные меры, ограждавшие нас от гибели.
Однажды было особенно опасно положение нашего отделения госпиталя, в котором, все вместе содержались Царские Министры, министры «временного правительства», несколько видных эсеров и участники моего процесса. В тот день караул, от бывшего Л[ейб]- Гв[ардии] Московского полка, составил заговор ночью ворваться в наше отделение и всех нас прикончить. Уже вечером, начальник тюрьмы узнал о готовящейся «операции» и тотчас помчался в Смольный, чтобы предупредить Ленина. По экстренному распоряжению последнего, около 1 часа ночи, была произведена смена нашего караула латышами, в то время наиболее дисциплинированными войсками большевиков, неспособными на самоуправство», — позже описывал Федор Викторович свои тюремные злоключения15.
В «Крестах» Винберг оказался в одной камере с молодым офицером Петром Николаевичем Поповым, более известным как П.Н. Шабельский-Борк (свою новую, более звучную фамилию, он взял в память о своей крестной матери видной деятельнице монархического движения, Е.А. Шабельской-Борк) с которым близко сошелся и сохранял дружеские отношения до конца своей жизни. Попов также проходил по «делу Пуришкевича», как и Винберг он был кавалерийским офицером, корнетом славной «Дикой дивизии», имел за годы войны три ранения и был награжден Георгиевским крестом.
На обвинительном процессе, устроенном большевиками в январе 1918 года Винберг, несмотря на поступавшие ему предложения от защиты профессиональных адвокатов отказался, предпочтя защищать себя самостоятельно. Выдвинутых в его адрес обвинений в участии в «монархическом заговоре В.М. Пуришкевича» он не признал, отметив, что, будучи крайне возмущенным действиями Временного правительства, он непременно вступил бы в подобный заговор, если бы действительно видел наличие надежной организации. К тому же Винберг справедливо отмечал всю нелепость судебного процесса, поскольку захватившие власть большевики устроили суд над теми, кто, исходя из их обвинений, также пытался свергнуть Временное правительство, для установления в стране диктатуры. Федор Викторович отклонил и выдвинутое против него обвинение в организации юнкерского восстания, отметив, что если б он решился рисковать жизнями юнкеров, то «почел бы своим долгом пойти вместе с ними умирать, а не стал бы из-за безопасного рубежа наблюдать за гибелью жертв моих"16, как поступил один из руководителей восстания полковник Г. П. Полковников.
Однако на требование обвинителей изложить свои политические взгляды, Винберг честно и открыто заявил: «Я монархист: был им всегда и всегда останусь. <…> Я всю жизнь до сих пор прожил и прослужил в верноподданных чувствах к нашему Государю Императору, и чувства такие я хранил не потому, что так мне лично было выгодно, а вследствие вдумчивого понимания их и знания истории моей Родины. <…> Я теперь такой же убежденный монархист, как был и раньше. <…> Я сознательно и любовно признавал тогда власть Государя и был бы подлым рабом, если б теперь от Него отрекся"17.
Уже в эмиграции, вспоминая дни Русской смуты, Винберг следующими словами свидетельствовал о выполнении им долга верноподданного перед Государем Императором: «Если Господь приведет меня к счастью снова Его увидеть, когда, коленопреклоненно, я буду покрывать поцелуями Его руки, я смогу открыто смотреть Ему прямо в глаза"18.
Признать перед большевиками какую-либо вину Винберг отказался, открыто заявив, что свое участие в карательных операциях 1905−1907 годов и свою монархическую позицию, считает прямым выполнением офицерского долга. «Да, я не изменил своей Присяге, — я верен и в несчастии своему Царю. Голова моя может скатиться на Вашей плахе, но перед Вами не преклонится», — заявил Винберг в своей речи19.
«…Никакой вины за собой не признаю. Говорил очень откровенно много правды о самом себе и знаю, что это может даже и повредить мне. <…> Но правду <…> я считал нужным сказать, и не «страха ради Иудейского» <…> и не под влиянием наших прокуроров, зловеще вызывавших перед нами кровавый призрак возможных самосудов, а прежде всего из уважения к себе самому, а затем также из уважения, которое я хочу сохранить к суду моей родной страны. <…> «Мне отмщение, и Аз воздам"…, сказал Господь Бог наш Иисус Христос, Спаситель мой и ваш, господа судьи, и Твой, мой несчастный, больной и истерзанный, обманутый и обольщенный, разоренный и расхищенный, преданный и проданный, Русский Народ!», — такими словами закончил полковник-монархист свое выступление на суде20. Во время перерыва в заседании суда к Винбергу подошел один из адвокатов Пуришкевича Б.В. Бобрищев-Пушкин и сказал: «Приветствую вас за удивительно смелую и благородную речь; но должен сказать, что вы себя ею потопили…"21
Тем не менее, решение Революционного трибунала было сравнительно мягким для всех участников «заговора Пуришкевича» — красный террор еще не начался и большевики некоторое время играли в законность, что и спасло жизни монархистов. Винберг был приговорен к принудительным общественным работам сроком на три года условно, с освобождением через год. Но уже в мае 1918 года, как и другие политические заключенные, он неожиданно попал под амнистию, объявленную по случаю дня «международной пролетарской солидарности», однако освобожден был несколько позже остальных, поскольку отверг требование большевиков дать подписку, что отказывается от дальнейшей борьбы с ними.
«Зима 1918 года. Я сижу в тюрьме, приговоренной к каторге за монархический заговор. Мне очень посчастливилось попасть под суд «верховного революционного трибунала» как раз в эпоху начала большевистского торжества: несколькими месяцами раньше, при Керенском, и несколькими месяцами позже, при тех же большевиках, за гораздо меньшие «провинности», чем мои, нас не судили, но упрощенным порядком, без суда, предавали истязаниям и мучительной смерти», — писал позже Винберг22.
Находясь в заключении, Винберг имел возможность близко узнать многих политических деятелей тогдашней России — от знакомых ему ранее монархистов (И.Г. Щегловитова, А.Н. Хвостова, С.П. Белецкого, В.А. Сухомлинова), до либералов (А.И. Коновалова, С.Н. Третьякова и др.) и эсеров (В.Л. Бурцева, П.М. Рутенберга), яркие характеристики которых составил в своем тюремном дневнике «В плену у «обезьян»», публикуемом ниже. При этом утешением в заключении для Винберга стали полученные им слова Высочайшего привета и благодарности от Царственных узников из Тобольска.
«В феврале 1918 года, в тюрьму, где я сидел, из Тобольского заточения, в котором находился Его Величество, Государю Императору Всемилостивейше благоугодно было меня удостоить величайшей Монаршей Милостью, о которой может мечтать верноподданный. Арестанту доставили бесконечно дорогой Высочайший Привет и бесконечно дорогую Высочайшую Благодарность. Исполняя только-только свой верноподданнический долг, я гораздо менее заслужил такой Милости, чем многие настоящие герои долга. Но… так случилось, что именно мне выпало это счастье"23.
Видимо, им же была получена и весточка от Государыни: «Май 1918 года. Частная петербургская квартира, разгромленная красноармейцами. В комнате собралось несколько близких между собой людей: близких по пережитым испытаниям, близких по переживаемым чувствам, близких по надеждам, упованиям и чаяниям.
По рукам ходит какая-то открытка, на которой написано несколько строк… Эти дорогие строки читаются с благоговением, ибо написаны они Государыней Императрицей Александрой Федоровной и, через верную «оказию», только что пересланы из Тобольска. На открытке — фотография с домом, который отмечен крестиком. Содержание этой записки очень кратко:
«Думаем о вас всех и о страданиях, которые вы претерпеваете. Недавно мой сын был очень болен: теперь, слава Богу, поправляется. Среди испытаний, стараемся сохранить силы духа. Молитва нас много подкрепляет и поддерживает… Молю Господа Бога, да спасет Он Россию и наш несчастный, обманутый народ. Молитесь и вы, молитесь за народ наш и не злобствуйте на него: он не так виноват, как вам кажется, его самого обманули, и он тоже много страдает. Христос с Вами! А[лександра].""24
Окончание следует
Примечания
1 Там же. С. 38.
2 Там же. С. 49−50.
3 Там же. С. 99.
4 Там же. С. 96, 98−99.
5 Там же. С. 73.
6 Винберг Ф. В . Контрасты // Народный трибун. 1917. 22 окт. № 40.
7 Винберг Ф. В . Крестный путь…. С. 40.
8 Там же. С. 134−135.
9 Винберг Ф. В . Открытое письмо // Луч света. Книга IV. Берлин, 1920. С. 387.
10 Цит. по: Фомин С.[В]. Винберг Федор Викторович // Святая Русь. Большая Энциклопедия Русского Народа. Русский патриотизм. Гл. ред., сост. О.А. Платонов , сост. А.Д. Степанов . М., 2003. С. 133.
11 Винберг Ф. В . Открытое письмо… С. 386.
12 Винберг Ф. В . Боеспособность // Народный трибун. 1917. 19 окт. № 37.
13 Там же.
14 Винберг Ф. В . Крестный путь… (Мюнхен, 1922). С. 83.
15 Винберг Ф. В . Берлинские письма // Луч света. Книга III. Берлин, 1920. С. 59.
16 Винберг Ф. В . В плену у «обезьян"… С. 75.
17 Там же. С. 76.
Заказы на книгу «Верная гвардия» можно направлять адресу:
rg@rusk.ru, главному редактору Информационного агентства «Белые Воины» Р.Г. Гагкуеву
а также:
103 031, Москва, ул. Петровка, д. 26, стр. 2, пом. 96, Некоммерческое партнерство «Издательское, исследовательское и просветительское содружество ««Посев»», О.А. Кузнецовой;
тел. (495) 625−92−48, e-mail: posevru@online.ru
Оплатить заказ из-за рубежа можно через Western Union (на Kuznetsova Oksana). Стоимость книги 20 долл. Стоимость пересылки в Европу — 20 долл.; в США, Канаду, Австралию (авиапочтой) — 25 долл.
Сообщение об отправке денег и код просьба присылать по электронной почте на posevru@online.ru имя О.А. Кузнецовой. Книга будет отправлена в течение двух дней по получении денег.
|
|
