 |
| ИА «Белые воины» | Александр Кутепов | 05.11.2008 |
 |
| Генерал А.П.Кутепов (худ. Д. Трофимов) |
Полк стоял на позициях вблизи деревень Свинюхи и Корытница у леса «Сапог». Положение на фронте было вполне спокойное: рыли лисьи норы, усиливали проволочные заграждения, копали ходы сообщения и вели легкую перестрелку с противником. Каждый офицер отлично понимал, что с наступлением весны начнутся решительные бои, которые должны привести к окончанию войны. За это говорила огромная работа в тылу: формировалось очень много новых дивизий, усиливалась тяжелая артиллерия, заготовлялись артиллерийские склады и т. д., поэтому каждый офицер старался воспользоваться временным затишьем и поехать в отпуск. В период боев у нас в полку считалось неудобным уезжать.
По возвращении генерала Дрентельна из отпуска, я уехал на три недели в Петроград, куда прибыл в двадцатых числах февраля. В первый же момент приезда я был поражен тем нервным настроением, которое царило там тогда — на вокзалах, в Гостином дворе, в Пассаже можно было видеть солдат в караульной амуниции, по улицам ходили толпы рабочих, каждый день происходили манифестации. В собрании нашего запасного полка на Миллионной улице, во время завтрака, я был удивлен тем разговором, который вели некоторые наши офицеры; так, например, капитан [А. П.] Приклонский и поручик [В. З.] Макшеев говорили, что необходимо дать ответственное правительство, дать большие права Государственной Думе и т. п. Приходилось с ними спорить и говорить, что когда рабочие уже вышли на улицу, то надо сперва навести порядок, а не говорить о каких-то уступках и реформах; что необходимо, прежде всего, помнить, что каждый русский человек, а тем более офицер, должен поддерживать правительство, а не критиковать его. При этом я высказывал свое мнение, что так действовать, как действуют наши запасные полки, выведенные для охраны порядка, нельзя. Я видел на нескольких местах разомкнутые на один шаг друг от друга полуроты под начальством молодых офицеров, в большинстве не бывших на войне; эти заставы должны были не пропускать в известные районы публику, но это, конечно, не выполнялось, да и выполнять это было нельзя, так как районы не закрывались со всех сторон, вследствие чего публика набиралась с обеих сторон; она ругалась и кричала, и, в конце концов, всех пропускали. В результате ронялся авторитет офицеров в глазах солдат, разбалтывалась дисциплина, а толпа приучалась не выполнять распоряжений начальства. Поэтому мне казалось, что войска надо убрать и вызывать только в том случае, когда надо действовать оружием. Я эту точку зрения высказывал в присутствии полковника [В. И.] Павленкова, который был помощником генерала [А. Н.] Чебыкина.
Павленков, совсем больной, учитывая серьезность положения в эти дни, решил вступить в исполнение своих обязанностей. Он, так же как и я, возмущался мнениями, высказываемыми Приклонским и компанией.
В Петрограде я остановился у своих сестер, на Васильевском острове. 27-го февраля в девятом часу утра меня вызвали к телефону. Так как я еще не встал, то просил сестру пойти переговорить. Она мне сказала, что поручик Макшеев просит меня спешно приехать на Миллионную. Предвидя что-то недоброе, я быстро оделся и, сев на извозчика, приехал в собрание на Миллионную, где поручик Макшеев мне сообщил, что в казармах Гвардейской конной артиллерии взбунтовалась часть Лейб-гвардии Волынского запасного полка и его учебная команда, что взбунтовавшиеся Волынцы ворвались в казармы нашей нестроевой роты, заставили присоединиться к себе солдат Лейб-гвардии Преображенского полка, а когда находившийся там, числящийся по общей армии, заведующий полковой швальней полковник Богданов хотел выгнать Волынцев со двора, то был там же ими заколот.
В первую очередь я спросил, где командир нашего запасного полка, полковник князь [К. Д.] Аргутинский-Долгоруков, на что Макшеев ответил, что он вызван к командующему войсками. В это время я увидел штабс-капитана [Л. Ф.] Эллиота старшего и других офицеров, служивших, как я помнил, на Кирочной. Я приказал им всем немедленно отправиться к своим ротам и находиться со своими солдатами. Одновременно с этим мне доложили, что из Градоначальства за мною прислали автомобиль, на котором командующий войсками генерал [С. С.] Хабалов приказал мне немедленно туда приехать.
Внизу в Градоначальстве меня встретил жандармский ротмистр, сказавший мне, что он ждет меня, так как ему приказано провести меня прямо к генералу Хабалову. Придя наверх, я нашел в довольно большой комнате генерала Хабалова, градоначальника генерала [А. П.] Балка, полковника Павленкова, кажется, генерала [М. И.] Тяжельникова — начальника штаба Петроградского военного округа и еще двух жандармских штабс-офицеров — все они были сильно растеряны и расстроены. Я заметил, что у генерала Хабалова, во время разговора, дрожала нижняя челюсть.
Как только я вошел, генерал Хабалов спросил меня: «Вы полковник Кутепов?» Я тотчас же ему явился, и он поспешил мне заявить: «Я назначаю вас начальником карательного отряда». На это я ему ответил, что я готов исполнить всякое приказание, но что, к сожалению, нашего Лейб-гвардии Преображенского полка здесь нет, что я нахожусь в отпуску, никакого отношения к запасному полку не имею, и что, мне кажется, в этом случае надо назначить лицо, более известное в Петроградском гарнизоне. Генерал Хабалов довольно твердо мне сказал: «Все отпускные мне подчиняются, и я вас назначаю начальником карательного отряда». На это я ему ответил: «Слушаю, прошу указать мне задачу и дать соответствующий отряд». Генерал Хабалов заявил: «Приказываю вам оцепить район от Литейного моста до Николаевского вокзала и все, что будет в этом районе, загнать к Неве и там привести в порядок». Я ему сказал, что не остановлюсь перед расстрелом всей этой толпы, но что для оцепления ее мне надо не менее бригады. Тогда генерал Хабалов раздраженно сказал: «Дадим то, что есть под руками. Возьмите роту (из 48 рядов) Лейб-гвардии Кексгольмского запасного полка с одним пулеметом, которая стоит против градоначальства, и идите с ней по Невскому проспекту; в Гостином дворе возьмите роту Лейб-гвардии Преображенского запасного полка (в 32 ряда) и в Пассаже другую роту того же полка, того же состава. Сейчас от Николаевского вокзала сюда к Градоначальству идет пулеметная рота в 24 пулемета, возьмите из них 12 пулеметов себе, а остальные 12 пришлите нам». Я спросил генерала Хабалова: «А будет ли эта пулеметная рота стрелять?» Генерал Хабалов ответил, что, по его сведениям, это хорошая часть. Затем он прибавил, что дополнительно пришлет все, что возможно, и что сейчас уже отдано распоряжение роте Лейб-гвардии Егерского запасного полка двигаться к Литейному проспекту, чтобы поступить в мое распоряжение, и приказал мне идти выполнять возложенное на меня поручение.
Выйдя из Градоначальства, я увидел очень подтянутую роту Лейб-гвардии Кексгольмского запасного полка с одним пулеметом. Рота произвела на меня хорошее впечатление, и я приказал вести ее по Невскому к Литейному проспекту. Около Гостиного двора ко мне присоединилась рота Лейб-гвардии Преображенского запасного полка под командой поручика Сафонова и из Пассажа рота поручика Брауна того же полка с прапорщиком Кисловским. Поздоровавшись с ротами, я спросил ротных командиров, в каком состоянии находятся роты. Они мне ответили, что роты хорошие, но, к сожалению, они вчера не получили ужина и до сего времени ничего не ели. Я приказал им при первой же остановке купить ситного хлеба и колбасы и накормить людей.
На Невском проспекте, у Александрийского театра около магазина Елисеева, я встретил пулеметную роту, идущую к Градоначальству. Пулеметы и ленты люди несли на себе. Когда я поздоровался с ротой, то ответило только несколько голосов. В роте уже имелось распоряжение, что 12 пулеметов поступают ко мне. Когда я обратился к командиру полуроты, штабс-капитану, фамилии его не помню, и спросил, могут ли они открыть огонь по первому приказанию, то он очень смущенно мне заявил, что у них нет совсем масла и воды в кожухах. Я приказал ему послать за всем необходимым и на первой же остановке немедленно изготовить пулеметы к бою.
По виду Невского проспекта, было уже около одиннадцати часов утра, но нельзя было ничего сказать, что что-либо происходит в Петрограде. Городовые стояли на местах, и только народу было меньше, чем обыкновенно.
Дойдя до угла Литейного и Невского проспектов, я приказал отряду остановиться, а сам пошел узнать у городового, не проходила ли здесь рота Лейб-гвардии Егерского запасного полка. Городовой ответил, что никаких рот он не видал здесь. В это время на извозчике сюда подъехал командир Лейб-гвардии Преображенского запасного полка полковник князь Аргутинский-Долгоруков. Быстро соскочив с извозчика и заплетаясь в николаевской шинели, он бежал ко мне. Я пошел к нему навстречу. Он, волнуясь, сказал мне, что взбунтовавшаяся толпа солдат и рабочих подожгла Окружной суд и идет к Зимнему дворцу, и что генерал Хабалов приказал мне немедленно вернуться обратно. На это я ему ответил: «Неужели у вас, во всем Петрограде, только и имеется что мой, так называемый, карательный отряд? Значит, генерал Хабалов этим распоряжением, передаваемым через тебя, отменяет свое первое распоряжение?» Князь Аргутинский-Долгоруков на это ответил: «Прошу тебя поспешить идти к Зимнему Дворцу». Я возразил: «Идти обратно по Невскому нецелесообразно. Передай генералу Хабалову, что я пойду по Литейному проспекту, затем по Симионовской улице к цирку Чинизелли и выйду на Марсово поле, где, вероятно, я и увижу эту самую толпу». Сказав это, я приказал отряду двигаться за мной по Литейному проспекту.
Двигались в таком порядке: рота Лейб-гвардии Кексгольмского запасного полка, пулеметная полурота, затем две роты Лейб-гвардии Преображенского запасного полка. Я шел впереди. Подходя к казармам Лейб-гвардии 1-й Артиллерийской бригады, на углу Литейного проспекта и Артиллерийского переулка я заметил группу офицеров Лейб-гвардии Литовского запасного полка. Далее было видно, как в казармах в это время били стекла, разбивали рамы и выбегали отдельные солдаты. Я остановил мой маленький отряд, и ко мне подошел полковник Лейб-гвардии Литовского полка, который, как я понял из разговора, оказался командиром своего запасного полка. Он мне рассказал, что по Басковой улице к казармам подошла предводительствуемая штатскими толпа солдат его же запасного полка и Лейб-гвардии Волынского запасного полка и что, ворвавшись в казармы во двор, эта толпа стала требовать от солдат, находившихся в казармах, присоединения к ней. Я спросил его, какие же меры он принял, на что он мне ответил, что сделать ничего не мог и что солдаты в казармах перешли на сторону взбунтовавшихся.
В это время был виден пожар Окружного суда, и оттуда слышались отдельные выстрелы и редкая пулеметная стрельба в нашем направлении: вдоль Литейного свистели отдельные пули.
Видя серьезность положения в этом месте, я решил, что не могу уйти отсюда для выполнения приказания генерала Хабалова, переданного мне через полковника князя Аргутинского-Долгорукова, и послал подпоручика Скосырского по телефону передать в Градоначальство обстановку всего происходящего в районе казарм Лейб-гвардии 1-й Артиллерийской бригады и предупредить, что я принял решение остаться и действовать в этом районе. Затем я сейчас же разомкнул роту Кексгольмцев на три шага во взводной колонне и выдвинул ее к дому князя Мурузи, откуда, как мне доложили, обстреливали пулеметами, и приказал выяснить обстановку в районе Преображенского собора, Собрания армии и флота, Кирочной улицы и у Орудийного завода и, в случае сопротивления и действия бунтующих, немедленно открыть по ним огонь. Одну роту Лейб-гвардии Преображенского запасного полка с поручиком Сафоновым, выделив в его распоряжение четыре пулемета от пулеметной роты, я отправил закрыть Бассейную улицу со стороны Надеждинской, а также Баскову улицу, выходящую на Бассейную. Одновременно я отдал приказание в случае движения толпы в направлении роты немедленно открывать огонь. Одним взводом с пулеметом из роты поручика Брауна закрыть Артиллерийский переулок, выходящий на Литейный проспект.
Во время отдачи этих приказаний я заметил, что много солдат-Литовцев, в большинстве своем с винтовками и в караульной амуниции, выскакивают из окон и выходят на Литейный, собираясь кучками на тротуаре. Видя также, что офицеры Литовского запасного полка продолжают стоять группой и никаких распоряжений солдатам не отдают, я через своего Преображенского унтер-офицера приказал им прийти ко мне. Все они отчетливо явились, а один из них заявил мне, что в казармах поднялась такая суматоха, что они не знают, что делать. Я приказал на Литейном проспекте открыть два двора в ближайших домах и отдал распоряжение командиру Лейб-гвардии Литовского запасного полка приказать своим офицерам собрать всех этих солдат и приводить их там в порядок.
Вслед за этим, подойдя к пулемету, стоящему у Артиллерийского переулка и направленному на Баскову улицу, я был удивлен, найдя его не заряженным. Когда я приказал его зарядить, то командир полуроты, стоявший здесь, сказал, что у них в кожухах нет воды и глицерина, а также нет смазки, и что пулемет не может быть изготовлен к бою. В это время мне доложили, что толпа солдат, заполнявшая Баскову улицу, совершенно мирно и спокойно стоит, и что унтер-офицер Лейб-гвардии Волынского запасного полка просит прийти туда кого-либо из господ офицеров. Я немедленно послал к нему старшего унтер-офицера Лейб-гвардии Преображенского запасного полка Маслова, который быстро ко мне возвратился и доложил, что солдаты очень хотели бы построиться и пойти в свои казармы, но боятся, что их будут судить и расстреливать, и поэтому они просят прийти кого-либо из господ офицеров, чтобы их успокоить и построить.
Выслушав Маслова, я подошел к углу Артиллерийского переулка и, увидев, что там, главным образом, находятся солдаты Лейб-гвардии Литовского запасного полка, предложил их командиру пойти построить их и привести сюда ко мне, на что он наотрез отказался. Тогда я ему сказал: «Удивляюсь, что вы боитесь своих солдат. Вы должны исполнить ваш последний долг перед ними. Если вы боитесь пойти, то пойду я». И я сам пошел к ним.
Когда я подходил к углу Басковой улицы и Артиллерийского переулка, то ко мне, отделившись от толпы солдат, подошел очень отчетливый офицер Лейб-гвардии Волынского запасного полка. Держа все время руку под козырек, он доложил, что солдаты хотели бы пойти в свои казармы, но боятся, что за все, что произошло, их будут расстреливать. Тогда я, идя по направлению к толпе солдат, громко сказал: «Всякий, кто построится, и кого я приведу, расстрелян не будет». Услышав это, передние солдаты с радостными лицами схватили меня, подняли на руки и просили, чтобы я громко повторил это всем.
На руках у солдат я увидел всю улицу, заполненную стоящими солдатами (главным образом Литовского и Волынского запасных полков), среди которых было несколько штатских, а также писарей Главного штаба и солдат в артиллерийской форме. Я сказал громким голосом: «Те лица, которые сейчас толкают вас на преступление перед Государем и Родиной, делают это на пользу нашим врагам-немцам, с которыми мы воюем. Не будьте мерзавцами и предателями, а останьтесь честными русскими солдатами».
В ответ на мои слова раздалось несколько голосов: «Мы боимся — нас расстреляют». А два-три других голоса крикнули: «Товарищи! Он врет, вас расстреляют». Я опять заявил громко: «Приказываю вам построиться. Я полковник Лейб-гвардии Преображенского полка Кутепов, только что приехавший с фронта. Если я вас приведу, то никто из вас расстрелян не будет. Я этого не допущу». И, приказав спустить меня на землю, отдал распоряжение унтер-офицерам строить всех своих солдат.
Сейчас же унтер-офицеры начали кричать: «Литовцы, Волынцы такой-то роты, строиться сюда!». Вся толпа зашевелилась, но через некоторое время несколько унтер-офицеров подошли ко мне и доложили, отчетливо держа руку у козырька: «Ваше Высокоблагородие, разрешите строиться по названию казарм, так как очень перепутались, и у некоторых рот нет унтер-офицеров». А затем знакомый мне уже унтер-офицер Лейб-гвардии Волынского запасного полка доложил, что как раз их две роты помещаются в казармах напротив, и что он просит разрешения всех Волынцев этих рот прямо увести на двор этих казарм. Я ему разрешил.
В это время, когда я говорил с унтер-офицерами, из шапочной мастерской, на углу Басковой улицы и Артиллерийского переулка, выскочило около десятка штатских и несколько писарей. У одного из них я заметил револьвер на поясе.
Унтер-офицер Лейб-гвардии Волынского запасного полка, громко крича: «Волынцы таких-то рот, за мной!», шел по направлению к воротам, и Волынцы, видно было, отделялись от толпы и шли за ним. В другой части толпы слышались команды — «строиться по казармам» — и одновременно возгласы — «нас расстреляют», «бей его!». Часть солдат толпой бросилась бежать по направлению к Преображенскому собору, другая же часть разбежалась по казармам. Около меня осталось человек двадцать солдат Литовского запасного полка, которые вместе со мною пошли к роте Лейб-гвардии Преображенского запасного полка поручика Сафонова. Я приказал ему — немедленно одним взводом с пулеметом закрыть Басков переулок и ворота, где во дворе были уже построены две роты Волынского запасного полка, распустить их по казармам и никого оттуда не выпускать, а также передать унтер-офицеру мою благодарность и сказать ему, что я его назначаю временно командовать этими двумя ротами.
В это время Кексгольмцев начали обстреливать со стороны Оружейного завода, где бегали отдельные люди, но толпы не было видно. Я приказал немедленно роте Кексгольмцев открыть огонь, обстрелять Литейный проспект и Орудийный завод и, двигаясь вперед, занять одной полуротой Кирочную улицу по направлению к Суворовскому проспекту; если же там будет толпа, открыть по ней огонь; другой же полуроте занять направление к Орудийному заводу, проверить караул в казначействе и усилить его одним пулеметом. Роте Лейб-гвардии Преображенского запасного полка с поручиком Брауном я приказал двигаться по Басковой улице и, выйдя к Преображенскому собору, очистить Саперный переулок и другие, прилегающие сюда улицы.
Вслед за этим все офицеры мне заявили, что необходимо накормить людей, так как их роты не обедали, а Преображенцы даже и не ужинали. Ввиду этого я срочно послал штабс-капитана Преображенского полка Головина, случайно здесь находившегося, к генералу Хабалову, чтобы просить его сделать распоряжение о доставке пищи для солдат, а также объяснить ему все происходящее здесь и просить прислать более боеспособную команду пулеметчиков. По телефону дозвониться в Градоначальство мы уже не могли.
Когда я отдавал все эти распоряжения, ко мне подошла команда человек в пятьдесят под начальством офицера, который доложил мне, что он прибыл из Царского Села в мое распоряжение с командой разведчиков Лейб-гвардии 1-го Стрелкового Его Величества запасного полка. Мне очень не понравился вид этой команды. Когда я с ней поздоровался, она ответила довольно вяло, и сейчас же после ответа раздалось из строя: «Мы еще сегодня не обедали!» Я приказал начальнику команды немедленно узнать, кто это сказал, и, отведя команду в ближайший двор, привести ее там в порядок.
Почти одновременно с этой командой прибыл в мое распоряжение эскадрон Гвардейского Кавалерийского запасного полка. Не успел я отдать ротмистру приказание, как он заявил мне, что лошади плохо кованы, люди не ели и устали от большого перехода, и что им надо дать отдых. Довольно громким голосом я сказал ротмистру, что удивляюсь, как при такой обстановке он просит у меня дать отдых. Отрешив его от командования, я назначил поручика временно командующим эскадроном и приказал ему двигаться с эскадроном к цирку Чинзелли, выяснить обстановку в районе Марсова поля и действовать там, в случае надобности, решительно. Это приказание я отдал во исполнение приказания генерала Хабалова, отмены которого до сих пор не было.
Затем я отправился к Собранию армии и флота и подошел к роте Кексгольмцев, полурота которых под начальством штабс-капитана (по видимому, призванного из запаса) находилась на Литейном проспекте. Ротный командир этой роты был на Кирочной улице, где около церкви Лейб-гвардии Саперного батальона собралась толпа, которая разбивала окна и старалась проникнуть в казармы Жандармского дивизиона. Взвод Кексгольмцев, открыв огонь, разогнал эту толпу.
В это время со стороны Литейного орудийного завода и с колокольни Сергиевского всей артиллерии собора открыли огонь по полуроте Лейб-гвардии Кексгольмского запасного полка и по мне. Несколько человек было ранено легко и четверо тяжело.
Солдаты, не бывавшие под огнем, бросились под ворота и в Собрание армии и флота. Я немедленно приказал подобрать раненых и отнести их в дом графа Мусина-Пушкина, где помещалось Управление Красного креста Северного фронта. Там я попросил организовать перевязочный пункт и принять всех раненых. Одновременно принесли двух раненых Лейб-гвардии Преображенского запасного полка с площади Преображенского собора. Приказав поставить под воротами дежурное отделение и изготовить пулемет, чтобы обстрелять перекрестным огнем Оружейный завод и угол Сергиевской улицы, я послал подтверждение поручику Брауну действовать более решительно в районе Лейб-гвардии Саперного запасного полка.
 |
| «На крыше фараоны с пулеметами — стреляй». Иллюстрация из революционной прессы |
 |
| Нарукавная повязка участников революционного выступления |
В момент моего разговора по телефону я увидел, как в подъезд дома, в котором я находился, вбегали солдаты Лейб-гвардии Семеновского запасного полка, неся смертельно раненых прапорщиков Соловьева и Эссена IV. За ними бежали солдаты Лейб-гвардии Преображенского запасного полка — все были с винтовками, и в течение пяти минут весь дом был заполнен вооруженными солдатами.
Когда я вышел на улицу, то уже было темно, и весь Литейный проспект был заполнен толпой, которая, хлынув из всех переулков, с криками тушила и разбивала фонари. Среди криков я слышал свою фамилию, сопровождаемую площадной бранью. Большая часть моего отряда смешалась с толпой, и я понял, что мой отряд больше сопротивляться не может. Я вошел в дом и, приказав закрыть двери, отдал распоряжение накормить людей заготовленными для них ситным хлебом и колбасой. Ни одна часть своим людям обеда не выслала.
Образовавшийся в доме графа Мусина-Пушкина лазарет был довольно большой — свыше трех процентов Лейб-гвардии Преображенского и Лейб-гвардии Кексгольмского запасных полков лежало ранеными, и тут же среди них были умирающие прапорщики Соловьев и Эссен IV, вскоре оба скончавшиеся. Труп прапорщика Кисловского сюда не был принесен.
Управление и администрация временного лазарета просили меня вывести из дома здоровых солдат. Тогда я поблагодарил последних за честное до конца исполнение своего долга, и приказал им, сложив винтовки и патроны на чердак, разделиться на небольшие группы под начальством своих унтер-офицеров и идти по казармам.
Хозяева дома, видя вокруг него возмущенную и кричащую по моему адресу угрожающие возгласы толпу и боясь за свой дом, предлагали мне переодеться в штатское и уйти, но я наотрез от этого отказался и, сказав, что я при первой возможности оставлю их дом, послал своих двух унтер-офицеров посмотреть, где я могу выйти из дома. Вскоре вернулся старший унтер-офицер Маслов и сказал, что ко всем возможным выходам из дома поставлены вооруженные команды рабочих, которые ждут моего выхода, и что мне выйти совершенно невозможно. Тогда я отпустил этих двух унтер-офицеров и остался один.
Поздно ночью ко мне пробрался ефрейтор учебной команды Лейб-гвардии Преображенского запасного полка, с которым фельдфебель учебной команды прапорщик Лисов прислал мне солдатское обмундирование, чтобы я, переодевшись, мог выйти из своего заточения, но мне был противен какой-либо маскарад, и я от этого отказался.
Проснувшись утром 28 февраля довольно поздно, и напившись чаю, который мне дали во временном лазарете, я подошел к окну «своей» маленькой гостиной и увидел Литейный проспект, сад Собрания армии и флота и угол Кирочной улицы — всюду бродили вооруженные рабочие, не спускавшие глаз с окон дома графа Мусина-Пушкина. В это время из-за угла Кирочной улицы выехали две броневые машины и два грузовика. Все они были наполнены вооруженными рабочими, среди которых было несколько солдат. Машины остановились посреди Литейного проспекта, и рабочие, соскочив с них, начали галдеть, все время показывая на окна. В этом приняли участие и гуляющие по Литейному рабочие. Затем, направив пулеметы на окна верхнего этажа дома, все они пошли к подъезду.
В это время в мою гостиную вбежала сестра милосердия и стала уговаривать меня надеть халат санитара, так как, по ее словам, приехали рабочие и солдаты, чтобы убить меня. Попросив ее оставить меня одного в гостиной, я сел на маленький диванчик в углу и стал ждать прихода представителей новой власти.
Гостиная, бывшая длиной меньше восьми шагов и шириной шагов пять, имела две двери — одни вели в ряд комнат, идущих вдоль Литейного проспекта, другие, обращенные к окнам, выходили на площадку вестибюля. Напротив первых дверей было большое зеркало в стене, напротив вторых — также зеркало между окнами. Сидя в углу, я видел, как по комнатам бежали двое рабочих с револьверами в руках. Случилось так, что на порогах обеих дверей моей комнаты одновременно появились рабочие с револьверами в руках. Посмотрев друг на друга и, увидев, вероятно, в зеркалах только самих себя, они повернулись и ушли, не заметив меня.
Все в доме, как и я, были очень удивлены, что я не был арестован этими вооруженными рабочими.
Найдя на чердаке сложенные там винтовки и патроны, рабочие снесли их в грузовики и, не тронув раненых, уехали по Кирочной улице, вероятно, в Государственную Думу.
Я подошел к окну и увидел печальную для себя картину — в строю, по отделениям и с оркестром музыки, шли по Литейному проспекту солдаты Лейб-гвардии Преображенского запасного полка, потом они повернули на Кирочную улицу. Впереди них шли четыре подпрапорщика. Одного я отлично помню — это был подпрапорщик Умрилов.
Было тяжело смотреть на эту картину и не хотелось верить, что все уже кончено. Зная настроение и состояние частей на фронте, я верил, что в ближайшее время будут присланы части, которые наведут порядок в Петрограде.
После отъезда рабочих «моя разведка» донесла, что наблюдение за домом прекращено, но я решил до вечера никуда не уходить. Хозяева дома после его осмотра рабочими отнеслись к моему присутствию спокойно.
Около четырех часов дня меня вызвал к телефону поручик Макшеев и сказал мне, что все офицеры нашего запасного полка, собравшись и обсудив положение, решили признать новую власть, и спросил мое мнение. На это я ему ответил: «Не позорьте имени полка! Я не думаю, что все уже кончено. Достаточно того позора, который я видел сегодня утром в окно, когда Преображенцы, хоть и запасного полка, но все же Преображенцы, шли в Государственную Думу».
Вечером я попросил доставить меня на Миллионную улицу в наше собрание на одном из санитарных автомобилей. Около восьми часов вечера во двор был подан санитарный автомобиль, и я, оставив оружие в Управлении Красного креста Северного фронта, сел между шофером и врачом. Мне было дано удостоверение, что я начальник санитарной колонны. Быстро выехав со двора на Литейный проспект, мы повернули затем на Набережную, откуда проехали прямо на Миллионную. По дороге нас несколько раз останавливали, но доктор очень бойко говорил: «Товарищи, мы вызваны подобрать раненых в Павловское училище, там только что был бой. Прошу вас не задерживать нас». И нас пропускали. Таким образом, я благополучно добрался до нашего собрания на Миллионной улице.
В собрании меня встретили наши офицеры. Все они были сильно расстроены, и у многих был подавленный вид. Капитаны [Б. В.] Скрипицын и Приклонский, а также поручик Макшеев рассказали мне, как роты Лейб-гвардии Преображенского запасного полка были построены на Дворцовой площади в полном порядке, но начальство никуда не решилось их двинуть. Они просили меня пройти по казармам и побеседовать с отдельными солдатами для того, чтобы внушить им необходимость порядка и исполнения долга.
Я обошел все роты. Везде был полный порядок. Дежурные являлись, люди шли пить чай, и только в нескольких местах громко о чем-то спорили, но при моем появлении становились смирно (это было после вечерней переклички). Только двух солдат Государевой роты я встретил выпившими. Должен сказать, что я не ожидал увидеть в таком хорошем состоянии роты запасного полка. Но, несмотря на этот порядок, все же чувствовалось среди солдат напряженное настроение.
Вернувшись в собрание, я поделился с офицерами своими впечатлениями и посоветовал им на следующий день занять солдат чем-нибудь до обеда, а также увеличить число дневальных, после же обеда отпустить всех желающих в отпуск, соблюдая все правила увольнения.
В течение этого времени для меня был приготовлен автомобиль и пропуск за подписью председателя Государственной Думы, и я, в сопровождении двух кадровых унтер-офицеров, поехал на Васильевский остров к моим сестрам, находившимся в сильном беспокойстве за мою участь.
Когда, прощаясь, я поблагодарил унтер-офицеров, то они меня спросили: «Что же будет дальше, Ваше Высокоблагородие?» Я им ответил, что нам надо до конца оставаться Преображенцами и выразил надежду, что порядок, в конце концов, будет восстановлен.
На следующий день, 1 марта, я пошел завтракать на Миллионную улицу в собрание. Там капитаны Скрипицын и [Ю. И.] Холодовский сообщили мне, что одну из главных ролей в Государственной Думе играет Генерального штаба полковник князь [Г. Н.] Туманов, командовавший у нас в полку для ценза 16-й ротой, и, зная мои хорошие с ним отношения, просили меня поехать к нему и сказать, что так дальше продолжаться не может, и что надо теперь же спасать положение. Сначала я не хотел ехать, но потом, видя царивший всюду хаос, согласился.
Приехав вместе с Холодовским в Государственную Думу, я был возмущен всем тем беспорядком, который увидел там. Я стал спрашивать, где находится полковник князь Туманов, но никто не мог мне этого сказать. Тогда я сам стал входить во все комнаты и залы, у дверей которых стояли часовые Лейб-гвардии Преображенского запасного полка. Им было вменено в обязанность никого не пропускать, но меня никто нигде не задерживал.
Войдя в одну из комнат, я увидел человек сорок общественных деятелей, вероятно, членов Государственной Думы и среди них несколько офицеров. Все они обсуждали вопрос: что лучше, монархия или республика? Перебив какого-то оратора, я первый раз в жизни выступил с речью и сказал им, что удивляюсь их пустым разговорам, когда надо говорить только о том, как навести порядок, чтобы спасти положение. Я сказал также, что, если не сделать этого сейчас, то потом будет уже поздно, и что все они будут стерты толпой с лица земли.
Хлопнув дверью, я ушел и, войдя в Большой зал, наткнулся на полковника [Б. А.] Энгельгардта. Зная, что он состоит комендантом Государственной Думы, я обратился к нему с вопросом, какие он намерен принять меры для водворения порядка? Он мне ответил, что только что назначен Градоначальником города Петрограда доктор медицины Юрьевич, который и наведет все порядки. На это я ему сказал, что надо теперь же поставить вместо городовых тех солдат, которые в продолжение почти двух лет стояли вместе с городовыми на остановках трамваев и на углах улиц для поддержания порядка, и имели в то еще время красные комендантские повязки на рукавах, и, что если эти солдаты будут нести знакомые им обязанности городовых, то толпа сразу почувствует, что есть на улице какая-то власть. На это полковник Энгельгардт мне ответил: «Прошу вас не учить». Тогда я ему сказал: «Да я не только учить, но даже разговаривать с вами не желаю, но помните, что никакие доктора вас не спасут». Повернувшись от него, я вышел из Думы.
На подъезде я встретил толпу, несущую [М. В.] Родзянко, окруженного красными флагами. Другая толпа в это время разбирала сложенные в вестибюле пулеметы и патроны и уносила их из Государственной Думы.
Расстроенный всей этой картиной, я пошел пешком на Васильевский остров и решил, прекратив свой отпуск, ехать скорее на фронт, в полк.
2-го марта я пошел на Миллионную улицу, чтобы попрощаться с офицерами и заявить им о своем отъезде на фронт.
Подходя к Миллионной, я увидел стоящую против наших казарм цепь с винтовками и, когда хотел пройти в подъезд, один из солдат очень смущенно меня остановил, сказав тихим голосом, что приказано никого не пропускать в собрание. Тогда я приказал этому солдату вызвать ко мне караульного начальника, что он немедленно и исполнил, и ко мне явился маленького роста ефрейтор с офицерской шашкой и револьвером, который довольно развязно, не беря руки под козырек, спросил меня: «Что вам надо?» В свою очередь, указывая рукой на цепь, я его тоже спросил: «Что все это значит?» В ответ он мне заявил, что все солдаты ушли на Кирочную улицу выбирать командира полка, а все офицеры полка арестованы в собрании, и прибавил: «А кто вы будете?» На это я, улыбаясь, сказал ему: «Имею честь служить Лейб-гвардии в Преображенском полку», на что он сказал: «В таком случае я вас должен арестовать». Резким голосом я ему ответил: «Вот когда ты повоюешь в рядах нашего полка столько, сколько я, и будешь знать всех господ офицеров, тогда мы с тобой поговорим». Сказал это и пошел по направлению к Зимнему дворцу.
На Дворцовой площади я увидел Преображенца, стоявшего на посту у подъезда Штаба округа. Войдя в подъезд, я встретил караульного начальника штабс-капитана [Н. Н.] Квашнина-Самарина. Он заявил мне, что караул находится двое суток без смены, и он не знает, что делать дальше. Он обратился ко мне с просьбой пройти в помещение караула и поблагодарить солдат за хорошее несение службы.
С построенным караулом я поздоровался, поблагодарил за службу и сказал, что в виду несения третий день службы считать караул, как команду, высланную для охраны Штаба округа, и часовых перевести на положение дневальных, которым разрешено днем сидеть на постах, а также обещал принять меры к скорейшей смене. Затем, вызвав заведующего зданием, я попросил его лучше кормить людей, на что он выразил полную готовность. Действительно, он выдал солдатам горы ситного хлеба, колбасы, чаю, сахару и проч. Солдаты были вполне довольны.
Из Штаба округа я направился в Зимний дворец, где также бессменно стоял караул от учебной команды Лейб-гвардии Преображенского запасного полка. Караульным начальником был, насколько мне помнится, поручик Огнев. Пройдя в караульное помещение и разговаривая там с караульным начальником и караульным унтер-офицером, я узнал от них, что караул несколько раз не допускал во двор Дворца рабочих и матросов, и что все время к часовым на постах подходят отдельные люди, старающиеся их распропагандировать. Они меня просили скорее устроить смену караула другой частью.
Поздоровавшись с построенным караулом и поблагодарив его, я так же, как и в Штабе округа, разрешил ему считаться с этого момента командой. Некоторые наружные посты распорядился снять и поставить парных дневальных у ворот дворца. После этого я послал караульного унтер-офицера к подпрапорщику Лисову с тем, чтобы он распорядился выслать новый караул.
Вызвав к телефону помощника заведующего Зимним дворцом, я попросил его выдавать караулу побольше сахару, хлеба и вообще обставить солдат, как можно лучше. Я был весьма удивлен, услыхав от него ответ, что ему трудно будет исполнить мою просьбу, так как все возможное уже сделано, и выдача сахара уже увеличена на четверть золотника на человека.
После такого ответа я прекратил разговор с этим господином и стал звонить в Гвардейский экипаж, который, по слухам, был единственной частью, находившейся в полном порядке. На мою просьбу выслать караул в Зимний дворец, дежурный по Экипажу заявил, что даже и думать об этом не приходится. Тогда я позвонил в Лейб-гвардии Павловский запасной полк (от встреченного на Миллионной унтер-офицера этого полка я знал, что у них уже выбрали командира полка). К телефону подошел сам новый «командир полка» — какой-то штабс-капитан, сказавший мне, что, к несчастью, он, действительно, выбран новым командиром Лейб-гвардии Павловского запасного полка, но что он не знает, где находятся его люди, не знает даже количества винтовок у себя в полку и, кроме того, сомневается, будут ли исполняться какие-либо его приказания, и что в виду этого он никакого караула выслать не может.
Подпрапорщик Лисов прислал сказать, что все люди ушли на Кирочную улицу выбирать командира полка, поэтому смену караулу он выслать не может. Приказав караульному начальнику написать письмо адъютанту нашего полка о необходимости принятия им мер к смене караулов в Зимнем дворце и Штабе округа, а также в Адмиралтействе, я вышел из дворца и направился к себе домой.
Часто приходилось слышать, что Преображенцы запасного полка изменили своему долгу, но, зная, как они действовали на Литейном проспекте, как построенные роты на площади Зимнего дворца не присоединились к восставшим и находились в полном распоряжении генерала Хабалова, и как караулы Преображенцев несли свою службу в течение трех суток без смены, я думаю, что все эти обвинения должны отпасть.
Конечно, в дальнейшем и Преображенцы запасного полка были увлечены общей революционной волной, и менее устойчивые чины его присоединились к общему течению, но большинство чинов нашего запасного полка честно выполняло свой долг до тех пор, пока существовала власть в Петрограде.
 |
| Арестованные городовые, переодетые в гражданскую одежду. Февраль 1917 г. |
Дома я застал в полной панике нашу старую прислугу Захаровну, умолявшую меня сейчас же уехать из Петрограда. Она все время приговаривала: «Ведь одне рожи-то их чего стоят. Отца родного убьют — не пожалеют, а уж вас и подавно». Особенно она была в претензии на одного матроса, укравшего у нее во время обыска пятнадцать фунтов сахара.
В виду столь настойчивых визитов «товарищей-матросов» я решил немедленно уехать из Петрограда. Взяв с собой маленький саквояж и уложив в него самые необходимые вещи и свой наган, я отправился в сопровождении своего брата на Царскосельский вокзал. На вокзале, запруженном солдатами, мне сказали, что поезда по Царскосельской линии не ходят, и неизвестно, когда еще пойдут. Тогда я пошел пешком на Николаевский вокзал с тем, чтобы ехать в полк кружным путем через Москву, Воронеж, Киев. На Николаевском вокзале брат взял билет, и я, сев в первый попавшийся поезд, выехал из Петрограда около семи часов вечера 2-го марта.
***
В купе, где я сидел, всю ночь шли разговоры о республике и монархии, о преимуществах Великого князя Михаила Александровича перед Государем и т. п. Все это слушать было тошно, и я ехал, притворяясь спящим, но не мог заснуть всю ночь.
Железнодорожное движение было сильно нарушено, и поезда шли с большим опозданием, так как «товарищи-железнодорожники» тоже праздновали революцию. На рассвете, на станции Тверь, поезд остановился на десять минут.
Выйдя на платформу и прогуливаясь вдоль поезда, я обратил внимание на двух солдат, которые стремительно шли, направляясь ко мне. Оба были с револьверами в руках.
Подойдя ко мне, один из них крикнул: «Руки вверх!» Я, не поднимая рук, спросил: «В чем дело?, — и прибавил, — Вероятно, вы думаете, что у меня есть оружие, но после постоянных обысков и осмотров, я полагаю, что ни у одного офицера не осталось револьвера». На это один из солдат заявил: «Здесь в поезде говорят, что вы расстреливали народ в Петрограде». Не успел я ему сказать — «не всякому слуху верь», как раздался третий звонок, и мои собеседники-«товарищи», оставив меня, бросились в вагон.
Я быстро вошел в купе своего вагона, взял саквояж и на ходу выскочил из поезда.
Сделав остановку у начальника станции и спокойно позавтракав, я сел на прямой вагон «Петроград — Москва — Воронеж» скорого поезда и продолжил дальше свое путешествие.
Почти не выходя из вагона, я добрался до Воронежа, где сейчас же перешел в другой поезд и через Киев приехал на фронт в свой полк. Там я спокойно вздохнул, так как обстановка в полку была почти без изменения. Солдаты прекрасно несли службу, был полный порядок и чинопочитание.
Шли только разговоры об организации полкового комитета.
Кругом, в нашем полку и, особенно среди офицеров, чувствовалось тяжелое настроение и волнение за судьбу России, Государя Императора и всея Его Семьи…
Генерал Кутепов. Сборник статей. Париж, 1934; Новосибирск, 2005.
|
|
