Русская линия / Библиотека периодической печати / Нужны не резкие суждения, а понимание и покаяние (часть 2)

Правовые основы отречения
4. Право единоличных решений у Государя

Император Николай II после отречения

Отречение Государя было правомочным не только в контексте соответствия нормам законов о Престолонаследии. Оно вполне соответствовало и его статусу главы государственной власти. Несмотря на то, что Российская Империя после Высочайшего Манифеста 17 октября 1905 г. развивалась уже как «думская монархия», статья 4-я Основных законов гласила: «Императору Всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть». Важнейшее условие для существования и развития «думской монархии» предусматривалось статьями 7-й, согласно которой законодательная власть разделялась Императором с законодательными учреждениями — «Государь Император осуществляет законодательную власть в единении с Государственным Советом и Государственною Думою», и 44-й, гласившей, что «никакой новый закон не может последовать без одобрения Государственного Совета и Государственной Думы и восприять силу без утверждения Государя Императора». При этом и Государственная Дума и Государственный Совет уравнивались в своих законодательных правах согласно статье 65-й Основных законов: «Государственный Совет и Государственная Дума пользуются равными в делах законодательства правами». Российскому «парламенту» принадлежало право запросов и законодательной инициативы (статья 65-я): «Государственному Совету и Государственной Думе. предоставляется возбуждать предположения об отмене или изменении действующих и издании новых законов».

Но, несмотря на это нововведение, статья 8-я наделяла Государя правом законодательной инициативы и исключительным правом пересмотра Основных законов: «Государю Императору принадлежит почин по всем предметам законодательства. Единственно по Его почину Основные государственные законы могут подлежать пересмотру в Государственном Совете и Государственной Думе». Законодательная инициатива Государя в отношении Основных законов подтверждалась и статьей 65-й, «почин пересмотра которых (законов. — В.Ц.) принадлежит единственно Государю Императору».

Статья 10-я устанавливала безусловный приоритет власти Государя в системе исполнительной власти: «Власть управления во всем ее объеме принадлежит Государю Императору в пределах всего Государства Российского. В управлении Верховном власть Его действует непосредственно (то есть не требует согласования с какими-либо структурами. — В.Ц.); в делах же управления подчиненного определенная степень власти вверяется от Него, согласно закону, подлежащим местам и лицам, действующим Его именем и по Его повелениям». Особое значение имела 11-я статья. Она позволяла Государю издавать нормативные акты единолично: «Государь Император в порядке Верховного управления издает, в соответствии с законами, указы для устройства и приведения в действие различных частей государственного управления, а равно повеления, необходимые для исполнения законов». Данные акты, также могли приниматься единолично, хотя и не должны были менять существа Основных законов. Верховное управление обеспечивало значительную степень независимости власти Императора. Устанавливалась градация нормативных актов. «Законы», действительно, требовали предварительного обсуждения в Думе или Совете (порядок их обсуждения утверждала 3-я глава «О законах»), но «указы и повеления», издаваемые «в порядке верховного управления», никакого обсуждения не требовали и лишь «скреплялись» председателем Совета министров или «подлежащим министром». Помимо этого Государю принадлежало единоличное право издания внешнеполитических актов и «верховное начальствование над всеми сухопутными и морскими вооруженными силами Российского государства» (на практике это реализовалось в принятии Государем Верховного Главнокомандования в 1915 г.).

Таким образом, «верховная самодержавная власть» сама по себе делала Государя высшим носителем и единственным источником права при издании определенных категорий законодательных актов. Акт отречения от Престола вполне соответствовал статусу издаваемого в «порядке верховного управления», поскольку он не менял системы власти, утвержденной Основными законами, сохраняя монархический строй. Но даже и при этом Государь выразился о своем отречении — «в согласии с Государственною Думою» — как бы разделяя правовую ответственность за это свое решение.

Нормы, относившиеся к статусу Царствующего Дома, имели особое значение. Статьи 24-я и 25-я Основных законов предусматривали, что постановления Свода законов, относящиеся к порядку престолонаследия, о совершеннолетии Государя, о правительстве и опеке, о вступлении на Престол и о священном короновании и миропомазании «сохраняют силу законов основных», а «Учреждение о Императорской Фамилии» (статьи 125−223 Основных законов), «сохраняя силу законов основных, может быть изменяемо и дополняемо только лично Государем Императором в предуказываемом им порядке». Как указывалось выше, при отречении за Цесаревича Государь ориентировался, в частности, на статьи «Учреждения» (в отношении «опеки и правительства» при несовершеннолетии Наследника) и, следовательно, имел полное право их прецедентного, единоличного изменения.

5. Соответствие форме

Составляя и подписывая акт об отречении, Государь не нарушал и формального порядка издания. Отречение было скреплено подписью «подлежащего министра». Министр Императорского Двора генерал-адъютант граф Б.В. Фредерикс являлся как раз таким министром, поскольку все акты, касавшиеся «Учреждения об Императорской Фамилии», акты, имевшие отношение к Престолонаследию, скреплялись именно им. Ни карандашная подпись Государя (впоследствии защищенная лаком на одном из экземпляров), ни цвет чернил или графита не делали акта недействительным, не меняли его сути. Дело в том, что напечатанный текст отречения, который считался нередко неким «Манифестом» (так называли его в прессе того времени), представлял собой всего лишь «рабочий» текст, телеграмму-«черновик», на основании которой следовало затем издать «Манифест» уже в надлежащей форме, с соответствующим заглавием — «Божией Милостию Мы, Николай Второй Император и Самодержец Всероссийский..» и даже не факсимильной подписью, а напечатанным текстом — «на подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано: Николай». Тот факт, что в прессе был опубликован, по сути, «рабочий» вариант, без заглавия и подписи в соответствующей форме, явился следствием поведения типографских служащих и депутатов образованного Петроградского Совета, отказавшихся печатать Манифест, требовавших «полной ликвидации самодержавия» и «низложения» даже не вступившего на Престол Михаила Александровича (1).

«Шапка» акта, написанная на имя Начальника штаба Главковерха генерала М.В. Алексеева объясняется тем, что к моменту отречения Совет Министров фактически перестал существовать. Еще 27 февраля 1917 г. председатель Совета министров князь Н.Д. Голицын прислал телеграмму Государю о коллективной отставке правительства (формально она не была принята Государем). Председатель Государственного Совета И.Г. Щегловитов был арестован революционерами. Отправлять акт Государственной Думе, также формально прервавшей свою сессию по указанию Государя, не вписывалось в логику законодательства. В этой ситуации Николай II использовал свои полномочия Верховного Главнокомандующего и единственно работоспособный в то время аппарат Ставки. Согласно «Положению о полевом управлении войск в военное время» именно начальник штаба был «ближайшим сотрудником» Главковерха. Согласно статье 45-й «все распоряжения Верховного Главнокомандующего, объявляемые начальником штаба словесно или письменно, исполняются как повеления Верховного Главнокомандующего». При передаче подписанного акта отречения генерал Алексеев сделал важную отметку: «Настоящую телеграмму прошу срочно передать во все армии и начальникам военных округов по получении по телеграфу Манифеста, каковой должен быть передан во все армии и, кроме того, напечатан и разослан в части войск». Это указание из Ставки предполагало обязательную публикацию акта в форме Манифеста. Но этого не произошло. Акт с отметкой генерала Алексеева был опубликован на страницах «Русского Инвалида» (военной газете), тогда как в Собрании узаконений и распоряжений Правительства текст акта Николая II был опубликован уже без отметки генерала Алексеева (2).

6. Возможность новой модели управления

Итак, с точки зрения формального права отречение Государя не может быть признано незаконным. Как отец несовершеннолетнего Наследника и Царствующий Император он отрекся за Цесаревича (ст. 199). В соответствии с установившейся правовой практикой им были подписаны также указы Правительствующему Сенату о назначении Наместника Кавказа и командующего Кавказским фронтом Великого Князя Николая Николаевича Верховным Главнокомандующим, а председателем Совета министров — главы Земского-городского Союза князя Г. Е. Львова (причем, для четкого соблюдения формы на указах было поставлено время — 14 часов 2 марта 1917 г., что предшествовало времени отречения — 15 часов 2 марта 1917 г.). Перед этим Государь дал согласие на назначение командира 25-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Л.Г. Корнилова командующим Петроградским военным округом (по телеграфному запросу Председателя Временного комитета Государственной Думы М.В. Родзянко). Таким образом, можно говорить и о сохранении системы управления, и о правопреемственности, к которой стремился Государь. Правда, форма данных актов не соответствовала принятой, поскольку скреплялись они все тем же графом Фредериксом (единственным членом Совета министров, бывшим вместе с Государем), хотя уже не относились к его компетенции (3).

Последующие перемены, в случае принятия власти Великим князем Михаилом Александровичем, могли происходить только в рамках полномочий законодательной и исполнительной властей, при неизменной монархической форме правления. Декларация «Прогрессивного блока» предполагала «создание объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны и согласившихся с законодательными учреждениями..» Еще в конце 1916 г. деятели парламентского «Прогрессивного блока» рассчитывали на «дворцовый заговор», целью которого было «отречение самого Николая II и передача власти при малолетнем Императоре Алексее регенту — брату Царя Михаилу». По свидетельству А.Ф. Керенского, во время «секретных заседаний блока. практически вырабатывалось положение о правах регента, регентского совета, об образовании правительства, ответственного перед народным представительством, намечался даже личный состав первого парламентского кабинета России (многие из этого состава оказались членами Временного правительства после падения монархии)..» (4).

Действительно, в самом начале революционных событий подобная модель управления казалась наиболее оптимальной для удовлетворения запросов оппозиции при сохранении основ политической власти. 1 марта 1917 г. Государь согласился на утверждение Манифеста об «ответственном министерстве»: «..Я признал необходимым призвать ответственное перед представителями народа Министерство, возложив образование его на председателя Государственной Думы Родзянко из лиц, пользующихся доверием страны». Но уже 2-го марта вариант такого «ответственного министерства» перестал удовлетворять парламентскую и, тем более, революционную оппозицию, и в политическую «повестку дня» встал вопрос об отречении Государя в пользу Цесаревича при регентстве Михаила Романова, с сохранением при этом условии «ответственного министерства».

Государь сперва принял предлагаемый проект но, как известно, после консультаций о состоянии здоровья Наследника изменил свое решение в пользу Михаила.

Своеобразный вариант политической модели предлагался, кстати отметить, бывшими в Петрограде великими князьями Михаилом Александровичем, Кириллом Владимировичем и Павлом Александровичем. В проекте «Манифеста» (так называемый «Манифест Великих Князей»), переданном Родзянко, великие князья предусматривали некое сочетание «ответственного министерства» с созданием нового представительного Собрания при сохранении власти самого Николая II. Текст проекта, который предполагался к утверждению Государем, декларировал: «..В твердом намерении переустроить Государственное Управление в Империи на началах народного представительства, Мы предполагали приурочить введение нового Государственного строя ко дню окончания войны. События последних дней, однако, показали, что правительство, не опирающееся на большинство в законодательных учреждениях, не могло предвидеть возникших волнений и властно их предупредить. Осеняя себя крестным знамением, мы представляем Государству Российскому конституционный строй и повелеваем продолжать прерванные Указом Нашим занятия Государственного Совета и Государственной Думы и поручаем председателю Государственной Думы немедленно составить Временный кабинет, опирающийся на доверие страны, который в согласии с Нами озаботится созывом законосовещательного (не законодательного. — В.Ц.) Собрания, необходимого для безотлагательного рассмотрения имеющим быть внесенным правительством проекта новых Основных законов Российской Империи». Законодательная инициатива в этом случае передавалась правительству, сформированному на основе соглашения с законодательными палатами, но в дальнейшем «законосовещательное Собрание» призывалось пересмотреть Основные законы и, очевидно, окончательно утвердить в России «парламентарную монархию» (5).

Но и в случае реализации акта отречения Государя в той форме, как это было окончательно решено 2 марта 1917 г., Российская Империя становилась «парламентарной монархией». Об этом прямо свидетельствовала фраза: «Заповедуем Брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены». По словам члена ЦК кадетской партии, управляющего делами Временного правительства, редактора кадетского официоза «Речь» В.Д. Набокова «могло бы быть создано не Временное Правительство, формально облеченное диктаторской властью и фактически вынужденное завоевать и укреплять эту власть, а настоящее конституционное правительство, на твердых основах закона, в рамки которого вставлено бы было новое содержание».

По оценке современников-монархистов «Император Николай II был исключительно подходящий человек для роли конституционного монарха. Умный, с большой памятью, гибкий, мягкий и обладающий необыкновенной выдержкой, он фактически довел страну до небывалого развития; Россия, если ее не втянули бы в войну, оставаясь Единой, Неделимой при условии введения необходимой децентрализации, сегодня могла быть при том же Императоре Николае II самой могущественной и счастливой Империей всех времен. Царская Семья же останется в истории этики на недосягаемом пьедестале..» (6).

7. Непринятие Престола Михаилом Александровичем Романовым. Отказ от Престола?

Великий князь Михаил Александрович

Иную правовую природу и, как оказалось, совершенно иные политико-правовые последствия, повлек за собой акт Великого князя Михаила Александровича 3 марта 1917 г. Согласно Основным законам Великий князь обязан был подчиняться Главе Царствующего Дома и, следовательно, не мог отказаться от принятия Престола без чрезвычайных причин. Несмотря на то, что статья 220-я утверждала, что «Каждый Член Императорского Дома обязуется к лицу Царствующего, яко к Главе Дома и Самодержцу, совершенным почтением, повиновением, послушанием и подданством», а статья 222-я предупреждала: «Царствующий Император, яко неограниченный Самодержец, во всяком противном случае имеет власть отрешать неповинующегося от назначенных в сем законе прав (то есть имел право единолично „отрешать“ и от прав наследования. — В.Ц.) и поступать с ним яко преслушным воле монаршей», Михаил Романов счел возможным не принимать Престол.

Здесь нужно учитывать еще один принципиально важный правовой момент. В написанном Михаилом акте не было слов, свидетельствующих именно об «отказе» от Престола, а говорилось лишь об отсрочке вступления на Престол, и о его принятии в соответствии с волей Учредительного cобрания. Отказ от принятия Престола, как таковой, становился бы уже абсолютной правовой новацией, ни с чем не сравнимым прецедентом. Но на это не решился ни Михаил Александрович Романов, ни окружавшие его 3 марта политики и правоведы.

В тезисе о представительном cобрании получала, таким образом, дальнейшее развитие идея законосовещательного органа, высказанная еще в «Манифесте Великих Князей». Власть Великого rнязя получала бы поддержку представительной власти, что в условиях роста беспорядков и начинающейся революции, было существенно необходимым. Считалось, что при занятии Престола Цесаревичем из-за его «малолетства», революционные деятели не посмели бы лишить его власти насилием. По словам Гучкова «маленький Алексей. являлся бы не только символом, но и воплощением монархической власти, и нашлось бы немало людей, готовых умереть за маленького Царя» (7). А для Михаила Александровича более важной становилась «всенародная поддержка» в той форме, насколько ее могла обеспечить представительная структура.

Но в акте Михаила Романова это, еще не созванное, cобрание наделялось уже учредительно-санкционирующими правами. Если акт об отречении Николая II существенно усиливал полномочия законодательных палат, но при этом сохранял монархическое устройство («призываем всех верных сынов Отечества. повиновением Царю. помочь Ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы..»), то акт Михаила Романова создавал прецедент пересмотра Основных pаконов еще не существующей государственной структурой — российской Конституантой: «..Принял я твердое решение в том лишь случае восприять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского..» В акте провозглашалось и новое избирательное законодательство, по существу так называемая «четыреххвостка» (всеобщее, прямое, равное и тайное голосование). По оценке депутата Государственной Думы В.А. Маклакова «..законным было только отречение Николая.., моментом предрешившим крушение России было отречение Михаила. До него, до Февральских дней все было исправимо. После сего остановить ход событий было уже нельзя.., в отречении Михаила сказался кульминационный пункт торжества революции, то есть отход от легальных путей, сход с рельсов.., дело в упразднении конституции, в уничтожении всякой легальной основы для дальнейшей государственной деятельности». Примечательна, в этой связи, и оценка Маклаковым необходимых действий генерала Корнилова в августе 1917 г.: «..Если бы Корнилов попытался остановить революцию, он должен был бы возвратиться к „законности“. Законность кончилась с отречением Великого князя Михаила, и поэтому необходимо было бы вернуться к этой исходной точке. Он (Корнилов. — В.Ц.) должен был бы опереться на акт отречения Императора Николая II, который был последним законным актом, и восстановить монархию..» Еще категоричнее, высказывался, уже в Зарубежье С.П. Мельгунов: «Преступным актом 3 марта все было скомпрометировно: манифест явился сигналом восстания во всей России» (8).

Совершенно беспрецедентным было и решение передать власть не существовавшим структурам, а новообразованным. Если возможность «отсрочки» принятия Престола в ожидании поддержки со стороны всенародного представительного собрания диктовалась Великому князю Родзянко и Львовым, то очевидно, что передача власти Временному правительству стала результатом усилий «кадетских юристов» (по выражению Родзянко) В.Д. Набокова и Б.Э. Нольде, редактировавших акт Михаила Романова («..прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и обеспеченному всею полнотою власти впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего прямого равного и тайного голосования, Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа..») (9).

Слова фразы о «всей полноте власти» Временного правительства принадлежали Набокову. Он же написал и сам текст акта, лишь подписанный Михаилом. Набоков признавался в своих воспоминаниях: «Мы не видели центра тяжести в юридической силе формулы, а только в ее нравственно-политическом значении». Тем не менее, именно актом Михаила Романова, составленном «кадетскими юристами», была продекларирована власть Временного правительства: «Акт. подписанный Михаилом, был единственным актом, определившим объем власти Временного правительства и вместе с тем разрешившим вопрос о формах его функционирования, — в частности (и главным образом), вопрос о дальнейшей деятельности законодательных учреждений..» Изначально правительство должно было стать лишь авторитетным коалиционным «кабинетом», ответственным перед законодательными палатами. После акта «считалось установленным, что Временному правительству принадлежит в полном объеме и законодательная власть» (10).

Сам Великий князь считал свое решение вполне оправданным. Он формально не отказался принять Престол, но, в то же время, смог избежать, как ему казалось, ненужного кровопролития, неизбежного в случае «подавления революции». С другой стороны его собственная жизнь также подвергалась опасности со стороны непримиримых противников монархии. По воспоминаниям Н. Могилянского 11 марта 1917 г. на завтраке у Великого князя Георгия Михайловича Михаил сказал: «Я очень обязан тем, кто отговорил меня. Ведь в случае моего согласия было бы страшное кровопролитие. Я не хотел быть виновником капли русской крови..» (11).

Окончание следует

Примечания
1 Согласно воспоминаниям проф. Ю.В. Ломоносова «бумагу об отречении» неоднократно пытались изъять и уничтожить. Ломоносов Ю.В. Воспоминания о мартовской революции. Стокгольм — Берлин, 1921. С. 57−60; В псевдоисторической публицистике встречается, иногда, весьма любопытное утверждение: «Рабочие Петрограда, узнав, что изменник Гучков привез текст отречения Государя, хотели этот манифест уничтожить, а Гучкова казнить». Так бунтовщики-революционеры становятся ревностными защитниками монархии.
2 Русский инвалид. Петроград. 5 марта 1917 г. № 56; Собрание узаконений и Распоряжений Правительства, издаваемое при Правительствующем Сенате. Петроград. 6 марта 1917 г. № 54. Отдел 1. Ст. 344.
3 Документы к «Воспоминаниям» генерала А.С. Лукомского // Архив русской революции. Берлин, 1921. Т. III. С. 264−265.
4. Керенский А.Ф. Революция 1917 года // История России. Иркутск, 1996. С. 383−384.
5 Документы к «Воспоминаниям» генерала А.С. Лукомского // Архив русской революции. Берлин, 1921. Т. III. С. 258−259; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 366. Лл. 14−15.
6 ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 2100а. Л. 5; Набоков В.Д. Указ. соч. С. 28; Э.Г. фон Валь. Значение и роль Украины в вопросе освобождения России от большевиков на основании опыта 1918−1920 гг. Таллинн, 1937. С. 61−62.
7 Из воспоминаний А.И. Гучкова. Временное правительство // Последние новости. Париж. 20 сентября 1936 г. № 5658.
8 Совершенно лично и доверительно. Б.А. Бахметев — В.А. Маклаков. Переписка. 1919−1951 гг. Под ред. О.В. Будницкого. Т. 3. М., 2002. С. 164, 370−371; Маклаков В.А. Из воспоминаний. Нью-Йорк, 1954; Мельгунов С.П. Мартовские дни 1917 года. Париж, 1961. С. 357.
9 ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 2100а. Л. 7; Собрание Узаконений и Распоряжений Правительства, издаваемое при Правительствующем Сенате. Петроград. 6 марта 1917 г. № 54. Ст. 345.
10 Набоков В.Д. Указ. соч. С. 32−33.
11 Могилянский Н. Свидание и разговор с Великим Князем Михаилом Александровичем // Русская мысль. Прага, 1922. Кн. VI-VII. С. 266−267; Родзянко М.В. Указ. соч. С. 62.