1 апреля Ровно в полночь армия пошла быстрым маршем куда-то в ночной темноте. Куда? — никто не знал. Впереди шел Офицерский полк, в арьергарде — Корниловский.
Другая колонна армии, все на подводах, выступила из станицы Елизаветинской с Чехословацким батальоном. 1500 одних раненых тряслось на подводах. Не всех можно было взять в поход: 64 человека тяжело раненых оставлено в станице «на милость победителя"… «Милость» по обычаю большевиков была жестока: за исключением нескольких, все были убиты. До рассвета армия прошла до 25 верст, но без остановок шла дальше, не задерживаясь даже в хуторах, где люди могли хотя бы утолить жажду. Порядок нарушился; части перемешались. Змейками, а не колоннами, шла она. Многие отставали, особенно среди молодежи. Слышавшийся вправо бой, где конная бригада, жертвуя собой, сдерживала красных, стремившихся от Екатеринодара пересечь путь армии, не производил никакого впечатления на крайне утомленных добровольцев.
На одной из подвод везли два гроба с убитыми — генералом Корниловым и полковником Нежинцевым.
Бой у станицы Андреевской
Но вот впереди, послышалась довольно сильная стрельба. Конные разъезды, шедшие впереди Офицерского полка, донесли генералу Маркову, что большие силы красных наступают со стороны станицы Андреевской, слева, на пересечение дороги, по которой шел полк, а за ним и вся армия. В рукописи полковника Биркина так коротко описан происшедший бой: «Хорошо, что с нами был генерал Марков. Этот удивительный Генерал не только ничего не боялся, но своей повадкой в бою влиял так на своих, что у них пропадал страх. Не долго думая и не считая врагов, он развернул роты, и сам впереди бросился на цепи большевиков. Те до такой степени не ожидали нашей атаки, что бросились бежать не в станицу, а в сторону и налетели на черкесов, шедших сзади нас. Черкесы врубились в банды большевиков, потерявших сразу строй. Бежали они, как лани, как заяц от орла; и некоторые терялись до того, что кинулись назад к нам и, конечно, никто из них уже не вернулся к своим…
С удивлением смотрел и на героя Маркова, и на добровольцев.
При выходе из занятой станицы и после расправы с остатками сдавшихся большевиков, Марков так повеселел, что, улыбаясь, шел впереди, а мы за ним. Шли вздвоенными рядами, больше по привычке, чем по команде. Я шел между совершенно незнакомыми мне лицами, не то юнкерами, не то только что произведенными в офицеры.
Молодежь громко смеялась, шутила. И, вдруг, Марков обернулся и, улыбаясь во весь рот, закричал: «Песню!»
Свою атаку генерал Марков произвел далеко не полным составом Офицерского полка, так как 4-я рота (собственно в это время, это была не рота, как таковая, а ее ядро, с которым шли чины других рот. Полковник Биркин, например, оказался в голове колонны полка), шедшая приблизительно в середине полка, даже не разворачивалась в боевой порядок и не вела наступление.
— Если бы впереди было плохо или тяжело, то генерал Марков, безусловно, подскакал бы к роте и дал бы ей задачу, — так говорили офицеры.
Прошло, видимо, очень немного часов с начала боя, т. к., когда полк вернулся на дорогу, с которой начал атаку, он уже оказался в арьергарде армии. Здесь к нему присоединился маленький отряд: взвод Офицерского полка, пеший взвод 1-й батареи и ее два орудия, который имел назначение прикрывать отход армии справа.
Только к вечеру Офицерский полк пришел в хутора, расположенные вдоль р. Поныри, где генерал Марков дал ему короткий отдых. Усталость и голод охватили всех. Хутора были оставлены жителями и, чтобы найти пищу, нужно было преодолеть усталость. У немногих нашлись силы. Иным посчастливилось: они нашли в трубах копченые колбасы и окорока, которые готовили жители к недалекому празднику Святой Пасхи.
Во второй половине дня, пройдя до 35 верст, армия стала втягиваться и располагаться на отдых в немецкие колонии на восточном берегу р. Поныри, наибольшая из которых называлась Гнаденау или Гначбау. Офицерский полк пришел в Гначбау уже наступившей ночью и расположился частью в колонии, а частью на юго-восточной ее окраине, у дороги на станицу Нововеличковскую и далее на Екатеринодар. Направление для армии наиболее опасное. 1-я инженерная рота остановилась, не доходя Гначбау, в колонии Ернахбау.
В колонии Гначбау
2 апреля Ночь прошла спокойно.
Тяжело было пробуждение чинов полка: ныли ноги, плечи, руки, туловище… Ночь была холодная; уснув — не чувствовали, как сжимал и парализовал тело холод, но, проснувшись, это ощутили в полной степени. Первое желание согреться; первая мысль о чае. Разложили костры. Пили, кто чай, кто просто кипяток. Захотелось есть. Сумки давно у всех были пусты. Командиры взводов командировали людей колонию за покупкой пищи. Увы! Поиски были тщетны: в колонии, с вечера набитой людьми, немцы-колонисты давно уже все распродали ранее вошедшим в нее, и возвращались офицеры в свои взводы с ничтожными покупками. Покупали даже муку и зерно. И голодные, они жевали зерно и ели лепешки из муки, спеченные на жестянках или лопатах.
Одновременно с физическим пробуждением, пробуждалось и сознание. Этому «помогали» раздававшиеся вокруг колонии ружейные выстрелы. Инстинктивно взоры справлялись в их сторону: там, верстах в 2−3, виднелись конные разъезды, охранявшие колонию и армию ней. И в сознании у всех ясно вырисовывалась картина положения. Смерть Вождя! Армия окружена беспощадным врагом! Еще вчера, во время отхода от Екатеринодара, это не было так очевидно, как сегодня. Все об этом думали, но не говорили. Когда-то потом некоторые сознались, что у них настроение в этот день было более чем подавленное. Внешне это ни в чем не выражалось, даже на дисциплине. Начальники были на своих местах и сохраняли авторитет среди подчиненных. Но душевная депрессия находила свое отражение в таких, казалось, бессмысленных поступках: кто-то ищет острый нож….
— Ты что? Зарезаться хочешь? — спрашивают его, смеясь. Уверил, что нет. Оказывается, нож ему понадобился для того, чтобы срезать погоны и другие знаки Добровольческой армии. Его никто не остановил от этого поступка, даже командир взвода. Вот группа офицеров достала из своих сумок какие-то документы и обсуждает какой-то вопрос. Оказывается, это красные документы, где-то, когда-то в походе приобретенные и которые теперь могут пригодиться. Над такими малодушными добродушно посмеивались другие, говоря им, что ни шинель без погон, ни красные документы не спасут. Положение все равно — безвыходное.
Тут, у Гначбау, как никогда раньше, офицеры уже не вели разговоров и споров на темы стратегические и тактические. Никаких предположений, соображений и пр. никто высказать не мог, т. к. их у них не было, не могло быть. Внешне в это время все будто бы покорились жестокой к ним судьбе. Но, это было лишь внешне, но внутренне моральное настроение офицеров было иное: все сознательно или бессознательно ощущали или жили в данный момент чувством не одиночества, а принадлежности к воинской части, к полку, к армии, а, следовательно, и представлением о какой-то общей силе, которая что-то сможет предпринять, сделать и с более положительным результатом, и каждый из них в отдельности; все сознавали или не сознавали, но переживали в себе представление, что покорность судьбе, доведенная до предела, готовит явный конец, но стоит только не покориться ей, то есть действовать сообща, до конца может быть еще и далеко, а может его и вообще не быть. Такое моральное состояние среди чинов Офицерского полка поддерживало его боеспособность. Полк сохранял дисциплину и порядок.
 |
| А. И. Деникин |
Но, что касается положения вообще в армии, говорили о тревожных вещах. Будто бы существует заговор в кавалерийских частях против генерала Деникина и генерала Романовского, которых хотят арестовать и выдать красным и тем, видимо, спасти свои жизни. Это подтверждалось тем, что 4-я рота Офицерского полка стала у штаба армии и выставила часовых. Подтверждение об открытых пораженческих настроениях офицеров нашли и в случайных разговорах с незнакомыми чинами.
Узнали, что в колонии есть клуб, где немки продают пиво и бутерброды. Несколько офицеров, с разрешения, побежали туда. Там уже не оказалось ни пива, ни бутербродов, а давали лишь голый чай. Разговорились с присутствующими о положении армии и в армии. Два молодых офицера утверждали, что сохраненный в частях порядок, это — внешняя сторона; внутренняя же — совершенно иная. Можно ли требовать, говорили они, от таких, как они «четырехмесячников», то есть пробывших в военных училищах четыре месяца, соблюдения офицерского долга и чести, когда эти понятия и чувства ими не осознаны до конца. А таких, как они, в армии много. Поэтому нельзя осуждать за оставление ее рядов.
Другие два офицера настаивали на безвыходном положении армии и о необходимости спасаться любым способом и приводили даже в пример кавалеристов, якобы, бегущих из армии. Им возразил один из офицеров:
— Ну, вы как хотите, а я буду биться. У нас в Виленском училище девиз: Виленец — один в поле и тот воин.
Громко, с возмущением обрушились на павших духом офицеры Корниловцы, поддержанные «марковцами», обвиняя тех в готовящемся с их стороны предательстве.
— Вы еще назовете предателями те тысячи офицеров, которые не пошли в Добровольческую армию? — возразили пораженцы.
— Да! Те, которые имели возможность пойти и не пошли — предатели!
В 4-ю роту забежал генерал Марков. Все вскочили.
— Садитесь! Ложитесь! Я хочу минутку отдохнуть у вас, — и заговорил как всегда бодрым и живым языком, отвечая на вопросы, которые, естественно, были у всех на уме. По его словам — дела не так уж скверны; выход из положения есть и мы безусловно выберемся; придется, конечно, сразиться. На Офицерский полк он надеется. Затем стал шутить. Кто-то умудрился задать вопрос о дезертирстве из армии.
— Черт с ними! — на это коротко ответил генерал Марков и ушел в штаб.
Настроение в роте сильно поднялось.
Генерал Боровский только на короткие промежутки времени оставлял свой полковник Он ходил из роты в роту, беседовал с их чинами; говорил, что армия сохранена, крепка, и безусловно выйдет из тяжелого положения. Офицеры, конечно, хотели бы знать многие подробности, но не решались задавать вопросы своему командиру: они еще не знали его. Он был для них лицом лишь официальным.
Появление в 3-й роте ее бывшего командира, полковника Кутепова, произвело в ее среде несравненно большее впечатление, чем генерала Боровского. Полковник Кутепов — не начальник, а поэтому с ним можно поговорить откровенней. Он, как всегда, был образцово одет, с блестящими погонами и пуговицами на шинели и бодр неизменно.
— Пришел навестить своих, — сказал он.
Ему стали задавать вопросы. Относительно положения армии, он уверил всех, что оно не так уж безнадежно, как это может казаться, что выход из него будет найден. Обусловил он свои заявления одним условием: соблюдением дисциплины и, как было до сего времени, выполнением жертвенно всех распоряжений и приказов. Задали ему и вопрос о состоянии командуемого им Корниловского ударного полка. Ответил: полк понес большие потери, и теперь в нем осталось едва 90−100 человек от прежнего его кадра, на который можно вполне положиться. Полковник Кутепов обрадовался, что в его бывшей роте было налицо до 100 человек
Задержался он в роте всего лишь на несколько минут. Пожелав полного благополучия и успехов, уже уходя, сказал:
— А как бы я хотел быть теперь с вами!
Потрясенные отчаянными боями у Екатеринодара и сознанием тяжелого положения армии, добровольцы почти безразлично отнеслись к понесенным ими потерям; может быть, потому, что все их мысли и чувства теперь были направлены на «выход из положения». Но в частях все же производился подсчет наличного состава.
Итоги были печальные. Офицерский полк в боях под Екатеринодаром и во время отхода от него потерял 50% своего состава, то есть около 350 человек, из которых около 80 человек было убито и до 50 человек пропало без вести. Эти последние потери гл. обр. относились к 6 роте, состоявшей из зеленой учащейся молодежи.
В полку оставалось не больше 400 человек. Состав рот такой: в 1-й и 3-й приблизительно по 100 человек, во 2-й — только 40 человек, в 4-й — 50, и в 5-й и в 6-й ротах по 40. 2-я рота, понесшая огромные потери, потеряла убитыми своего командира, полковника Лаврентьева и его заместителя — полковника Зудилина.
Были потери убитыми и ранеными в 1-й батарее и 1-й Инженерной роте. Последняя насчитывала в своем составе 80 человек
Вся армия, начав бои под Екатеринодаром в количестве до 6000 человек, в колонии Гначбау имела менее 3000.
Для всех добровольцев было ясно, что неудача их — следствие огромного превосходства врага в силах и это не только в течение одного-двух дней боя, но и всех 5 дней. Армия не могла ввести в бой сразу все свои силы, задержанная переправой через р. Кубань. Каждый день она билась с врагом, уменьшалась в количестве, в то время как враг усиливался. Требовалось огромное моральное и физическое напряжение. Могло ли быть оно крепким и неизменным, без малейшего отдыха в течение 5 дней?
Каковы были силы противника, стало известно позднее: от 40 до 50 000 человек. Известна стала и цифра его потерь — до 10 000 одними ранеными.
Уменьшившаяся в численности армия требовала некоторой переорганизации.
В Офицерском полку 5 и 6 роты были сведены в одну — 5-ю. Роты рассчитаны на 2−3 взвода. Действующих пулеметов оставлено по 2−4 на роту.
Чрезвычайно огорчены были артиллеристы: из 10 орудий должно остаться 5 и только потому, что запас артиллерийских снарядов выражался в количестве 40. Четырех-орудийные батареи становились двух-орудийными и при конной бригаде вместо 2 орудий, оставлено одно.
При батареях оставалось строго ограниченное число людей. Все конные прикомандировывались к командам конной связи, а пешие сводились в особую роту, названную «Артиллерийской», численность которой была в 40−50 человек.
Распоряжения штаба армии коснулись и походного лазарета, и обоза с беженцами: нужно было сократить число подвод. Генерал Марков пронесся по обозам, как ураган, но приводящий все в норму. Последовало уплотнение на подводах, как раненых, так и беженцев. Весь ненужный и обременительный груз сброшен. Никакие мольбы беженцев не помогали.
Были лишние подводы и в воинских частях. Исключены и они. На каждых 100 человек оставлено только по две для перевозки запаса продуктов, запасов, пулеметов, оружия и необходимых вещей. В результате всей чистки количество подвод армии уменьшилось более чем на двести.
Бой у колонии Гначбау
С утра — спокойно. Медленно тянутся часы. Но не спокойно на сердце у добровольцев: уверены, что каждый час, каждая минута приближает развязку. Они видят, как верховые с разных сторон мчатся к штабу армии, быстро соскакивают с коней и входят в дом; также быстро выходят и уезжают. Они не отвечают на задаваемые им вопросы.
Около 10 часов к югу от колонии раздалась стрельба. Там красные от станицы Андреевской подошли к хуторам по реке Поныри, но конница атаковала их, частью изрубила, а главную массу заставила отойти. Вскоре началась стрельба в сторону станицы Нововеличковской: красные наступали. Конные заставы вынуждены были отходить. Вперед выдвинулись роты Офицерского полка и заняли позицию. Красная пехота остановилась, открыла стрельбу. Роты молчали: у бойцов было всего лишь по 3−5 обойм патронов.
Около полудня открыли огонь два красных орудия, направив его на колонию. Снаряды рвались в разных ее частях. В обозе возникла паника. Но в штабе — спокойно; спокойно стоит около него часовой 4-й роты.
— Начало конца, — решили одни; другие ограничились обычным словом:
— Началось…
К 14 часам со стороны красных стреляло уже 4 орудия, а затем и больше. Теперь они обстреливали и лежащую цепь Офицерского полка. Видно было, как к противнику подходили резервы и удлиняли его фронт. Готовилась атака. Внимание офицеров теперь было направлено исключительно на противника. Они приготовились так, как и раньше: подпустить противника возможно ближе и перейти в контратаку.
Так и произошло: красные бежали, обстреливаемые редкими выстрелами. Офицерская цепь продвинулась вперед на короткое расстояние и залегла. Остановились и красные. И слышны были у них крики, шум.
Темнело. Выдвинутые вперед посты от 5-й роты слышали, что у красных митингуют. Один голос кричал:
— Они от нас все равно не уйдут. Наступать ночью не нужно!
Спешно похоронили офицеры своих двух убитых и отправили в лазарет около десяти раненых.
К этому времени на левый фланг цепи Офицерского полка вышла его 4-я рота.
Успешный бой лишь против части кольца сил противника, окружавшего колонию, не мог облегчить положение армии. Главная и основная задача — выйти из окружения, оставалась в полной силе. Как ее разрешит генерал Деникин — никто не знал. Стали строить предположения: одни в «сторону наименьшего сопротивления», которую выяснит кавалерия, другие — в любую иную, даже с неизбежным жестоким боем. И все переживали в себе борьбу духа и воли с покорностью судьбе; сознания своего долга с чувством самоспасения; борьбу голоса дисциплины с разрывом всяких связующих армию основ. Испытания напряженные…
Сняв осаду Екатеринодара, хотя это и казалось даже генералу Корнилову началом «медленной агонии армии», генерал Деникин, не теряя мужества и спокойствия, принял решение для вывода армии и дальнейшего ее пути. Его решение: дабы ей не быть прижатой между рекой Кубанью, морями и плавнями, вести ее в восточном направлении, хотя
оно и особенно наблюдается и охраняется противником. Известно, что по линии железной дороги Екатеринодар — Тимашевская курсируют бронепоезда; что на всех важных переездах через нее стоят окопавшимися части красных, а другие находятся в эшелонах, для немедленной их переброски в нужный пункт. Генерал Деникин выбрал это направление, несмотря на то, что для перехода армии через железную дорогу, потребуется до 4-х часов времени, срока вполне достаточного, чтобы противнику подвести к этому пункту войска. Расчет генерала Деникина единственный — на сохранившуюся боеспособность армии, на «безумство храбрых» добровольцев. Армия пробьется — такова его уверенность, а, пробившись, сможет уйти на восток в обширные степи Ставропольской губернии и, если потребуется, в Кавказские горы.
Путь перехода железной дороги был выбран по небольшой дороге на станицу Медведовскую, проходящей всего лишь в 2-х верстах к югу от станции Медведовской, занятой частью окопавшейся пехотой противника, частью — находящейся в эшелоне и бронепоездом.
Порядок следования армии: в авангарде — бригада генерала Маркова; затем — походный лазарет, обоз, Чехословацкий батальон и, в арьергарде — 2-я бригада. Конная бригада получает задачу демонстрации к северу от станции Медведовская, где и переходит железную дорогу. Что бой неизбежен, это бесспорно; что он д. быть успешно завершен — это жизненная необходимость. Не поэтому ли в авангард назначен генерал Марков с Офицерским полком, как это неоднократно было в походе и последний раз — при отходе от Екатеринодара?
Задачу, данную бригаде, генерал Марков объявил начальникам ее частей перед вечером, но только не для оповещения подчиненных: армия выступает с наступлением ночи; 1-я бригада в голове. Бригаде придется выдержать серьезный бой и довести его до быстрой победы.
— Необходимо поднять дух и веру в частях личным примером, твердыми распоряжениями и не допускающими никаких колебаний — действиями. Необходимо проявление полной энергии и исключительной инициативы, — говорил он.
К этому он добавил — строжайшее запрещение курить и подымать малейший шум; и — заключительное: «Приготовиться к выступлению, а пока все части на своих местах. О том, куда мы пойдем, объявлю я сам».
Добровольческая армия оставляла колонию. Испорченные орудия, брошенное имущество оставлялось большевикам. На кладбище — свежие могилы убитых в дневном бою добровольцев и… застрелившихся. Где-то оставалась могила с гробами генерала Корнилова и подполковника Нежинцева, о чем никто не знал.
Еще засветло началось вытягивание обозов по дороге на север с тем, чтобы в темноте круто свернуть на восток. Красные заметили обоз и усилили артиллерийский огонь по колонии и обозу.
Прошел маленький дождь.
Уже ночь. Проходит часа два, когда приказано ротам Офицерского полка снять охранение. Затем роты построились и тронулись. Ноги скользили по чернозему. Роты подошли к дороге, на которой стоял обоз, и стали выходить в его голову. Там был генерал Марков. Он пропускал части своей бригады, говоря:
— Идем на станицу Медведовскую.
Офицерский полк вышел на дорогу и стал в голове бригады. Начальники объявили задачу.
Генерал Марков с группой верховых и конвоем почти в 100 шашек, проскакал вперед. От штаба отделился конный разъезд и исчез в темноте, двинувшись рысью вперед. Колонна бригады тронулась в следующем порядке: впереди генерал Марков и с ним генерал Боровский, командир Кубанского стрелкового полка — полковник Туненберг, полковник Тимановский, полковник Бонин — командир 1-й Инженерной роты, полковник Миончинский — командир 1-й батареи и др.; за ними офицеры связи, конвой и конная команда подрывников; далее — 1-я батарея, Офицерский полк, Кубанский стрелковый полк, «Артиллерийская» рота.
За бригадой — генерал Деникин со штабом, генерал Алексеев, обозы и арьергард — 2-я бригада.
До станицы Медведовской около 20 верст. До железной дороги — 18. Идти было легко. В начале нервы у бойцов были сильно приподняты, но постепенно их напряжение спадало, и бойцы в молчаливом движении уходили, как бы в покой. Бессонные ночи, недоедание, усталость — сказывались. Они шли машинально: спали на ходу, даже храпели во сне, и только взаимные сталкивания пробуждали их. Некоторые, засыпая, падали, но мгновенно вскакивали; шли бессознательно. Но в минуты проснувшегося сознания они вспоминали: их ведет генерал Марков!
Генерал Марков ехал, тихо беседуя с бывшими с ним офицерами. Он не мог предугадать, как развернется неизбежное столкновение с врагом, хотя и предусматривал все, что было возможно для его прозорливого ума. Обо всех деталях он уже переговорил с подчиненными начальниками и говорит о новых. Бесспорно и ясно, что значительная доля успеха зависит от него, от всех начальников и, в сущности, от всей бригады.
