25 октября большевики во второй раз подняли в Петрограде восстание и на этот раз удачно. Временно правительство, зная о готовящемся восстании, не только не принимало никаких должных мер, но и оказалось застигнуто им врасплох. Оно имело смелость действовать только против препятствующих «углублению революции». Кроме того, оно сразу оказалось без своего главы: товарищ Керенский скрылся в неизвестном правлении. Члены правительства некоторое время оставались в Зимнем дворце под охраной юнкеров и женского ударного батальона, пока сопротивление последних не было прекращено осадившими дворец большевиками.
Не предупрежденные о восстании военные училища, и то лишь некоторые, смогли выдержать их осаду в течение нескольких дней, чтобы потом, не получая никаких распоряжений, сдаться. Начальство училищ не проявило никакой инициативы, оставалось пассивным, несмотря на желание юнкеров выступить для подавления восстания. Через несколько дней декретом новой власти — Совнаркома, военные училища были распущены, но только в этот момент у начальников училищ нашлись соответствующие слова… слова благодарности, что юнкера «с честью держались до конца», и слова надежды о скорой встрече снова в стенах училищ, но — не слова, чтобы побудить юнкеров к выполнению долга перед Родиной.
 |
| А.Ф. Керенский |
Из тысяч офицеров, зарегистрировавшихся в «Алексеевской организации», только около ста собралось в здании одного из женских институтов, согласно ранее объявленному распоряжению. Командовал ими старший из них, штабс-капитан Парфенов. Эта сводная рота, не имевшая полного комплекта оружия, действовала активно: производила вылазки, обезоруживала красногвардейцев, освобождала захваченных последними офицеров и юнкеров. К роте стали присоединяться юнкера, оставляя своих пассивных начальников. Но напрасны были ожидания ротой каких-либо распоряжений и штабс-капитан Парфенов повел ее для соединения 4-м Донским полком. Полк, оказалось, объявил о своем нейтралитете. Роте здесь было делать нечего, и она пробилась к Инженерному училищу, продолжавшему активное сопротивление. Но отсутствие распоряжений свыше и получаемые сведения о полном успехе восставших, побудили офицеров и юнкеров к распылению. Последними, 30 октября, прекратили сопротивление юнкера, бывшие на телефонной станции. В течение пяти дней весь Петроград оказался и руках большевиков. В неравной и ставшей быстро безнадежной борьбе, сопротивляющиеся понесли немалые потери убитыми и ранеными, многие попали в тюрьму.
Утром, в день восстания, генерал Алексеев, не зная о нем, пошел на заседание Предпарламента, особого органа, разрабатывающего положение к переходу России на республиканский образ правления, но у входа в здание не был пропущен в него часовым. Часовой не узнал генерала, но генерал по часовому и другим признакам понял, что в городе восстание большевиков. В течение целого дня он стремился связаться с «власть имущими», но те, с которыми ему удавалось встречаться, были в полной растерянности. Такую же растерянность он нашел и в штабе округа; ему отказали даже дать конвой, чтобы связаться с Временным правительством в Зимнем дворце. Из последнего его убедительно просили не предпринимать никаких мер и… скрыться. При создавшемся положении генералу Алексееву оставалось только это. Каждодневно он менял места своего пребывания, зная, что его разыскивают, но в бездействии не оставался: он отдавал по своей тайной организации распоряжения о продолжении регистрации желающих продолжать борьбу, о подготовке их отправки на Дон, о снабжении их подложными документами, деньгами на проезд и проч. Генерал Алексеев обратился со словесным воззванием ко всем офицерам и юнкерам встать на борьбу за Родину. Это воззвание передавалось из уста в уста.
В Москве восстание большевиков началось несколькими днями позже. Казалось бы, что этих нескольких дней было достаточно, чтобы организовать подавление восстания, собрать нужные силы в помощь двум военным училищам. Но ставленник Керенского, подполковник Рябцов, командующий округом, мямлил: он не доверял офицерам, в частности Союзу Георгиевских кавалеров. В результате в руках восставших сразу же оказалась вся Москва кроме двух очагов сопротивления: в районе Кремля — Александровского военного училища с присоединившимися к нему несколькими десятками офицеров, собранными членом Центрального правления Союза Георгиевских кавалеров, полковником Дорофеевым, по его личной инициативе, и в Лефортово — Алексеевского военного училища с кадетами трех кадетских корпусов.
Безнадежное положение обороняющихся, не получавших никаких распоряжений, принудило их согласиться на приказ штаба округа «прекратить огонь» и обещание, что все участники будут распущены. 3 ноября были выданы пропуска и все вышли «ни свободу», где царила анархия, господство черни и красной гвардии.
«Алексеевская организация» в Москве только что начинала свою деятельность, и о ней мало кто знал. Причины: поражающая медлительность в деле и совершеннейшая неспособность к тайной работе.
 |
| Генерал Л.Г. Корнилов |
В Быховской тюрьме известие о победе большевиков было встречено как нормальное и неизбежное следствие правления страной Временным правительством. Теперь не оставалось делать ничего другого, как собирать силы для открытой борьбы с ними и генерал Корнилов передал в армию свой зов — на Дон! Но сам он со всеми узниками оставался в тюрьме, что генерал Духонин, с бегством со своего поста г. Керенского ставший фактически Верховным Главнокомандующим, предупредит, когда назреет для него непосредственная опасность.
Цель задержки: дать время едущим на Дон более свободно добраться туда, так как с момента бегства Корнилова, большевики объявят поимке не только быховцев, но и всех едущих на Дон. А, что генерал Корнилов и все их противники поедут на Дон, для большевиков не было тайной: там власть атамана и выборного правительства, не принявших власть Совнаркома; атаман Каледин, еще Керенским объявленный «мятежником» — их враг; там — порядок… И еще — у донских казаков есть старое правило: с Дона выдачи нет!
На фронте захват власти большевиками прошел без всяких препятствий. Всю власть по всем инстанциям взяли в свои руки комитеты, очищенные от сторонников продолжения войны и действующие под руководством военно-революционных комитетов.
Через четыре дня Совнарком уже объявил о прекращении войны и о скорой демобилизации армии. Армейская масса стала жить одним: скорее бы по домам.
«Домой» — было и страстной мечтой офицерства. Для него уже не стало цели и смысла оставаться на фронте: его роль низведена была почти к нулю. И, кроме того, оно продолжало испытывать тяжелый моральный гнет со стороны солдатской массы.
Мечта — «быть дома», таила в себе некоторую надежду на долю «свободы», хотя и там, в городах и селах, у власти находились те же комитеты и совдепы. Но использование этой доли свободы офицерами понималось по-разному; для одних — как-нибудь устроить свою личную жизнь, все равно, в каких условиях и что бы ни стало с Родиной; для других — как возможность быть более осведомленным о судьбе Родины, которая, по их мнению, по их глубокому внутреннему чувству, не может зависеть всецело от большевиков; по их разумению, она зависит и от каждого из них.
Разъединившееся раньше в своих отношениях к Временному правительству офицерство теперь раздробилось и во взгляде и отношениях к власти большевиков: одна часть его примирилась с нею, другая — не примирилась; а потеряла дух, другая — его сохранила.
Но и сохранившая дух непримиримости часть офицерства не имела полного единодушия: она разделилась на пассивных и активных. Пассивные скрывали свою непримиримость в себе, ничем, разве только в осторожных словах, ее не проявляя, тогда как другие, активные, искали выхода, искали возможностей спасения Родины, путей к этому. Одни говорили: «Так долго продолжаться не может», и — бездействовали; другие, говоря то же — действовали. Выступали на сцену жизни, как никогда до этого, роль воли, воли каждого в отдельности и воли многих, до воли всего народа включительно, в судьбе Родины.
И — в жизненном, огромного значения вопросе о роли воли, не нашлось единства ее выявления: одни были ущемленной воли, другие — непреклонной, доброй. Все события, деяния протекают во времени и вот, когда для людей ущемленной воли — «время терпит», для людей доброй воли — «потеря времени смерти безвозвратной подобно». И это различие отразилось на судьбе Родины.
В результате, оставалась какая-то, незначительная часть, как среди офицерства, так и среди всего русского народа, которая судьбу Родины не только связывала со своей, но и ставила ее выше своей. Эта часть, сохранив в себе заговор в непримиримости к красной власти, отдала «приказ себе» немедленно, твердо и решительно встать на борьбу для спасения России.
Те офицеры и русские люди, которые любили Родину горячей и жертвенной любовью, были непримиримы с захватом ее красной властью, ввергнувшей ее в бездну падения, люди — доброй воли, пошедшие на борьбу и стали РУССКИМИ ДОБРОВОЛЬЦАМИ.
