Офицерский съезд Третьей армии
В конце сентября в м. Будслав, на линии железной дороги Молодечно — Полоцк, при штабе 3-й армии был созван съезд представителей офицеров от частей для выяснения положения в армии и выработки мер для ее сохранения. На этот раз Офицерский съезд собирался по инициативе Временного правительства, в лице комиссара армии полковника Постникова.
Съезд длился три дня.
Первый день — открытие съезда комиссаром и доклады с мест о положении. Начался он громким инцидентом: первые же слова комиссара, повторенные несколько раз: «Я комиссар 3-й армии, полковник Постников» — сразу же прерывались криками: «Полковник? Где погоны?» И только заявление Командующего армией, что полковник Постников носит «присвоенную ему по должности форму одежды (форма а-ля Керенский) заставило прекратить выпады.
Доклады с мест рисовали картину полного разложения пехотных частей и небезнадежное положение в других, «если в пехоте будет порядок». Роль офицера в пехоте свелась, от причин не от него зависящих, быть «мишенью для стрельбы» и «чучелом для штыковых ударов». О продолжении войны думать не приходится. Сохранить хотя бы фронт, то есть продолжать сидеть в окопах, по мнению одних еще возможно, при условии изменения некоторых порядков в армии и при главном условии, если противник не будет наступать; по мнению других — только при условии полного проведении мер, предъявленных генералом Корниловым.
Как взрыв бомбы поразила всех прочитанная делегатом от 24-го пехотного Симбирского полка резолюция гг. офицеров полка. В резолюции подводились итоги борьбы офицеров и лучших солдат за сохранение боеспособности полка. Достижения следующие: был изъят из полка один из опасных демагогов (под видом командировки), а затем и главный демагог, ненавистник офицеров, председатель полкового комитета, солдат Иваночкин. (Он был захвачен ночью в доме деревни где он жил и… исчез.) Разгон силою собрания полков, комитета, который, несмотря на протесты офицеров, разбирал вопросы, не относящиеся его компетенции; по настоянию офицеров полка был устранен временно командующий полком, подполковник Гр., заискивающий перед толпой, ей послушный и… ею любимый. Все эти случаи не вызвали никаких эксцессов и полк, по словам начальника дивизии, оставался наиболее сохранившимся.
Но одновременно «силы порядка» в полку несли потери. Пришлось перевести из полка двух командиров рот; пришлось оставить полк командиру полка, на которого готовилось покушение; было два покушения на начальника команды (стрельба в него) и на командующего батальоном (в убежище которого была брошена ручная граната, контузившая его и двух находящихся с ним офицеров). И, наконец, апогей всего: самосуд над командующим батальоном, кончившийся, к счастью, без смерти, благодаря решительным действиям офицеров, но вышедшим из схватки с сорванными погонами и с полученными ударами.
Резолюция заключалась следующим: теперь офицерам в полку больше нечего делать и, если, без промедления, не будут восстановлены власть и дисциплина, то они, офицеры 24-го пехотного полка, будут считать себя свободными от несения службы.
Впечатление на всех эта резолюция произвела потрясающее. Помещение огласилось криками: «Правильно! Иного выхода нет! Браво!» и… «Позор! Предательство! Пусть уходят!»
Второй день съезда был посвящен прениям по докладам и выводам. Некоторые делегаты были многословны и красноречивы и столь же несправедливы к пехотным офицерам. Вскрывались язвы, благодаря которым, якобы, и создалось такое тяжелое положение: отчужденность пехотного офицера от своего солдата, отсутствие близкого интереса к его духовным и физическим запросам, неуважение к его личности… и основа всего этого — недостаточная культурность пехотного офицера.
— У нас, в артиллерии, нет и не может быть такого положения, хотя мы и признаем, что зараза может проникнуть и в наши ряды, — говорили иные делегаты.
Возмущению и негодованию такими заявлениями не было границ. Согласны с ними были немногие, и в их числе комиссар.
Третий день съезда — выработка резолюции. Резолюция ничего нового не дала, и вся она была составлена в духе требований генерала Корнилова. Принята была единогласно. Но разъезжались со съезда офицеры без всяких надежд и оказались правы: Временное правительство ответило молчанием и… продолжением своего дела. Развал в армии продолжался. Окончательно развалилось и то, что должно было быть Корпусом или Союзом офицеров. Одни офицеры «поплыли покорно по течению», другие — вдруг объявили себя сторонниками Временного правительства; третьи — отрешившись от всяких дел, ждали, когда им удастся уехать домой, отдохнуть и заняться своим частным делом; четвертые — видели дальше: и дома им не удастся обрести покой, пока не будет сброшена революционная власть. Офицеры разбились по группам, чуждым и даже враждебным друг другу.
В м. Будслове в распоряжении комиссара армии находилось сначала 20, затем 40 и более офицеров и, кроме того, такое же количество в г. Полоцке; офицеров, отозванных из полков из-за происшедших между ними и подчиненными столкновений. Они находились там для производства по их «делам» дознаний.
Тяжело было их моральное состояние. В большинстве — командиры рот, батальонов, прошедшие многие бои, отмеченные высокими боевыми наградами; офицеры не чувствующие за собой никакой вины, кроме одной: в условиях революционного времени осмелились требовать соблюдения дисциплины и стоять за продолжение войны до победы. Угнетало их отношение комиссара армии, который был убежден, что революционные солдаты не могли оскорбить их только за требования дисциплины; по его понятиям тут были и другие причины, зависящие от офицеров.
Эти подследственные офицеры получили право присутствовать на Офицерском съезде. С его собраний они возвращались в свой барак в еще более угнетенном состоянии: их обвиняли даже в их собственной офицерской семье в недостатке выдержки, спокойствия, такта и даже просто культурности; их обвинили свои же чуть ли не в провокаторстве за то, что своими требованиями они настраивали массу против всех офицеров.
Суждения изгоев были тверды и решительны:
— Армию и Россию погубила революция. И офицерская слабость, мягкотелость, сваливание с себя ответственности, забвение своего долга.
— Корпус офицеров? Союз офицеров? — громкие слова! Единство, сплоченность? Где они?.. Оставили Императора, не поддержали Корнилова…
— Все цепляются за звание «офицер», но сколько из нас действительно стояло и стоит на «страже российской государственности»?
— Мы знали и понимали, как нужно бороться с врагом внешним, но превратились в ничто перед врагом внутренним, перестав быть едиными; даже более — становясь враждебными друг другу.
— Что мы могли предпринять? Да, армию разложили демократическими экспериментами; да, офицерам «плюнули в душу»; да, прав генерал Деникин, сказав: «Берегите офицера…» Но мы-то, 300 000, решились ли на твердые требования и на твердые дела?
— Да! Не было приказов начальников, не было руководства… Но… Неужели все тот же корпус офицеров живет и действует только распоряжениями сверху, а не выявлением и проявлением духа и дел снизу?
— Не забывайте — как мы, рядовые офицеры, нуждаемся в воле свыше, так и те, кто наверху, нуждается в помощи от нас, в наших делах, нашей инициативе, нашем дерзании. Не обращался ли генерал Алексеев к нам: «Подумать, как вдохнуть порыв!»
— Нас солдаты называют «несознательными»! Приходится признать это правильным; мы не сознали своего долга и своей ответственности.
— Так чего же нам желать? Установление порядка, дисциплины? Да. Но для этого нужно бороться за лучшее, а не уповать, что оно придет само собой через что-то худшее. Нет возможности бороться? Нужно найти эти возможности… нужно их создать!
— Главное — решиться на борьбу.
Ведь говорили же мы, что «так долго продолжаться не может». Значит, должны допустить возможность перемены. Так пусть же эта перемена будет проявлением нашей воли и нашей силы…
Так в бесконечных разговорах рождался заговор в сердцах части офицеров против существующего положения.
На путях к борьбе
«Чтобы оказаться правым в будущем, необходимо иметь мужество, в известные сроки, идти против течения».
Ренан
«Попутчики» революционной власти среди офицеров сами фактически исключили себя из состава стражей российской государственности". «Непротивленцы» помимо собственного желания остались в русле политики этой власти. Остальная, меньшая часть, офицеров, затаившая «заговор» против власти, чувствуя себя бессильной в стихии революции, тем не менее, не теряла надежды на перемену положения, считая, однако, что перемена может быть только выявлением их воли и их силы, что для этого необходимо искать путей к борьбе. Эта часть офицерства искала вождей, которые бы возглавили, объединили и повели их.
Два имени произносились офицерами: генерал Алексеев и генерал Корнилов. Иных не находили. Но… все знали, что генерал Алексеев устранен из армии и находится в Петрограде под наблюдением Временного правительства и Совета депутатов, а генерал Корнилов предан суду и сидит в Быховской тюрьме. Однако, «заговор в сердце» не терял свою силу: возможен ничтожный шанс, возможно чудо, и к этому должно быть готовым.
И, действительно, подготовка к борьбе шла: ее вели оба вождя; подготовка осторожная и в возможной тайне. Без упоминания имен вождей, но используя остатки свободы, моральная подготовка велась возникшими политическими и сохранившимися здоровыми общественными организациями и велась при помощи еще окончательно не убитых патриотически-настроенных газет.
В Петрограде генерал Алексеев идейную и моральную подготовку вел через политическую организацию «Русской государственной карты», возглавляемую В. Пуришкевичем. Эта организация становилась центром связи всех объединяющихся сил. Подготовку военную секретно генерал Алексеев вел с помощью верных и надежных офицеров, стремясь объединить и связать сохранившие порядок и дисциплину воинские части, главным образом военные училища и школы прапорщиков.
В Петрограде находилась масса офицеров, как служивших в запасных частях, военных школах, так и случайно оказавшихся в нем. Генерал Алексеев стал проводить объединение их в Офицерскую организацию, с тем, чтобы в нужный момент сформировать из них воинские части. Дабы держать в Петрограде офицеров, случайно там оказавшихся, то есть не живущих в нем постоянно, нуждающихся в помещении и питании, по поручению генерала Алексеева полковник Веденяпин вошел в состав общества борьбы с туберкулезом — «Капля молока», превратив общество одновременно и в питательный пункт, и в нелегальное «управление этапного коменданта». Затем, генерал Алексеев при посредстве торгово-промышленных кругов вел подготовку к пуску в ход бездействующих заводов, чтобы разместить в них офицеров под видом рабочих.
Так зародилась «Алексеевская организация» в Петрограде, затем в Москве. Она держалась в секрете. Цель ее такова: при неизбежном потом восстании большевиков, когда Временное правительство безусловно окажется неспособным его подавить, выступить силами организации, добиться успеха и предъявить Временному правительству категорические требования к изменению своей политики.
Но генерал Алексеев учитывал и возможность победы большевиков, тем более потому, что его организация едва начала свое дело и была еще очень слаба. На этот случай он договорился с атаманом Дона, генералом Калединым, о переброске своей организации на Дон, чтобы оттуда продолжать борьбу.
В Быховской тюрьме вместе с генералом Корниловым там находилось около 20 человек генералов, офицеров, и в их числе, переведенные из Бердичева, арестованные там, генерал Деникин, генерал Марков и др. Каково могло быть настроение в тюрьме, можно судить по тому, что испытывали в пути переводимые из Бердичева: злобно ревела озверевшая толпа солдат, в них летели камни… и только хладнокровие роты юнкеров 3-й Житомирской школы прапорщиков и ее командира штабс-капитана Бетлинга, спасло их. Но весьма сносные условия жизни узников не создавали отрадных иллюзий: впереди всех ожидал революционный суд: это в лучшем случае, а то и жестокая расправа.
Тем не менее, генерал Марков в тюрьме записал:
«Я был бы окончательно сражен, если бы, почему-либо товарищ Керенский со своими присными не признал меня достойным Быховского заключения».
Тревожиться о своей судьбе были основания:
«Зачем нас судят, когда участь наша предрешена! Пусть бы уж сразу расстреляли… Люди жестоки, и в борьбе политических страстей забывают человека. Я не вор, не убийца, не изменник. Мы инакомыслим, но каждый ведь любит свою родину, как умеет, как может: теперь насмарку идет 39-летняя упорная работа. И в лучшем случае придется все начинать с начала… Военное дело, которому целиком отдал себя, приняло формы, при которых остается лишь одно: взять винтовку и стать в ряды тех, кто готов еще умереть за Родину».
Тревога генерала Маркова не помешала ему решиться на «заговор» и какой-то момент «взять винтовку».
«Легко быть смелым и честным, помня, что смерть лучше позорного существования в оплеванной и униженной России», — писал он.
Не отбрасывая от себя возможности насильственной смерти, генерал Марков все же верил в возрождение Родины:
«Как бы мне страстно хотелось передать всем свою постоянную веру в лучшее будущее! Даже теперь, когда уже для себя я жду одно плохое».
«Нет, жизнь хороша, и хороша во всех проявлениях», — твердо заявлял он. Одно из «проявлений» жизни Быховских узников было решение — борьбу продолжать!
Непосредственную охрану заключенных нес Текинский конный полк, беспредельно преданный своему «Бояру» — генералу Корнилову. Начальник штаба Верховного Главнокомандующего, генерал Духонин, ответственный за узников, не выполнял обязанности полной изоляции их от окружающего мира: им разрешалось писать письма и с верными людьми отправлять их, и даже к ним допускались посетители без того, чтобы кто-либо присутствовал при разговорах. Такой свободой генерал Корнилов и остальные пользовались и рассылали во все здоровые политические, общественные и военные организации свое твердое и единодушное решение — «борьбу продолжать». Из тюрьмы была разослана политическая программа без указания ее авторов и места составления.
«Установление правительственной власти, совершенно независимой от всяких безответственных организаций — впредь до Учредительного собрания».
«Война в полном единении с союзниками, до заключения скорейшего мира, обеспечивающего достоинство и жизненные интересы России».
«Создание боеспособной армии и организованного тыла без политики, без вмешательства комитетов и комиссаров и с твердой дисциплиной».
«Разрешение основных государственных, национальных и социальных вопросов откладывается до Учредительного собрания».
Генерал Корнилов знал, что взоры русских людей обращены к нему как Вождю, и он брал бремя власти на себя. Он писал верным людям, а через них и всем:
«Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей Родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, идите в храмы, молите Господа Бога об явлении величайшего чуда — спасения родной страны».
Генерал Корнилов, так же как и генерал Алексеев, условился с атаманом Дона для крайнего случая о сборе сил для борьбы на Дону, о чем и требовал широко распространить в армии.
Так генерал Алексеев и генерал Корнилов в разных условиях, при разных возможностях, один в тылу, другой на фронте, делали одно дело: подготовляли и собирали русских людей, и в первую голову верных офицеров и юнкеров для неизбежной вооруженной борьбы за Родину.
Но события в России развивались очень быстро.
