Дополнение
В дополнение к настоящей книге помещается также ингушская петиция в 1-ю Государственную Думу и две газетные статьи, интересные как выражение мнений местных знающих людей по вопросам, подлежащим обсуждению Государственной Думы в настоящем запросе.
Петиция ингушей в 1-ю Государственную Думу
(Из речи депутата Гайдарова в заседании Гос. Думы 28-го января 1909 года по Кавказскому запросу)
«Петербург.
Председателю Г. Д.
Мы, ингуши, с незапамятных времен живем в нынешней Терской области в количестве 50 000 человек, занимаясь испокон веков земледелием. Весь маленький народ составлял как бы одну трудовую общину, не зная, что такое классовые деления, привилегированные сословия, управляясь общинными началами. Но после покорения Кавказа, в 60-х годах, не взирая на всю горячую любовь к России, высказанную нами не раз в трудные исторические моменты, местные власти, охваченные пагубной идеей русификации края, начали отбирать у нас земли и заселять их казаками. В настоящее время 2/3 наших земель, насильственно отобранных, перешли в руки казаков, и мы, ингуши, доведены до того состояния, что для того, чтобы жить, мы должны арендовать землю у тех же казаков. В среднем, ингушское племя платит ежегодно казакам слишком 30 000 рублей арендной платы. Это ничто иное, как налог в пользу казаков. Налог тем более возмутительный, что мы, ингуши, платим его за пользование землей, принадлежавшей нам тысячелетия. Но, к нашему несчастью, казаки не довольствуются этим. Они, по-видимому, окончательно решили истребить наше племя и выжить его. Казаки пользуются всяким случаем, чтобы придраться к нам, взыскивать штрафы, убивать. За один последний год нам пришлось уплатить в пользу казаков 50 000 рублей, а между тем местные власти состоят исключительно из казаков и областной начальник, будучи и то же время атаманом Терского казачьего войска, не только ничего не предпринимает, против них, но поощряет их в этом направлении. Особенно энергично подстрекать их стали за последний год, когда освободительное движение, идя с России, захватило светлыми волнами и наши горы. Вследствие подобных отношений к нам властей, изуверствам и дикости казаков не стало пределов. За истекший год мы должны были вынести со стороны казаков 5 вооруженных нападений, приводивших к кровавым столкновениям*. Но самым возмутительным из них было последнее столкновение, возмутительное не столько по проявленной в нем казаками смелости и необузданности, но и по отношению к этому событию местных властей. Столкновение имело место при ингушском ауле Яндырке 20 мая. Один яндырец, имея в руках один только зонтик, поехал нанимать рабочих. Дорогой в огородах казачьей станицы Троицкой на него напали казаки и убили**. Лошадь убитого прибежала окровавленная домой, и родственники убитого пошли убирать тело покойника. Между собравшимися на месте убийства казаками и родственниками убитого произошла перестрелка, но без результатов. Казаки Троицкой, Карабулакской, Слепцовской, Михайловской, Нестеровской, Самашкинской, Ассиновской и Фельдмаршальской станиц, пользуясь случаем, немедленно собрались и совершили нападение на аул Яндыр, отстоявший на расстоянии шести верст. Завязалась перестрелка, продолжавшаяся два дня. Находясь в отчаянном положении, ингуши обратились за помощью к властям. Не взирая на донесения начальника 2-го участка Назрановского округа, власти подоспели лишь на второй день. Из Владикавказа выступили батальон пехоты Апшеронского полка и пулеметная команда, под начальством подполковника Попова. В то же время прибыли и три сотни казаков, под начальством атамана Сунженского отдела генерала Суровецкого. Когда отряд прибыл на место, то, по распоряжению, часть пехоты с пулеметами взобрались на гору, доминирующую над Яндыркой, а другая часть смешалась с казаками и обстреливала Яндырку. Попов, вместо того, чтобы защищать осажденный и обстреливаемый аул, находясь под влиянием Суровецкого, девиз коего «согнуть в бараний рог горцев», — приказал громить пулеметами. Никакие мольбы и увещания начальника округа подполковника Котляревского не громить беззащитней аул не помогли, и аул, как вражий лагерь, был подвергнут ужасному огню из ружей и пулеметов. В результате оказалось 7 убитых, и 13 тяжело раненных пулеметами.
Дети, женщины и старики в ужасе разбежались в соседние леса. Такое отношение властей окончательно убедило нас, ингушей, что нас хотят истребить в конец. Справедливости и защиты нам искать негде. Куда бы мы ни обратились, нам говорят: «С казаками мы ничего не можем делать» (Голоса справа и в центре: «Довольно!»). «Казаки, будучи вооруженным военным сословием, злоупотребляя своим оружием, истребляют обезоруженных ингушей при одиночной встрече и даже при проезде партии отставных казаков или казачьих команд через наши села. Года четыре тому назад у проезжавшего через Базоркинское селение казака выхватил из воза мальчик несколько огурцов; казак тут же застрелил его и за это не подвергся никакой ответственности; в 1902 г. в Базоркинском селе ехавшая из г. Владикавказа партия в 11 чел. казаков застрелила молодого ингуша, сына Дзубека Ахвиева, порывавшегося, будто, у убийцы казака посреди бела дня и многолюдного селения отнять берданку. Происшествие не получило должного направления и выяснения судом» и т. д., и т. п. Я мог бы прочесть не о 15 убийствах, отмеченных в запросе, а о 1015"…
Мнение е чеченца о кражах и грабежах
(Из газеты Терск. Вед."***)
Редко проходит какой-либо день, чтобы на страницах местных газет не было помещено, что там-то у такого-то ограблены лошади, быки и т. д. Нужно сказать, что в газеты попадают более крупные происшествия и далеко не все. Что же касается краж среди самих чеченцев и ингушей, то они вовсе в газетах не появляются. Я не стану касаться вопроса о грабежах, разбоях и кражах среди ингушей, так как сведений об этом у меня нет, скажу про Грозненский округ. По добытым мною частным сведениям, в Шатоевском горском суде, до введения нового закона об усилении уголовной ответственности за похищение лошадей и крупного скота, возникало в год до 400 дел. Почти столько же возникало и в Грозненском горском суде. Все эти дела в большинстве случаев оканчивались в пользу потерпевших, так как потерпевший имел право вызывать в суд так называемых «махацных свидетелей», которые допрашивались из-под присяги (махацный свидетель принимает присягу в том, что ему не известно, кем совершена кража), и в большинстве случаев и от таковой отказывались, так как среди чеченцев почти ни одна кража не проходила, чтоб не знали, кто совершил таковую. Кроме того, горский суд имел право, по просьбе потерпевшего, давать родственникам обвиняемых так называемую «очистительную присягу», при чем, если таковая, хотя одним присяжником, не была принята, горский суд выносил обвинительный приговор. С введением нового закона, все эти преимущества, имевшиеся в руках потерпевшего, отошли в руки ското-конокрадов, так как дела эти, будучи изъяты из ведения горских судов, стали подсудны окружным судам. При производстве следствия, свидетелям никакой присяги не дается, а только они предупреждаются о том, что все сказанное на следствии, они должны подтвердить на суде из-под присяги. Свидетели эти хорошо знают, что, если они на следствии отговорятся полным незнанием по делу, они и не будут вызываемы в суд, а потому и придерживаются этих показаний. В виду таких показаний свидетелей, не менее как 90% всех дел о кражах среди чеченцев идет на прекращение или за необнаружением виновных или за недостатком улик. Поэтому нет ничего удивительного, если скажем, что новый закон об усилении уголовной ответственности за похищение лошадей и крупного скота не принес чеченцам и ингушам, кроме вреда, никакой пользы, да и впоследствии принести не может. Поэтому нам, чеченцам и ингушам, теперь же нужно возбудить вопрос и ходатайствовать об изъятии наших дел из ведения окружных судов и передать таковые обратно в горские суды, с расширением прав последних по этим кражам наравне с правами окружных судов. Усиление уголовной ответственности за похищение лошадей и крупного рогатого скота дело доброе, но его, повторяю, нужно изъять из ведения общих судов. Нет никакого сомнения, что, если дела эти будут переданы обратно в горские суды, с правом выносить обвинительные приговоры с лишением прав состояния и отдачею в арестантские отделения, не в далеком будущем мы увидим, что кражи настолько уменьшатся среди нас, что будут редким явлением. Из многих приговоров горских судов видно, что обвиняемым за кражу скота и лошадей вынесены приговоры с наказанием от двух до трех месяцев тюремного заключения, а наибольшие наказания до одного года. При таком ничтожном наказании не могло и не может уменьшиться ското-конокрадство, и это понятно; народ невежественный, и для воровского элемента шестимесячное тюремное заключение ничего не значит. Нужно преступника наказать так, чтоб у других отбить всякую охоту к ското-конокрадству. Какой-нибудь Юсуп, зная, что за кражу лошади он отсидит всего два-три месяца, не устрашится этого наказания, так как для него ничего не стоить провести это время в тюрьме. Среди чеченцев и ингушей существует традиция, в силу которой все доносчики, хотя бы данные ими сведения о ското-конокрадах или других преступлениях были самые основательные, порицаются самым жестоким образом, а потому, пока традиции эти не изменятся во взглядах чеченского и ингушского народов, до тех пор среди нас, чеченцев и ингушей, не могут открываться преступления, совершаемые на виду у целого общества.
Сам я не помню того времени, когда среди нас существовала порка розгами, но приходилось о ней многое слышать. Почему чеченцы и ингуши боялись этой порки, — потому ли, что это очень больно или по другой причине? Это известно каждому. Боли от порки розгами они не боялись и выносили мужественно, но, по существующим традициям, это считалось выдающимся позором. От многих я слышал теперь, что они скорее согласились бы идти на виселицу или подставить грудь под дуло ружья, нежели лечь и дать себя пороть среди общества, хотя и слабыми ударами розог. Для человека культурного розги не нужно, но для чеченцев и ингушей необходимо иметь их, и я уверен, что сечение розгами за кражи чеченцев и ингушей, кроме общей пользы для жителей, ничего не принесет. Я чеченец по рождению, духу и правам, и вижу, что творится вокруг и около, но по тем же традициям лишен возможности говорить среди общества о делах лиц, занимающихся ското-конокрадством. Не существуй среди нас этих отсталых понятий о доносах, разве могли бы Зелимхан, Аюб и другие абреки скрываться между нами. Как известно, за убийство или поимку Зелимхана назначено вознаграждение в 8000 руб., но, несмотря на это, он до сего времени благополучно вращается среди чеченцев и ингушей. Из этого можно заключить, насколько крепки и закоренелы традиционные понятия среди чеченцев и ингушей о доносах. Я уверен, что, когда в какое-либо селение приезжает Зелимхан или Аюб, об этом знает добрая половина населения, но все молчат и не выдают. Чеченскому и ингушскому народу давно пора переменить, эти закоренелые традиции. Может быть, до покорения Кавказа они и хороши были, но теперь мы видим, что от традиций этих мы страдаем. Народ должен идти вперед, но не назад. Придерживаясь взглядов наших дедов, мы ведь идем назад, тогда как все другие народы стараются и идут вперед***.
Нельзя пройти молчанием и то, что муллы наши, могущие при желании влиять на молодое поколение, также придерживаются этих традиций. Насколько же крепки эти традиции можно судить из того, что целое общество, зная преступника, не выдает его, даже в том случае, если обвиняется совершенно не причастное к делу лицо, и последний переносит кару также не выдавая виновного, хотя у него и имеются достаточный улики.
Заканчивая настоящую заметку, не могу не пожелать, чтобы администрацией Терской области был поднять вопрос о пересмотре нового закона об усилении уголовной ответственности за похищение лошадей и крупного скота среди чеченцев и ингушей Терской области и о передаче дел этих вновь в ведение горских судов, с расширением правь последних по этим делам до компетенции окружных судов.
Что нужно дать чеченцам и ингушам?
(Из газеты «Терск. Вед «*****)
В последнем заседании «Общества любителей казачьей старины» председатель его г.-м. Чернозубов высказал прекрасную мысль, — мысль лучшей части казачества, что оно желает жить в полном мире и согласии со своими давнишними соседями — чеченцами и ингушами и желает идти с ними рука об руку к прогрессу, культуре и цивилизации, и что теперь, после запроса 58 членов Государственной Думы — оно ничуть не хочет обиды и унижения вышеупомянутым народам, а лишь должно принять меры самообороны и разъяснить высокому вниманию Государственной Думы истинное положение вещей…
С этой целью членом общества Г. А. Ткачевым и составлен доклад. Затем, по большинству голосов, собрание высказалось о тех мерах для обуздания разбойничьих элементов, которые необходимы для совершенного прекращения грабежей.
Прослушав многих компетентных лиц, лично будучи знаком с бытом, нравами и мировоззрением чеченцев и ингушей, позволю себе сделать сводку всего желательного в этом направлении…
Для перевоспитания чеченцев и ингушей, для искоренения в них дикости и хищных инстинктов необходимы: для детей — школа; значение ее очевидно, и старая русская пословица: «ученье свет — неученье тьма» — особенно применима к этим дикарям; для юношества — всеобщая воинская повинность в пределах южных округов: Киевского, Одесского и Кавказского (по климатическим условиям); эта мера займет досуг молодежи, даст им возможность ознакомиться с мирными нравами и бытом других народностей, расширить их кругозор и окажет вообще несомненную пользу… (Замечено, что молодежь, побывавшая стражниками в России, вносит в свои горы, в свой быт, по возвращении домой, мирные условия и штрихи более просвещенного и спокойного существования.); для всего народа (ввиду того, что чеченцы, ауховцы, ичкеринцы, назрановцы, карабулаки, кистины и мелхинцы, в сущности, составляют одно племя, один народ — нахче, в дальнейшем изложении, я просто буду говорить — народ, не перечисляя его подразделений) — административное объединение в один чеченский округ, с причислением к нему из Тионетского уезда — мелхинцев (эти последние, живя в непроходимых трущобах Кори-Лома, под линией вечных снегов, по топографическим условиям местности, совершенно не видят русской власти, дичают и забывают о том, что и они — подданные Русского Царя) и всех ингуше-чеченских народцев с властью сильной, справедливой и знающей край и быт, во главе.
Также крайне необходимы: земство, суд присяжных, реформа института переводчиков, проведение дорог, увеличение содержания низшей администрации (старшинам и сельским писарям), введение в пределах нынешнего Грозненского округа сельских правлений и освежение аульных мулл, учреждением во Владикавказе или Грозном духовной семинарии по образцу Казанской или Оренбургской.
О каждом из этих положений скажу несколько слов.
Земство, — кто будет отрицать пользу и необходимость его? Довольно правительству быть нянькой горского народа, пусть он сам позаботится о себе…
Мне часто приходится бывать в суде, и что за ложь — подлая, гнусная, явная — в свидетельских показаниях на каждом шагу!.. Сколько воров, мошенников, абреков гуляют на свободе за отсутствием улик, за непробиваемой стеной лживых показаний. Коронный суд бессилен бороться с этим: всех за лжесвидетельство не привлечешь, а туземцу ложно присягнуть — одно удовольствие, тем паче приятное, что оно кладет в его карман лишних два-три руб.
Необходим суд присяжных. Говорить, что свои будут оправдывать, нет оснований; нет, в суде присяжных будут сидеть люди зажиточные, хозяйственные, спокойные, и они не дадут пощады бичу населения — ворам. И это будет так!..
Увеличение содержания низшей администрации необходимо и обязательно. Теперь есть старшины, особенно у чеченцев, которые дают слово обществу брать не более 30 рублей, идет торговля и, в результате, — взятки, взятки и взятки без конца. Это зло надо наискорее искоренить, — дав хороший обязательный оклад, а виновных в его неполучении и торге с народом — беспощадно удалять. Нужны школы для переводчиков, нужно привлечь туда способные русские силы, надо учредить за ними контроль. При настоящем положении вещей, — начальники округов, участков, судебные следователи, мировые судьи, да и сам коронный суд — всецело в их руках. На это вопиющее зло обратил внимание сенатор Рейнке, и там, в министерстве юстиции, уже кое-что и предпринимается.
Дороги — их знаем мы, кому приходилось ездить и ходить по дебрям Ингушии и Чечни.
Что представляют они теперь!
Что сталось с Галгаевской военной тропой, что сталось с военной дорогой Шалажи-Ядхорой, в каких трущобах сидят, по каким путям ездят начальники участков, следователи и другие представители власти в дремучих лесах Ичкерии и Черной Чечни; а Веденский округ? А район ставки в Итум-Кале — высокогорный, трудный район?
Вот еще зло, зло сильное!..
Дороги, дороги скорей!!.
В Грозненском округе нет сельских правлений, там некому передать, разъяснить распоряжения властей, там люди сидят в непроходимых трущобах и с любопытством рассматривают проезжее начальство; там за сотню верст ведут по делу в приставскую ставку, там они во власти темных, старых, невежественных мулл, которые также знают Коран, как я язык жителей Сандвичевых островов.
Надо переменить мулл, надо дать народу не тупое, суеверное существо, а истинного духовного отца.
Во время грабежа во Владикавказе был в шайке абреков мулла; в районе станицы Щедринской, в лесу, в перестрелке, убит мулла — руководитель народа…
В отступающей от Кизляра шайке Зелимхана был, читал молитву, мулла.
Нужна семинария, и как можно скорей, нужен муллам образовательный ценз, нужна им светлая, избавленная от фанатизма и суеверия — голова.
Примечания
* О столкновениях ингушей с казаками производится исследование есаула Прыткова, которое выйдет особою книгою и будет роздано членам Гос. Думы cоставленное на основании данных, добытых расследованием, оно рисует совершенно иную картину столкновения, чем нижеизлагаемая.
** Неизвестно, кем убит был этот ингуш.
*** N 15-й 1911 года.
**** В другой газ., «Терек», в ст, озагл «Чечня и Зелимхан» сообщается следующее: «Лет 10−15 тому назад, в глазах чеченца, человек, попавший в тюрьму, был мучеником. Он не только пользовался особым вниманием своих родных и знакомых, но о нем заботились и его односельчане и родные, отказывая себе во многом, несли в тюрьму яства и лакомства.
Каждый односельчанин считал себя обязанным посетить арестанта и никогда, не забывать для него какой-нибудь „Савгат“ (подарок). Ко дню освобождения готовились, как к большому празднику: все родные, приятели и знакомые, не исключая женщин и девиц, если наказание отбывалось в местных тюрьмах, с раннего утра толпились у ограды, ожидая его выхода.
С песнями и джигитовкой привозили его в родной аул, где бывший арестант на перебой приглашался в гости, для него устраивал „тои“ (вечеринки-сборища) и жителями других аулов.
Гордо смотрел он в глаза окружающих, как герой, а когда „тои“ становились реже и он сам понемногу отходил на задний план, — напоминал о своем существовании, пускаясь на какой-нибудь воровской подвиг…»
***** Тот же N.
