Болгарская эпопея

Главы из воспоминаний о Великой и Гражданской войнах

Коммунистическое восстание в Болгарии застало меня в Белградчике, где, в то время, стоял Марковский полк. От генерала М.Н. Пешня — тогдашнего командира полка — я получил приказание явиться в распоряжение начальника 5-го пограничного участка, болгарского капитана Монева. В моем подчинении находились два тяжелых пулемета «Максима» и два легких «Льюиса», при двадцати человеках команды — всё Марковцы.
После моего представления капитану Моневу и полученных от него инструкций, привел я свою команду в болгарское офицерское собрание, где нам было выдано болгарское обмундирование и походный рацион. Винтовки у нас были свои. Ими не были вооружены одни только N 1 и 2 при тяжелых пулеметах и N 1 при легких.
В тот же день выступили мы из Белградчика. Весь отряд капитана Монева состоял — не считая нас — из 70/80-ти человек. Отряд этот, по правде говоря, возбудил во мне, кроме сомнения, и некоторое опасение. Причиной моего опасения явилась речь капитана Монева перед строем готовым к выступлению:
«С нами», — сказал он, «идут русские пулеметчики». (Зачем же нас переодели?- подумалось мне). «Все они много раз переранены, но это ничего не значит!» (Сперва я ошибочно перевел, что мы ничего не стоим). «Но как они стреляют!», продолжал Монев. (Явная фантазия, ибо до сих пор мы скрывали наличие у нас пулеметов и никогда стрельбы не производили). «И всякий из вас, кто подумает перебежать, сразу будет убит несколькими пулями!». Ободренный этим предупреждением, отряд двинулся в путь.
Нашей ближайшей задачей являлось взятие села Чипоровцы, по сведениям капитана Монева, занятого коммунистами. С самого начала движения нашей походной колонны, построение её показалось мне весьма странным: мои пулеметы оказались в середине колонны, так что впереди и позади шествовали болгарские войны, не внушавшие мне доверия. На первом же привале, я указал Моневу на опасность такого построения. Монев не сразу согласился со мной, указывая, что дальнейший путь будет проходить по шоссе, проложенному вдоль подножья скалистой горы, заросшей кустами и лесом, откуда всегда можно ожидать нападения, потому что освещение местности с этой стороны невозможно и он боится, что пулеметы могут быть отрезаны от остального отряда. Всё же, мне удалось настоять на своем, и перевести мою команду в хвост колонны.
Описанный капитаном Моневым, наш дальнейший путь действительно оказался крайне опасным: слева — громада горы, под которой мы проходили; справа — совершенно открытая плоская местность; впереди — вьющаяся под скалами дорога. Мои четыре подводы пришлось развести на расстояние пятидесяти шагов друг от друга и усадить моих двух «Льюистов» на последние из них. Подводы с тяжелыми пулеметами забросали сверху ветками и прикрыли каким-то скарбом, придав им вид «обозников».
Целых два перехода прошли в таком построении и при большом нервном напряжении. Наконец дорога вильнула в сторону и побежала по открытой местности. Прискакавший всадник, от шедшего впереди дозора из трех коней, привез донесение, что впереди замечены конные части противника. На вопрос капитана Монева о силе коммунистической кавалерии, прозвучал точный ответ: «само два!» В дальнейшем выяснилось, что от боя «неприятельская конница» уклонилась и ускакала на село Чипоровцы.
«Чипоровцы мы, вероятно, займем без боя», сказал мне Монев. «Это село зажиточное и, за исключением нескольких человек, вполне лояльное. Ни кмет (сельский староста), ни жители, не согласятся оказать нам сопротивление и рисковать репрессиями.
Так оно и вышло. В Чипоровцы мы вступили, хоть и с предосторожностями, но без выстрела. Встретило нас несколько стариков, державших в руках, покрытых вышитыми полотенцами, блюда с насыпанным на них зерном и стеклянными «урнами» с холодной водой. Вероятно, этот обычай соответствует нашему «хлебу-соли». На отведенных нам квартирах приняли нас с распростертыми объятиями и тотчас принялись «черпить"(угощать) более чем неумеренно, но поглядывали со странным любопытством.
Время приближалось к вечеру. Длинные тени потянулись от домов, кустов и деревьев. Огромное солнце взобралось на самую верхушку горы и начало медленно погружаться в окаймлявший ее лес, когда я отправился к капитану Моневу за получением инструкций и выяснением обстановки.
Начальник отряда расположился в доме кмета. Когда я вошел, то застал его сидящим на полу покрытым циновками, за низеньким круглым столом, в обществе трех офицеров его отряда и трех или четырех стариков. Мне тотчас же отвели место: «Заповедуйте!» (Милости просим!). Тут же за столом (масичка) мне было сказано, что весь следующий день отряд проведет в Чипоровцах, а через день, с раннего утра, выступит на деревню Чупрене, где, по всей вероятности, нам предстоит бой. Мои пулеметы должны быть перегружены на вьюки, которые я получу завтра днем. На мой вопрос: кто несет охрану села, один из стариков успокоительно ответил «момче» (парнишки подростки). Общая схема этой своеобразной охраны заключалась в том, что на всех трех дорогах ведших в Чипоровцы, в полуверсте от него, должны быть поставлены «заставы» из мальчишек, которым были выданы свистки того типа, что обычно продаются на сельских ярмарках. Численность таких застав зависела от количества «любителей» принять участие в «охранении» отряда. Любителей этих оказалось множество — вероятно, все сельские подростки, а свистков менее десятка.
Задержался в моей памяти и спор, возникший между капитаном Моневым и кметом. Монев собирался спалить несколько домов, принадлежавших заведомым коммунистам, бежавшим в Чупрене перед нашим приходом, а кмет протестовал, указывая на опасность общего пожара села, так как никаких средств для тушения под рукой не имелось — ручная помпа «строшилась (сломалась), а кишка продырявилась. Монев, убедившись силой «столь явственных причин», от своего нелепого намерения отказался, но потребовал ареста бежавших, как только они появятся, и задержания их до его возвращения. На этом и помирились. Поразило меня и то, что кмет был прекрасно осведомлен о том, что пулеметная команда состоит из русских. Наш маскарад становился все более необъяснимым.
При выходе от кмета, увидел я целую толпу мальчишек (но были и девчушки), жаждавших идти в заставу. Видимо, им это представлялось заманчивой игрой. Вернувшись в свою команду, я тотчас же убедился, что и для наших хозяев, наша национальность не являлась секретом: двое из офицеров моей команды, как, оказалось, работали в этом селе, и как раз у того болгарина в чьем доме нас теперь расквартировали, и были, конечно, узнаны. Впрочем, это обстоятельство меня уже нисколько не интересовало, но вопрос о нашем охранении сельскими подростками рассматривался мною как нечто абсолютно не допустимое. Не будучи в состоянии согласиться с подобного рода «охранением», после короткого «военного совета», я снова отправился к начальнику отряда и, отвергнув все его заверения, получил согласие на выставление заставы от моей команды, с ироническим добавлением: «если вы от страха спать не можете, то делайте, как хотите!» Эту ночь, проведенную мною в заставе, на дороге ведущей на Чупрене, я отношу к самым комическим воспоминаниям моей жизни.
Едва трое офицеров и я (с одним легким пулеметом) вышли из дома, как нас сразу окружила толпа мальчишек и девчонок, пожелавших идти вместе с нами. Избавиться от них не было никакой возможности. Так мы и двинулись всей многоголовой кучей. В сильно сгустившихся сумерках, отошли с полверсты от села и остановились у густых кустов, где и раскинули наш «табор». Именно «табор», так как в продолжение всего пути, как и теперь на месте, щебет детских голосов не прекращался, сопровождаясь иногда и воплями.
Как только уселись мы на землю, подскочил ко мне весьма предприимчивый мальчонка, лет десяти, уведомивший меня о своем намерении пойти вперед и «доглядеть каково правят коммунистите». На мое категорическое запрещение этот добровольный разведчик не обратил никакого внимания, нырнул в темноту и исчез. Немного времени спустя, предстала передо мною 8-летняя девица, залитая горькими слезами и усиленно хлюпавшая носом. Из её, прерываемого рыданиями, объяснения я понял, что причиной такого безысходного горя является то обстоятельство, что она лишена какого-либо вооружения, а потому чувствует себя обойденной, ввиду невозможности принять участие в общих «боевых действиях». Выходом из создавшегося положения она считала конфискацию свистка у её брата и передачу его ей. Однако исполнение её требования грозило большим и шумным скандалом, а потому я предложил ей занять ответственную и почетную должность сестры Милосердия нашего становища. Сперва она очень заинтересовалась своей новой должностью, но вскоре в ней разочаровалась, главным образом потому, что я не имел возможности снабдить ее каким-либо внешним знаком отличия, свидетельствовавшим о её высоком назначении, и снова потребовала свисток.
По существу, фабрикация свистка не представляет из себя никакой технической трудности, в чем я убедился во время моего пребывания под Ригой, где мы фабриковали их сотнями. Выломанная из винтовочного патрона пуля и высыпанный из него порох оставляют медную гильзу прекрасной внешней оболочкой. Маленькое окошечко, вырезанное на высоте полутора сантиметра внизу гильзы и располовиненное верхнее отверстие (где раньше сидела пуля) какой-либо перегородкой заканчивают производство свистка. А если еще опустить туда горошинку, буковый орешек или кусочек жёлудя, то получается звук, напоминающий соловьиную трель: раскатистый и даже с прищелкиваньем.
Изделием такого свистка я и занялся. Таинственность моих действий и данная мною гарантия, что изо всего этого получится свисток, возбудили общее любопытство «момчей» и «момичей». Рёв, отказавшейся быть сестрой милосердия, девицы прекратился и заменился сосредоточенным сопением собравшейся вокруг меня детворы. Вынутая из патрона пуля чуть было не послужила причиной кулачных боев, а высыпанный из гильзы порох подлил маслица на огонь всеобщих вожделений. Одним словом, мое намерение восстановить тишину закончилось полным провалом: вместо слёзных воплей одной девицы послышались многие голоса претендентов на пулю и порох. Но настоящая гроза разразилась, как только я закончил свисток и передал его обиженной девице. Первым ударом грома был оглушительный свист, исторгнутый ею из этого инструмента! Затем посыпался град просьб на порох, пули и свистки. Так погибла целая обойма боевых патронов! Относительная тишина восстановилась только после моей угрозы отобрать все сфабрикованные свистки и разогнать «заставу».
Во время «производства вооружения», предстал передо мною «добровольный разведчик», сообщивший что некий «бай Божо» стоит с пушкой» (ружье!) у моста через (название реки не помню), а «другие пият винце». Но его сообщение меня мало интересовало, так как я уже прекрасно понял, что задача моей «заставы» заключается не в охране отряда, а в стремлении избежать ложную тревогу, вызванную непомерным усердием охранителей.
Не могу сделать никакого сравнения с чем бы то ни было, нашего утреннего возвращения в Чипоровцы. Ни одна веселая свадьба каких-нибудь «команчей» не могла бы конкурировать с тем восторженным настроением, которое охватило мое «воинство, получившее полную возможность яростно испробовать всю силу своего звонкого «вооружения».
Через полчаса я был вызван к Моневу. За ночь обстановка изменилась, а следовательно отпали и вчерашние инструкции. Новая задача заключалась в движении на то же Чупрене, но не по горным тропинкам, а по дороге. Отменялась и дневка. Пулеметы должны были оставаться на подводах, а вьючные лошади следовать за нами. Через час мы должны были выступить по той дороге, где ночью стоял мой табор. Это распоряжение подействовало на меня чрезвычайно успокоительно, так как, говоря по правде, я, как и остальные пулеметчики, не имел ни малейшего представления о навьючивании пулеметов.
Отряд выступил. Версты через полторы, подошли мы к реке, где ночью (по донесению добровольного разведчика) стоял «бай Божо с пушкой». Река, перед которой нам пришлось остановиться, не могла быть названа рекой: это был полноводный горный поток, стесненный отвесными каменными стенами своего русла и мчащийся с невероятной скоростью. Ни брызг, ни пены! Прозрачными, водяными, сине-зелеными ступенями неслись волны потока, и только небольшие пузыри появлялись на их поверхности. Но мост отсутствовал! Я не заметил даже признаков его.
— Строшили, — сказал Монев, — ште направим.
Вправо, рядом с дорогой, стояла мельница. Возле неё были сложены бревна, которые и послужили нам для постройки моста. Все глубокое русло потока в ширину не превышало трех саженей. Из штанги брёвен, один из болгарских унтеров извлёк самое длинное бревно. Его поставили «на попа» и опустили на противоположный берег. За первым последовали второе и третье. Перекинутые три бревна сколотили досками, оторванными от здания мельницы. Не более чем через час соорудили мост, способный выдержать даже 93тонный современный танк, по которому отряд перешел на другую сторону.
Однако, ширина нашего «моста» дозволяла переезд через него наших пулеметных подвод только при условии движения по абсолютно прямой линии. Мою просьбу о подложении с двух сторон хотя бы по одному бревну, капитан Монев категорически отклонил, сказав мне: «Глядайте»! Наши возницы, отпустив вожжи, смело проехали «мост», доверившись лошадям, не свильнувшим в сторону ни на шаг. Честно говоря, я был поражен: четверть вершка в сторону — и конец!
Перед нами снова грунтовая дорога. К полудню дошли мы до какого-то шоссе и двинулись по нему. Не более чем через час вошли в какое-то селение. Из одного дома вышел старый болгарин. Монев спросил его «где коммунисты»?
— Они здесь, за рекой, — ответил старик, — но берегитесь, у них есть пулеметы.
— А ты видел их пулеметы? — спросил Монев.
— Нет, я не видел, но они говорили, что есть.
— Врут, — сказал Монев, — пулемет не спрячешь в карман!
Мы двинулись вперед. Минут через пять, шоссе круто вильнуло влево, и голова колонны оказалась перед мостом. Едва она взошла на мост, её встретил пулеметный огонь. Прицел «красного» пулемета был замечательно правилен, но позиция самого пулемета была выбрана неискусно, так как каменные борта моста исключали возможность продольного огня, а пулемет находился как раз там, откуда такой огонь был невозможен.
В мгновение ока, весь отряд оказался в реке. В широком русле немноговодной речки, за каждым валуном, сидело по болгарину, низко склонившему голову но, неизвестно почему, поднявшему зад. Стоя рядом с Моневым, я не мог удержаться от смеха, когда он подал команду: «Дупами на десно равнись!» (Жопами направо — равняйся!)
— Вы можете определить, где стоит их пулемет? — спросил меня Монев.
— Определить линию, на которой стоит пулемет — просто! Но выяснить на этой линии точку его нахождения — гораздо сложнее. Нужно, что бы он снова «заговорил».
Монев передал мне свой великолепный 18-кратный «Цейс-Икон». Будто на ладони предстала передо мной вся впереди лежащая местность. Но где замолкший, за отсутствием целей, пулемет? Я не нашел его.
Мои пулеметчики, тем временем, сгрузили наши два тяжелых пулемета и подкатили их к мосту. Первым номером, на первом «Максимке», был у меня унтер-офицер Ориенбаумской стрелковой школы (его фамилию, к стыду моему, я забыл). Как только он подошел ко мне, я передал ему бинокль. Он довольно долго рассматривал в него разлегшуюся перед ним панораму.
-Так не найдешь, — сказал он мне, — надо, чтоб он начал стрелять.
Его слова я перевел капитану Моневу.
— Ништо! Направим! — ответил он и предложил мне сделать «расходку» (прогулку), как раз по другую сторону моста, куда ударили первые пули и, не дожидаясь моего ответа, направился к этому опасному месту.
Я икнул и последовал за ним. Наша провокация увенчалась полным успехом: «красный» пулемет застрочил. Я думаю, что спасло нас только чудо. Не искушая более Провидение, мы оба бросились к противоположной стенке моста.
— Есть! — донесся до меня крик моего унтера. — Намерих, — перевел я Моневу. (Найден!)
Минут десять ушло на выбор удобной позиции для обстрела вражеского пулемета и установки на ней нашего. Но вот мой пулеметчик открыл огонь. Короткая очередь и, сразу за ней, пол-ленты. Ответа не последовало; красный пулемет молчал. Немного пообождали: ни ответа, ни привета! «Разбежались», предположил мой унтер, «а пулемет, кажись, стоит!» И, посмотрев в бинокль, протянутый ему Моневым, добавил: «А только он сбит!» Тотчас же я получил согласие капитана Монева проверить наше предположение и, взяв пять человек и один легкий пулемет, двинулся вперед, перебравшись через русло реки.
Пока мы продвигались огородами, заслоненными живой изгородью, ни один выстрел не послышался со стороны противника, но, как только мы вышли на открытую местность, то, с лежащей впереди — в версте — горы, прозвучало полтора десятка выстрелов. Свиста пуль я не слышал: или недолёт, или они были предназначены не для нас. Шли мы слегка левее линии огня нашего тяжелого пулемета, остававшегося на своей позиции, в любую минуту готового поддержать нас в случае опасности. Без всякого сопротивления достигли мы позиции «красного» пулемета. И вот что я увидел. Труп пулеметчика лежал на станке пулемета, лицом вниз, двое тяжело раненных валялись неподалеку. Один из них, видимо, собирался доползти до камня, находившегося немного позади, но, обессилив, лежал неподвижно. Я уже собирался послать донесение капитану Моневу, когда вдруг увидел, что он скачет ко мне.
Вскорости он прискакал и, первым делом, повернул убитого лицом вверх. «Дончев!», ткнув сапогом в труп, торжественно объявил Монев. Но кем был этот Дончев, в то время мне не было известно. Затем я получил приказание оттащить взятый нами пулемет на дорогу. Пулемет, который тащили теперь мои пулеметчики, был такой же пулемет «Максима» как и наши, поставленный на станок Соколовского. Прикатили его на дорогу и начали рассматривать. В двух местах кожух его был пробит нашими пулями; след пули имелся и на «щеке». Но что нас особенно заинтересовало — это надпись на казенной части: «Императорский Тульский ружейный завод». Слово «императорский» было перечеркнуто глубоко врезанной линией. Но, кроме взятого нами пулемета, на месте оставалось еще и несколько ящиков с пулеметными лентами, за которыми Монев приказал мне прислать солдат его отряда. Запомнилась мне и брошенная там великолепная новенькая винтовка «Манлихера», на которую очень зарились мои глаза.
Отряд Монева уже двигался по дороге, в построении походной колонны. Мои подводы и вьючные лошади следовали сзади. Когда колонна подошла к нам, я передал болгарскому офицеру приказание Монева, все еще остававшегося на уничтоженной нами позиции «красного» пулемета, о присылке нескольких человек за пулеметными лентами. Едва назначенные солдаты отделились от колонны и направились к указанному им месту, как оттуда раздались два приглушенных выстрела. Охватившее, было, нас беспокойство быстро рассеялось, так как Монев, не торопясь, отдал какое-то распоряжение и прискакал к остановившейся колонне.
В моей команде находился доктор Иванов (впоследствии погибший на Пернике) и я обратился к Моневу с предложением послать доктора для перевязки двух раненных.
«Немат нужда» (не нуждаются), ответил Монев и отъехал в голову колонны. Я понял назначение двух, услышанных нами, выстрелов. Должен сказать, что если до сих пор капитан Монев пользовался моей безусловной симпатией, вызванной его храбростью и своеобразным остроумием, то теперь эта симпатия поколебалась. В дальнейшем она и вовсе испарилась. То, что произошло в тот же день, уничтожило ее окончательно.
Без всякого сопротивления, часам к 3-м, мы вступили в Чупрене. Встретили нас, опять-таки, три старика, с традиционными блюдами зерна и воды. Но отношение Монева к этим старикам было совершенно иное, чем в Чипоровцах. Ударом ноги он выбил из рук трех «делегатов» блюда и, отвесив три тяжелые пощечины, завопил: «Стига дипломация!» (достаточно дипломатии!). Дальнейшее его распоряжение было: в течение часа снести все имеющееся оружие, под страхом расстрела всех жителей деревни.
Неожиданно к Моневу подошел какой-то другой болгарский капитан, который не был в его отряде. За этим капитаном следовало человек шесть солдат, одетых в форму пограничников. Как мне стало известно потом, это были чины пограничного поста, взятые в плен коммунистами и теперь освобожденные нами. Монев и неизвестный мне капитан удалились в ближайший дом, а весь отряд продолжал стоять на улице. Теперь мое внимание привлек маленький старичок, имевший на животе барабан и похожий на ошпаренного петуха. Побарабанив, старичок вопил истошным голосом: «всички да дават орыжие! Всички да донесут него до една, до кмета». Этот вопль слышался с полчаса.
Начали сносить оружие но, почему-то, только бабы и девчонки. В возрастающей куче оружия, я заметил старый, заржавленный австрийский штык, кремнёвый пистолет без курка, имеющий большую музейную ценность, турецкий ятаган времен взятия Азова и все в таком духе. Имелись в куче топоры и вилы. Было два или три кистеня времен покорения Сибири. Всякого хлама было — хоть отбавляй, но оружия я не видел.
Вышедший для конфискации оружия, Монев — в сопровождении неизвестного мне капитана — ироническим взглядом осмотрел «арсенал». Новая тяжелая оплеуха звякнула по лицу кмета. Тот стоял неподвижно, и кровь текла из его рта и носа.
— Если, через десять минут, ты не доставишь сюда то оружие, что привез сюда Дончев, то я спалю все село и расстреляю всех жителей!
Избитый кмет молчал.
— Где Дончев?
— Не веждам, — ответил кмет, — избегал.
— Лыжешь! крикнул Монев.
Вся эта дикая сцена произвела на меня очень тяжелое впечатление. Но, затем, я почти оправдал Монева. Посланные им солдаты его отряда обыскать дом Дончева, начали приволакивать длинные деревянные ящики, но было несколько и небольших, хранивших цинки с боевыми патронами, Это был уже не сданный нам арсенал! Один из длинных ящиков оказался открытым. В нем, в густом зеленом жире, были уложены винтовки «Манлихера», но три винтовки, находившиеся сверху, отсутствовали.
Во все время процедуры принесения ящиков, кмет стоял бледный, как полотно. Но Монев не смотрел на него.
— Ште запалите кышта! — приказал Монев. (сожгите дом).
Через несколько минут, дом Дончева запылал. Освобожденный нами болгарский капитан, стоявший рядом с Моневым, видимо что-то возражал ему, не одобряя его действий. Монев даже не повернул головы к нему, а снова набросился на кмета.
— Дека картечница? (где пулемет?)
— Не веждам, — развел руками кмет.
— Не веждашь? — заорал Монев, — аз взямах! (я взял), глядай! — и приказал подкатить взятый нами пулемет. Опять несколько ударов по лицу кмета. Тот упал. «А где твои люди?», все более и более неистовствал Монев, «почему я вижу только баб? Где? — и он начал выкрикивать чьи-то имена — «где они?»
Я не уверен, но мне, стоявшему в некотором отдалении, казалось, что кмет лежал в глубоком обмороке но, может быть, и притворялся. Монев подозвал к себе облезлого старика барабанщика и приказал ему объявить, что все село будет сожжено, если все попрятавшиеся мужчины не явятся на площадь, перед домом кмета. Невозможно описать тот женский вопль и плач детей, которыми огласилось село. Но… но через несколько минут начали появляться бабы в сопровождении мужчин. Монев бросал на пришедших короткий взгляд, смотрел в вынутый им из кармана лист бумаги и жестом руки приказывал пришедшим становиться рядом. Так собралось более 60-ти человек. Очевидно, это было все, не бежавшее, мужское население.
Неожиданно Монев повернулся и подошел ко мне.
— Поставьте пулемет и расстреляйте их всех! — приказал он.
Обычно спокойный, я редко испытывал то состояние, которое определяется выражением «кровь бросилась в голову». Но здесь, она мне бросилась.
— Я — солдат, а не палач! Я имею точную инструкцию от моего командира полка — не принимать участия в расправах, а только оказать вам полную поддержку в бою!
— Здесь нет вашего командира, здесь командую я! — заорал Монев.
Хорошо, что я не вспылил и не ответил ему в том же духе, а взял себя в руки.
— Всякое ваше боевое приказание я исполню, но нарушить инструкцию моего командира я не могу! — эту фразу я произнес совершенно спокойно (как мне казалось и как я старался).
Готовую разразиться грозу рассеял неизвестный, освобожденный нами капитан, что-то сказавший шепотом Моневу.
— Хорошо, тогда я справлюсь и без Вас, — сбавив тон, сказал Монев.
Опять недоразумение: эту фразу я понял как «вы мне больше не нужны», а потому обратился к нему с вопросом: «кому я должен сдать лошадей и подводы, вернувшись в Белградчик?»
— Почему Вы собираетесь вернуться в Белградчик? — испугался Монев.
— Да ведь Вы мне сами сказали, что я Вам больше не нужен! — изумился его испугу и я.
— Я Вам никогда этого не говорил! Вы мне еще очень нужны, чтобы перехватить ту банду, которая ограбила Государственный Банк в Фердинанде!
Это сообщение было для меня новостью. Однако неправильность моего перевода сообразили оба болгарских капитана. «Я имел в виду только их», ткнул пальцем в стоявший ряд, ожидавших решения их участи, жителей Чупрене, Монев.
Во время этой, происходившей между нами, сцены, в Чупрене вошел какой-то другой отряд, численно немного меньше нашего и имевший на вьюке один пулемет. Как потом выяснилось, этот отряд шел той дорогой, которая, по первоначальному плану, предназначалась нам. Монев тотчас же пошел к нему навстречу, оставив нас с неизвестным нам капитаном. Капитан оказался чрезвычайно распорядительным и даже услужливым. Он немедленно указал нам три дома для нашего расквартирования, сам отвел нас туда и сказал мне, что он остается здесь в качестве коменданта и что, по всем жизненным вопросам, я могу обращаться непосредственно к нему.
Продолжение следует