Главы из воспоминаний о Великой и Гражданской войнах
Если, базируясь на заглавии этой своеобразной повести, кто-нибудь предположит, что героями ее являются уже названные два действующие лица, то он ошибется в том только, что назовет их героями, ибо в свинье нет ничего героического — свинья есть просто свинья. Что же касается другого персонажа, то в его поведении тоже не было ничего достойного прославления, а одна только игра духа. Вкратце, остановлюсь на описании места, обстановки и всей декорации, на фоне которой произошло это событие. Так сказать, создам рамку для будущей картины и, кстати, поставлю на ней и дату — да ведают потомки православных — 17-ое марта 1918 г. Станица Новодимитриевская. Стаял, два дня тому назад, покрывавший станицу снег и превратил в непролазную грязь, на ее немощеных улицах, Кубанский чернозем. Только вдоль домов вытоптаны узкие тропинки. Со стороны улицы, выше колена поднимается отвесная стена грязи, местами сваливающаяся на тропинку. Идешь как по траншее. А идти необходимо! Потому необходимо, что в сердце теплится надежда на доктора Ревякина, в смысле приведения к нормальным размерам моей, распухшей до непозволительных размеров, физиономии. Два дня тому назад, при взятии станицы, она слегка пострадала от «красной» пули. Рассказывали мне потом, что, падая, я сделал ни на чем не основанное заявление: «я убит!» Сам я этого не помню, ну, а если вправду сказал, то должен сознаться, что похвастался. Зубы то мне, конечно, выбило, но сам я, остальной, в данном случае, выздоровел. Итак, иду я в наш околоток, а расположился он на первой перпендикулярной нам улице, почти рядом со штабом роты. Что уж там со мной делали — не помню. Может быть, только то и сделали, что утешили и назад в роту отпустили. Вышел я и только собрался, по узкой траншее, домой возвращаться, как заметил, что дорога моя перерезана непреодолимым препятствием: лежит передо мною большая свинья, и тушей своей мне путь преградила. Хоть в грязь лезь! И лежит она ко мне задом, с видом величайшего равнодушия. Попытался я ее слегка ногой толкнуть, а она и не пошевелилась. Посильнее толкнул. Она только задними ногами шевельнула и продолжает лежать. Начал я ее пинками бомбардировать. Поднялась она, несколько шагов сделала и опять легла. Подошел я к ней и повторил свою бомбардировку. Поднялась она опять и легкой рысцой сперва вперед побежала, а потом снова легла. И вот тут-то и зародилась во мне некая коварная мысль. Сам я тогда есть ничего не мог и одним молоком изредка удовлетворялся, но что такое вкусный кусок свинины, ясно себе представлял. Так вот, захотелось мне свой взвод угостить. Грех небольшой, а идея хорошая! Да и до помещения взвода недалеко оставалось: до угла — 50 шагов, да за ним столько же. Поднял я свинью обычным уже способом, а за ней и сам в легкую рысь перейти собрался, чтобы не дать ей остановиться, как вдруг слышу над собой монотонный и грозный голос полковника Плохинского. — Прапорщик Р., куда Вы свинью гоните? Поднял я голову и вижу, прямо над собой, в открытом окне ротного командира, гневно наблюдающего картину нашего единоборства. — Господин полковник, свинья сама бежит! — и в произнесенной мною ответной фразе, как и в ее интонации, сияет, в чистоте звезды утренней, вся безгрешность моих намерений. Однако, несомненно, замеченные полковником Плохинским, мои недавние агрессивные действия заставляют его подозревать коварство моих замыслов. А свинья? Это — вполне заслуживающее свое прозвище — животное опять спокойно улеглось на дороге и, кажется, не собирается двигаться дальше. В тяжелом раздумье, в трех шагах от ротного командира, стою я над ней, не смея обеспокоить Ее Величество Свинью, дабы не навлечь на себя громы и молнии, и глубокой ненавистью к ней наполняется мое сердце. Если посмотреть со стороны, то невольно встанет перед глазами то, что именуется в театре «немая сцена»: лежит свинья, стоит позади ее офицер и над ним, полувысунувшись из окна, фигура полковника Плохинского. Свинья не выражает ничего, офицер — полную растерянность, полковник — гневливое любопытство. Не стоять же до вечера над проклятой свиньей! Нужна диверсия. Начал я ее слева обходить, а правой ногой пинка ей дал, для того, что б она с тропинки в грязь не бросилась, а прямо вперед побежала. По моим расчетам, полковник Плохинский маневра моего видеть не мог, а покорность моя сама в глаза бросалась: идет, дескать, человек деликатный и свинью пытается сторонкой обойти. Что ж тут подозрительного? И опять слышу я позади знакомый монотонный голос: — Прапорщик Р., оставьте свинью в покое! Обернулся и вижу, что полковник Плохинский на полкорпуса из окошка высунулся и, конечно, диверсию мою разглядел. Я и отвечать ничего не стал, все равно не поверит. Опять повторилась немая сцена, но только с той разницей, что полковничья фигура еще дальше из окошка высунулась. Что же до нас, то мы со свиньей в старой позе застыли: она на тропке лежит, а я над ней верным часовым стою, покой ее охраняю. Дослужился! Подумала ли свинья, что снова ей задом своим пострадать придется, или ничего не подумала, но только поднялась она и вперед пошла. Прошла несколько шагов и снова остановилась, очевидно, раздумывая, следует ли ей продолжать движение. А я на месте остался, дабы не укреплять, переходящих в уверенность, подозрений полковника Плохинского. Стою я и не оборачиваюсь, но уверен, будто глазами вижу, что еще больше высунулся он из окна и не упускает из вида ни сажени поля боя. А свинья подумала, подумала и дальше пошла, и всего-то в каких-нибудь десяти шагах от угла находится. Там, как раз возле угла, грязь обвалилась и ей свободный выход из траншеи возможен. А, кроме того, и другая опасность имеется: а ну как, вместо того, что бы направо свернуть, она налево отправится, там две траншеи сходятся и левая на ту сторону улицы ведет. Пропала тогда для меня свинья, безвозвратно пропала! Обернулся я и сразу убедился, что все мои предположения, относительно полковника Плохинского, полностью оправдываются. высунулся он из окошка так, что скорее в горизонтальном положении оказался — (как только не вывалится!) на животе, что ли, лежит? — и обоих действующих лиц из глаз не выпускает. Пошел я вперед, умышленно шаг замедляю и свинью в зад гипнотизирую: «направо, свинья ты этакая, направо!». Я за ней в это время, шагах в десяти позади находился, и для большей убедительности еще тише пошел, так что полковник Плохинский теперь мог собственными глазами убедиться в отсутствии всяких черных замыслов и в кротости моего поведения: я, мол, сам по себе, а свинья сама по себе, и вообще мы друг другом не интересуемся! То ли гипноз на свинью подействовал, то ли самой ей так захотелось, но только она действительно направо за угол свернула, безо всякого физического принуждения. А мозги мои, хоть и в распухшей голове, дело свое делают — соображают. Вот и сообразили они, что раз свинья направо свернула, то деваться ей уже некуда и, как только я за углом буду, то тут и мне в рысь перейти можно и ей живости придать. Так, не торопясь, дошел я до угла и вижу, что на мозги жаловаться не приходится: свинья, действительно, в пяти шагах опять на дороге лежит. Ну, тут-то я тотчас же ее, на рысях, атаковал и в бегство обратил. Так мы с нею, в галоп, до двора хаты и прискакали! Объяснять своим, в чем дело — не приходилось. Они об остальном и сами догадались, тоже не лыком шиты! Поручик Ершов-Вуколыч — сразу на себя все остальные хлопоты принял, да и другие ему помогли. Двор хаты был отгорожен плетнем, за которым огород находился, а огород, в свою очередь, другим плетнем от степи отгорожен был. Вот за этот-то второй плетень ее и потащили для ликвидации. Я в хате остался, подозревая, что полковник Плохинский, того и гляди, во взвод заглянет, убедиться в отсутствии во дворе своей протеже. Так оно и вышло. Визит полковника Плохинского не заставил себя ждать. Во дворе никаких признаков пребывания свиньи обнаружено не было, а в хате, в мученическом выражении моего лица, прочел полковник Плохинский такое страдание, что, вероятно, устыдился своего чудовищного подозрения. Я как раз против зеркала сидел и, на самого себя глядючи, тоже удивлялся: как же это меня до сих пор живьем на небо не взяли, потому — одна святость и никакого свинства. По окончании полковничьего визита, капитан Згривец мне по секрету сообщил, что полковник Плохинский очень интересовался: вернулся ли я из околотка один, или в обществе некой внушительной особы и успокоился, получив заверение в полной моей невинности. Почесав за ухом, Згривец добавил: «Ох, смотри, узнает — расстреляет!» Ну, это я и сам знал. Два дня подряд, весь взвод свининой угощался и Згривец тоже. Однако история не совсем на этом закончилась. В тот же день пришла казачка с жалобой, что, дескать, кабанка загнали. Спасибо, что не попала в штаб роты! Заплатили ей по-царски, но, по-моему, не слишком дорого. Могло бы гораздо дороже обойтись. Во всяком случае, мне!
