Алешка

Главы из воспоминаний о Великой и Гражданской войнах

Появление Алешки в «Роте Ставки Главнокомандующего» было абсолютно незаконно. Во-первых, эта рота была сформирована из участников «1-го Кубанского Похода», «Похода Дроздовского» и «Второпоходников», раненых не менее двух раз. Во-вторых, приобретенный на казенные деньги, без соизволения начальства, поручиком Бондарем, после многообильных возлияний в одном из «Кавказских погребков», Алешка был доставлен в роту в насильственном порядке и вовсе не интересовался своим «безпачпортным» положением, целиком предав себя в руки судьбы. Он и не пытался доказывать свое участие в одном из славных походов, что было бы явно невозможно ввиду его малолетства, и не оправдывался нетрезвым состоянием своего временного хозяина за свое появление в «Роте Ставки».
Однако эти неоспоримые факты не помешали зачислению его в роту, главным образом благодаря его располагающему виду и вызванной им всеобщей симпатии и готовности принять горячее участие в его судьбе. В конце концов, довольно понятно, что недельный медвежонок не принимал участия в походах и попал в роту не с целью словчиться и избежать отправки на фронт, а в силу сложившихся, помимо его желания, обстоятельств. Одним словом, ни с чьей стороны возражения, по поводу его пребывания в роте, не встретилось.
Командиром роты был, в то время, дружно ненавидимый всеми — уж не помню почему — капитан Жлоба. С этой стороны ожидались всевозможные препятствия, но одним своим видом Алешка победил черствое сердце командира. На очередь стал вопрос о «неправедно» израсходованных казенных суммах. К общему удовлетворению и он разрешился сам собой, путем доброхотных пожертвований. Итак, Алешка получил законную легализацию.
Каждый писатель, приступая к описанию своего героя, прежде всего, обращает внимание на его внешность. Что же касается меня, то, хотя и желая идти общепринятым путем, я все ж принужден отказаться от этого метода, по причине весьма уважительной: отсутствию всякой внешности! Как дать представление о большом буром клубке, из которого высовывались по временам лапы, а иногда прирастал клубочек поменьше, увенчанный черным носом и, горящими в глубокой шерсти, черными глазами, дававшими некоторое основание подозревать в нем голову! Несколько дней пребывал Алешка в этом неописуемом состоянии, а затем начал принимать более отчетливую форму. Теперь он уже пытался ходить по полу, иногда валясь на бок, не будучи в силах снести тяжесть задней части своего тела. С каждым днем его движения становились увереннее, а голова пряталась между лап только по настойчивому требованию Морфея.
Его быстрое развитие находилось в прямой пропорции к проявляемому им аппетиту, что, в свою очередь, вызывало и другую, крайне важную необходимость, которой наши ротные «остроумцы» воспользовались для выражения своей симпатии к ротному командиру. Узрев тревожную сосредоточенность в лице Алешки, они немедленно вели его в комнату ротного — обычно находившегося в канцелярии — водружали на постель и подвергали усиленному массажу живота, до тех пор, пока медвежонок не удовлетворял и собственное желание, и общее стремление массажистов. После двух-трех показов предписанного ему поведения, сметливый Алешка уже не нарушал положенного этикета. Возмущенный командир начал запирать свою комнату на ключ. Обескураженный Алешка, за невозможностью проникнуть за запертую дверь, располагался перед нею, оставлением своих «визитных карточек» доказывая добросовестность выполнения взятых им на себя обязанностей. Первоначальная неосторожная симпатия к Алешке навеки покинула сердце командира. Из «какая прелесть!», Алешка стал «эта гадость!». Впрочем, потеря симпатии со стороны начальства с лихвой компенсировалась бурными одобрениями чинов роты, отдавшей Алешке свою благодарную любовь.
По утру, после поверки, целая компания футболистов высыпала на соборную площадь. Алешка, будучи прирожденным футболистом, неизменно сопутствовал им. Однако он решительно отказывался подчиняться правилам игры и, как только овладевал мячом, бросался на него животом сверху, после чего между ними начиналась борьба «с переменным счастьем»: то мяч под ним, то Алешка на нем! Надавленный тяжестью Алешкиного тела, мяч прыгал в сторону, преследуемый по пятам Алешкой. Настигнутый им, он снова выскакивал из-под обрушившегося на него медвежонка; а тот неукоснительно продолжал свое преследование, не изменяя приема единоборства.
Так они и катались по площади, к великому негодованию футболистов, вынужденных, за потеряй мяча, временно прекратить свое состязание. Всякий раз как мяч покидал границы своего поля, он неизменно оказывался под мягким Алешкиным животом, пока, не вырвавшись, снова появлялся на поле с самой неожиданной стороны, в сопровождении своего мохнатого приятеля. Мяч немедленно отбирался, а, снабженный «подтатырой» Алешка поспешно скрывался за забор из человеческих ног, где и выжидал новый удобный случай.
Одним из самых заядлых футболистов был тогда поручик Дроздовского полка, Михаил Гусиков, которого всякий перерыв в игре приводил в бешенство. Однажды, вскормив в своей груди змею мщения, он с силой направил мяч на не подозревавшего злого умысла Алешку, бросившегося ему навстречу. В результате произошедшего столкновения, перевернувшись раза три через самого себя, Алешка покатился к ближайшему дереву, на которое и вскарабкался в рекордное, в смысле скорости, время. С этого дня, это дерево стало его любимым наблюдательным пунктом, а желание принять активное участие в игре — испарилось.
Как-то раз, не помню уже кто из офицеров подкинул мяч на высоту сука увенчанного Алешкиной особой. Пришедший в ужас медвежонок отшатнулся и, потеряв равновесие, свалился на голову поручику Корниловского полка, Пашкевичу, по прозвищу «Чинизелли». Много тогда пришлось употребить труда, что бы доказать Пашкевичу, что падение ему на голову Алешки нельзя рассматривать как покушение на жизнь славного соратника генерала Корнилова, а относиться к этому делу проще. Вынужденный согласиться с приводимыми доводами, «Чинизелли» все же еще долго ругался.
Кроме Алешки, в «Особой Роте» состоял на довольствии огромный ирландский дог. Этот молос проводил свободное от еды время в состоянии чего-то похожего на летаргический сон. Лежал он обыкновенно в конце коридора, дожидаясь сигнала на обед. Выслушавши его, дог не торопясь, начинал обходить по порядку всю роту, собирая посильную мзду буквально со всех, после чего отправлялся к своей миске, съедал все ее содержимое и снова укладывался в коридоре, с полным сознанием исполненного долга и с очевидным и твердым намерением дожидаться ужина. Мне всегда казалось, что ничто не в силах вывести его из оцепенения, или вызвать в нем хоть какое-то желание, кроме как покушать. Доброты и благодушия он был непомерных.
Появление в роте Алешки все же вызвало некоторое беспокойство относительно их будущих взаимоотношений. Первая встреча их состоялась в коридоре, в обстановке заранее принятых предупредительных мер. Изумлению дога не было границ. Обнюхав со всех сторон Алешку, попробовав его лапой и облизав ему живот, дог остался доволен своим новым знакомым. Что же касается Алешки, то больше всего его привлек длинный хвост дога, которым он и занялся. Через минуту всякие опасения рассеялись, так как их взаимная симпатия бросалась в глаза.
Вскоре влияние Алешки на дога сказалось со всей силой: на второй же день их знакомства, характер пса изменился коренным образом. С раннего утра, дог отправлялся на розыски своего приятеля и, обнаружив его присутствие у кого-нибудь на кровати, сковыривал его на пол своей мощной лапой, после чего между ними начиналась неравная борьба, в которой дог придерживался оборонительной тактики, а Алешка атаковал с невиданным азартом, наскакивая на дога со всех сторон. Результат бывал неизменным: дог поднимал лапу и валил Алешку на пол, перекатывая его несколько раз подряд и помогая своей лапе носом. Освободившись — не без согласия дога — Алешка снова атаковал и снова падал жертвой могущественного пса. Эта игра не надоедала ни одному, ни другому и продолжалась вплоть до прогулки на соборной площади, а, по возвращению с нее, возобновлялась. Когда же, искатавший собою весь пол, медвежонок начинал чувствовать полное истощение сил, то спасался на чью-нибудь кровать, где и засыпал мгновенно.
Однако, отдых его никогда не бывал продолжителен. Через полчаса, ярое желание победы снова овладевало им, и тогда он вскачь направлялся в становище дога, на которого и бросался со всего разбега. Полусонное состояние пса не мешало ему снова одерживать победу и катать Алешку по полу сколько вздумается. Иногда игра разнообразилась, принимая характер встречного боя. Это случалось обыкновенно утром, когда дог, направляясь на розыски Алешки, неожиданно встречал его в коридоре. Тогда они мчались навстречу друг другу и, в момент неизбежного столкновения, дог перепрыгивал через медвежонка, а тот, не будучи в состоянии «затормозить», продолжал нестись вперед пока не останавливался, поворачивался и, с новой энергией, устремлялся на повторявшего свой каверзный прием дога. После этих первых перипетий встречного боя, сражение принимало обычный характер, с обычным для Алешки результатом, что впрочем нисколько не огорчало покладистого медвежонка и, по-моему, даже ему нравилось.
Уже самый состав роты указывал на присутствие в ее рядах чрезвычайно предприимчивых личностей, исхитрявшихся извлечь добавочное удовольствие из единоборства дога и Алешки. Обладая 20-ти/23-хлетним возрастом и свойственной этому возрасту изобретательностью, эти личности вполне оправдали возлагавшиеся на них надежды.
Утром и вечером, рота выстраивалась на поверку в длинном, плохо освещенном коридоре, в глубине которого держал свою штаб-квартиру дог. Алешка припрятывался за правым флангом и, к моменту выхода командира роты и подаче команды «Смирно!», незаметно впускался между первой и второй шеренгой. Никакого шевеления в строю не могло быть замечено, так как стоявший во второй шеренге третьим или четвертым поднимал согнутую в колене ногу, а его левый сосед — правую. В образовавшуюся «калитку» в двойном заборе из человеческих ног проникал Алешка и тотчас же устремлялся в направлении левого фланга, где, по его сведениям, должен был находиться дог. В свою очередь, пес впускался с левого фланга и, заметив Алешку, мчался ему навстречу, неизбежно сталкиваясь с ним где-то по середине стоящей «смирно» роты. В результате их бурной встречи, пять-шесть человек вываливалось вперед, нарушая воинский устав, а в образовавшуюся брешь, подгоняемый лапой и носом дога, торжественно вкатывался Алешка, не желавший принимать во внимание окончательную порчу своих отношений с ротным командиром и глубоко уверенный в том, что поставленный ребром вопрос: «он или ротный?» будет разрешен в его пользу. Кстати, вопрос этот не стал на очередь только потому, что вскоре капитан Жлоба был сменен и в командованье ротой вступил капитан Савельев, будущий командир 3-го Марковского полка.
Однажды, вернувшись из города, я принес для Алешки баночку меда. Алешка сразу угадал ее содержимое, но встретил неодолимое препятствие ввиду ширины своих лап, мешавших ему проникнуть во внутренность банки. Его попытка перевернуть банку над головой, в ожидании самотека меда ему в рот, успехом не увенчалась. Потерявший терпение Алешка начал катать ее по полу, но твердый мед не желал вытекать. Желая помочь ему, я хотел было взять банку, но медвежонок пришел в такую ярость, что я предпочел предоставить его собственным силам.
После множества бесплодных попыток, Алешка все же нашел возможность вступить в обладание содержимым банки. Для этого ему пришлось сесть на пол, прислонившись спиной к стене и, подняв лапами непрактичную посуду и запрокинув голову, вылизывать сладкий мед. За этим занятием он провел бесконечно много времени. Когда я поднял, наконец, оставленную им банку, то в ней не оставалось и признака меда. Она была чиста как Алешкина душа.
Приобретя уже известный опыт, через несколько дней он справился со второй банкой гораздо скорее. Однако, самым неожиданным последствием вылизанной им третьей банки явилась ежедневная утренняя ревизия моей кровати, где Алешка устраивал настоящий обыск, о чем свидетельствовали скинутые на пол матрас, одеяло и простыни, а исчезнувшая подушка находилась в самых неожиданных местах: так, например, Алешка дважды приволакивал ее в подарок догу. Беззастенчивость медвежонка прогрессировала с каждым днем и требовала принятия решительных и действенных мер. Банка меда оказалась вписанной в ежедневный рацион Алешки и тяжело легла на мой, более чем скромный, бюджет. Иного выхода не было. Приобретенная с вечера банка ставилась в угол комнаты, отведенной десяти человекам. Восставши от сна, Алешка немедленно отправлялся туда и принимался за свой утренний завтрак, до окончания которого никакие попытки дога вызвать его на единоборство успехом не увенчивались.
В один прекрасный вечер, поручик Бондарь вернулся из города с полным удовлетворением от проведенного отпуска и с бутылкой ликера в кармане. Решивши продолжить свое «благостное состояние», он также предложил Алешке разделить компанию. Никогда не пробовавший ликера, Алешка пришел в восторг от этого божественного нектара и не только не вернул предложенную ему бутылку, но и окрысился на требовавшего возвращения своего имущества, поручика Бондаря. Никакие уговоры не помогли и когда, наконец, бутылка перешла к своему законному владельцу, то оказалась пуста как барабан, а Алешка, спев несколько никому неведомых песен, растянулся на полу и заснул как убитый.
Терзавший его на следующий день «кацен-ямер» был настолько мучителен, что людские сердца не выдержали и дали ему опохмелиться. Действительно, зрелище было потрясающее: Алешка ходил, держа себя лапами за голову, жалобно и не переставая стонал, или валился головой вниз и терся ею об пол. Виновник Алешкиного состояния чувствовал себя не лучше, приняв на свою голову, кроме заслуженных невыносимых мучений, град сыпавшихся на него упреков.
Мое пребывание в Роте Ставки было весьма краткосрочно, так как вскоре я получил письмо от командира полка, вызывавшего меня для принятия командной должности, и вернулся в мой родной полк. Через месяц, тяжело раненый, я очутился в тылу, в Таганроге, куда к этому времени перебрался и штаб генерала Деникина. Как только я получил возможность двигаться, то первым делом отправился навестить Роту Ставки и моего любимца Алешку. Алешки уже не было в роте: его отдали на какой-то бронепоезд. Мне сообщили, что медведь окончательно спился, и продолжать держать его в роте стало невозможно. Кое-как подлечившись, я опять уехал в полк и забыл и думать об Алешке.
Но нам суждено было еще раз встретиться. Мы были уже в Крыму. Узнав, что мой отец живет в селе Покровском — между Феодосией и Керчью — и воспользовавшись новым очередным ранением, я отправился навестить его. На станции «Семь колодезей» где я покинул вагон, стоял наш бронепоезд. На площадке одного из его вагонов стоял, одетый в широкую меховую шубу, человек высокого роста и плотного телосложения, с остервенением крутивший тормозное колесо. Его одеяние явно не соответствовало жаркому майскому дню и невольно привлекло мое внимание. К моему великому удивлению я разглядел, что это был большой бурый медведь.
— Алешка! вырвалось у меня невольно.
Алешка бросил крутить свое колесо, вывалился на насыпь и бросился ко мне со всех четырех ног. При виде скачущего на меня медведя, я до того растерялся, что не сделал ни малейшей попытки спастись хотя бы бегством.
Алешка узнал меня и выразил свой восторг тем, что начал обращаться со мною так, как некогда обращался с ним дог и если бы не прибежавшие с бронепоезда люди, то мне пришлось бы, вопреки собственному желанию, искатать все поле, будучи принуждаем к этому времяпрепровождению неумеренным энтузиазмом Алешки!