Главы из воспоминаний о Великой и Гражданской войнах
Известие о назначении генерала Канцерова на должность начальника Марковской дивизии, в нашем 2-м полку, было встречено с большой осторожностью. Горький опыт назначения из Ставки Главнокомандующего мало располагал старых марковцев к неумеренному энтузиазму, а потому восторженные отзывы о нем офицеров, служивших под его командой на фронте Великой Войны, не могли рассеять общее выжидательное отношение к личности генерала Канцерова. Командиры батальонов, рот и начальники команд согласились на хорошо известной добровольческой формуле: приедет — увидим, повоюет — оценим. Визит генерала не заставил себя ждать. Весь старший командирский состав полка был собран в просторной казачьей хате для представления новому Начдиву. Полковой адъютант, капитан Рексин, отправился доложить командиру полка, генералу И.П. Докукину, незамедлившему явиться совместно с генералом Канцеровым. Быстро прошла обычная процедура персонального представления. Каждому из нас генерал отпускал какой-либо комплимент, ясно указывающий, что новый Начдив уже имеет кое какие сведения о каждом из нас. Пережав все руки и истощив весь запас комплиментов, генерал Канцеров предложил всем сесть и обратился к нам с речью, в странном, как будто извиняющемся тоне: «Господа офицеры! В вашей прославленной среде, я — человек новый. Поэтому не взыщите, если я обращаюсь к вам с целью рассеять возникающие во мне недоумения. Наскоро ознакомившись с канцелярской частью, я, к ужасу моему, определил, что многое из того, что творится у вас, мне абсолютно непонятно!». И генерал беспомощно развел руками. С минуту дав нам возможность упиться этим жестом отчаяния, генерал неожиданно охватил свою голову руками и, стукая себя пальцем по макушке, горестно воскликнул: «И вот ведь голова! 35 лет провел я на военной службе, а все еще не всегда и не все понимаю! Господа, помогите мне!», — трагически простер он вперед руки. На лицах собравшихся офицеров можно прочесть недоумение и растерянность. Ерзает на своем стуле командир 1-го батальона Я.Д.Борцов, а его помощник, И.П. Селецкий, больно давит мне ногу, вероятно пытаясь изменить выражение моего лица, которое он считает, в данной обстановке, неуместным. Начальник учебной команды, капитан Володя Царев (по прозвищу «Облом»), мрачно уставился в пол и не шевелится, считая себя бессильным оказать помощь Начдиву. Но тут-то и «зарыта собака», так как испрашиваемая Канцеровым помощь зависит именно от Володи. — Капитан Царев! — обращается генерал к подпрыгнувшему от неожиданности Володе. Высоко подняв над головою какую-то книжонку и поворачиваясь во все стороны, Канцеров продолжает: «Объясните мне, пожалуйста, какие чины существуют в Вашей учебной команде? Что за чин — „дегенерат“? Представьте, совсем не помню!» Увы! Трагические восклицания и жесты Начдива внезапно принимают для меня несколько тревожное значение. Но, пока, знаем об этом только я, Володя и Канцеров; все же остальные продолжают считать нового начальника душевнобольным. Смущенный генеральским вопросом, капитан Царев молчит, переминаясь с ноги на ногу. А дело просто: несколько дней тому назад было приказание назначить двух лучших солдат в учебную команду от каждой роты. Получив это приказание, я, после совещания с моим фельдфебелем, отправил Володе двух полукалек: одного хромого, а другого — с искривленным позвоночником, возвращенных мне на следующий день, с надписью в рассыльной книге: «Двух присланных дегенератов возвращаю. Кап. Царев». Потерпев фиаско в моем желании избавиться от ненужного мне элемента, в той же книге я поместил и мою разочарованную сентенцию: «Двух возвращенных дегенератов, с душевным прискорбием, принял обратно. Кап. Р.» Теперь эта рассыльная книга, поднятая на всеобщее обозрение над головой генерала Канцерова, и вызвала поразительное начало генеральской речи. Не получив ответа от Царева, Канцеров возжаждал объяснения от меня. Я указал на то, что уход из строя, да еще двух лучших солдат, ослабляет и без того малочисленную роту и, в нашем положении, вообще невозможно. Мое объяснение вызвало возражение Володи, быстро перешедшее в спор, прекращенный генералом и вовсе не в духе отеческого выговора. Из этой первой встречи остро запомнился мне и другой эпизод, героями которого оказались уже все без исключения. Как тогда же выяснилось, генерал Канцеров успел уже ознакомиться и с хозяйственной частью полка, которой остался весьма недоволен. Начав с подполковника Борцова, он задал ему совершенно неожиданный вопрос: «Что должно находиться в передке походной кухни?». С 1914-го года бессменно находившийся в строю, множество раз раненый, храбрейший и талантливейший офицер нашего полка, Я.Д. Борцов давным-давно позабыл нормальную жизнь тыловой части, а посему ответил уклончиво, но правильно: «Прежде всего, надо иметь передок». — А как же Вы возите кухню? — изумился Канцеров и получил исчерпывающий ответ: «В оглоблях!» — Ну, а когда у Вас будет передок, то что должно в нем находиться? — не отставал Начдив. Этот каверзный вопрос, задававшийся всем по порядку, полного освещения не получил, хотя на двух вещах, все сошлись безусловно: неприкосновенный запас дров и полотенце. Что же касается всего остального, то тут мнения разделялись. Разошлись мы тогда, пораженные знаниями Канцерова и нелепостью задаваемых им вопросов. Однако общее впечатление было в его пользу. Вскоре подоспели и свежие новости, окончательно убедившие нас в оригинальности нашего Начдива. Пришли мы тогда в станицу Ольгинскую, ту самую Ольгинскую, где, два года тому назад, зародился 1-ый Офицерский полк. Я получил боевой участок на Северной окраине станицы, вправо от ведущей на Аксай дамбы и до конца линии нашей обороны. Влево от дамбы — боевой участок поручика Елина. Тотчас же по прибытии нам было приказано приступить к постройке снеговых окопов и расквартировать роты, с указанием на дверях числа людей занимающих ту или иную хату. Приказание исходило от генерала Канцерова, сообщавшего о своем намерении лично убедиться в исполнении отданного им приказания. В условиях гражданской войны, возведение окопов, да еще снеговых, являлось для нас новостью. Не менее удивительным были и надписи мелом на воротах, облегчавшие противнику, в случае нашей неустойки, точно определить состав полка. Но, делать нечего! Канцеров явится проверять и приказание должно быть исполнено. Хорошо помню: стояла оттепель, и все кругом было покрыто мокрым тяжелым снегом. Скатывать из него шары не представляло из себя никакой трудности. Однако, прикаченные на место и взгроможденные друг на друга, они, тяжестью заключенной в них воды, давились и расползались чуть ли не в кашу, грозя обратить и без того мокрую почву в сплошное болото. Пришлось трамбовать и лепить руками уставной профиль. В моем воображении, мне уже представлялась моя завтрашняя встреча с Начдивом, когда на его вопрос: «А где же Ваши окопы?», мне придется указать на грандиозную лужу и скромно сказать: «А вот!». Претвориться в жизнь этой, рожденной озлобленным воображением, сцене все же не удалось, так как оттепель прекратилась, и погода пошла на все более и более крепчавший мороз, вскоре обративший нашу постройку в монолитную ледяную массу, непроницаемую не только для пуль, но и для трехдюймовых гранат. Справившись с этим первым заданием, я приказал унтер-офицеру Сантурину сделать, на дверях хат, занятых моей ротой, потребованные генералом Канцеровым надписи, но только с прибавкой ничтожной единицы впереди действительного числа квартирующих в них солдат. В первом походе, так приказывал генерал Марков. Эта «военная хитрость» сразу довела состав моей роты до внушительной цифры в 180 с лишним человек, то есть увеличила состав моей роты более чем на две трети ее действительного состава. «Разумейте языцы и покоряйтеся»! За ночь мороз усилился, а к утру разразилась сильнейшая, снежная буря, нанесшая целые горы снега и все продолжавшая бушевать. По моим соображениям, обещанный Канцеровым визит ни в коем случае состояться не мог, но около 3-х часов пополудни, бесстрашный Начдив все же появился на моем участке и, прежде всего, отправился проверять мою полевую заставу. Пришлось и мне сопутствовать. Ежась от холодного ветра и от проникавшего за воротник шинели снега, проклиная любопытство начальства, плелся я за ним по открытой степи, мысленно моля Бога надоумить «товарищей» рассеять нашу многочисленную свиту несколькими разрывами шрапнели. Увы! Молитва моя не была услышана: красная артиллерия решительно отказывалась бомбардировать густую вуаль снежной бури. Триста шагов, отделявших нас от заставы, пришлось уныло следовать за генералом. Расположением заставы Канцеров остался доволен, а насыпанный высокий снежный вал, долженствовавший защищать людей от леденящего ветра, но принятый Начдивом за окоп, заслужил его одобрение. Добросовестно промерзнув на заставе, вернулись мы на линию моих окопов, осмотр которых тянулся неимоверно долго и я уже начал жалеть и раскаиваться в их постройке. Но, наконец, и этот осмотр был закончен и, следовательно, должна была кончиться и пытка холодом. Не тут-то было! Канцеров отправился проверять надписи на дверях и воротах хат. Эту процедуру он закончил довольно быстро, видимо торопясь на соседний участок поручика Елина до наступления ночи. За все время проверки надписей, Начдив не обронил ни единого слова, но, проверив последнюю, вдруг обернулся ко мне и, ухватив меня за пуговицу шинели и весело подмигнув глазом, сказал: «Капитан Р., а ведь за Вами имеется должок!» — «То есть?», вытаращил я глаза. Слегка толкнув меня правой рукой, а левой продолжая держать меня за пуговицу, и сильно откинувшись назад, Канцеров продолжал: «Не далее чем два дня назад, Вы утверждали, что назначение двух солдат ослабит боеспособность Вашей роты. А что же я вижу?», еще более откинув голову, продолжал Канцеров, «да у Вас — самая большая рота; да и не только в полку, а во всей дивизии!» Мое объяснение о поразительной способности единицы восполнять недостающее число солдат в роте и, таким путем, устрашить могущего занять станицу противника, вызвало полное недоумение Канцерова: — Станица, обороняемая офицерской дивизией, не может быть взята противником! — Однако такие эпизоды уже случались, — опираясь на свой богатый опыт, возразил я. — Таких эпизодов больше не будет! Приказав стереть все единицы, Начдив отправился на левый боевой участок, сопровождаемый своей свитой. Неистовый снежный буран продолжался, и тьма наступившего вечера окутала степь, когда генерал Канцеров появился в расположении 7-ой роты. Елин, хотя и предупрежденный заранее адъютантом, все же считал, что ввиду позднего часа и «сногсшибательной» погоды, Начдив отложит свой визит до завтра, а потому и не беспокоился. Серьезные основания для беспокойства, однако, имелись: к возведению окопов Елин не приступал, считая их абсолютно бесполезными. И вот, он оказался стоящим перед генералом Канцеровым и… перед дилеммой: как быть? Казачья пословица говорит: «Нэ тыв казак, ще поборов, а тый ще выкрутывся!» Елин и решился стать настоящим казаком: на приказание Канцерова показать свои окопы, он, не выразив ни малейшего смущения, повел за собой генерала в открытую степь. Погода неистовствовала; снежный буран обратился в редкую по силе завируху. Казалось, что порывы ветра налетают со всех сторон, разбрасывая и крутя россыпи мелкого сухого снега. Ни зги не видно! «Представь себе», рассказывал мне на следующий день Елин, «идут за мной Начдив, Дядя Ваня (командир полка И.П. Докукин), Костя (адъютант К. А. Рексин), еще кто-то. А куда их вести — мне безразлично: окопов у меня нигде нет. Водил я их, водил! Минут двадцать! Все никак к окопам дороги найти не могу. Думал: прозябнут и домой воротятся, ан, нет! Прилип ко мне Канцеров как банный лист — не отстает! Еще походили и опять ничего не нашли! Ваше Превосходительство, говорю, как же тут снеговые окопы найти, когда и собственной руки не видно? Остановился Канцеров, одной рукой за пуговицу шинели меня держит, а другую на плечо мне положил и говорит грустным, грустным голосом: «Припомнилась мне одна печальная история. Был у меня один знакомый молодой человек, хор-о-о-ший молодой человек и, представьте, вдруг застрелился! А Вы знаете почему? — Никак нет, отвечаю. — А потому что ему надоело каждый вечер снимать и каждое утро надевать штаны!» Из дальнейших тирад выяснилось, что нежелание каждое утро надевать штаны равняется нежеланию строить окопы и что и то и другое неизбежно ведет к самоубийству. Приказав генералу Докукину сместить поручика Елина с командованья ротой, Начдив вернулся к себе. Впоследствии, когда я напомнил «Дяде Ване» об этом происшествии, он, улыбаясь, ответил: «Да! Для этого надо было быть Елиным!» Ночью кончился снежный буран. Наступившее ясное морозное утро началось с попытки «красных» атаковать ст. Ольгинскую от Аксая. После четырехчасового боя, понеся большие потери, атаковавшие части отхлынули обратно за Дон. Генерал Канцеров приехал на мой участок, осмотрел поле боя и поехал вперед, туда, где лежали, скошенные пулеметным огнем, цепи «товарищей». Возвращаясь на линию моих окопов, Начдив встретил солдата, посланного мной с приказанием на передовую заставу. Солдат не обратил ни малейшего внимания на ехавшего верхом генерала, да вряд ли угадал в нем начальника, а потому спокойно продолжал свой путь и не отдал чести. — Стой, — остановил его Канцеров. — Почему не становишься во фронт? Ты видишь кто я? — Никак нет, — ответил растерянно солдат. — Я — генерал Канцеров, начальник дивизии. Понял? Ну, становись во фронт! Перепуганный солдат неуклюже вытянулся. — Не так, — слезая с коня, сказал Канцеров. — Садись на коня, проезжай мимо меня и кричи: Здорово Канцеров! Солдат замялся, но приказание исполнил. Раз десять, по желанию генерала, проезжал он мимо него с приветственным возгласом, на который, браво становясь во фронт, Канцеров громко отвечал: «Здравия желаю, Ваше-ство!» — Ну, а теперь отдавай мне коня. Мой черед ехать, а твой — становиться во фронт! Лихо ставший во фронт солдат, при первом же проезде мимо него генерала, заслужил его полное одобрение. Спустя некоторое время, на мой вопрос посыльному — что это за происшествие, наблюдавшееся мною издалека — солдат описал мне эту сцену и, улыбаясь, закончил: «Ох, и бедовый!» 16-е февраля — трагический для Марковской дивизии день — начался для меня тяжелым ранением в колено осколком бризантной гранаты, с раздроблением коленной чашечки. Боль была чудовищная! Но передать командование моим участком было некому. Поднятый и усаженный на патронную двуколку, я продолжал командовать за все продолжение фронтовой атаки «красных», после отбития которой был отвезен в лазарет, находившийся на южной окраине станицы. И тут пришлось мне увидеть собственными глазами всю безнадежность нашего положения, о котором до сих пор я не имел никакого представления. Здесь, в последний раз видел я генерала Канцерова, отдававшего приказание командиру конной сотни, поручику Гетманскому, атаковать обходящую колонну «красной» кавалерии. — Ваше-ство, — доложил обескураженный Гетманский — кони и люди вымотаны окончательно! Лошадей нельзя поднять даже на рысь! Хорошо помню фигуру генерала Канцерова и принятую им позу. Выпятив свой, и без того толстый, живот, упершись обеими руками в бока, мелко семеня ногами и будто пританцовывая, он вдруг заговорил речитативом: «Кузькина мать собиралась помирать. Помереть — не померла, только время провела. Налево кру-гом! В атаку, марш!» Конца этой сцены я уже не видел. Поняв, что в лазарете мне делать больше нечего, я приказал отвести себя к моей роте, надеясь, при удаче, вывести ее из западни и спасти хотя бы часть ее состава и пулеметы. Что случилось в дальнейшем с генералом Канцеровым, я не знаю. Был ли он убит или смещен с командования? Во всяком случае, когда мне посчастливилось вывести из станицы жалкие остатки моей роты и кое-каких присоединившихся ко мне отдельных людей, на лежавшие в двух верстах холмы, то там я не видел Канцерова. По рассказу полковника М.Г. Степашина, генерал Канцеров вышел на войну 1914-го года в должности командира Бородинского полка и прославился разгромом венгерской конной дивизии, за что получил орден Св. Георгия 3-ей степени в чине полковника. Генерал П.Н. Краснов описал этот бой в своем романе «От двуглавого орла к красному знамени». Насколько это верно — не знаю.
