Корнет Пржевальский
Переход от станции Ольгинская до станции Хомутовская. Оттепель. Мокрый, тяжелый чернозем. Наша рота идет в голове. Дорога еще не растоптана и ноги уходят в густую черную кашу, откуда их с трудом вытягиваешь назад, с налипшей на них тяжелой грязью. Идти при таких обстоятельствах невероятно трудно. Но хуже всего приходится поручику Якушеву и корнету Пржевальскому. Их кавалерийские сапоги отнюдь не приспособлены к подобной прогулке. Прикрепленные к ним шпоры, погружаясь в липнущую грязь, вытаскивают на себе добавочный вес, в хороших три-четыре фунта, и бросают ее на их долгополые шинели. Прилипая к подолу, она образовывает нечто похожее на колокол. На каждом привале, они очищают ее снятыми с винтовок штыками. Но уже через десять минут после начала движения, все начинается снова. Со станции Хомутовская, оба выходят в обрезанных выше колен шинелях и расставшись навеки со своими шпорами. Они напоминают двух фантастических кузнечиков на длинных тонких ножках, с едва прикрытыми крылышками-фалдачками задами. При каждом шаге фалдачки поднимаются, благодаря высокому разрезу кавалерийской шинели, так что создается впечатление, что два коротких крылышка тщетно стараются поднять непосильную для них тяжесть.
15-ое Марта. Мелкий холодный дождь насквозь промочил шинели. Температура падает, дождь постепенно обращается в маленькие ледяные иголочки, больно бьющие по лицу, и покрывает одежду ледяной корочкой. Холодно!
Рота, сперва шедшая по дороге, внезапно сворачивает влево и идет в серую пустоту степи. Через час-полтора, неширокая — в 6/7 шагов — канава, наполненная бурлящей водой, преграждает дальнейшее движение. Обе стороны ее обсажены столетними, полусгнившими ракитами. Наш берег — пологий, противоположный представляет собою невысокий вал, что делает его выше нашего и исключает всякую возможность прыжка. Появившийся внезапно генерал Марков приказывает, или найти старую корягу упавшей ракиты, или выломать одну из стоящих. Старая коряга скоро найдена и общими усилиями брошена в воду посреди канавы. Теперь предстоит переправа в два прыжка: с берега на корягу и с нее на другой берег.
Бой 4-го марта под Кореновкой вырвал из рядов взвода подполковника Яковенко и прапорщика Нестеренко. Теперь, во главе взвода стоял я, а за мной корнет Пржевальский, так что честь открытия переправы предоставлялась мне, что я и проделал чрезвычайно эффектно, хоть и не без ущерба. Под тяжестью моего тела, возведенный нами шедевр строительного искусства перевернулся и я оказался в грязной воде, доходившей почти до пояса. Корнет Пржевальский не прыгнул, а просто вошел в воду и стал против меня, по другую сторону предательской коряги. Со своих мест, мы подавали руки переправлявшимся, а коленями удерживали ее в устойчивом положении. В течении всего перехода, закончившегося взятием станицы Новодмитриевской, Пржевальский был весел, много смеялся, как будто не чувствуя всей тяжести этого исторического дня. Никто не узнал бы в нем вышедшего из Ростова «Тонняги"(*)
Не выдержали 1-й Кубанский Поход щегольские кавалерийские сапоги Пржевальскаго. Ежедневно мокрая и наспех высушиваемая кожа их сгнила и в образовавшуюся дыру стремились выскочить пальцы его ног. Тряпки, предназначавшиеся для удержания подметок и закрытия дыр, плохо исполняли свою обязанность, и ему приходилось часто возобновлять эти перевязки. В этом виде я видел его бегущим в атаку на железнодорожную насыпь ст. Григоре-Афинской.
Екатеринодар. Взяты артиллерийские казармы. С окружающего их вала бросилась 1-ая рота на ближайшие дома города. 150−200 шагов. Но не пробежала и трети расстояния, смытая пулеметным огнем. Упал и бежавший впереди Пржевальский. Упал и не поднялся. Остался лежать там, где застигла его пуля. Вскоре, разрывом снаряда, его труп был отброшен в сторону и лежал, полузасыпанный землей, непонятно маленьким комочком…
(*) Прозвище это было по видимому дано Пржевальскому вначале, за томные и деланные манеры. После какого-то дела, описание которого утеряно, он изменился коренным образом. Привожу последние слова моего отца: «И показалось мне, что в выражении его лица что-то изменилось, исчезло то ненавистное мне выражение, которое делало его смешным и несимпатичным. В следующих переходах и боях, рядом со мною шел уже новый корнет Пржевальский».
