— Спасск… Я — Сокол-14. На четвертом… шасси выпущены… зеленые горят… Разрешите посадку…
Эти рубленные многоточиями фразы полковник в отставке Федор Ливенцов воспроизводит с документальной точностью. Они для него, словно заученные стихи фронтовых поэтов. От летных штампов, которые «крылатый воин» произносил каждый день, веет романтикой неба. Однако сам он не любит поэтизировать действительность.
— На фронте, там, наверху, можно было услышать лишь многоголосие просторечий, — произносит с улыбкой участник Великой Отечественной. — Крутых оборотов тоже хватало.
В его фронтовой биографии менялись позывные, самолеты, звания, однако сослуживцы всегда называли Ливенцова по-свойски, непосредственно: «Черт». Может быть, отрываясь от земли он обладал какой-то сверхъестественной силой?
— Как возникла столь устрашающая кличка? — переспрашивает Федор Иванович с улыбкой. — Штурман нашего экипажа Иван Коршиков до войны был художником, и я попросил его на стабилизаторе самолета Ил-4 нарисовать черта, который берет на рога «мессершмитт». С тех пор меня стали олицетворять с намалеванным на «Ильюшине» персонажем…
Думается, что причин для такого прозвища было много… О себе летчик может сказать словами Есенина: «Плюйся ветер охапками листьев, Я такой же, как ты, хулиган.» И в небе чертяга Ливенцов юношеской удалью сильно походил на заправского поэта.
— Я всегда летал на больших скоростях, — признается офицер, — любил фигурнуть, похулиганить. Старался делать глубокие, запредельные виражи, чтобы с крыльев срывались струи. Но, несмотря на размашистый почерк, все же я рисковал аккуратно.
Впрочем, если проводить поэтические параллели, то Ливенцову, наверное, ближе будет строка Владимира Высоцкого: «Небо — моя обитель…» Общаясь с ветераном, вспоминаю ее невольно. Ему не раз приходилось бросать самолет в крутой вираж, искусно уворачиваться от «мессеров», а когда заканчивались снаряды, уходить «по-английски». Офицер летал на всех типах самолетов 40-х годов… Однако до войны его подготовка оставляла желать лучшего.
— За время учебы в Борисоглебской летной школе, которую окончил в сентябре 1940 года, — вспоминает Федор Иванович, — над землей я провел в общей сложности девять часов две минуты. В активе было два контрольных полета с инструктором и десять — по кругу. Нам даже в летном центре не дали возможность повиражить, попилотировать… А ведь мы в этом очень нуждались. Как хотелось тогда сделать петлю, переворот…
Осваивать фигуры простейшего пилотажа младшему лейтенанту Ливенцову пришлось уже на аэродроме Горелово, под Ленинградом.
— В Горелове я поднимался в воздух на «ишаке», — продолжает рассказ фронтовик, — так мы величали И-16, основной самолет истребительной авиации тех лет. Он очень строгий и вертлявый, к тому же не приспособлен для ночных полетов.
Удивительно, но о дюралевых птицах летчик рассказывает так же увлеченно, как и о своих сослуживцах. Отмечает, что с легкостью различал самолеты по мелодии мотора, несмотря на то, что не имел музыкального слуха. По его словам, 109-е «мессы», которых на военном жаргоне называли также «францами» и «гансами», звуком напоминали комариный писк, а «хеншели» гудели, завывая.
Первые полеты на патрулирование ничем не отличались от довоенных.
— Уже в половине шестого утра 22 июня наша эскадрилья была в воздухе, — говорит офицер. — Погода отличная, город спит, трамваи только-только тронулись. А в душе томительное и тревожное ожидание возможной встречи с врагом.
Тем не менее наши истребители под Ленинградом первые дней десять, как говорится, напрасно «утюжили» небо. И даже когда в воздухе впервые замаячили хищные силуэты «гансов», немцы старались уклониться от воздушных поединков.
— «Мессера» летали парами, — продолжает Ливенцов — и сбивали нас тогда чаще, чем мы их. И-16 вели бои, как правило, на виражах. Это были методы прошлого. А вот немцы сражались на вертикалях, и в связи с этим имели преимущество. Да и техника германская в то время превосходила нашу на порядок.
Окрестности Северной столицы Федор Ливенцов прикрывал с неба до 16 сентября 1941-го, и медаль за оборону Ленинграда, полученная позднее, — его первая награда.
— После установления блокады Ленинграда, — вспоминает ветеран, — вся наша уцелевшая авиация базировалась на аэродромах Карельского перешейка: Углово, Левашово, Горская. К концу октября полк исчерпал свои боевые возможности, и мы отправились на переформирование в Череповец.
Оттуда летчики спустя месяц убыли в Горький, на станцию Сейм, где переучивались на «цельнодеревянный» самолет ЛАГГ-3. Подготовка, по словам участника Великой Отечественной войны, немногим отличалась от довоенной авиационной школы. Те же два контрольных полета с инструктором и десять самостоятельных…
Пожалуй, Ливенцова можно по праву назвать стреляным воробьем… И действительно, его подбивали неоднократно и вражеские истребители, и малокалиберная зенитная артиллерия… Особенно врезался в память воздушный бой, произошедший 28 февраля 1942-го.
— Удар из пушек, — описывает Федор Иванович драматический эпизод, — пришелся прямо по мотору. Самолет тут же сделал переворот через крыло и направился в глубокое пике…
— В кабине дым, — продолжает рассказчик, — и я ничего не вижу. Осознаю, что нахожусь в отвесном пикировании. Взглянул на приборы… 720 километров в час. Терять нельзя ни секунды. Нужно выводить машину из пике, а скорость непривычно большая, как и перегрузка… Все делал как-то машинально и вывел-таки истребитель в горизонтальный полет. Осмотрелся, никто меня не преследует…
Наверное, только летчики знают, как трудно найти площадку для посадки в лесисто-болотистой местности. Ливенцову повезло. Впереди увидел широкую просеку и буквально плюхнулся в снежную перину.
— Наверное именно сугробы спасли мне тогда жизнь, — делится мыслями Федор Иванович. — Зима была на исходе, но снег еще не начал таять. Самолет самортизировал, однако я все же ударился о прицел. Не сразу, но меня подобрали солдаты, подвозившие по той просеке боеприпасы фронту…
Вердикт медкомиссии, которая отстранила Федора Ивановича от истребительной авиации, он воспринял как приговор. Пересесть с И-16 на По-2 — все равно, что променять мотоцикл на велосипед. Покорять небо на «кукурузнике» истребитель Ливенцов стеснялся. За его плечами на тот момент было 80 боевых вылетов, 35 воздушных поединков и три сбитых немецких разведчика переднего края… Среди них — «Фоке Вульф-190», Ю-87 и «Хеншель-126».
— Почти год я летал на связном самолете, — продолжает фронтовик, — но с участью такой смириться не мог. За «кукурузниками» немецкие истребители охотились не меньше, чем за «ишаками». Безоружный По-2, который, как правило, перевозил документы, приравнивали к двум истребителям. От летчика требовалось особое внимание, и голова вращалась, как глобус. Если на И-16 приходилось осматриваться примерно градусов на сто восемьдесят, то здесь на все триста шестьдесят…
И все-таки он мечтал пересесть с самолета, который в те годы часто использовался, как учебный, на боевой в полном смысле этого слова. Не о карьере, не о званиях и наградах заботился Федор Ливенцов, когда на свой страх и риск просился в бомбардировочный полк дальней авиации…
— Сначала принеси летную книжку, — сухо отозвался на эту просьбу комполка, — посмотрим что ты за летчик…
Однако лейтенант Ливенцов догадывался, что его многочисленные боевые вылеты в осажденный Ленинград — это серьезный козырь. Для волнения оставался один повод — результаты обследования в Центральном институте авиационной медицины. Впрочем, Федор сумел утаить свои травмы. Он всем врачам говорил, что абсолютно здоров, а доктора в основном верили на слово. И попал-таки вчерашний истребитель Ливенцов в дальнюю авиацию, на бомбардировщик Ил-4.
— Полк вскоре, — вспоминает ветеран, — перелетел в Киев на аэродром Жуляны. Оттуда начали боевую работу по всем фронтам. Бомбили румынские порты Голац и Плоешти, участвовали в освобождении Крыма, сбрасывали бомбы на Севастополь… По мере движения армии на Запад бомбили Кенигсберг, Данциг, Тильзит, Пиллау, Дебрецен.
Офицеру никогда не забыть, как брали Зеловские высоты — последний мощный рубеж немецкой обороны. Решающее наступление Великой Отечественной войны Ливенцову затем долго снилось. Федор Иванович и сейчас представляет отчетливо эти изрезанные укреплениями холмы, которые он видел с неба.
— На узком участке фронта Георгий Константинович Жуков собрал около 140 прожекторов и направил их свет на немецкие позиции, — вспоминает участник легендарной операции. — Он приказал авиации бомбить освещенную местность. Артиллерия била с земли… мы — с воздуха… В результате 19 апреля войска преодолели-таки рубеж, который гитлеровцы объявили неприступным…
До окончания войны оставались считанные дни. Ливенцовский «Ильюшин» ожидал замены мотора, и летчик был «безлошадным». Однако 24 апреля 1945 г. ему предстояло совершить вылет на Штеттин. Задание по уничтожению базы немецких подлодок Федор выполнял на самолете командира полка. Парадоксально, но, видимо, не зря поется в песне, что последний бой — он трудный самый. Может быть, черт, намалеванный на стабилизаторе кистью штурмана, хранил летчика в небе, как талисман… А может, командирский Ил-4 был не таким покладистым…
— После первого захода на цель, — вспоминает о пережитом фронтовик, — бомбы сбросить не удалось. Пошли на второй… А зенитная артиллерия гитлеровцев снарядов не жалела… За всю войну я не видел столько огня. И все-таки мы отбомбились. Нас на выходе из атаки подбили, но самолет остался жизнеспособным. Унесли-таки ноги…
Полковник в отставке Федор Ливенцов, многое еще мог бы поведать о войне. Но от деталей он переходит к главному.
— В воздушном бою, — утверждает фронтовик, — нельзя надеяться на удаль, отвагу. Собьют! Необходимы умение, мастерство, доведенные до филигранности…
Общаясь с Федором Ивановичем, понимаешь, что бывших летчиков, как и разведчиков, не бывает. 140 боевых вылетов на счету ветерана. О боевой юности ему напоминают два ордена Красного Знамени, ордена Отечественной войны I и II степени, два ордена Красной Звезды… Энергетика, излучаемая Федором Ивановичем, свидетельствует, что он и сегодня, несмотря на возраст, вполне мог бы сесть за штурвал самолета.
— Уже далеко не каждого, — возражает фронтовик. Но с Ил-4, думаю, справился бы…
http://www.redstar.ru/2007/04/1804/301.html
