 |
| Красная звезда | Александр Бондаренко | 29.03.2007 |
— Когда возникла идея этого «круглого стола», мне задавали вопрос: а зачем он нужен? У нас, мол, сегодня и без того проблем много, а мы будем говорить о каких-то давным-давно увезенных из России реликвиях…
Мартынов: Знаете, с чем связан современный национальный подъем в странах Латинской Америки? Прежде всего с огромным интересом к истории. Там руководство понимает: чтобы выстоять, нужно иметь корни. Мне кажется, подобное должно наступить и у нас. Похоже, у молодежи проходит этот «глобализаторский», «транснациональный» угар, когда все с ума сходили от кока-колы, «Макдоналдсов», голливудских фильмов…
— А что вообще это такое — наследство «первой волны» русской эмиграции?
Рудиченко: При вывозе ставились две цели. Одна — спасти какое-то свое достояние в надежде, что это поможет в эмиграции. Вторая цель — спасти реликвии от красных, не оставить им свою историю, которая уезжающими не ассоциировалась с большевиками.
Шигин: Думаю, что примерно девяносто процентов всего вывезенного имеет непосредственное отношение к армии. Офицеры, люди с обостренным чувством чести, вывозили в первую очередь военные реликвии.
Монастырева: Когда я узнала только об одном из эпизодов этого исхода — 150 тысяч человек уезжали из Севастополя на 126 кораблях, — мне, честно говоря, стало плохо. Я по-настоящему осознала, сколько русских людей оказалось тогда за границей!
— Может, следует определить позицию участников нашего разговора — так сказать, на чьей мы стороне, «за белых или за красных»?
Шигин: Зачем? Речь ведь у нас не о том, был массовый вывоз исторических реликвий ошибкой или нет, и вообще, не был ли ошибкой сам 1917 год. К чему мы пришли, к тому и пришли!
Трухачева: Работа в книжном магазине показывает, что народ все же до сих пор разделен на две противоборствующие группы. Одни признали революцию 1917 года и советскую власть, вторые — нет. Однозначного отношения к истории быть не может, и вообще прошлое надо просто признавать, как свершившийся факт.
— Согласен. Итак, sine ira et studio — без гнева и пристрастия, как по-латыни могли сказать уезжавшие за рубеж выпускники гимназий, обсуждаем именно вопрос наследия… Что же это такое?
Рудиченко:О том, что было вывезено частными лицами для себя, — тут понятно, это частная собственность, и какие-то вопросы трудно задавать. Наша тема — то, что было вывезено как принадлежность, часть русской истории.
«В чакской войне между Парагваем и Боливией противоборствующие остатки русской и немецкой армий как бы довоевывали сражения Первой мировой войны».
Например, донские и кубанские казаки забирали все свои регалии, все, что принадлежало казачьему войску как таковому, — грамоты, знамена, награды, архивы свои вывозили…
Колоколов: В соседнем зале есть картина — прощание отрекшегося Николая II с Собственным Его Императорского Величества конвоем. Три конвойца на правом фланге держат гвардейские штандарты… Об этих реликвиях я и хочу сказать. Конвой — уникальное подразделение Русской армии, основанное в 1811 году при Александре I. После Февральской революции его преобразовали в Кавказский полк и направили на одноименный фронт. Когда командующий войсками Петроградского военного округа генерал Корнилов издал приказ, по которому все воинские части должны были представить свои знамена и штандарты для того, чтобы снять с них императорские вензеля, то конвойцы выкрали свои штандарты, хранившиеся в Екатерининском дворце в Царском Селе. Под ними они воевали в Гражданскую войну, в 1920 году увезли их в Константинополь, затем — в Сербию. Сейчас эти реликвии хранятся у потомков конвойцев — в США.
Рудиченко: Кроме того, вывозились частные коллекции, некоторые из них воистину являются национальным достоянием. Например, огромнейшая коллекция монет и медалей великого князя — по-моему, Константина Николаевича — в 1920 году попала в Югославию, часть была распродана, а большая часть осела в вашингтонском музее. В этой коллекции есть такие старинные русские медали, которых нет даже в Эрмитаже!
Мартынов: Наверное, мы должны говорить не только о том, что увезли наши соотечественники из России, но и о том, что они произвели, находясь в тех странах, куда их забросила судьба. Ведь даже в малоизвестном у нас Парагвае существовала сильная русская колония, которая внесла существенный вклад в историю этой страны. Во главе колонии стоял генерал Беляев, деятель белого движения…
— Ваша книга «Русский Парагвай», вышедшая в прошлом году в Воениздате, стала событием для любителей истории…
«Однозначного отношения к истории быть не может, а прошлое надо просто признавать как свершившийся факт, не оценивая его и не ругая, не каясь перед всеми. Да, это было с нами, с нашей страной — мы это знаем, и мы будем жить дальше».
Монастырева: Действительно, судьба генерала Беляева меня просто потрясла. Меня потрясло и то, что мы ничего этого не знаем. Хотя по образованию я историк, но мы учили совершенно другую историю! Когда я говорю об этом своим ровесникам, людям более молодого поколения, все удивляются…
Мартынов: То, что осталось в Парагвае, еще требует глубокого, предметного изучения, оно представляет интерес для людей самых различных сфер знаний. Например, в чакской войне Беляев фактически исполнял обязанности начальника генштаба парагвайской армии. Благодаря усилиям русских офицеров — их воевало 46, шестеро погибли — Парагвай, который имел армию гораздо менее сильную, чем Боливия, сумел победить. Для военных историков наверняка представляют интерес материалы, связанные с оперативно-тактическими планами ведения войны… Кстати, в рядах боливийской армии было много немцев. Интересны и планы генерала Беляева по созданию «русского очага» — генерал пытался воспроизвести в Парагвае нечто подобное тем колониям, которые существовали в Галлиполи или в Бизерте, — создать такой замкнутый анклав, где бы, по его словам, удалось сохранить русский дух, русскую историю и сам генофонд русской нации…
— В очередной раз поражаешься многогранности русского военного человека, что для России традиционно, и вновь удивляешься тому, как бездумно расточительны мы к своим людским богатствам!
Монастырева: Вот и в Тунисе люди помнят о том, что именно русские — наши офицеры, картографы, геодезисты — построили им все дороги и водопровод. Если бы не русские, этого долго не было бы.
— А как вообще на Западе относятся к этому наследию? Понятно, что если бы отношение было трепетное и бережное, мы бы с вами сейчас не говорили о том, как его вернуть…
Рудиченко: К сожалению, многое уже погибло. Так, в Китае, когда туда после Великой Отечественной войны пришли советские войска, пропало многое из того, что вывозилось через Дальний Восток. Не знаю, насколько правда, но говорят, что в бывшем русском посольстве в Харбине, в заделанном проеме, нашли не одну кипу архивных дел. Большинство документов было подписано атаманом Семеновым. После запроса в Москву этот архив сожгли.
Колоколов: В июне 1941-го, когда Германия оккупировала Югославию, был разграблен Военный музей в Белграде, где хранились реликвии Собственного Его Императорского Величества конвоя. Украдены в основном были драгоценности — серебряные трубы, столовое серебро… К счастью, штандарты уцелели.
«США в последние десять лет накрыла очень значительная волна приезжающих из России „жучков“, которые объезжают стариков, все выманивают у них, выкупают за копейки».
Баранова: В письмах эмигрантов, которые хранятся в нашем музее и получены еще в 1970-е годы, говорится, что написание истории Русской армии до 1917 года уже никому не нужно, что собственные дети считают их в лучшем случае чудаками.
Рудиченко: Наследникам — детям, внукам эмигрантов — это уже неинтересно, они больше американцы, чем русские. Это я сужу по Америке. Русский язык мало кто из них знает. Поэтому после смерти стариков все пропадает.
Монастырева: На французских аукционах наши ордена, серебряная посуда продается за 200 евро, 300 евро. Зато потом на аукционах Сотбис все это всплывает уже за 10.000 евро.
Колоколов: В городе Аньере, под Парижем, есть казачий музей…
Русанов: Лейб-гвардии казаков…
Колоколов: Ну да, ведь гвардейских казачьих частей было несколько. В нем работает большой энтузиаст — Виталий Вадимович Жуменко. Но, к сожалению, сейчас этот музей описывает представитель аукциона Кристис, и куда уйдут все эти реликвии, непонятно.
Шигин: Мы говорим о дальнем зарубежье, но у нас есть и ближнее! Недавно я был в Казахстане — там в станицах, на юге, встречаются очень интересные казачьи документы, архивы. И люди не знают, что с ними делать! Тоже уходит поколение — и все остается. Казахам это не особенно надо. Что будет дальше?! Ну ладно, Казахстан. То же самое происходит и в Прибалтике. В Риге, к примеру, находится уникальнейший архив Валентина Саввича Пикуля. Хотя он и принадлежит вдове писателя, но в полном смысле имеет общероссийское значение. В свое время по определенным причинам его не вывезли, а сейчас латыши уже стараются наложить на него свою лапу: знают, что это большие деньги.
Монастырева: Мы уже потеряли дом Бунина. Мы можем потерять все русские кладбища — в Ницце, в Каннах, в Тунисе… Понятно: земля во всем мире дорожает. К тому же нам всегда могут сказать: господа русские, если вам это не нужно, то нам-то зачем? В Бизерте есть европейское кладбище, на территории которого порядка ста могил русских офицеров. Было желание построить на его месте стадион, который очень нужен городу. Но Анастасия Александровна Ширинская, эта маленькая женщина, сумела отстоять кладбище! Но это пока что.
— Анастасия Ширинская, о которой не раз уже писала «Красная звезда», — это просто уникальное явление…
Монастырева: Самое печальное, что это хорошо понимают там, но не у нас! Еще в январе прошлого года администрация Бизерты назвала именем Ширинской площадь — это же единственная женщина, в честь которой названа площадь в Северной Африке. Если не вообще во всей Африке! К тому же при ее жизни! К тому же она гражданка России! Но у нас об этом почему-то молчат…
Колоколов: Да, все это проблемы серьезные. Вот живет сейчас в Париже Андрей Дмитриевич Шмеман. Я бывший суворовец, кадет, поэтому кадетская тема мне очень близка. Когда я узнал, что в Париже существует Кадетский музей, то посетил его, познакомился с Андреем Дмитриевичем. Хотя он очень бодр, энергичен, но тем не менее ему где-то близко к 90. Он оканчивал созданный русскими эмигрантами под Парижем Корпус-лицей императора Николая II, сейчас — председатель объединения кадетов корпуса, в котором немногим более десяти человек, также перешагнувших 80-летний возраст. Музей, который находится в одной небольшой комнате, произвел сильное впечатление: форма, регалии, эполеты, знаки, — реликвии давно прошедшей эпохи. Но что с ними будет потом, одному Богу известно!
— В общем вся надежда на государственное учреждение — Центральный музей Вооруженных Сил. Но как само государство относится к наследию русской эмиграции?
Монастырева:Интерес к ее истории, который возник в нашей стране на официальном уровне в начале 1990-х годов, — момент политический. Можно даже проследить, как в определенное время он то усиливался, то утихал… Но, может, у нас в конце концов без всякого политиканства поймут, что наше национальное достояние должно вернуться домой, что этим призвано заниматься государство?
Русанов: Да, ведь именно государство в первую очередь заинтересовано в получении материальных свидетельств своей истории.
Колоколов: Должно быть заинтересовано.
Русанов:Вот мы ругаем, что не воспитываем наше молодое поколение. А на чем воспитывать? Для этого и нужно возвращать реликвии.
Монастырева: Мы должны гордиться тем, что мы — русские.
Вот в Бизерте остался дом моего прадеда Нестора Монастырева — с 1957 года он пустует. Через российское посольство мы обратились в МИД Туниса с просьбой помочь разобраться с этим домом, чтобы затем открыть там музей Русского флота.
Тихомирова: Наш разговор я хотела бы подытожить одной фразой — записью, оставленной в книге отзывов кем-то из посетителей выставки «Возвращенные реликвии Русской армии и Флота». Написано так: «Ваша выставка помирила между собой и красных, и белых».
