Отношение священника к таким замыслам должно быть прежде всего пастырским

Прот.Максим Козлов: Мы с вами вместе только что посмотрели выставку «Двоесловие/Диалог» и не увидели там никакого эпатажа, провокации, кощунства, оскорбления религиозных символов, эротики и попрания святынь. Мы не увидели ничего, что каким-то образом может оскорбить религиозное чувство человека. Нравится или не нравится такой тип изображений и такой род искусства — это область дискуссии. Многим не нравится реализм в духе Ильи Глазунова или Шилова, как не нравятся скульптуры в духе Церетели, и не все в восторге от скульптур Вячеслава Клыкова. Нужно понимать, что это совсем другая плоскость дискуссии — дискуссия о художественном языке и о стилевых предпочтениях. Можно довольно много рассуждать о том, что такое реалистическая живопись, вообще живопись как она стала формироваться начиная с эпохи Возрождения, когда возникла иллюзорная прямая перспектива. Об этом уже много написано. Понятно, что такая живопись отличается и от иконописи, и от тех направлений искусства, которые возникали в конце XIX или начале ХХ века, отходя от построений, господствовавших начиная с эпохи Возрождения.

А.А.: Как возникла идея выставки?

Прот Максим Козлов: Ко мне осенью обратились два человека; об одном я знал немного, а о другом не знал вовсе ничего. Это были клирик города Москвы дьякон Федор Котрелев, которого я знал как обозревателя одного из православных изданий, и художник Гор Чахал, которого я видел первый раз в жизни. Они пришли с идеей выставки актуального искусства в актовом зале при храме святой мученицы Татияны.

Первая моя реакция была такой: зачем все это нужно? Потом я взял какое-то время на размышление и стал решать. Прежде всего я понял, что я не имею права подойти к этому, исходя из собственных художественных вкусов и предпочтений.

Отношение священника к таким замыслам должно быть прежде всего пастырским. Я вспомнил прочитанные к тому времени слова старца Паисия Афонского, что мы должны иметь о людях благой помысел. Это означает не предполагать априорно, что здесь замешаны какие-то действия «закулисы» или еще что-то. И второе (на этом и наше упование стоит) — что люди меняются. Нельзя человека оценивать по тому, что он когда-то сделал, и тем более нельзя оценивать человека по тому, что сделали когда-то находившиеся рядом с ним. Нельзя считать человека навеки связанным этим и от него оттолкнуться на этом основании, сказав: все, мы тебя не принимаем, и все, что ты можешь сделать, — это собрать кисточки, сжечь их, перестать быть художником, уйти в монастырь, молиться и все.

Когда мы стали дальше это обсуждать, я понимал, что ощущаю себя вполне любителем. Поэтому концепцию подбора работ, которые должны были быть выставлены, предлагали кураторы — отец Федор Котрелев и художник Гор Чахал. Об этом художнике я узнал чуть побольше, прочитал его публикации в журнале «Нескучный Сад», понял, что это человек, не чуждый христианству, что он участвует в жизни Церкви как православный христианин (я имею в виду участие в таинствах Церкви). Андрей Филиппов, другой художник, чьи работы предлагались для выставки, как я понял, тоже вполне осознает себя православным христианином и участвует в церковной жизни. Они должны были подобрать работы и создать концепцию выставки. За собой я оставил право вето, которое должно принадлежать хозяину площадки. Я решил, что если я увижу, что меня или других людей, которые тоже смотрели эти работы со мной, нечто смущает в самих работах (повторю, в том, что здесь выставлено, а не в том, что где-то еще когда-то кем-то было сказано и сделано), — то мы это не пропустим. И еще два было подтекста, конечно: в этих работах не должно быть никакой провокации против священного, против дорогой для нас религиозной традиции, против священной символики; они не должны быть агрессивны по отношению к зрителю. Конечно, само собой подразумевалось (вы и сами это видели), что ничего близкого к каким-то эротическим подтекстам не могло здесь присутствовать.

Надо сказать, что в процессе подготовки произошел отсев, причем отсев интересный: он шел с двух сторон. Мы не согласились взять некоторых художников, которые были известны своей однозначно жесткой антихристианской позицией.

М.К.- Не то что они претендовали, но в первоначальном широком списке были разные имена. Я сказал: еще раз проконсультируйтесь, но такие-то люди, если они не дистанцировались от этих взглядов, ни в коем случае не могут присутствовать. Повторю: не только что-то неприемлемое сделавшие в прошлом, но и не дистанцировавшиеся от этого в своих теперешних заявлениях.

Во-вторых, не было выставлено творчество, которые насыщено эротическим подтекстом. Сейчас я могу назвать только Дубоссарского, других художников такого плана не помню, тем более что их работы были отвергнуты.

Были и авторы, которые потом сами, поняв, что все это от разговоров переходит к делу и выставка будет, хоть и не в храме (я это подчеркиваю, и вы это видели своими глазами), а в актовом зале рядом с ним, в таком промежуточном месте между церковью и внешним миром, не знаю по каким соображениям, но отказались. Могу только предполагать, по каким соображениям.

Так вырисовалась совсем небольшая выставка, название которой — «Диалог», а славянский перевод этого слова — «Двоесловие». Это буквальный перевод с греческого языка: «диалог» переводится как «двоесловие». В каком смысле диалог, что это подразумевает? Любой адекватный диалог подразумевает самоограничение собеседника ради другого, стеснение себя ради другого человека.

Нужно сказать, нам, церковным людям, не всегда это просто понять, но для художников, которые выставились в актовом зале при храме, это тоже достаточно решительный поступок. Огромное количество людей из их мира этого их шага не поймет и не примет. И уже сейчас в среде, скажем, либеральной художественной интеллигенции раздаются возгласы о том, что «такие-то продались попам» или что «пошли, поняв, к кому сейчас нужно идти на поклон, к Московской Патриархии», и что с ними больше нельзя дела иметь. Уже и с этой стороны начались потоки грязи — они это предполагали, этого можно было ожидать, вплоть до разрыва некоторых дружеских отношений. Поэтому для них это определенного рода шаг, который, по моему глубокому убеждению, нужно со снисхождением, любовью и поддержкой принять. Стоит поддержать их в этом стремлении соотносить свое творчество с пусть еще не всеми ими сознательно, часто скорее бессознательно воспринимаемой религиозной святыней. Они понимают, что есть нечто выше, чем «Я», «мои» произведения, «мое» творчество. Ведь не столько внешнюю, сколько жесткую внутреннюю цензуру нужно было осуществить, чтобы выставить при храме работы. Что-то наверняка не прошло, какие-то вещи могли бы распасться, какие-то работы могли бы быть отвергнуты — это уже то самое важное для христианина и столь мало усвояемое современным светским сознанием, в особенности художественным, самоограничение ради высшего. Вот это стремление к творческому самоограничению — как было не поддержать?

С другой стороны и для нас — церковных верующих людей — диалог тоже подразумевает определенного рода стеснение себя ради собеседника. Нужно было постараться в непривычных формах, не банальных для нашего взгляда, нетрадиционных не увидеть сразу и априори вызова, провокации, чего-то чуждого нам. Повторю: иметь благой помысел. А еще — может быть, попробовать чуть менее серьезно и не с таким пафосом ко всему относиться. Посмотреть на макет храма, стоящий на яблоках, как на то, чему дети будут радоваться, а не выстраивать конструкции вторичных аллегоризмов и подтекстов. Увидеть в милицейском полковнике, которых мы видим на улицах, о которых знаем с каждым днем все больше, реальное напоминание о том, что не только того римского сотника, но и этого начальника нужно слушаться, и что когда Апостол Павел говорил о властях, он говорил, имея в виду тоже не тех, кого мы видим на картинах про античность, — в тогах и с благородными римскими профилями. Тоже разные были начальники, и это тоже себе можно напомнить.

В некоторых работах я вообще не видел ничего такого, чем можно каким-то образом смутиться. Например, обработанное на компьютере видео: Чермное Море волнуется, и видно начало его «рассечение», расхождения воды в разные стороны. В наклеенных на чистую белую стену аккуратно выписанных именах Божиих, взятых из Священного Писания, что можно увидеть, кроме как напоминание нам об имени Божьем, которое для христианина значимо и свято. В фотографиях облупившихся фресок — напоминание о той Голгофе, которую прошла наша Церковь и наша Родина в ХХ столетии. Стоит и нам, людям церковным, око иметь чистым — незамутненным, не связанным с какой-то заведомой подозрительностью.

Конечно, возникает вопрос, и его уже задавали: некоторые из этих художников (о чем я отнюдь не сразу узнал) принимали участие в выставках, которые в свое время вызвали справедливое возмущение православной общественности. Опять же, что мы можем сделать по отношению к этим художникам? Один раз и навсегда анафематствовать и сказать: «все, вам дороги нет»? Речь идет даже не об этих работах — мы здесь не видим ничего подобного и они не писали ничего подобного (Спасителя бутылкой Кока-колы или подобных возмутительных вещей, повторю, справедливо вызывавших гнев церковного народа). Речь идет о тех, кого можно и нужно шаг за шагом, бережно, снисходительно и с любовью перетянуть на свою сторону. В живописи, в актуальном искусстве, в литературе, в архитектуре, в других родах деятельности — так же, как мы это делаем по отношению к людям, находящимся на государевой службе, и так, как мы делаем это для тех, кто занимается экономической деятельностью. Это не прокаженные какие-то, это наши соотечественники — люди, которым мы должны желать спасения и помогать им идти к этому спасению. Вот таково мое отношение к тому, что здесь происходит.

М.К.: — Во-первых, на выставке мы не видим никаких хулиганов вроде Авдея Тер-Оганяна, некогда рубившего иконы топором и предлагавшего то же посетителям своей выставки. Их здесь нет и быть не может. Тер-Оганян уже обругал нашу выставку, и это естественно. Нужно понять, что те, кто ригористически относятся к ней (я не хочу сказать, именно не с консервативных, а с таких псевдоохранительных позиций) часто смыкаются с теми, кто не допускает возможности диалога с позиций крайне либеральных или антирелигиозных. Например, потому что антирелигиозный форум одним из первых отрицательно отозвался: вот, мол, попы и сюда пролезли. Чуть ли не последняя была наша область, где их не было, а теперь они и сюда пролезли, и здесь нельзя быть уверенным в господстве антирелигиозности.

Нужно задуматься, в особенности критикам, не видевшим, но абстрактно рассуждающим о выставке, о том, как неслучайно совпадение этих крайностей. Не видели ли мы совсем недавно чего-то подобного в отношении более глобальных явлений нашей церковной жизни?

Повторю: здесь нет работ людей, которые в предыдущем своем творчестве очевидным образом бы эпатировали зрителя, которые бы самим фактом своих работ выступали против религиозной святыни, против Православия. То, что некоторые из них участвовали в выставках, которые в совокупности своей были отвергнуты значительной частью церковного народа и подвергнуты справедливой критике, не есть для нас основание к тому, чтобы ставить сейчас перед ними барьер. Хотелось бы, чтобы лучшие художественные силы (не знаю, лучшие они или не лучшие, но может быть наиболее живые душой художники), которые были там, уходили бы от той среды и от нахождения с людьми, очевидно нам чуждыми, мирровозренчески смещаясь к авторитету Церкви.

Знаем ли мы, чтобы Пушкин публично каялся за «Гаврилиаду»? Что было в глубинах его души, как он вообще оценивал многое, совершенное за время своей молодости и впоследствии? Но побудит ли это трезвомыслящего православного человека отвергнуть последующее творчество Пушкина? Нужно в справедливом гневе и в борьбе за чистоту не вытоптать ростки здорового и тянущегося к Солнцу Правды в душах людей. Вот об этом я всех критиков призываю помнить.

— Не уступка, не компромисс, амнистия?..

— Да. Речь идет о том, чтобы не оставить теплом, попечением и снисхождением тех, кто каким-то образом повернулся к Богу и, может быть, полшага сделал в сторону Церкви. Если мы сейчас скажем: нет, вы не наши, уходите! — то мы не абстрактные художественные единицы, не хозяйствующие субъекты, а живых людей оттолкнем.

Не о чем было бы и говорить, но в эфире радиостанции «Радонеж» прозвучало слово, которое заставило насторожиться. Виктор Саулкин сказал, что пребывание такой выставки в храме — кощунство. Это уже серьезно. Это выходит за рамки законных насмешек над скудоумием современных художников.

Конечно, придет час, и все мы займем свое место, кто среди «агнцев», кто среди «козлищ». Но регулировать этот процесс будем не мы.

Нет сомнений, что В. Саулкину приходилось слышать о некоем Савле, который с особой истовостью гнал христиан, к коим мы сегодня с такой легкостью причисляем себя. Если бы участь Савла решал В. Саулкин, Савла бы не пустили в церковную ограду. Но было принято другое решение с предельно важными для Церкви последствиями.

Кто из нас может решать, кому где находиться — за воротами, в пределе, в алтаре? Кто засвидетельствовал В.Саулкину., что он — в «белых одеждах»? Или он видел себя в зеркало?

А как прикажете разговаривать с теми, кто чувствует себя художником, но еще не чувствует христианином или еще не понял значимости церковного пути? Величественно указать им на дверь, объяснить, что в храме все места заняты и на всех рассчитано не было? Сказать, что в «лечебнице Христовой» для них не придумано лекарство?

Дверь храма открыта для тех, кто ищет Истину, пути к храму. При всех прочих обстоятельствах эти работы свидетельствуют о попытках осмыслить современную реальность с христианской точки зрения. В них не может быть кощунства потому, что видно искреннее усилие понять, сказать непривычное привычным языком. Здесь нет даже скрытой насмешки.

Нравственный смысл выставки даже обсуждать не надо, он — позитивен. А художественный результат этих усилий можно обсуждать сколько угодно и в каких угодно ракурсах. Можно дать искусствоведческий, эстетический, богословско-эстетический (на всякий случай пишу, что возможен и такой путь — см. Бычков В.В. Эстетика отцов церкви). Но такого разговора не состоялось. А есть морализаторство с высоты достигнутых духовных вершин, что малоубедительно.

А итог этой выставки отраден — нам всем еще и еще раз надо бы задуматься о нашей способности к христианской любви, а, может быть, перечитать историю первохристиан, как они жили и общались с миром. Ничего ведь не изменилось.

P.S. А в качестве приложения текст письма, которое художники обратили к Святейшему Патриарху:

11 июня художники — участники выставки «Двоесловие/Диалог» в храме святой Татианы при МГУ направили Святейшему Патриарху Кириллу письмо с благодарностью за разрешение провести экспозицию.

Полный текст письма:

11 июня 2010

«Ваше Святейшество, Святейший Владыка!

диакон Феодор Котрелёв,
Татьяна Баданина,
Дмитрий Врубель,
Константин Звездочётов,
Владимир Куприянов,
Александр Сигутин,
Виктория Тимофеева,
Андрей Филиппов,
Гор Чахал.

http://www.radonezh.ru/analytic/12 595.html