Об «интервенции Антанты», «германском влиянии» и «большевистском патриотизме»
Сейчас практически доказанным считается сотрудничество большевистской партии с Генеральным штабом Германской империи в 1916—1917 гг., в том числе и перевод на партийные счета денежных сумм от «Дойчебанка» (в частности, через находившихся в Стокгольме Ганецкого — Фюрстенберга, Раковского и Радека). Не вызывают сомнения и факты сотрудничества германской разведки с членами РСДРП (б) в период т.н. «двоевластия», когда, после тяжелого поражения Русской армии в июне 1917 года, большевики организовали демонстрации в Петрограде под лозунгами немедленной отставки Временного правительства и переговоров с Германией о заключении мира. Унизительный Брестский мир сделал бесполезными все жертвы четырех лет страшной, кровавой борьбы, которую вела Россия. Сепаратный мир с Германией, нарушение всех обязательств перед союзниками лишил Россию международного авторитета. Но на этом взаимодействие большевиков с политическими и военными кругами Германии не закончилось. Факты, хотя и крайне отрывочного характера, показывают, что вплоть до осени 1918 года, до окончательного поражения немецкой армии в первой мировой войне власть большевиков поддерживалась вчерашними врагами России, заинтересованных в разжигании «русской смуты» и гибели единого российского государства. Интересный анализ отношений большевиков и их «союзников» из числа представителей германских военных и политических кругов провел в своем исследовании «Российская контрреволюция в 1917—1918 гг.» (Часть 2, Кн. 4., Париж, 1937) генерал Н.Н. Головин. В специально выделенном разделе — «Влияние Германской интервенции на общероссийское контрреволюционное движение» (С. 92−99) — он подробно описывает взаимоотношения большевистского руководства с представителями Центральных держав весной — осенью 1918 года. Весна 1918 года для Германии стала временем последних надежд на успех в войне. Начался последний «бросок на Париж». Казалось бы, самый сильный, самый опасный противник — Российская империя, выведен из войны, «русский медведь» — столь долго угрожавший Европе, наконец, повержен. Более того, у власти в России находились люди, в какой-то степени обязанные Германии своим положением. Возобновления военных действий, возрождения Восточного фронта не ожидалось. Немецкие войска оккупировали Украину, большую часть Белоруссии, Прибалтику и в истощенные от голода германские города уже отправлялись сотни вагонов с продовольствием в счет российских контрибуций по мирному договору. 27 августа ленинское правительство подписало дополнительное соглашение по Брест-Литовскому договору. Оно окончательно признало отторжение от России Прибалтийского края и Грузии, с Литвой, Латвией и Эстонией заключалось торговое соглашение. Гарантировалась выплата военной контрибуции в размере 6 миллиардов марок (первый взнос — 1,5 миллиарда, из них 245 564 килограмма золотом и 545 миллионов кредитными билетами немедленно; второй взнос — к 10 сентября, примерно в такой же пропорции; четыре взноса — 30 сентября, 31 октября, 30 ноября и 31 декабря 1918 года, каждый по 50 676 килограммов золота и по 113 с лишним миллионов рублей кредитными билетами. Один миллиард погашался доставкой русских товаров в период между 15 ноября 1918 г. и 31 марта 1920 г. Два с половиной миллиарда покрывались билетами особого 6-процентного займа, который обеспечивался государственными доходами, в том числе арендной платой за концессии, которые предполагалось предоставить германским кампаниям в России). В счет этой суммы Совнарком успел выплатить Германии 650 миллионов золотых марок, которые впоследствии, по Версальскому договору, перешли к Франции. Кроме того, Германии предоставлялась четвертая часть добытой в Баку нефти и нефтепродуктов. Германия продолжала оккупацию Донецкого угольного бассейна, правда, России «милостиво» предоставлялась возможность получать уголь в количестве трех тонн за тонну нефти и четырех тонн угля за тонну бензина (История дипломатии. М., 1945, т. 2. С. 362−364.). Большевики спасали Германскую империю. По воспоминаниям лидера «Союза Возрождения России» С. Мякотина, посол Германии в советской России граф Мирбах «являлся чуть ли не властелином в Москве» («На чужой стороне», кн. 2. С. 188). И все это происходило тогда, когда в городах уже были введены карточки на все продукты, по деревням «комбедчики» вычищали «под метлу» зерно у крестьян, а Наркоминдел демонстративно заявлял, что Россия не признает «царских долгов» и отказывается от своих обязательств перед Антантой. Брестский мир предусматривал передачу Германии практически всего боевого состава Черноморского флота, в том числе самых мощных кораблей — дредноутов «Императрица Екатерина Великая» и «Император Александр III», эсминцев типа «Новик», сравниться с которыми могли лишь немногие корабли аналогичных классов зарубежных государств. Как отмечал в своих воспоминаниях начальник штаба Германской армии ген. Людендорф «доверие к большевикам нашего правительства… доходило до такой степени, что оно обещало господину М. Иоффе (советскому послу в Берлине — В.Ц.) снабжение оружием и боеприпасами» ( Людендорф.Мои воспоминания, т. 2. С. 530). Но не все для Германии складывалось так благоприятно. Риск того, что Восточный фронт все же сможет возродиться, был связан в первую очередь с находившимся в России Чехословацким корпусом, официально включенным уже в состав вооруженных сил Франции. Его отправка через Сибирь в Европу была согласована с большевистским руководством (т.н. Пензенское соглашение 26 марта 1918 г., подписанное председателем Наркомнаца И. Сталиным и представителями корпуса) и более или менее стабильно проходила в течение апреля. Однако немецкий Генштаб не собирался спокойно ждать появления на своем фронте 40-тысячного корпуса и, под непосредственным давлением графа Мирбаха, нарком иностранных дел Чичерин отправил 21 апреля срочную телеграмму (N 1084) в адрес Красноярского совета: «Опасаясь японского наступления в Сибири (насколько беспокоила Германию гипотетическая возможность подобного наступления — неясно — В.Ц.), Германия настоятельно требует немедленного и скорейшего проведения эвакуации германских пленных из Восточной Сибири в Западную или в Европейскую Россию (то есть в направлении, обратном продвижению корпуса — В.Ц.) Просим принять все меры. Чехословацкие отряды не должны продвигаться на Восток». С этого момента темп продвижения чешских эшелонов по Транссибирской железной дороге замедлился, эшелоны попадали в «пробки», по несколько суток простаивая почти на каждой станции. Большевики стали требовать полного разоружения эшелонов корпуса и телеграммой от 25 мая «всем совдепам по линии от Пензы до Омска» наркомвоенмором Л. Троцким предписывалось: «…Все советы по железной дороге обязаны под страхом тяжкой ответственности разоружить чехословаков. Каждый чехословак, который будет найден вооруженным на железнодорожных линиях, должен быть расстрелян на месте… Всем железнодорожникам сообщается, что ни один вагон с чехословаками не должен продвигаться на восток». После этого, в течение 25−27 мая, произошло несколько одновременных нападений на чешские эшелоны на станциях Транссиба. Однако легкой победы не получилось и вместо разоружения корпуса советская власть оказалась свергнутой чехами и вышедшими из подполья офицерскими организациями почти по всей Сибири, на Дальнем Востоке, в Поволжье. И уже 21 июня представитель прибывшей в Сибирь французской военной миссии майор Гюнне официально сообщил филиалу Чехословацкого национального совета в России о желании Антанты образовать новый «противонемецкий фронт» по линии реки Волги с тем, чтобы чешские войска стали «авангардом союзных войск», которые будут туда немедленно посланы. Обращение Гюнне было срочно опубликовано в сибирской чешской газете «Чески денник» (N 108) с добавлением, что «восстанавливаемый фронт будет направлен исключительно против немцев». 1 августа председатель Чешского Национального Комитета, будущий президент Чехии Масарик выпустил «воззвание» к «братьям-легионерам» в России, в котором заявил, что по сложившимся обстоятельствам чехословаки должны остаться в России. Масарик особо подчеркивал, что врагами чехов в России «являются немцы и австрийцы, а также те единицы и части русского общества (имелись в виду большевики — В.Ц.), которые соединились с ними против чехословаков и их союзников». После подобной санкции все действия корпуса расценивались как продолжение войны против Германии и ее союзников, т. е. большевиков ( Драгомирецкий В.С.Чехословаки в России. 1914−1920 гг. Париж-Прага. С. 212−213). Другая опасность исходила, как считалось, со стороны Белого движения, ведь одной из главных своих задач его лидеры провозглашали «продолжение войны с Германией» и «верность союзническим обязательствам». Немецкие войска не имели боевых столкновений с Добровольческой армией генерала А.И. Деникина (за исключением т.н. «таманского инцидента», во время которого немецкие передовые посты на Таманском полуострове были обстреляны казачьими разъездами), но опасения, что в случае свержения большевистского правительства у власти в России могут оказаться силы «антантовской ориентации» были вполне обоснованы. Исходя из этого представители Германии в Москве, установили контакты с антисоветским подпольем (в первую очередь с монархистами, прогерманские симпатии которых были достаточно известны) и передали Ф. Дзержинскому шифры, которыми пользовались между собой конспиративные организации. По словам самого председателя ВЧК (показания по делу о «мятеже левых эсеров»): «…Приблизительно в половине июня т.г., мною были получены… сведения, исходящие из германского посольства, подтверждающие слухи о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства и о заговоре против советской власти. Членами германского посольства (примечательно, чем помимо дипломатической работы занимаются представители посольства — В.Ц.) был дан список адресов, где должны были быть обнаружены преступные воззвания и сами заговорщики; кроме того списка был дан в немецком переводе текст двух воззваний… Затем, в конце июня мне был передан тов. Караханом новый материал, полученный им из германского посольства, о готовящихся заговорах. Сообщалось, что вне всякого сомнения, в Москве против членов германского посольства и против представителей советской власти готовятся покушения и что можно одним ударом раскрыть все нити этого заговора. Необходимо только… послать верных людей (неподкупных) для обыска по Петровке 19, кв. 35…» (Красная книга ВЧК, М., 1920, т. 1. С. 187−189). Обыск был произведен, и среди вещей хозяина квартиры англичанина Ф. Уайбера был найден листок с шифром, переданный затем в германское посольство. Шифр был раскрыт и представители посольства доктор Рицлер и лейтенант Миллер передали ключ к шифру ВЧК. Правда и после этого чекисты продолжали сомневаться в том, что левые эсеры готовят покушение на графа Мирбаха и мятеж против большевиков, и только события 6 июля в Москве убедили их в обратном. Получается, что германская контрразведка в Москве работала много лучше ВЧК и, по существу, выполняла работу советских спецорганов, ведь раскрывать «контрреволюционные заговоры» должно было бы именно ведомство «железного Феликса». Как бы не относиться к программе и действиям левых эсеров, нельзя не отметить, что акты убийства графа Мирбаха в Москве (6 июля) и генерала Эйхгорпа, Главнокомандующего немецкими войсками на Украине, (30 июля) диктовались гораздо большими патриотическим чувством, чем мотивы, по которым большевики «для спасения России» заключали в марте 1918 года Брестский мир, а в августе подписывали дополнительное соглашение к этому договору. Еще одним красноречивым фактом поддержки немцами большевиков явилось участие немецких офицеров в подавлении Ярославского восстания в июле 1918 года. Известно, что ярославские повстанцы во главе с генералом П.П. Карповым, понимая всю опасность продолжения сопротивления для населения Ярославля, беспощадно обстреливаемого большевиками, сдались 21 июля Германской комиссии военнопленных N 4, во главе с обер-лейтенантом Балком. В обращении «Гражданскому населению города Ярославля», подписанному им, заявлялось, что «Комиссия передаст штаб в качестве военнопленных Германской Империи своему непосредственному начальству в Москве, где дано будет все дальнейшее» (Красная книга ВЧК. Указ. соч. С. 106). Что означала туманная формулировка «где дано будет все дальнейшее», стало ясно уже на следующий день. Балк и не собирался выполнять свое обещание и выдал весь штаб повстанцев и большинство рядовых участников советскому Чрезвычайному штабу Ярославского фронта. Вот как описывает свое участие в «русской смуте» сам Балк в интервью русской эмигрантской газете «Возрождение» ((N 1574,23 сентября 1929 года, — сохранена орфография первоисточника): «…Балк был радушным хозяином Д., снимавшего большую часть его старой барской квартиры, возле Альт-Моабит недалеко от берлинского вокзала Бельвю. В дни инфляции, когда только и было разговоров, что о долларе и о миллиардах, и Берлин жил даже не днем, а каждым часом, — отдых от пугавшего завтра все находили лишь в мечтах и воспоминаниях. Несколько встреч, разговоры за кружкой пива в пивной, возбужденная откровенность… Однажды во время разговора — мимо прополз инвалид русский, с Георгием. Наступило молчание. Вдруг, на хорошем русском языке впервые Балк заговорил: — Я Россию знаю хорошо. Работал в ней три года. Нас было человек двадцать. Одни были «взяты в плен», другие — пробрались иными способами. Я сам — через Финляндию. Все владели языком: многие жили в России до войны и все прошли повторный практический курс перед командировкой. Натаскивали не в одном языке: — я, наверное знал наизусть планы и названия улиц нескольких городов, где должен был работать. Учили и другим вещам. Последнюю проверку мне делал и давал мне наставления сам Бауер (офицер разведотдела германского Генерального штаба — В.Ц.). По его же распоряжению, по прибытии в Россию, я поступил в непосредственное ведение нашего агента (майора) Титца (автор интервью Н. Мазинг убежден, что Титц — будущий «красный маршал», первый кавалер ордена Красного Знамени — В. К. Блюхер; но подобное утверждение вряд ли правомерно, скорее всего Титц и Блюхер разные люди, что не отрицает факта непосредственного участия германских резидентов в «русской смуте») (…) До большевистского переворота я работал в Кронштадте. У меня было два главных агента по разложению личного состава, работавших сперва прекрасно, а потом возомнивших о себе и под конец совсем отбившихся от рук — Михельсон и Рошаль (председатель Кронштадского горкома РСДРП (б) после февраля 1917 года — В.Ц.). Они были даны летом 1917 года старым революционером Натансоном (М. Натансон — «старейший» революционер-народник, один из основателей и член ЦК партии эсеров, во время работы Циммервальдской конференции (1915 г.) разделял взгляды большевиков о необходимости «превращения империалистической войны в войну гражданскую» — В.Ц.), с которым Бауер нас связал еще до командировки (я виделся с Натансоном в Цюрихе). «После октябрьской революции некоторое время я был в комендатуре Смольного, под фамилией бывшего корнета Василевского. Титц же в дни переворота находился в Москве и там наладил обстрел Кремля, — он артиллерист. Потом мне пришлось с ним работать вместе: мы усмиряли Ярославское восстание. Он лично руководил орудийным огнем, я командовал батареей. Солдаты были исключительно мадьяры из отряда сформированного им еще летом 1917 года на Волге (скорее всего, не только венгры — «мадьяры», но и китайцы, и немцы — (достаточно взглянуть па представленные фотографии), солдаты и командиры 1 -го Революционного полка Красной Варшавы (сводный интернациональный отряд В. Фильяновича)). Немало колоколен удалось сбить (о сожженных жилых кварталах, конечно, лучше не вспоминать — В.Ц.)! Похвастаюсь: не будь нашей организации, ещё неизвестно во что бы обернулось дело!.. Был я с двумя нашими офицерами в распоряжении майора и в Сызрани, когда начиналась карьера Тухачевского. Теперь смешно вспомнить: мы от всяких недоразумений со сволочью красногвардейцами (характерное высказывание по отношению к своим же «союзникам» — В.Ц.) защищались… нашей офицерской формой, — ходили одно время даже в погонах! Престиж Германии был тогда еще силен. Титц был там подлинным хозяином и распоряжался всем, а Тухачевский был его «красным граммофоном"… Вот такое откровенное заявление отставного обер-лейтенанта дает дополнительную информацию об обстоятельствах подавления Ярославского восстания. Но «мавр сделал свое дело…» и вскоре по распоряжению одного из красных командиров Ю. Гузарского и с молчаливого согласия самого Балка отряд комиссии военнопленных N 4 был разоружен. К слову сказать, идея о вооружении военнопленных на территории Московского военного округа в июле 1918 года была тесно связана с убийством Мирбаха, однако вскоре после подавления антибольшевистских выступлений, дальнейшее самостоятельное существование подобных отрядов было признано нецелесообразным и их бойцы пошли на пополнение интернациональных бригад. Даже после подавления выступления левых эсеров и Ярославского восстания правительство Германии считало вполне допустимой поддержку Советской России. Как далеко она зашла, позволяет судить ответ, данный министром иностранных дел Германии фон Гинце гетману Скоропадскому, просившему воздействовать на правительство Ленина для прекращения развернувшегося в то время в России «красного террора» (ответ украинского посла барона Штейнгеля из Берлина от 28 сентября 1918 года): «Императорское правительство», ответил министр «воздержится от репрессивных мер против советской власти», так как-то, что делается в России, «не может быть квалифицировано, как террор»; происходят лишь «случаи уничтожения попыток безответственных элементов… провоцирующих беспорядок и анархию (так назывались все противники советской власти — В.Ц.)». Приведенных выше документальных свидетельств, очевидно, вполне достаточно, чтобы утверждать: сотрудничество Германии и большевистского правительства продолжалось и после октября 1917 года, и после марта 1918 года. Для военного и политического руководства Германии было выгодно поддерживать, с одной стороны — гетмана П. Скоропадского, а с другой — Л. Троцкого, поскольку и тот, и другой, в то время работали на одну цель — разрушение государственного единства России. Что касается интербригад и участия в них военнопленных Центральных держав, то, по подсчетам Н. Головина, на территории России в 1918 году находилось 1 961 333 человек бывших военнослужащих немецкой, австрийской, турецкой и болгарской армий ( Головин Н.Указ. соч. С. 116). В апреле в одном только московском округе насчитывалось до 60 тысяч организованных «пленных» интернационалистов. Под эгидой Совнаркома в Москве прошел 1-й съезд военнопленных, на котором присутствовало более 400 депутатов, поддержавших политику советов. Как пишет генерал Головин, «эти организованные и вооруженные военнопленные оказались рассеянными буквально повсюду и вместе с латышами и китайцами с Мурмана оказались главной основой советских войск в первый период борьбы» ( Головин Н.Указ. соч. С. 96). Особенно активно в это время большевики использовали интербригады в боях против чехов (бригады, сформированные из пленных венгров и австрийцев). Считалось, что «исторические противоречия» между народами некогда единой Австро-венгерской империи сделают их непримиримыми врагами и на фронтах гражданской войны в России. В советской историографии одним из главных пунктов в «обличении» Белого движения являлась «интервенция Антанты», которую якобы допустили лидеры антибольшевистского сопротивления. Подобные обвинения нередки и до сих пор. При этом большевики рисуются чуть ли не «спасителями Отечества», патриотизм которых в 1918 году не вызывает сомнения, ведь и на заключение Брестского мира они де пошли из-за крайней нужды. А разве может быть патриотом тот, кто использует иностранную помощь, помощь «интервентов»? Ведь это же «иноземное вмешательство»!!! На все подобные обвинения уместно дать хотя бы такой ответ. Любая форма помощи стран Антанты (от дипломатической до прямой военной, кстати, крайне ограниченной) расценивалась лидерами Белого движения только как«Помощь со стороны союзников в борьбе против общего врага». «Союзников» по первой мировой войне, «боевых соратников», которым верили, с которыми были заключены договоры еще Императором Николаем II, и с которыми, как надеялись, будет полное взаимопонимание и взаимное уважение. Иное дело, что результаты подобной помощи могли бы стать гораздо более эффективными и искренними, ведь в 1914 и в 1916 годах Русская армия бескорыстно спасала Европу от ударов германской, австрийской, болгарской, турецкой армий. Но… это проблема уже другого порядка. Что же касается Германии, немецкого военного и политического руководства, то не стоит забывать, что наиболее дальновидные его представители (тот же генерал Людендорф) предупреждали об опасности излишнего сближения с большевиками и демонстративной поддержки советского режима. Помимо хлеба, масла, сахара и миллионов золотых марок в Германию оказались ввезенными и идеи пролетарской революции и очень скоро, уже в ноябре 1918 года, лозунги «пролетарии всех стран соединяйтесь», «вся власть советам», стали «украшать» сотни красных полотен не только в Петрограде и Москве, но и в Берлине, Мюнхене, Киле, Гамбурге. В какой-то степени урок и на будущее. Правда, история редко кого учит по-настоящему… Дай Бог, чтобы уроки двадцатого века не повторились в двадцать первом.
