 |
| Спецназ России | Александр Алексеев | 28.08.2006 |
«Черные шакалы»
Первую серьезную обкатку боем (если не считать мелких террористических эпизодов с захватами автобуса, самолета и т. д.) Шамиль Басаев и его товарищи начали проходить в Нагорном Карабахе и Абхазии.
В первом из этих локальных конфликтов интерес у Шамиля Басаева был чисто практический — по договору с властями Азербайджана все добытое на войне оружие чеченцы имели право взять к себе на родину.
Военная история сохранила несколько ярких эпизодов карабахской войны с участием будущего российского «террориста номер 1». К наиболее примечательным из них стоит отнести оборону азербайджанцами городов Шуша и Агдам, в которой участвовал Шамиль Басаев.
В Шуше Басаев возложил всю ответственность за провал обороны на комбрига Эльбруса Оруджева, который не выполнил фортификационных работ и не заминировал единственную дорогу в город. В итоге Шуша была взята у азербайджанцев при поддержке одного (!) танка (второй был подбит), а большинство защитников города просто бежали.
Как вспоминал позже Шамиль Басаев: «Шушу бросили на произвол судьбы. Около семисот армян перешли в наступление. Ну и что с того? Имея такой крепкий гарнизон и такое количество оружия, к тому же учитывая, какое стратегически выгодное положение занимала Шуша, сто человек могли бы по крайней мере год удерживать город… Мы были очень удивлены энтузиазмом и патриотизмом азербайджанских солдат и младших офицеров, в сравнении с апатией и духом ничегонеделания в рядах командования…Мы несли большие жертвы из-за глупости командиров, и никто никогда не был наказан». К тому же на стороне атаковавших был эффект внезапности и план штурма, разработанный настоящими советскими боевыми генералами, прошедшими Афганистан. А дух солдат, оборонявших Шушу, был сильно подорван, так как они отлично понимали, что, если город падет, брать их в плен никто не будет. Поэтому «крепкий гарнизон» предпочел поскорее унести ноги. Надо признать: Басаев покинул город вместе со своими людьми одним из последних.
Другой более или менее достоверный эпизод участия Басаева в карабахской войне относится к лету 1993 года, когда он, несмотря на большую «занятость» на абхазском фронте, счел возможным по просьбе своих турецких друзей вылететь в Азербайджан для обороны Агдама. На этот раз условия у оборонявшихся были куда лучше — осаждать город никто не собирался, одних снарядов к ствольным и реактивным артсистемам у гарнизона было более 200 вагонов (склады 4-й армии Закавказского военного округа), а самое главное — силы самообороны Нагорного Карабаха были очень сильно истощены пятью годами противостояния, последние три года из которых прошли в постоянных боях. К тому же главнокомандующий Мартунинским укрепрайоном карабахской армии, руководивший штурмом города, был убит осколком в предместьях Агдама. Тогда к Басаеву в Карабах уже прилетел из Афганистана по воздушному мосту Кабул-Баку вместе со своими головорезами его будущий неизменный соратник Хаттаб, а из Чечни — Салман Радуев. По оценкам обеих сторон, на этот раз Басаев дрался гораздо лучше, чем в Шуше, хотя все равно не был свободен от шаблонов и недостатка дисциплины. Тем не менее несколько раз он был близок к тому, чтобы отстоять город и нанести контрудар. В последнем из этих случаев ему и его бойцам для полного успеха нужна была от азербайджанцев только мощная артиллерийская поддержка. Тем не менее никто ему ее не оказал. Когда Басаев по радио начал выяснять, почему ему не дают огня, то получил примерно следующий ответ: «… Э, дорогой, ты этих армян не знаешь! Это такие звери — только мы начнем по ним стрелять, а они тут же нас накроют, мы даже в другой квадрат перебраться не успеем…». Шамиль Басаев, поняв, что с такими «героями» каши явно не сваришь, выругался в радиоэфире, плюнул на Агдам и уехал в Абхазию.
В общем и целом итог карабахской войны для Басаева был незавидным: он и еще десять-двадцать человек смогли унести ноги, около восьмидесяти достались в пищу местной живности — их тела при отступлении азербайджанской армии на север от Муровдагского хребта так и не успели эвакуировать. Как писал про таких «кондотьеров» оказавшийся по одну сторону с Басаевым русский наемник: «Мы не могли их вытащить. Мы не могли их вынести. Поэтому нужно было только дать им покой, чтоб их не тревожили палящим днем зеленые жирные мухи, чтобы ночью им не мешали плачущие из-за камней тоскливо-детскими голосами шакалы…»
Сам Басаев в оправдание своего провального «похода за оружием» смог только сказать: «… Мы пришли воевать за Карабах не из-за трофеев, а за идею Джихада… Однако, когда мы прибыли на место и увидели ситуацию, то увидели, что здесь нет ни одного признака Джихада… В азербайджанской армии было очень мало высокопоставленных командиров, кому можно было доверять… Армяне были лучше подготовлены к войне».
С другой стороны, сами азербайджанские солдаты и офицеры всегда давали действиям Шамиля Басаева в Азербайджане очень высокую оценку. Как сказал в 2005 году ветеран Афганистана и Карабаха полковник Азер Рустамов: «Я больше никогда не буду бороться за Азербайджан… Я не хочу воевать, и другие не пойдут. Они предпочтут торговать на базаре… В этих боях неоценимую помощь нам оказали около сотни чеченских добровольцев во главе с Шамилем Басаевым и Салманом Радуевым. Но и они из-за больших потерь вынуждены были покинуть поле боя и уйти… Начнись война сейчас, я сам не уверен, пойду ли воевать, потому что я видел отношение к памяти тех, кто погиб за Родину и к тем, кто остался калекой после войны… Армия, конечно, будет воевать какое-то время. А что потом, когда надо будет пополнять поредевшие ряды? Кем будем пополнять, если более двух миллионов людей сейчас работают в России?»
А для Шамиля Басаева летом 1993 года в полную силу началась более или менее известная в российской военной историографии абхазская война.
В отношении этой войны реакция официальной Турции всегда была сдержанной. Сотни и тысячи турецких граждан абхазского происхождения сражались против Грузии. Но туркам (по словам начальника генштаба Турции черкеса Догана Гюреша при встрече с абхазами и данным СВР) крайне важно было сохранить доброжелательное отношение грузинских властей к поставкам оружия из Турции в Азербайджан, которые могли идти только по грузинской территории. Позиция же самого Басаева, «главнокомандующего Гагринским фронтом», была более чем прозрачна: как он сам говорил: «Я сражаюсь за Абхазию только до тех пор, пока на ее стороне не выступит Россия. С того дня я начну воевать на стороне Грузии». Но, несмотря на все провокации, устроенные грузинскими спецслужбами, столкнуть Россию к этому варианту так и не удалось.
В первую чеченскую кампанию, при обороне Грозного, Басаев непосредственно командовал несколькими подразделениями, которые считались элитой боевиков, в том числе «абхазским» батальоном (по другим данным — полком). Этот батальон (или полк), насчитывавший около 1200 человек, действительно состоял не только из чеченских ветеранов Абхазии, но и из самих абхазов, желавших «поблагодарить» Басаева за оказанную им помощь. В их адрес российские солдаты и офицеры не говорили ничего особенно плохого — дрался батальон умело и храбро, пленных почти не было, пощады никто не просил. В итоге из бойцов этого батальона смогли покинуть Грозный лишь немногие — остальные полегли в боях за город в январе 1995 года. Но люди Басаева были тогда и в другом подразделении…
До сих пор не известно, кто назвал действовавший в Грозном отряд из 50 чеченских ветеранов Карабаха и Абхазии «Черными шакалами». Скорее их противники, нежели они сами: имя не слишком престижное. Кроме того, черных шакалов, за исключением редких мутантов-меланистов, просто нет в природе — и чеченские, и абхазские, и карабахские шакалы все стандартной рыжевато-серой масти. Впрочем, по некоторым данным, это название — имя собственное и относится к одной из экстремистских чеченско-иорданских группировок в Турции, организовавшей обучение Басаева и его боевиков в лагерях под Анкарой, под Стамбулом (бывший лагерь Русской армии в 1920−21 гг. — Чаталджи), Измиром и Трабзоном.
Так или иначе, это имя подошло им как нельзя лучше. Шакал, никогда не нападая на человека, обожает таскать прямо у него на глазах домашний скот и птицу; и «Черные шакалы» выбрали своей основной тактикой нападение на мелкие группы российских войск или отдельных военнослужащих, при этом «ветераны» зверски добивали раненых и глумились над телами погибших. На эту банду очень быстро обратили внимание спецподразделения МВД и ФСБ, и примерно к концу февраля 1995 года она была почти полностью уничтожена.
Тогда, весной 1995 года, потерпев поражение в Карабахе и Грозном, Шамиль Басаев понял, что какая бы то ни было настоящая война ему и его людям не под силу. Поэтому он вступил на тропу террора.
Это решение было, с точки зрения стратегии, правильным — даже когда он, поднакопив сил, летом 1999 года предпринял «общевойсковую» операцию в Дагестане, она закончилась потрясающим провалом.
Путь террориста и убийцы Басаева с захвата больницы в Буденновске в июне 1995 года до бесславной гибели в июле 2006 года описан многократно и достаточно подробно. Поэтому нет особенного смысла повторять его здесь. Более интересно другое.
Басаев всегда, начиная с захвата больницы, позиционировал себя именно как борец за мусульманскую веру. Российские мусульманские духовные лидеры и большинство зарубежных с ужасом отказывались от такого «защитника». Тем не менее ясно, что движение ваххабизма, к которому принадлежал Басаев, действительно пользуется поддержкой не только в Саудовской Аравии, но и среди многих мусульманских богословов всего мира. С другой стороны, многовековое проживание на территории России множества безусловно лояльных ей мусульман — столь же непреложный факт. И это относится не только к Поволжью, но и к Северному Кавказу, где ваххабизм встретил сильную оппозицию именно среди знатоков традиционного ислама.
Поэтому пора поставить и решить несколько принципиальных вопросов.
Действительно ли ислам — религия мира и согласия, как нас в один голос убеждают мусульманские богословы?
Как стало возможным появление на Кавказе такого изверга рода человеческого, каким был Шамиль Басаев — только ли вследствие ваххабизма или по другим причинам, укорененным, скорее, в местном исламе?
Наконец, что предпринять для того, чтобы такие люди в России и особенно на Северном Кавказе больше никогда не появлялись?
«Наша вера учит нас резать и убивать…»
Можно только поблагодарить св. Паисия и того безвестного турка, которые донесли до нас представление о практическом исламе, так сказать, «из первых рук».
Итак, посмотрим, что сказано в Коране насчет отношения к иноверцам, к которым, по толкованию большинства мусульманских богословов, также относятся иудеи и христиане, хотя в ряде случаев их участь, на основании других благожелательных к ним цитат из Корана, может быть улучшена по сравнению с остальными: «Поистине, неверующие — для вас явный враг!… Поистине, Аллах уготовал неверным унизительное наказание!» (Сура 4, 102 (101), 103 (102))". Вместо того, чтобы просто избегать иноверцев, как могущих повредить спасению, предписано рубить им головы: «А когда вы встретите тех, которые не уверовали, то — удар мечом по шее; а когда произведете великое избиение их, то укрепляйте узы» (Сура 46, 4). Более того, в Коране есть прямые указания вести тотальную войну на уничтожение иноверцев: «Убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас: ведь соблазн — хуже, чем убиение!… И сражайтесь с ними, пока не будет больше искушения, а вся религия будет принадлежать Аллаху». (Сура 2, 187 (191), 189 (193)).
О том, что иудеи и христиане в возможности получить от мусульман как временную защиту, так и истребление, де-факто приравнены к язычникам, также сказано недвусмысленным образом: «Обрадуй же тех, которые не уверовали, мучительным наказанием, кроме тех многобожников, с которыми вы заключили союз, а потом они ни в чем пред вами его не нарушали и никому не помогали против вас! Завершите же договор с ними до их срока: ведь Аллах любит богобоязненных! А когда кончатся месяцы запретные, то избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте!» (Сура 9, 3(3)-5(5)). Чем не краткое описание обеих недавних чеченских войн? Осады, обстрелы, похищения людей, нападения из засад «во всяком скрытом месте» — все в точности по тексту Корана.
О соседстве и войне с иноверцами: «Не берите из них друзей, пока они не выселятся на пути Аллаха; если же они отвратятся, то схватывайте их и убивайте, где бы ни нашли их… И если они не отойдут от вас и не предложат вам мира, и не удержат своих рук, то берите их и избивайте, где бы вы ни встретили их. Над этими Мы дали вам явную власть!» (Сура 4, 91(89), 93(91)). Отметим, что по православным кодексам и судебникам, даже если войну развязали иноверцы и не пожелали заключить мир, царь после победы вправе казнить только тех из них, кто непосредственно виновен в развязывании этой войны или военных преступлениях. Причем казнить только по суду — никаких «берите и избивайте, где бы вы не встретили их» там нет и в помине.
Правда, исламские богословы в защиту своей веры приводят другие цитаты из Корана, например: «Нет принуждения в религии» (Сура 2, 257 (256)). Но история и современная практика ислама показывают, что, к сожалению, в большинстве случаев имеющие силу и власть мусульманские сообщества предпочитают руководствоваться более агрессивными пассажами своей священной книги. Опять-таки, в оправдание большинства законопослушных российских мусульман и их духовных наставников заметим, что даже из Библии при желании можно вывести богоугодность инквизиции (как это сделали католики), необходимость геноцида американских индейцев (как это сделали протестанты) и много, много другого в том же духе. Просто из Корана сделать подобные выводы, как мы видим, гораздо проще — достаточно принять текст без толкования как руководство к действию.
Теперь поговорим о различных толках ислама, некоторые из которых и обеспечили сравнительно мирное совместное проживание российских мусульман и православных в течение нескольких веков.
Четыре взгляда на мир
Первый из этих методов позволяет принимать конкретные решения против прямой аналогии, если результат ее применения противоречит хотя бы одному из следующих четырех условий: основам исламского права («фикх»), местному праву и обычаю («адат»), распоряжениям светской власти, и наконец, простой целесообразности и здравому смыслу. Второй метод, признавая безусловную важность каждого из авторитетов Корана и Сунны, требует применения прямой аналогии только в том случае, если спорная ситуация практически тождественна примеру из священного текста. Эти два метода обеспечивают ханафизму наибольшую гибкость и вместе с тем терпимость — как к народным обычаям, так и к иноверцам. Поэтому ханафизм стал одним из самых распространенных толков ислама во всем мире — его приверженцы живут в Поволжье, Турции, Балканах, небольшой части Северного Кавказа, Средней и Юго-Восточной Азии. Правда, стоит отметить, что в двух последних регионах уже несколько десятилетий идет экспансия ханбалитского толка (о нем ниже), что обусловило резкий рост напряженности и религиозного экстремизма.
Что же касается кровавой истории Османской империи, то можно сказать, что ханафизм имеет к ней самое минимальное отношение, в отличие от языческих обычаев тюрок-османов и силы их государства. В конце концов, ханафиты из Золотой Орды и Казанского ханства тоже постоянно делали набеги на Русь и требовали дань — но только до тех пор, пока их государство не было разгромлено. До терроризма сторонники ханафизма, к их чести, практически никогда не скатывались.
Другой толк, близкий к ханафизму и второй по численности сторонников, называется маликизмом. Его основатель, Малик ибн Анас, почти полностью отверг метод «прямой аналогии», и вместе с тем настаивал на более строгой дисциплине умозрительного толкования Корана и Сунны, нежели ханафиты. Маликиты признают «адат», методы «предпочтения» и «индивидуального толкования», но имеют еще два дополнительных приема, отсутствующих у ханафитов — «истислах» (признание возможности изменения хадисов Сунны при их прямом противоречии общему благу) и «иджма» (единодушное решение совета авторитетных богословов). Маликизм стал национальным толком большинства арабов, кроме жителей Саудовской Аравии, хотя и он в последнее время подвергается сильному натиску со стороны ханбализма, так как, в отличие от ханафизма, не признает метода «прямой аналогии», весьма ясно предписанного Мухаммедом и его ближайшими наследниками.
Третий толк, наиболее интересный для нас вследствие своей распространенности на Северном Кавказе, называется шафиизмом. Основатель этого толка, Мухаммед аш-Шафии, отверг ханафитский принцип «предпочтения» и вместо него предложил метод «истихсаб» (установления связи с уже известным). Иными словами, любое правило из Корана и Сунны действует до тех пор, пока не доказано, что оно изменилось. Шафииты признают «адат», «прямую аналогию» и решение совета богословов, но отвергают возможность изменения хадисов Сунны и «индивидуальное толкование». Это сближает их с ханбалитами, от которых они отличаются признанием «адата», метода «установления связи», решения совета богословов и наличием дервишских орденов (наиболее распространены два — Накшбандийский и Кадырийский), проповедующих суфизм в северокавказской форме «послушничества» (мюридизм). Все эти отличия отсутствовали в первоначальном исламе, что делает шафиизм очень уязвимым по отношению к критике со стороны ханбализма.
Этот последний из четырех суннитских толков считается наиболее простым и радикальным. Его основатель Ахмад ибн Ханбал объявил Сунну единственным средством для правильного и всестороннего постижения Корана (аналогично тому, как православная традиция объявляет Предание единственным полноценным средством для изучения Библии). Единственным из приемлемых умозрительных методов ханбалиты признают метод «прямой аналогии». Ваххабизм является самым «чистым» видом ханбализма, хотя большинство ведущих ханбалитских богословов называют это вероучение опасным, недопустимо примитивным, и будут со своей точки зрения правы. Так или иначе, ханбализм явялется официальным толком Саудовской Аравии. Но в саудовских школах и медресе ученики обязаны ознакомиться с учением всех четырех толков.
Краеугольным камнем ханбализма и особенно ваххабизма, по сравнению с другими толками, является открытая и безусловная борьба с толкованиями. Главный принцип, который всегда ставил во главу угла Ахмад ибн Ханбал — «би ля кайфа», то есть «без вопроса «как?». Опираясь в решении теоретических и практических вопросов только на Коран и Сунну, отвергая роль разума, ханбалиты отличаются ригоризмом в исполнении обрядов и нетерпимостью к какому бы то ни было разногласию в вопросах веры (а, следовательно, и к суннитам других толков).
Для полноты описания главных толков в исламе стоит упомянуть про основной толк современного шиизма — джафаризм, основателем которого был шестой шиитский имам Джафар ас-Садик. Источником постижения истины джафариты считают Коран, наиболее древнюю и несомненную часть Сунны, решение совета богословов и «акл» (разум), что сильно сближает их с протестантами, отвергающими большую часть Предания и считающими, что человек сам может читать и толковать Писание, согласуясь с собственным разумом.
Основные юридические отличия джафаризма заключаются в признании принципа «ат-такийа» (благоразумное скрывание своей веры в случае опасности для жизни) и «мута» (браков за вознаграждение на фиксированный промежуток времени — от 1 часа до 99 лет). Интересно, что именно обычай временного брака, имеющий наиболее древние и несомненные корни в Сунне, халиф Омар I запретил для всех правоверных суннитов, считая его чем-то вроде проституции. Впрочем, ваххабиты в XVIII веке снова взяли его на вооружение, а число временных браков в Иране после исламской революции 1979 года, когда они были разрешены, сначала резко возросло, а потом столь же резко пошло на убыль, хотя запрещать их никто не думал. Ибн Ханбал в своей книге прямо пишет, что «браки без обязательств» разрешил сам Мухаммед (Муснад, I, 432): «…Как-то, еще молодыми, мы были с пророком. Мы сказали: посланник Аллаха, что нам, кастрировать себя? Пророк запретил нам это и разрешил нам брать в жены женщин за вознаграждение на время».
Если продолжать аналогию с христианством и сравнить православное учение с ханафизмом, а протестантизм — с джафаризмом, то ханбализм можно сравнить с консервативными расколами (старообрядчество и т. д)., которые столь же твердо придерживаются мнения: «До нас положено — лежи оно так во веки веков!» Главное же концептуальное и практическое отличие заключается в том, что консервативные расколы неразрывно связаны с ощущением национальной исключительности и «богоизбранности», приводящим к искажению самого вероучения (филетизм). Ханбализм же и особенно ваххабизм, проповедуя возврат к первозданному исламу и осуждая все народные обычаи, не имеющие исламского обоснования (не говоря о пережитках язычества, противоречащих исламу), приводит к постепенной потере не только национально-культурной идентичности, но и человеческого облика у всех принявших его мусульман неарабского происхождения.
Все это можно было видеть у дагестанских и чеченских ваххабитов. Они разрушали кладбища своих предков и убивали протестующих («борьба с идолопоклонством»), насиловали девушек в селах, через которые проходили («брать в жены женщин за вознаграждение на время»), разговаривали между собой только на арабском («священный язык Корана») и находились буквально на положении «шестерок» у арабских командиров («нация Аллаха»). Кстати, именно против такого «общечеловеческого» варианта веры в Православии возражал царю впавший в противоположную крайность национализма протопоп Аввакум («Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком…»)
Главная проблема кавказского ислама для России заключается в том, что шафиитский толк, принятый в Чечне, Дагестане и Ингушетии, весьма восприимчив к миссионерству со стороны ханбализма: Ахмад ибн Ханбал был учеником аш-Шафии и в совершенстве знал систему взглядов своего учителя, особенно ее слабые места. Ханафитский толк гораздо более устойчив в этом смысле — в Поволжье, где проживает основная масса российских мусульман-ханафитов, число обращенных в ваххабизм измерялось сотнями, а на Кавказе — десятками и сотнями тысяч.
Ханафитские богословы уверенно парировали выпады ваххабитских миссионеров методами «предпочтения» и «индивидуального толкования». В отличие от ханафитов, шафиитские богословы могли в защиту своей позиции ссылаться только на авторитетов из Накшбандийского и Кадырийского дервишеских орденов, а также на значимость местного обычая («адата»). Ни суфизм, ни «адат» для ханбалитов не представляли абсолютно никакой значимости, а напротив, давали им в руки могучие аргументы против шафиитов об «искажении» последними аутентичного исламского учения.
Поэтому, кстати, Ахмад Кадыров, поначалу пытавшийся противостоять ваххабитам в идейном поединке, быстро перешел на сторону России — он понял, что в чисто религиозной полемике у него нет никаких шансов и что с этой публикой он может разговаривать только с позиции силы. Своей силы у него уже не было: времена, когда шафиитский авторитет из дервишского ордена мог собрать для защиты своего учения тысячи вооруженных «мюридов», то есть «послушников», давно прошли — если не в эпоху имама Шамиля, то в эпоху друга большевиков Наджмуддина Гоцинского уж точно. Поэтому Кадыров решил опереться на российские штыки, и, в общем, далеко не прогадал — даже его собственная смерть в мае 2004 года от рук агентов Басаева дала его сыну Рамзану еще больше легитимных возможностей для укрепления в Чечне авторитета и влияния шафиизма и конкретно рода Кадыровых.
«Без глаза, без руки и без ноги…»
Ответ на это будет следующим: это было не только возможно, но и закономерно. Шафиизм гораздо ближе к ханбализму, чем к ханафизму, отличаясь от ханбализма, главным образом, в вопросах авторитетности местных обычаев, суфизма и дервишеских орденов. Ханбализм, отбросив всю суфийскую мистику и «адаты» как «ересь», просто довел догматические взгляды и практические выводы шафиитов до логического завершения. Если бы в Чечне до сих пор господствовал бы шафиизм, то вышедший из его рядов двойник Басаева творил бы те же самые злодеяния, разве что с некоторым налетом и флером «горских обычаев», от которых Басаев сознательно отрекся.
Прежде всего, это «честь горца». Недаром Александр Бестужев (Марлинский) подмечал, что чеченцы и вообще горцы Кавказа — это «доселе живой обломок рыцарства, погасшего в целом мире». Но чеченские национальные герои из всего наследия исторического рыцарства сохранили преимущественно «теневые» его стороны — «молодецкие» набеги на мирных жителей, похищения людей, угоны скота и так далее, причем все это под видом «религиозного подвижничества» («подвижник» по-арабски — «муджахид»). Было время, когда рыцари-разбойники из своих неприступных замков наводили хаос в Европе — например, во Франции это эпоха Людовика VI Толстого (первая треть XII века), а в Германии — эпоха войн за инвеституру (XI-XIII века) и далее, вплоть до XVI века. Но об этом сейчас мало кто помнит — современное понятие «настоящий рыцарь» прямо противоположно понятиям «беспощадный грабитель» и «жестокий насильник». Тем не менее, очень часто эти понятия совпадали: «все истреблял, все губил… всю округу немилосердно предавал грабежу и пожару» — можно прочесть в жизнеописании Людовика Толстого про обезвреженного им рыцаря-разбойника Томаса Марля.
Другой свидетель, немецкий барон Вейнгольд (середина XIII века) во всех подробностях описывает, как он, вместе со своим сыном, был захвачен в заложники двумя собственными рыцарями, как они мучили его ради выкупа («нам нужен он и все его добро, а то пришел его последний час»). Когда его друзья пришли на выручку, похитители выволокли барона на стену замка с веревкой на шее, угрожая повесить его, если спасители не уберутся вон. Барон спасся, только пообещав заплатить «все, что есть, и все, что когда-либо смогу добыть». Больше года он просидел на цепи, много раз подвергаясь нападению похитителей, угрожавших убить его («возьму его добро, а потом все-таки натешусь над ним») или что-нибудь у него отрезать… Это ничего не напоминает?
Еще один типаж Германии XIII века, главный герой поэмы Вернера Садовника «Крестьянин Гельмбрехт», будучи крестьянским сыном, прямо заявлял своему отцу, что пойдет в рыцари именно потому, что ему хочется насильничать и грабить:
«Мне должно знаться с высшим кругом.
Учи других возиться с плугом
И утирать соленый пот.
Я нападу на здешний скот
И погоню добычу с луга.
Пускай быки ревут с испуга,
Пустившись вскачь, как от огня.
Мне не хватает лишь коня
С друзьями мчать напропалую,
Я только лишь о том тоскую,
Что мужиков до этих пор
Не гнал, хватая за вихор…»
Но в некий замок прибыл он,
Там чтил хозяин не закон,
А грабежи и драки,
И жил, как на биваке.
Ну, а себя он окружил
Лишь теми, кто ему служил, —
Толпой головорезов,
Никто там не был трезов.
Попав в дружину, наконец,
Стал лихо грабить наш юнец,
В мешок, не брезгуя, совал
Все, чем другой пренебрегал.
Он и пустяк считал добычей,
Таков уж был его обычай.
Все без разбора брал он в дань:
И новый скарб, и хлам, и дрянь
Хватал направо и налево.
Он угонял коров из хлева,
Он брал козу, он брал козла
И в том, что крал, не видел зла,
Он в доме не оставил ложки,
Он брал горшки, пустые плошки,
Он брал кафтан, и плащ, и меч,
Снимал рубаху прямо с плеч,
Он женщин не щадил и даже
Не оставлял на них корсажа…
«…А нынче: „Рыцарь, не робей,
Гони, коли, руби, добей!“
Глаз вон тому, кто зазевался,
Чтоб он без рук, без ног остался.
Беднягу вздернуть прикажи,
Ну, а богатого — вяжи:
Он даст сто фунтов отступного,
Вот нравов нынешних основа…»
«…Я прозываюсь Живоглот.
Крестьяне, пуганый народ,
Не рады жить с таким соседом,
Их дети сыты за обедом
Похлебкой жидкой на воде,
Привыкнут не к такой беде!
Я славно мужиков утешу,
Вот выткну глаз или повешу,
А то иначе накажу,
На муравейник посажу.
Расправлюсь с этими и с теми, —
Оставлю безволосым темя,
Клещами вырву, сбивши с ног,
Из бороды кровавый клок,
Все кости истолку, иль проще,
Я мужиков развешу в роще
За жилы или за ребро.
Мне их достанется добро».
«…Разбой, грабеж — в том нету зла,
Все это добрые дела…»
…И грозный начался разбой,
Врывалась к жителям гурьбой
Та беззаконная десятка,
Лишала скудного достатка
Сирот беспомощных и вдов,
У многих разорила кров…
Как и следовало ожидать, приключения новоявленного «рыцаря», гордившегося заслуженной им кличкой «Живоглот», закончились плачевно: по приговору суда палач лишил его руки, ноги и обоих глаз, а крестьяне, которым он причинил много зла, пока был «рыцарем», схватили его и повесили на сосне.
Именно такие «герои», к большому сожалению, по сей день являются объектом почитания в Чечне. На их примере воспитывается молодое поколение, причем вполне официальным образом — через оплаченные государством школьные учебники (!) и образовательные программы.
Не нужно думать, что это началось только сейчас. Эта образовательная политика проводится, начиная с советских времен, когда абреки были объявлены «разбойниками-революционерами».
Для того, чтобы доказать полную преемственность Шамиля Басаева таким «героическим» типам, приведем историю жизни одного из самых почитаемых по сей день «национальных героев» Чечни — названного Шамилем «человеком из камня» наиба Байсангура Беноевского. Между прочим, дальнего и непрямого, но предка Ахмада Кадырова.
Будучи одним из приближенных наездников имама Шамиля, Байсангур до конца своих дней продолжал «газават». Продолжал даже после потери глаза, руки и ноги (перед боем его привязывали к коню, а поводья он держал в зубах, чтобы стрелять и рубить уцелевшей рукой) и даже после того, как его командир и религиозный наставник в 1859 году сдался в плен. Этот самый «газават» он вел столь специфическими методами, что в 1861 году, в возрасте 67 лет, его повесили на площади Хасавюрта по приговору военно-полевого суда — отнюдь не за «разжигание межрелигиозной розни», а просто за грабежи, убийства и бандитизм, как и «рыцаря» Гельмбрехта. Сходство персонажей просто поразительно — разница всего лишь в один глаз, шесть веков истории и три тысячи километров, разделяющие Германию и Чечню.
Недаром Маркс и Энгельс, бросившие в массы лозунг «Экспроприация экспроприаторов», высоко оценивали «подвиги» изувеченного бандита — в «Коммунистическом журнале» за 1847 год они написали о лишившемся ноги при обороне аула Гергебиль и вырученном из плена шамилевскими мюридами Байсангуре: «Храбрые горцы снова нанесли русским несколько серьезных поражений… Народы, учитесь у них, на что способны люди, желающие остаться свободными!»
Разберем песню про него, которую написал «бард» боевиков Тимур Муциураев и которая, несмотря на некоторые преувеличения, в общем, верно описывает историю жизни и «подвигов» Байсангура, гордыня которого была так непомерна, что он даже на эшафоте умудрился совершить самоубийство (выбил из-под себя опору), лишь бы к нему не прикасалась рука палача.
Наконец, еще один знаменитый «национальный герой», убитый в 1913 году — абрек Зелимхан Харачоевский. По сравнению с Басаевым и Байсангуром, это был, безусловно, «интеллигентный» бандит. Объектом его «охоты» были преимущественно русские военные и гражданские чиновники, а также… банки и прочие денежные места. Кстати, не будь он грабителем банков, его можно было бы, хотя и с огромной натяжкой, отнести к «повстанцам», а не к бандитам. Но что было, то было. Зелимхан за 15 лет убил около 360 человек, причем перед каждым покушением или ограблением аккуратно предупреждал свою жертву о дне и часе, в котором это произойдет, стараясь точно выполнить обещанное.
Несмотря на то, что он старался убивать, в первую очередь, представителей власти и соблюдать принцип талиона («око за око»), именно Зелимхан Харачоевский считается первым абреком, начавшим не только брать в плен и грабить мирных жителей, как делали все до него, но и массово убивать их (по одному убивали всегда), как позже стали делать в эпоху Дудаева. Например, 10 октября 1905 года казаки и солдаты в драке на базаре Грозного застрелили 17 чеченцев. Ровно через неделю, 17 (!) октября, пунктуальный Зелимхан остановил пассажирский поезд у станции Кади-Юрт и расстрелял 17 случайно выбранных пассажиров.
В истории Зелимхана интересен один ныне забытый момент. До тех пор, пока от чеченцев просто просили помощи в поимке абрека, он бегал на свободе десять лет (1901−1911 гг), пользуясь их сочувствием и поддержкой. Как только с чеченцев Грозненского и Веденского округов потребовали 100 000 рублей контрибуции в пользу пострадавших от Зелимхана, последний менее чем через два года был найден и убит сотней местных добровольцев, которых привели его собственные родственники по материнской линии, отлично знавшие все «адреса и явки» Зелимхана.
До тех пор, пока в числе национальных героев чеченского народа будут такие «орлы», как Байсангур Беноевский, Зелимхан Харачоевский и подобные им — мира на этой земле не будет, а новые Шамили Басаевы будут производиться исправно и в больших количествах, как на конвейере. Потому что в сознании даже самого «мирного» чеченца, воспитанного на таких «героях», убийства, грабежи и бандитизм выглядят чем-то вроде способа заработать на жизнь, а то и «самообороной». Русский искусствовед и писатель из Новосибирска Василий Дворцов в беседах с современными чеченцами верно подметил эту несуразность, когда в их представлении «невинные абреки» прямо-таки «вынуждены отбиваться»: «…Понятно, грузины всегда на чеченцев обижались: наши ходили к ним и брали скот. Коров там, овец. Грузины, конечно, смешные воины, трусы, но иногда все-таки сопротивлялись. Приходилось их убивать… Наши абреки ходили в Грозный, брали банк. Казаки, понятно, сопротивлялись. Приходилось их убивать…»
Современный же вариант чеченского религиозного терроризма — это синтез философии чеченского абрека с ваххабитской доктриной. И он сулит Кавказу и всей России еще большие потоки крови, так как на фоне исторических «героев» ваххабизма «подвиги» Басаева и Байсангура, мягко говоря, выглядят бледно. Сравним одноногого Шамиля хотя бы с шейхом племени Джалаима (джосемитов) и главарем пиратов-ваххабитов Рахманом ибн Джабиром, который был одним из ближайших «одноглазых-одноруких» предтеч Байсангура.
Рахман ибн Джабир считается одним из первых ваххабитов, пошедших на сотрудничество с британской разведкой. Именно с его «подачи» англичане устроили экзекуцию другого (кстати, тоже ваххабитского) племени Кавасим, а сам Джабир, хотя и ненавидел англичан как «неверных», многократно вел с ними переговоры и никогда не нападал на британские суда. Английский капитан и писатель Дж. Букингэм так описывал внешность Рахмана: «… Его худое тело было изрублено, искромсано и все покрыто шрамами сабельных, копейных и пулевых ранений… Его лицо от природы было свирепо и уродливо. Теперь же несколько шрамов и отсутствие одного глаза во много раз усиливали впечатление. Этот главарь-убийца, который, по слухам, имеет двести жен, поражает своей простотой. Его обычная одежда — рубаха, которую он не снимает, пока она не снашивается прямо на его теле».
К этому можно добавить то, что его левая рука не имела выбитого картечью локтевого сустава и куска предплечья, так что последнее держалось только на сухожилиях, скрепленных серебряной проволокой. Рахман с гордостью говорил, что он хотел бы перерезать столько глоток своим врагам, сколько он сможет — даже этой рукой. Резать надо было постоянно: так как на войны и пиратские походы вечно требовались деньги, а Коран запрещает грабить живых иноверцев (т. е. всех не-ваххабитов), то перед ограблением — «приходилось их убивать"… По самому скромному счету, Рахман ибн Джабир за 20 лет пиратства собственноручно зарезал несколько тысяч человек, и еще во много раз большее число было убито его подручными. Но ничто на свете не вечно — а такие изверги особенно…
В 1820 году Рахман ибн Джабир совершил роковую ошибку, отказавшись подписать предложенный англичанами мирный договор и прекратить грабежи. Англичане натравили на него маликитского правителя Бахрейна, который в 1827 году вступил в бой с Рахманом на его последней базе в порту Дамман. Совершенно слепой Рахман ибн Джабир, которому уже было почти семьдесят лет, потерял большую часть экипажа и, поняв, что одержать победу ему не удастся, решил стать «шахидом на пути Аллаха». Держа на руках своего восьмилетнего сына, он сцепился бортами с бахрейнским кораблем и взорвал лежащие на палубе бочки с порохом, разнеся оба корабля в мелкую щепу и унеся с собой на дно более 300 друзей и врагов. Спастись удалось только самому властителю Бахрейна и горстке его воинов.
Видевшие этот бой англичане были потрясены таким «героическим» актом, пожалуй, не меньше, чем их потомки — прошлогодними взрывами в Лондоне. Кто знает, если бы англичане получше изучали историю собственной разведки, может, и не приютили бы в собственной столице столько агрессивных мусульманских иммигрантов.
Путь к вере предков
Причем традиционный шафиитский ислам, за возрождение которого ратует нынешнее руководство Чечни, мало в чем может помочь: во-первых, шафиизм в виде мюридизма исторически был склонен к построению исламской теократии, что и осуществили в разные годы шейх Мансур и имам Шамиль, во-вторых, с богословской точки зрения шафиизм почти ничего не может противопоставить ваххабизму. До сих пор такие духовные вожди шафиизма, как Ахмад Кадыров, в противостоянии с ваххабитами больше полагались на силу, нежели на чисто богословские аргументы (впрочем, это тоже традиция в истории северокавказского шафиизма — нередко богословский спор двух суфийских наставников завершался сражением отрядов их мюридов).
Поэтому можно наметить два варианта решения этой проблемы, рассчитанных хоть на какую-то историческую перспективу. Первый вариант заключается в постепенном обращении мусульман Северного Кавказа в ханафитский толк ислама. Строго говоря, ханафизм не исключает дервишеских орденов (суфизм — панисламское учение, отсутствующее только у ханбалитов), поэтому ничьи права в этом процессе ущемлены не будут. Серьезный минус этого способа — ханафизм может плохо соответствовать национальному характеру народов Северного Кавказа, хотя до Шамиля, и даже в его эпоху, Турция регулярно засылала в горы ханафитских имамов, которые спокойно воспринимались местными жителями. К тому же, дать гарантию от мятежа усилившегося Кавказа не может и ханафизм — в конце концов, вся вторая половина XVI века прошла под знаком усмирения завоеванной Казани, и этот спор не решен до сего дня.
Второй способ, гораздо более трудный, но и гораздо более верный и долговечный, заключается в возвращении мусульман Северного Кавказа к религии своих предков — православному христианству. В последние годы для этого появились многие необходимые условия, среди которых: осознание угрозы, которую несет российской государственности деятельность ваххабитов на Кавказе, стремление народов Кавказа к развитию своей письменной светской и духовной литературы, обнаружение и расшифровка (в начале 2000-х годов) христианского кавказско-албанского письма, утерянного в VII—X вв.еках и бывшего общим для всех народов кавказской языковой группы, наконец, укрепление Православия в России.
В VIII веке народы Северного Кавказа начали обращаться в ислам по разным причинам: разорение метрополии арабами и тюрками, слабая христианизация большинства народов к северу от Кавказского хребта, наконец, «фактор победителя». Но, несмотря на это, некоторые северокавказские народы были исламизированы только насильно и только в середине XIX века. Сейчас арабов на Кавказе успешно добивают, большинство кавказских тюрок оказалось за пределами государства, а «фактор победителя», особенно после убийства Басаева — на стороне России, большая часть жителей которой, этнически или фактически, принадлежит к Православию.
Такое удачное стечение обстоятельств упускать никак нельзя.
