Наш собеседник известен в армии — Герой Советского Союза генерал-полковник Юрий Федорович Зарудин, вице-президент Российской ассоциации Героев, член коллегии Российского государственного военного историко-культурного центра при Правительстве РФ. За его плечами большая жизнь. Но главным временем для себя он считает годы Великой Отечественной, когда наш солдат, наш народ вершили подвиг во имя человечества.
ОН ЧАЩЕ всего возвращается к тому времени. «Вы знаете, что меня больше всего волнует и злит? — начинает разговор Юрий Федорович. — Сегодня море горе-авторов, утверждающих, что мы не умели воевать, что не жалели солдат, что завалили поле брани трупами. Врут, врут страшно, сребреники отрабатывают. Хотят отобрать у нас великий праздник Победы. Не удастся. Мы били врага профессионально. Это говорю я — генерал-полковник Зарудин, в войну — взводный, ротный, комбат, проведший на переднем крае 730 суток в непрерывных боях, в цепи атакующих прошедший более двух тысяч километров. На этом пути мне пришлось форсировать шесть крупных водных преград: Днепр, Березину, Неман, Нарев, Вислу и Одер. За время войны был четырежды ранен и дважды контужен, пробыл на излечении в госпиталях в общей сложности 10 месяцев. Я знаю, что такое война».
Голос у Юрия Федоровича срывается, сказывается ранение в горло, он на минуту умолкает, чтобы вновь взорваться. Ему, профессиональному военному, непонятно, почему развелось так много «правдоискателей», далеких от войны, а часто и от армии.
Он родился в деревне Ивановка Семипалатинской области в крестьянской семье в 1923 году. В мае 1941-го был принят в Грозненское военно-пехотное училище по комсомольской путевке. В декабре того же года, когда вермахт подошел к Москве, его c товарищами выпустили младшими лейтенантами. Он был направлен командиром стрелкового взвода в 58-ю стрелковую дивизию 50-й армии Западного фронта — под Тулу. Отсюда начался боевой путь Юрия Зарудина, завершившийся под Берлином. С февраля 1942 года и до самой победы он был в пехоте, на переднем крае. Уходил только по ранениям, чтобы вновь возвратиться на передовую. За его плечами восемь месяцев тяжелых боев за освобождение Белоруссии, в которых был дважды ранен, а поэтому считает республику второй родиной. За бои на белорусской земле Зарудин дважды представлялся к званию Героя Советского Союза. Первый раз — в декабре 1943 года, о чем отмечал в своих мемуарах «Время выбрало нас» генерал-полковник М.Г. Хомуло, его фронтовой командир полка.
Однако, видимо, документы где-то затерялись. Второй раз Зарудин был представлен к званию Героя Советского Союза в июле 1944-го за бои в Могилевской области. Решение о присвоении звания состоялось 24 марта 1945 года.
После войны Юрий Федорович окончил Военную академию бронетанковых войск, позже — Военную академию Генштаба. С отличием, отметим. Командовал четыре года полком в Прикарпатском военном округе, затем в течение 11 лет на Дальнем Востоке — дивизией, корпусом, армией. Потом последовало назначение первым заместителем командующего войсками Ленинградского военного округа. В течение почти 7 лет он командует Северной группой войск. После чего назначается первым заместителем главнокомандующего войсками Южного направления (Баку). 3 года прослужил в должности главного военного советника во Вьетнаме.
О ТАКИХ говорят: военная косточка. «Я начинал войну командиром взвода. И в 1941-м верил, что будет Победа. Иначе нельзя было сражаться, — рассказывает Юрий Федорович. — Я не думал, как шкурник, о своем спасении. Любил солдат, берег их. И они меня любили и берегли. Начал войну с солдатами в окопах и блиндажах и закончил ее с солдатами в окопах и блиндажах. И так 730 суток. Ни одному не „тыкнул“, только на „вы“. Завтра атака, сегодня всех обойду, с каждым поговорю. В разгаре Белорусская операция, прорыв подготовленной обороны — серьезная штука. Я, ротный, выявляю, что из 105 человек 12 человек к бою морально не готовы. Один солдат из Тамбова, два раза ранен, женат, двое детей, все повторяет: „Убьют меня“. Назначил его старшим над „не готовыми к бою“ и в атаку их не взял. Не имел такого права, скажете?! А я и не спрашивал никого. Я — командир роты, мне вести людей в бой, и я принял такое решение. Мы дрались, а они отсиделись в траншеях. А потом все наладилось, каждый из оставшихся тогда в тылу преодолел-таки психологический барьер. Я не хотел посылать их на смерть: морально подавленный — в бою не жилец, и не послал. И никто меня за это не упрекнул. А теперь нам говорят, что мы якобы не берегли солдат. Берегли, да еще как!
Вот еще факт из серии боев в Белоруссии, восточнее населенного пункта Хондоги в 1943-м. Сидим в обороне. Командир батальона капитан Рассмотров, получив задачу от командира полка майора Хомуло, приказал взять к утру донимавший нас дзот. То была серьезная огневая точка: пять накатов бревен, три амбразуры. Расстояние до него метров 70−75. Я что — зверь, чтобы в лобовую атаку людей посылать? Взял газетку, угольком начертил: один взвод сосредоточит на дзоте огонь, второй и третий под его прикрытием справа и слева атакуют. Нарисовал план, собрал командиров отделений (их у меня 7 было, 5 с боевым опытом), пригласил командира взвода москвича Зайцева. Рассказал о своем решении, подчеркнул, что лучшего придумать не могу. А затем: „Через два часа встречаемся, критикуйте меня, предлагайте свои решения“. Почему поступил так? Не был уверен, что атака сложится успешно, людей „за зря“ можно положить.
Приходят. Один, бывалый, старше меня, я ему годился в сыновья, еще на финской воевал, говорит: „Нужна неделя. Подкоп сделаем. Грунт — глина, на полметра углубимся и лаз диаметром в метр соорудим за милую душу, чтобы можно на полусогнутых пробраться“. Стоящее предложение. Доложил Рассмотрову, а тот мне: „Сам докладывай комполка“. Докладываю майору Хомуло: „Задача выполнима, но требуется неделя, чтобы на смерть людей не посылать, мол, так и так, лаз сделаем“. — „Разрешаю, — говорит, — все равно в обороне еще долго сидеть“.
По ночам грунт вытаскивали к себе в тыл. А, чтобы дурачить немцев, днем рыли небольшие траншеи — впереди, в тылу. Гитлеровцы понимали, что мы что-то совершенствуем, но что? А дзот охранялся одним часовым. Это мы хорошо знали, находились же совсем близко. Подкопали — и в 3 часа ночи вперед по лазу. Через 10 минут бросок: справа 10 солдат и слева 10, я был на фланге одиннадцатым. Часового сняли сразу. Врываемся в дзот, оберлейтенант пьет французский коньяк, другие также без оружия, оно в сторонке сложено. Мы мгновенно перебили весь расчет. С нашей стороны — один легко раненный. Так берегли мы солдат или нет? Берегли!
Бывало, что, получив задачу, мы намеренно старались дотянуть до ночи. Ночью брали фрица почти без потерь. Да, мне приходилось однажды слышать: „Что ты топчешься? Перед тобой полтора фрица. Направлю адъютанта, чтобы расстрелять тебя“. Да, я от фрица в 150 метрах. Ты штабист, ко мне не подступишься, а если подступишься, то сам должен поднять бойцов в атаку. И я говорил: „Иди и поднимай“. Я так воевал, только так. Каждого человека берег.
Не отрицаю, встречались командиры, которые чуть что: „Расстреляю!“ Были и неудачи. Известно, что Оршу мы брали четыре раза и четыре раза не взяли. Но большинство командиров, с которыми меня сводила судьба, — это умные, опытные люди, всю войну постигавшие искусство сохранять людей. Я говорю о своих командирах — от комполка до командующих фронтами. С теплотой всегда вспоминаю своего командира полка майора Михаила Григорьевича Хомуло. Ему тогда было 43 года, он окончил военное училище. Грамотный командир был. Генерал-полковником стал, 10 лет войсками округа командовал. Потом служил в должности заместителя главкома Сухопутными войсками по боевой подготовке. Дружил я с ним.
Самая запоминающаяся операция — Белорусская. Возле деревни Черневка форсировали реку Бася. Она неширокая, 10−12 метров. На место форсирования я съездил через 60 лет, чтобы вспомнить юность, друзей. Перед форсированием артподготовка была, плотность — от 120 до 200 орудий и минометов на километр прорыва. Мы атаковали на рассвете. У нас тогда все было организовано превосходно, форсировали реку с ходу. Местные жители здорово нам помогли…»
Интересуюсь у Юрия Федоровича, а как дело обстояло при форсировании других водных преград, ведь только крупных за его плечами шесть. Он цитирует Александра Твардовского:
«Переправа, переправа…
Темень, холод, ночь как год.
Кому память, кому слава,
Кому темная вода, —
Ни приметы, ни следа».
А потом рассказывает: «В Польше, это было в октябре или ноябре 1944-го, мне приказали форсировать Нарев в районе Ломжа — Остреленко и захватить плацдарм. Мой батальон должен был переправиться за реку на лодках, в каждой по 10 человек. Как это сделать бескровно? Я подобрал в 8−9 км от переднего края озеро и начал там учить людей. Лодки опрокидывались, солдаты шли ко дну, их спасали. И научились мы-таки бесшумно ходить по озеру, гребешь веслами — ни одного всплеска. В районе предстоящего форсирования постреливали, но в целом стояла тишина. Я не взял с собой даже тех, кто кашлял. Мы переправились через Нарев без единого выстрела. Батальон броском взял три траншеи. С нашей стороны — 2 убитых и 5 раненых. Сказалась подготовка на озере. Ее можно было не проводить, но какой же я после этого командир?
Вспоминая Нарев, расскажу о таком случае. Наш батальон занял оборону под Снядово. Шел уже не первый год войны, мы долго сидели в обороне, и люди заболели окопной болезнью. Солдату кажется, что на него наступают, он в постоянном напряжении, даже во сне мечется. Я тогда собрал опытных солдат: надо подумать, как от этого избавиться. Решили в 700 метрах от передовых позиций отгрохать «дом отдыха». Соорудили землянки с печкой — и по одному из отделения на двое суток туда. Землянка на двоих, люди — в одной, оружие — в другой, чтобы морально полегче было. Замполит Жирнов предложил меню составить: пусть, мол, заказывают или «блондинку» (каша пшенная), или «шрапнель» (каша из пшеницы), или макароны, или гречку. К вечеру сготовим. Наркомовские сто граммов — лучше на ночь. Так снимали стресс. Узнал командир полка, потребовал: показывай. Дошло до командира дивизии, он собирает командиров полков, рассказывает о нашем эксперименте, докладывает командарму. А вскоре звонит мне комполка: «Командарм приказал отправить тебя в армейский «дом отдыха». Уехал на неделю. Командарм организовал «курорт» там, где госпиталь, где прачечная. Там даже танцы были. Я прекрасно отдохнул. Командарм потом мне сказал: «Это за то, что ты для солдат придумал батальонный «дом отдыха». Молодец!»
К слову, на Нареве немцы периодически применяли слезоточивые газы, чтобы легче было захватить «языка». Об этом никто не пишет, но такое было. Видимо, остро стояла задача раздобыть разведданные. Опасная обстановка и для солдата, и для офицера. Засаду могли устроить в любом месте, ведь между отделениями — разрыв. Когда обходил батальон, в одиночку по траншеям шел только там, где были подчиненные, а в промежутках между позициями — с охранником и по верху».
ТУТ Юрий Федорович переключается в мыслях и говорит: «Война — это огонь, кровь, смерть. Пехота вела боевые действия в самых разнообразных условиях местности, в любое время года и суток. «Так было: я на животе лежал, а спиною укрывался, небом грелся, а шилом брился. Пока тебя не убьют, ты траншею не покинешь, дорогой мой пехотинец. В 1942-м под Юхновом мы, обмороженные, больные, сутками сидели в окопах с ледяной водой. Вырыли окопы и сидим в них, высунешься — убьют, бомбежка страшная. Сижу, заснул от усталости, проснулся, а вокруг льдом прихвачен, вода заполнила окоп и замерзла. Вот так. В 1944-м в стылой воде почти по горло на островах Ост-вест на Одере сидел двое суток».
ГЕНЕРАЛ вспоминает о том, что наболело: «Солдат-пехотинец в бою в среднем проводил 11 суток. Потом погибал. Когда имеешь дело с противником, то профессионально обязан быть сильнее его по всем параметрам. Ты должен уметь вести бой: огонь, маневр, рукопашная схватка. Тогда выживешь! И морально ты призван быть выше врага, без этого ничего не получится. Солдат не спит, воюет, все время в напряжении, все время ощущает угрозу смерти. Если все время будешь думать о смерти, пропадешь. Настрой нужен на победу! И без водки. В атаку идешь — ни капли во рту. Убьют. А вечерком, пожалуйста, употреби свои наркомовские. Настрой важен, очень важен. Сужу по себе и по немцам. В 1941-м сбили фашистского летчика, а он кричит: «Хайль Гитлер!» В 1942-м кричит: «Хайль Гитлер!» В 1943-м, в 1944-м уже по-другому запели: «Гитлер капут! Сталин гут!» Другим фриц стал. Это мы его таким сделали.
Я не нотации сейчас молодым читаю, о своих ощущениях говорю. В 1943-м чувствовалось, инициатива у нас, но периодически переходит к немцам. В 1944-м — только у нас, днем и ночью. Артиллерии много было. Обнаружили позиции фашистов, через несколько минут там уже огонь и дым клубится. Танкисты все время с нами. В Белорусской операции танков непосредственной поддержки вон сколько было: на 1 км фронта от 20 до 120. А танк — это броня, прикрылся за ней — и ты уже у фашистских траншей. Нам главное — на бросок гранаты подойти, а дальше мы сработаем. Инициатива — великая вещь. Не случайно мы в ночь с 3 на 4 июля с ходу взяли Минск, я на его юго-восточной окраине дрался. Тогда единственный раз за войну мне пришлось наступать на восток. За столицей Белоруссии наши войска окружили 105 тысяч фашистов, котел образовался, группировку уничтожать нужно было. Мы наступали на Гродно. У нас уже опыт был, боевой техники в достатке, и операции мы проводили без больших потерь. Потом партизаны ночью выводили нас на фрицев. Немцы ночью спят, не ждут нас. Наша дивизия пленила 8 тысяч гитлеровцев. Я сам больше 300 пленных сдал. Построил, оружие отобрал и скомандовал: «Идите в ту сторону». Тогда такое мы могли себе уже позволить…»
В 1944-м до нас довели приказ, в котором Верховный Главнокомандующий требовал: «Очистить от фашистских захватчиков всю нашу землю, восстановить Государственную границу от Черного моря до Белого». Приказ вселил в нас уверенность, вызвал душевный подъем: народ доверяет нам важную задачу. И мы ее выполнили. 25 августа были на границе. И я это говорю не потому, что сегодня живой, Герой, генерал-полковник… Подъем я ощущал тогда, когда был, образно говоря, с пулеметом.
В Белорусской операции усвоил и такой важнейший урок: на войне многое значит дисциплина, она может решать судьбу сотен тысяч людей. В марте 1944-го нас из-под Витебска перевели к реке Проня. Мы получили пополнение и приказ: готовиться к обороне, зарываться в землю, строить образцовые инженерные сооружения. Собрал подчиненных, показал шаблон окопа на отделение, объяснил, что такое ротный опорный пункт. Вскоре в полк прибыл комкор генерал-майор Мультан и кричит на моего соседа Грибкова: «Кто же так оборудует траншею! Ведь обороняться будем, танки пойдут на нас — на одном километре 20 штук». Прибыл ко мне, посмотрел, говорит: «Все правильно! Спасибо, сынок. Срок даю, сходи помоги сослуживцу».
И ЕЩЕ Юрия Федоровича волнует то, что сейчас нет-нет да бросят тень на нашего солдата-победителя. «Плетут всякую ахинею. Мы в Германии вели себя достойно. Помню, взяли в Данциге дом, подготовленный к осаде на полгода, — продукты, вода, свет. В подвале около тысячи женщин, детей и стариков. Только открыли дверь, все — руки вверх да повыше. Две красивые немки несут поднос с украшениями, а за ними семенит бабушка. Сержант Носовский, мой переводчик, переводит ее слова: мол, это мне подарок, чтобы пощадили их. Говорю: «Передай, мы здесь потому, что ваши к нам пришли в сорок первом. Мы пришли не грабить вас. Верните украшения людям». Раздали браслеты, кольца. А дальше женщина спрашивает чуть ли не шепотом: «Вы коммунист?» — «Да». — «Рога есть у вас?» Пришлось снять фуражку. Вот как оболванивали немцев. Выставил охрану, чтобы «моих пленников» никто не тронул, не обидел даже случайно.
День Победы майор Юрий Зарудин встретил в госпитале. Виной тому — Одер. «Не от ранения лечился, от простуды, — вздыхает Юрий Федорович. — Сопротивление врага было жесточайшим. Рокоссовский позднее признался, что разведка не сработала, недооценили противника. Одер широкий, воды — три километра. Мы форсировали реку в районе города Шведт, юго-западнее Щецина. На знаменитых лодках ДС-10 шли. Немцы подпускают метров на 100, а дальше — фауст-патрон, и 10 человек в воде. Я двое суток просидел на островах Ост-вест на Одере, в траншеях, одни головы днем торчали из воды. Крепко простудился, температура зашкаливала. Так я оказался в армейском госпитале 49-й армии, в Викштоке, где и узнал, что война завершилась…»
Умолк мой собеседник. И мне хотелось посидеть в молчании. Более шестидесяти лет прошло после Победы. Но память о войне жива, уроки ее вечны.
http://www.redstar.ru/2006/08/0508/202.html
