 |
| Правая.Ru | Александр Дугин | 07.07.2006 |
Сегодня субъектность или идентичность России связана с двумя вещами. Во-первых, это энергетика, и в этом отношении нас все воспринимают всерьез. Наш президент говорит о России как о великой энергетической державе. Но если у нас не будет армии, не будет ОПК, то эта энергетика будет не наша. Следовательно, наиболее важная, наиболее яркая сторона российской идентичности напрямую зависит от ОПК. В то же время, мы не можем говорить о собственно оборонной системе, поскольку мы живем в мире, где все взаимосвязано. Поэтому необходимо говорить о российском ОПК в более широком контексте — контексте евразийской интеграции.
Развитие российской интеллектуальной сферы в Советском союзе было теснейшим образом связано с ВПК. Когда мы говорим: «военные», то возникает бытовая ассоциация — сапоги. Но на самом деле, де-факто и в том числе с позиции социологии — это, в первую очередь, мозги. В советские времена максимальная совокупность мозгов находилась именно в области военно-промышленного комплекса. Наука, инновации, большинство открытий были сконцентрированы именно в ВПК. Где это сконцентрировано сейчас — сложно сказать, и возможно предположить, что сегодня не развивается нигде. Но поскольку здесь есть сфера секретности, то у всех имеется слабая надежда, что где-то там, за занавесом все это продолжает развиваться.
Необходимо коснуться и такого важнейшего вопроса, как возрастной критерий. Это чрезвычайно серьезная тема, поскольку передача эстафеты, интеллектуальной работы наших военных, а на самом деле интеллектуально-стратегических мозгов — самая большая проблема. Именно об этом в одной из бесед со мной говорил, описывая свое виденье будущего мира, генерал Галуа, крупнейший геополитик, близкий друг Де Голля: «Россия будет поставлять оружие Китаю, китайцы начнут учиться для того, чтоб обслуживать ядерные технологии, и постепенно Азия интеллектуально будет расти. Таким образом и сложится многополярный мир». Оружие для генерала Галуа, крупнейшего современного европейского мыслителя — это призыв к интеллектуализации. Важно, что сейчас ВПК — та самая область, где если и нет этого интеллектуального процесса, то он непременно должен быть.
Возвращаясь к теме двух частей нашей российской идентичности, напомним: первая, та, с которой сегодня уже всерьез считаются, — это наш нефте-газ: с нами консультируются, мы можем выкидывать любые фортели в этой сфере. Проглотят все, что угодно — нефть и газ для современной экономики вещь священная.
Однако, главным образом, вторая часть, о которой я упоминал выше, имеет отношение к тому, почему с нами еще считаются до сих пор и почему пока еще нас не колонизировали. Потому, что у нас есть оборонно-промышленный комплекс, у нас есть армия. В сочетании двух основных российских преимуществ и видится наша сила, с ней всегда и до сих пор считаются вне зависимости от интерпретации международных и отечественных масс-медиа. Пока у нас есть нефть и газ и пока у нас есть оборонная промышленность — ЕСТЬ РОССИЯ. На самом деле, все остальное: российская культура, администрация, милиционеры, российская природа, наконец — представимо и в колониальном формате, в ситуации раздробленности разделенных территорий. Все то же самое: стоит вышка, рядом корпорация, качающая нефть, одуванчики и березы, читают Пушкина даже — но это не мы. И это уже не Россия.
Мы, те, кто мы есть — свободные и независимые — есть только при условии того, что у нас есть ОПК и армия. Это аксиома суверенности любого государства. Следовательно, мы говорим о нашей идентичности, напрямую сопряженной с нашей армией. Кажется необходимым, чтоб в России это стало непререкаемым и главным лозунгом того, что сделать национальным проектом (большинство из которых находится на стадии бумажной бюрократии). Партии, профессиональные объединения и конфессиональные общественные организации в меньшей степени способны заняться этой темой. А вот общественным организациям широко спектра и общественно-политическим организациям именно это и под силу, и более того — эта тема должна быть поставлена в центр актуальных задач, на центральное место.
Мы видим, что те люди, которые черпают нашу нефть и наш газ, участвуют также в нашей политике и экономике, играют определяющую роль. Им принадлежат все остальные непрофильные ресурсы. Сейчас же идет процесс по национализации оборонно-промышленного блока, что совершенно правильно, поскольку государство стремится установить, заново укрепить свой контроль над тем, что составляет его идентичность. ОПК и не уходил из сферы государства, здесь нет процесса по ренационализации или по деприватизации этого ресурса. Но… ОПК был заброшен в период конца 80-х и до последнего момента — это всем известный факт. Им занимались, если откровенно, лишь по остаточному принципу.
С той точки зрения, с которой ОПК играет в идентичности современной России основополагающий, конституирующий принцип, он должен был бы быть поставлен на то же место, если не выше (это идеально), что и энергопромышленный комплекс. Россия есть великая энергетическая держава, о чем говорит президент, но она будет таковой лишь при условии, что она будет Великой Военной Державой. Если это будет не так, то Россия станет колонией, великим морем ничейных — равно принадлежащих всем — ресурсов; попросту — сырьевой служанкой…. А не Великой Державой…
Другими словами, то, что делает Россию Великой Державой, — это ОПК и именно люди, которые руководят предприятиями ОПК России. Обратим внимание: согласно объективной и профессиональной точке зрения — это так, но в обществе мы видим принципиально иную картину. Вопросы обсуждаются, а затем и решаются нашей властью со многими представителями крупного бизнеса (олигархами), что и определяет время от времени курс страны, но никто от оборонщиков в эти круги субъектов власти не вхож и уж точно не участвует в определении геополитического курса и линии стратегического развития России. На самом же деле, являясь половиной нашей идентичности, ОПК должен иметь на уровне решений какое-то количество акций. По крайней мере, 30% акций принятия решений в нашей стране. Вот на это может быть затрачена энергия общественных движений, таких как Лига содействия оборонным предприятиям, и МЕД, который ставит своей целью укрепление идентичности России. Влияние ОПК на определение политики России сегодня патологически мало, и диспропорционально тому значению, которое ОПК играет в идентичности страны. Соответственно эту аномалию следует устранить. Согласившись с этим тезисом, мы должны продумать систему мер по дальнейшей реализации конкретных шагов в данном направлении.
Есть еще одно препятствие — возраст. Лучшие, самые честные, самые фундаментальные люди России — это люди того возраста, который складывался в иные эпохи. Мы живем в мире радикально отличном. Это не эпоха модерна, не эпоха нового времени — модернизма, в которой мы жили в советское время, а это эпоха постмодерна. Сегодня возникают совершенно новые технологии, в том числе и лоббистские, информационные, которые отменяют и делают относительными старые социальные, политические. Например, в этической сфере: если в эпоху модерна честность все-таки была неким социальным элементом, который укреплял социальные позиции человека, то в наше время наоборот — в постмодерне быть честным — это значит брать на себя совершенно не нужное обязательство. В постмодерне надо быть аморальным, надо быть подлым, это проще, и эффективней. Мы видим как люди, наделенные и «отягощенные» нравственным комплексом, становятся неэффективными в этой среде. Очень важно, что именно поэтому лоббисты, олигархи легко захватывают ключевые источники власти, а честные люди, которые, кстати, обладали и потенциалом, и связями, и влиянием, политическим весом, оказываются абсолютно маргинализированными, потому что честность мешает. И здесь возникает очень серьезный момент: множество других качеств мешает нам отстоять наши национальные интересы. Это то, что современное поколение называет предрассудками, но в научном языке это называется пережитками модерна. Сейчас сложно понять, что мы живем в новой эпохе, с новыми законами. Мы обычно говорим: новые нравы хуже, чем наши. Мы склонны критиковать, вместо того, чтобы понять ситуацию, и стараться адаптироваться к этому. На самом деле, понятно, что здесь появляется нравственная проблема: как людям, сохраняющим моральные качества, жить в мире, устроенном по совершенно аморальным принципам; как жить в мире ширпотреба, рекламы и дикой информационной политики людям, имеющим моральные принципы? Есть два выхода: отвернуться, уйти в глухую оборону и быть маргинализованным, как большинство из нас — порядочных людей — предпочитали сделать, либо, тем не менее, взять на себя сложную, вдвойне сложную миссию — отстаивать наши интересы, наши ценности, взаимодействовать с тем миром, который нас окружает. И, в каком-то смысле, — осваивать технологию.
Все вышесказанное напрямую связано с темой вооружения: мы все — люди возраста 35 — 45 и старше — сформировались в советское время — время эпохи модерна, и те методологии, в том числе и военные, оборонные, которыми мы оперируем, это методологии, связанные с эпохой модерна притом, что западно-промышленный комплекс, в частности американский, переходит стремительно на новые технологии. И здесь возникает очень интересный момент: они совершили не только количественный скачек по отношению к нашему уровню развития оборонки, они совершили тот самый качественный скачек. В этом смысле интересна уже переведенная на русский язык книга генерала Себровского — учебник Пентагона, — которая посвящена современным (XXI века, заметьте) сетевым войнам. Самое интересное в его книге — это прикладная классификация и технологический уровень мировых войн и их соответствие уровням ОПК. С его точки зрения существуют три парадигмы общества и соответственно им — три уровня технологий войн с соответствующим ОПК.
Первая парадигма — традиционное общество, премодерн, общество допромышленных революций, в войнах побеждает определенное количество наемников и в незначительной степени — техническое оборудование.
Вторая — модерн. ОПК модерна связан с наращиванием индустриального потенциала, и тогда приоритет отдается той стороне, которая индустриально более оснащена: обладает более мощной техникой и военной индустрией, сложно вычленяемой из общей, т.к. при деградации промышленной индустрии в целом сложно представить развитие отдельного сектора военного производства.
Третья парадигма — парадигма постмодерна, согласно американским стратегам, американским ученым, в ней сейчас пребывает американский оборонно-промышленный комплекс. Это так называемое состояние информационного общества, где ОПК находится в состоянии сетевого развития. Здесь-то и происходит качественный скачок. Когда речь заходит о конфликте, преимущество достигается не только за счет количества и качества военной техники, а за счет качества информационных стратегий. Меньшими средствами, меньшими затратами достигаются большие результаты. Это и называется «сетевые войны».
Сетевые войны имеют отдаленное отношение к компьютерам или к симуляторам. Понятие сетевой войны — это новый качественный уровень понимания целей и задач вооруженных конфликтов. Сетевые войны, войны третьего поколения выигрываются, как правило, не военными средствами. Они создают ситуацию, когда вооруженный конфликт является вспомогательной реальностью для осуществления заданной цели. Тем не менее, цели сетевых войн остаются теми же самыми, что и в обычной классической войне: победить противника, захватить его ресурсы, установить прямой контроль над его территорией, над его наиболее важными областями. Для того чтобы перейти к ОПК нового третьего уровня, американцы предприняли целый ряд качественно новых стратегий. И здесь встает самый важный вопрос: как российскому оборонно-промышленному комплексу существовать и сохранять конкурентоспособность уже не просто с превосходящими количественно силами других оборонно-промышленных комплексов, и в первую очередь оборонно-промышленного комплекса США (мы видим, что здесь отставание продолжает расти), но превосходящими нас в принципиальных качественных аспектах? При переходе к сетевым технологиям очень многие прежние технологические преимущества фактически обнуляются, как обнуляются, к примеру, при переходе к промышленной экономике различия ведения войны против развитых и неразвитых аграрных государств, способных прокормить много воинов, так как наличие технических средств — танков, пушек, самолетов — аннигилирует преимущество в численном составе. Точно также в эпоху сетевых войн, в эпоху постмодерна непринципиально обладать большим количеством боеголовок, ракет, ядерных подводных лодок или ядерных бомбардировщиков. Важно правильно спланировать сетевую стратегию войны, и, возможно, этим бомбардировщикам не потребуется взлетать. Либо потребуется нанести 15−20 ударов, а остальные тысячи будут уже не важны. Так вот, этот качественный скачок американская стратегия сегодня совершает.
Для нас же очень интересным является то, что если с точки зрения объема экономических инвестиций Россия безнадежно отстала от военного бюджета США, и пытаться нарастить это количественно невозможно, все же у нас остается одно конкурентное превосходство — это советские, русские, евразийские мозги, наш народ. Это та реальность, которая является основой перехода военно-промышленного комплекса на новый уровень, это инновации, это новейшие разработки, которые не требуют ни таких гигантских инвестиций, ни таких промышленных мощностей. Откуда берут этот ресурс серого вещества сами американцы? Вы думаете, они собирают его в самой Америке? Ничего подобного! На ВПК Америки в инновационной сфере работают всего 4% коренных американцев, мозги абсолютно импортированные. Иными словами, американцы переходят на новый уровень своего информационного статуса в глобальном масштабе, опираясь на ресурс, который является для них редким. Известный экономист Йзеф Шонпетер разделил две вещи: экономический рост и экономическое развитие. Экономический рост это, например, увеличение в конце XIX века количества гужевого транспорта, а с появлением паровоза экономический рост гужевого транспорта отменяется экономическим развитием, вызванным появлением паровоза. То же самое можно отнести к оборонно-промышленному комплексу сейчас. Если построить линейный график роста ВПК американцев и нашего ВПК, мы придем к тому, что мы будем развиваться на одну клетку, а они сразу на пять. С точки зрения конкуренции в вопросах роста мы заведомо обречены. И если бы мы оставались в парадигмах модерна, нам надо было бы сдаваться, подписывать акт о капитуляции, хотя конечно есть еще такие ресурсы, как мужество, воля и так далее. Но сейчас пред нами стоит иная интересная задача. Сами американцы переходят на новый уровень, и этот уровень не связан с уровнем роста, это уровень экономического и военного развития, то есть американская военная система мутирует качественно. Мы же рискуем пропустить этот уникальный шанс, который дается именно нам, это возможность качественного скачка в военно-промышленном развитии. И вот этот самый качественный скачок может фундаментально полностью изменить состояние нашей оборонки, если для этого будут определенные предпосылки.
Во-первых, это передача инициативы следующему поколению. В этом процессе должны активно действовать ваши ученики, ваши дети, ваши наследники — люди, которые способны адаптировать традиции советской школы к новым условиям. Во-вторых, необходимо выделить государственный сектор по привлечению самых ярких интеллектуальных кадров России к работе над этим качественным скачком. Иными словами, когда мы говорим о том, куда девать стабфонд (об этом часто сейчас ведутся разговоры), во избежание его разворовывания (о чем говорил президент) мы должны найти эффективную точку приложения средств, которая и даст нам искомый качественный результат. Я полагаю, что специфические наукограды, система наукоградов, система оборонных интеллектуальных предприятий, институтов, закрытых лабораторий могла бы стать самым главным пятым национальным проектом. В этом случае мы сейчас сможем сделать то, чего никогда не сделать, двигаясь по инерциальной логике развития. Этот шанс исторический. В частности, в сетевых войнах самое главное — создание «базового эффекта». Это поражение не точечное, когда наносится прямой удар по цели, а косвенное. Создается система таких ударов, которые наносятся не по заданному объекту, а вокруг в определенной последовательности, и тот объект, на который нацелена главная задача, поражается сам собой, исходя из системы резонансов и связей. Этот принцип базового эффекта пронизывает идеологию сетевой войны.
Действительно, мы можем уповать на такую консолидацию интеллектуальных усилий, которая позволит нам создать систему вооружений нового поколения. Тогда и только тогда Россия сможет по-настоящему отстоять свою идентичность, возродиться как великая держава и сохранить для нас и наших потомков нашу страну. Это не такая уж абстракция, речь идет о точной и правильной конфигурации подобного рода проекта при адекватном его лоббировании у первых лиц в государстве, чтобы каждый не просил за свой институт, свое движение, свою партию, свой завод, как обычно это происходит. Необходима консолидация флагманов российской стратегической промышленности, флагманов ОПК для создания общего консенсусного проекта такого рода. Причем оформленного по вкусам нынешнего кремля, с учетом психологии людей, которые будут это читать. Составление документа — это самое большое искусство сейчас для того, чтобы реализовать тот или иной проект у власти. Конечно, есть объективные причины, есть инерция, противодействие. Можно сказать, что операция базового эффекта наших противников ведется с огромным успехом, и мы это испытываем на себе. И действуют они очень тонко. Если мы будем отвечать им честно, по старинке, то мы далеко не уедем. Надо отвечать на их же языке, надо освоить их методы, их технологии. В этой связи мой тезис сводится к тому, чтобы применить методологии постиндустриального общества, методологии постмодерна к возрождению нашего оборонного комплекса. И я готов не просто теоретически призывать, я готов в этом участвовать, продвигать данный проект, и мы все — евразийцы — готовы к этому. У нас есть свои методы и возможности, и мы готовы в это вложиться всей душой, потому что это наше общее дело.
