 |
| Красная звезда | Александр Бондаренко | 03.06.2006 |
Н.Н. Яковлев писал, что, по плану Алексеева, «главный удар наносит Западный фронт генерала Эверта в направлении на Вильно, Северный фронт (Куропаткин) и Юго-Западный (Брусилов) содействуют ему, причем последний переходит в наступление после первых двух. Эверт и Куропаткин, оробев, начали толковать о том, что шансы на успех невелики, нужно лучше подготовиться… Спор разрешил Брусилов, добившись разрешения для своего фронта нанести „вспомогательный, но сильный удар“. У Брусилова было 512 тысяч войск, в то время как на двух других русских фронтах 1.220 тысяч».
Н-да, в прежние времена полководцы буквально рвались в бой, оспаривая друг у друга возможность нанесения главного удара. Ведь в случае успеха главный удар оценивался орденами, чинами, щедрой монаршей благодарностью. От неудач, конечно, никто застрахован не был, но, во-первых, страсть к риску у военного человека в крови, во-вторых, обыкновенно не судят не только победителей, но и проигравших военачальников, да и, в конце концов, генералы от инфантерии давно уже сами не водили в атаку пехотные колонны, а потому жизни командующих фронтами ничего не угрожало…
К тому же налицо были и предпосылки к успеху: еще 14 января австро-венгры начали наступление на Итальянском фронте, намереваясь вывести Италию из войны. Задача эта казалась вполне достижимой: за всю историю войн итальянцы ни разу никого не побеждали и теперь также несли существенные потери. Поэтому на Восточном фронте союзники германцев ослабили свои силы и перешли к обороне. Австро-венгерская группировка, здесь находящаяся, составляла 486 тысяч штыков и сабель при 1.301 орудии.
«Естественно, что вначале, сейчас же после военного совета в Ставке 1 апреля, когда мне, как бы из милости, разрешено было атаковать врага вместе с моими северными боевыми товарищами и я был предупрежден, что мне не дадут ни войск, ни артиллерии сверх имеющихся у меня, мои намерения состояли в том, чтобы настолько сильно сковать противостоящие мне части противника, чтобы он не только не мог ничего перекидывать с моего фронта на другие фронты, но, наоборот, принужден был посылать кое-что и на мой фронт. В это время я думал лишь о том, чтобы наилучшим образом помочь Эверту, на которого возлагались наибольшие надежды и которого поэтому и снабдили всеми средствами, имевшимися в распоряжении Ставки», — писал командующий Юго-Западным фронтом генерал от кавалерии Алексей Алексеевич Брусилов в книге «Мои воспоминания», изданной уже в Советском Союзе.
…ПО ПЛАНУ СТАВКИ летнее наступление должно было начаться 15 июня. Тем временем резко ухудшилось положение дел на Итальянском фронте, где разворачивалась Трентинская операция, изрядно вымотавшая обе противоборствующие стороны. А на территории Франции продолжала крутиться «Верденская мясорубка» — сражение за Верденский укрепленный район, начавшееся еще в конце февраля, да тут еще и готовилось наступление англо-французских войск на реке Сомме… В общем, государствам Антанты приходилось очень даже нелегко.
Поэтому не нужно быть большим специалистом в стратегии, чтобы понять, что в этой связи произошло: союзники обратились к русскому командованию, и русские, как принято говорить, «верные союзническому долгу», ускорили переход в наступление. Кстати, в наших российских условиях сделать это было не так-то и легко — по многим, разумеется, причинам. Одна из них — наша стабильная беда: дороги. Ведь если во Франции к началу Первой мировой войны протяженность шоссейных дорог составляла 563 тысячи километров, в Германии — 265 тысяч, в соседней с нами Австро-Венгрии — 141 тысячу, то на всю Европейскую Россию, на территории которой могли бы многократно разместиться все перечисленные страны, оборудованных шоссейных дорог было всего… 35.770 километров!
По этой, а также по многоразличным другим причинам, не все благополучно обстояло и с вопросами снабжения наступающих войск, и генерал Алексеев телеграфировал французским союзникам:
«Мы вынуждены начать операцию, будучи бедно обеспеченными снарядами для тяжелой артиллерии, которых ниоткуда не можем добыть в скором времени. Поэтому большой промежуток между началом операции на нашем и французском фронтах нежелателен; мне нужна полная уверенность, что удар со стороны англо-французов действительно последует, хотя бы Верденская операция и не получила завершения».
Русское командование ожидало начала наступления союзников на Сомме, но ждать пришлось еще долго, ибо приносить своих солдат в жертву все тому же «союзническому долгу» английское и французское командование не спешило.
Зато переход Юго-Западного фронта в наступление произошел на целых десять дней раньше запланированного — русского солдата во имя спасения западных союзников не жалели ни в 1805 году, ни в 1914-м, ни в 1945-м…
«Кому… могло прийти в голову, что именно та армия, которая больше других нуждалась в материальной поддержке, моральные силы которой должны были быть глубоко потрясены тяжелым отступлением 1915 года, она-то первая и перейдет в наступление и еще раз поддержит славу своих старых знамен. Что летняя кампания 1916 года на русском фронте не только заставит немцев окончательно отказаться от Вердена, но и вынудит их к переброске своих дивизий на поддержку деморализованных австрийских армий, а это в свою очередь облегчит французам прорыв германского фронта на Сомме», — вспоминал впоследствии русский военный агент в Париже граф А.А. Игнатьев, ставший генерал-лейтенантом Советской Армии.
«С рассветом 22 мая на назначенных участках начался сильный артиллерийский огонь по всему Юго-Западному фронту. Главной задержкой для наступления пехоты справедливо считались проволочные заграждения вследствие их прочности и многочисленности, поэтому требовалось огнем легкой артиллерии проделать многочисленные проходы в этих заграждениях. На тяжелую артиллерию и гаубицы возлагалась задача уничтожения окопов первой укрепленной полосы, и, наконец, часть артиллерии предназначалась для подавления артиллерийского огня противника. По достижении одной задачи та часть артиллерии, которая ее выполнила, должна была переносить свой огонь на другие цели, которые по ходу дела считались наиболее неотложными, всемерно помогая пехоте продвигаться вперед», — вспоминал генерал Брусилов.
Понятно, почему генерала Алексеева более всего заботила нехватка артиллерийских снарядов. Первая мировая война была позиционной, и в отличие от прежних времен наступающая пехота и шагу не могла сделать, если ее путь не был как следует обработан артиллерией.
«С рассветом наша тяжелая и мортирная артиллерия начала разрушение укрепленных пунктов участка Ставок, Хромякова, а в девятом часу легкая артиллерия — проволочных заграждений. В 40-м корпусе разрушение окопов первой линии и проволочных заграждений на всем фронте идет вполне успешно. Команды разведчиков 5-го и 6-го стрелковых полков проникли южнее дороги Олыка, Покашево в окопы первой линии на широком фронте, уже брошенные австрийцами, вынесли оттуда щиты, винтовки и ручные гранаты; при подходе же ко второй линии были встречены контратакой и отошли с незначительными потерями», — это всего один из фрагментов боевого донесения за первый день начала наступления.
КСТАТИ, СКОЛЬКО тогда было примеров героизма, сколько подвигов было совершено именно в эти дни!
Вот некоторые выдержки из официальных бумаг:
«8-го стрелкового полка прапорщик Егоров с десятью разведчиками, скрытно пробравшись в тыл противнику, заставил положить оружие упорно дравшийся венгерский батальон и сам 11-й взял в плен 23 офицера, 804 нижних чина и 4 пулемета, отразив еще при этом конную атаку неприятельского эскадрона».
«Капитан Насонов с 20 конноартиллеристами захватил батарею врага при Заставне, догнал отходящего неприятеля, изрубил и перестрелял сопротивлявшихся и взял всех остальных — 3 офицеров, 83 нижних чина, 4 орудия и 6 зарядных ящиков с запряжками».
«Из славных дел обращает на себя внимание взятие гаубичной батареи под Снятынем. Командир 1-го батальона 5-го пехотного Заамурского полка, старый солдат поручик Гусак послал в атаку на батарею, бившую картечью, роту своего сына — прапорщика Гусака…»
Невольно вспоминаются похожие эпизоды из предыдущих времен, и ясно, что Русская армия, русские офицеры и солдаты были верны славным своим традициям.
«Количество пленных, захваченных четырьмя армиями генерала Брусилова, составило в конце первых суток — 24 мая — 41.000 человек. 26 мая их уже было 72.000, к 28 числу — уже 108.000 и к 30 — 115.000, с тем чтобы вечером 1 июня перевалить за 150.000!» — написано в «Истории Русской армии».
К сожалению, довольно скоро все эти подвиги оказались позабыты… А тогда Россия гордилась своими героями! В штаб генерала Брусилова приносили кипы телеграмм, приходивших со всех концов страны.
«Все всколыхнулось, — вспоминал потом Алексей Алексеевич. — Крестьяне, рабочие, аристократия, духовенство, интеллигенция, учащаяся молодежь — все бесконечной телеграфной лентой хотели мне сказать, что они — русские люди и что сердца их бьются заодно с моей дорогой, окровавленной во имя Родины, но победоносной армией. И это было мне поддержкой и великим утешением. Это были лучшие дни моей жизни, ибо я жил одной общей радостью со всей Россией».
К сожалению, тут генерал Брусилов оказался не совсем прав — как бы там ни было, но от России нельзя было отрывать ее высший слой, «правящую элиту», «военную верхушку» и так далее. Но в этой среде, как мы уже знаем, царили в то время совершенно иные настроения. Командующие другими фронтами как не хотели наступать ранее, так и не стремились к этому теперь.
«Между штабами Западного и Юго-Западного фронтов и Ставкой велись напряженные переговоры. Генерал Эверт все не решался наступать, прося отсрочку за отсрочкой: с 31 мая на 4 июня, с 4-го на 20-е…», — писал Керсновский.
ХАРАКТЕРНАЯ особенность военной профессии заключается в том, что и солдату, и командиру, а в особенности военачальнику мирного и военного времени требуются достаточно разные личные качества. Недаром — обратимся к другому, весьма к нам близкому, времени — уже в 1950-е годы оказались не у дел выдающиеся советские полководцы Г. К. Жуков и А.М. Василевский, а чуть позже — и К.К. Рокоссовский. Советские Вооруженные Силы возглавили тогда другие военачальники, не столь блиставшие на полях сражений. Можно вспомнить и о том, что никто из предвоенных руководителей нашей армии в Великую Отечественную войну себя особенно не проявил…
В не воевавшей с 1878 года Русской армии за тридцать без малого лет сформировалась когорта «мирных военачальников» — более политиков и придворных, поднаторевших в деятельности на дворцовом паркете. Русско-японская война показала несостоятельность многих из них, но фактически не выдвинула настоящих боевых полководцев. Нет, это не совсем точно: выдвинула, но тут же их и погубила! Вспомнить хотя бы генерала Романа Исидоровича Кондратенко, блистательного руководителя обороны Порт-Артура, или адмирала Степана Осиповича Макарова, покрывшего новой славой свое давно уже знаменитое имя…
Они ушли безвременно, а Российская империя осталась все с теми же М.В. Алексеевым, А.Н. Куропаткиным, А.Е. Эвертом, которые в мирное время вполне устраивали государя — благонамеренные, верноподданные, уважаемые и заслуженные люди, трудом своим и терпением дошедшие до немалых чинов. Зато потом, в военное время, эти «благонамеренные и верноподданные» не только оказались не на месте сами, но и напрочь закрыли дорогу молодым и талантливым военачальникам, которых в Русской армии было предостаточно. Это не просто красивая фраза: вспомним Гражданскую войну, мгновенно выдвинувшую плеяду совершенно новых замечательных полководцев как с красной, так и с белой стороны…
А в Первую мировую очень многое упиралось в какие-то традиции — не всегда добрые, в «корпоративность», в родственные, дружеские и прочие связи. Сформулированный А.С. Грибоедовым принцип «ну как ни порадеть родному человечку» в России действовал всегда. Даже великий Суворов активнейшим образом продвигал собственных племянников…
Алексей Алексеевич Брусилов в своих мемуарах объяснил причину «непотопляемости» того же генерала Эверта:
«Я хорошо понимал, что царь тут ни при чем, так как в военном деле его можно считать младенцем, и что весь вопрос состоит в том, что Алексеев хотя отлично понимает, каково положение дел и преступность действий Эверта и Куропаткина, но как бывший их подчиненный во время японской войны всемерно старается прикрыть их бездействие и скрепя сердце соглашается с их представлениями».
Не всегда, к сожалению, оказывались на высоте и более молодые военачальники. Оценивая действия наступавших во время Брусиловского прорыва соединений, Керсновский с горечью признавал: «Корпусные командиры не были на высоте своих войск».
Впрочем, претензии высказывались и к военачальникам рангом пониже:
«Начальник 12-й кавалерийской дивизии барон Маннергейм просил разрешения преследовать разгромленного и бежавшего неприятеля, потерял время и получил отказ. Будь на его месте граф Келлер <кавалерийский генерал, погибший в Русско-японскую войну. – А.Б.>, он без всякого спросу давно был бы во Владимире-Волынском, а эрцгерцог Иосиф Фердинанд — в штабе Каледина!»
Увы, Карл Густав Эмиль Маннергейм, будущий фельдмаршал и президент Финляндии, также воспитывался на петербургском паркете…
Причина многому происшедшему кроется в том, что, к сожалению, известные «Милютинские реформы», несмотря на всю свою прогрессивность, имели и существенный отрицательный момент: в армии оказалась заметно сниженной именно военная составляющая и чрезмерно усилена «гуманитарная». Изначально! Так, кадетские корпуса были преобразованы в военные гимназии, где многие офицерские должности были заменены на гражданские, и это заметно понизило уровень военной подготовки выпускников. Можно сказать, что в войсках исчезала «военная косточка"…
Общее таковое поветрие коснулось и генерала от кавалерии Брусилова — признаем это, не умаляя всех прочих его заслуг.
„Остается пожалеть, — писал Керсновский, — что генерал Брусилов не перенес в эти решительные дни свой командный пост ближе к полю сражения… На месте он лучше отдал бы себе отчет в размерах победы и степени разгрома неприятеля. Тогда бы он принял, быть может, то полководческое решение, что дало бы нам выигрыш кампании, а быть может, и войны“.
Да, в прежние войны такого не бывало… А потому:
„Штаб Юго-Западного фронта совершенно не отдавал себе отчета в размерах и значении луцкой победы<город Луцк был взят уже 7 июня. – А.Б.>. Ставка смотрела не на Брусилова, а на Эверта. И связанный ее директивами генерал Брусилов смотрел не на Луцк, а на Ковель… Командовавший же 8-й армией генерал Каледин не чувствовал пульса боя. Он придерживал рвавшиеся вперед, чуявшие скорую и полную победу войска…“
А вот что происходило в это время в стане противника:
„Массовые показания пленных рисуют безнадежную картину австрийского отступления: толпа безоружных австрийцев различных частей бежала в панике через Луцк, бросая все на своем пути. Многие пленные… показывали, что им приказано было для облегчения отступления бросать все, кроме оружия, но фактически они нередко бросали именно оружие раньше всего другого“, — вспоминал генерал Н.Н. Стогов, генерал-квартирмейстер 8-го корпуса.
Картина в общем складывалась такая: враг отступал, войска Юго-Западного фронта рвались вперед, но это не вызывало особенного энтузиазма „сверху“, да и вообще военное руководство на разных уровнях чувствовало себя как-то слишком спокойно. Можно сказать, равнодушно, словно бы они были не генералами и офицерами, а заурядными чиновниками…
„Хотя и покинутые нашими боевыми товарищами, мы продолжали наше кровавое боевое шествие вперед, и к 10 июня нами было уже взято пленными 4.013 офицеров и около 200.000 солдат; военной добычи было: 219 орудий, 644 пулемета, 196 бомбометов и минометов, 46 зарядных ящиков, 38 прожекторов, около 150.000 винтовок, много вагонов и бесчисленное количество разного другого военного материала“, — вспоминал командующий Юго-Западным фронтом.
Еще раз повторим, что Германии воевать на два фронта никак нельзя… Вот что писал впоследствии немецкий генерал Эрих Людендорф, в 1916 году руководивший военными действиями на Восточном фронте:
„Австро-венгерские войска проявили при этом столь слабую боеспособность, что положение Восточного фронта сразу стало исключительно серьезным. Несмотря на то, что мы сами рассчитывали перейти в наступление, мы немедленно подготовили несколько дивизий для отправки на юг. Фронт генерал-фельдмаршала принца Леопольда Баварского действовал в этих обстоятельствах таким же образом. Германское верховное командование сделало на этих обоих фронтах большие взаимствования, а также подвезло дивизии с запада. В то время сражение на Сомме еще не началось. Австро-Венгрия постепенно прекратила наступление в Италии и также перебросила войска на Восточный фронт“.
…БУКВАЛЬНО в любой французской деревне сегодня можно увидеть памятники героям Первой мировой войны. Эта память заслуживает всемерного уважения и даже зависти (у нас же в свое время умудрились уничтожить даже главный памятник на Курганной батарее на Бородинском поле, про иные и не говорю), но было бы куда честнее, если бы наши союзники должным образом отметили еще и русских солдат, отдавших жизни для спасения никогда не виденной ими Франции… Но это вряд ли кто сделает, как не было и в 1916 году ускорено начало наступления на Сомме.
В отличие от нас, союзники имели возможность беречь жизни своих солдат и делали это весьма успешно, что можно понять из следующего донесения:
„24 июня по всему фронту англо-французов на Сомме началась грандиозная артиллерийская подготовка. Огонь был чрезвычайно силен. Бомбардировка разрушала, а иногда и буквально уничтожала все препятствия. Нередко неприятельский участок превращался в сплошное поле воронок, почти не пригодное для движения пехоты. Частые газовые атаки и обстрелы химическими снарядами должны были потрясать моральную устойчивость германских солдат.
Артиллерийская подготовка длилась шесть дней. В это время многочисленная французская авиация развила настолько активные действия, что достигла полного господства в воздухе. Это позволяло французским артиллерийским наблюдателям почти беспрепятственно корректировать стрельбу своих батарей и подавлять огонь неприятельских орудий…“
Но хотя союзники лупили германцев от души всей мощью своих орудий, по свидетельству Н.Н. Яковлева, „отражая наступление русского Юго-Западного фронта в 1916 году, противник потерял примерно в два раза больше людей, чем в совокупности во время происходивших в том году сражений у Вердена и на Сомме“.
Особенности позиционной войны: закопаться в землю, отвести основные силы с передовых рубежей — и ждать, пока противник забрасывает своими снарядами твои первые линии. Это когда тебя атакуют, приходится собирать максимум возможных войск, оголять другие участки, расходовать резервы… Так что воевали мы с нашими союзниками весьма по-разному.
К сожалению, во всех отношениях. Вряд ли кто из союзных командующих мог рассказать такое, к сожалению, один лишь наш Брусилов:
„В июне, когда обнаружились крупные размеры успеха Юзфронта, в общественном мнении начали считать Юзфронт как будто бы главным, но войска и технические средства оставались на Западном фронте, от которого Ставка все еще ждала, что он оправдает свое назначение. Но Эверт был тверд в своей линии поведения, и тогда Ставка, чтобы отчасти успокоить мое возмущение, стала перекидывать войска сначала с Северо-Западного фронта, а затем с Западного. Ввиду слабой провозоспособности наших железных дорог, которая была мне достаточно известна, я просил не о перекидке войск, а о том, чтобы разбудить Эверта и Куропаткина, — не потому, что я хотел усиления, а потому, что знал, что, пока мы раскачиваемся и подвезем 1 корпус, немцы успеют перевезти 3 или 4 корпуса…“
Вот они, российские дороги! Вот они, „военачальники мирного времени“!
А в результате всего происходящего вокруг — и, разумеется, прибытия к противнику подкреплений — наступление войск Юго-Западного фронта медленно и неуклонно сходило на нет. Но именно медленно, подчеркнем еще раз.
„Русские… двигаются на Львов, они взяли сто тысяч, триста тысяч, в конечном счете 420.000 пленных и 600 орудий“, — следовали одна за другой до самой осени радостные вести с родины, поддерживая дух французского народа, уже истомленного длительной войной», — свидетельствует граф Игнатьев. Было именно так — ведь официально наступление Юго-Западного фронта завершилось, по европейскому календарю, 13 августа.
«Последствия Брусиловского прорыва были громадными. Расчеты Германии и ее союзников на то, что Россия не сможет оправиться от поражения 1915 года, рухнули. В 1916 году на полях сражений вновь появилась победоносная Русская армия, достигшая таких успехов, которых не знали державы Антанты ни в 1915, ни в 1916, ни в 1917 годах», — подводит итоги Н.Н. Яковлев.
…ПОСЛЕДУЮЩАЯ судьба генерала от кавалерии Брусилова известна: в 1920 году этот 67-летний военачальник поступил на службу в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию, состоял инспектором кавалерии. Керсновский, белоэмигрант, писал по этому поводу так:
«Каковы бы ни были его последовавшие заблуждения, вольные или невольные, Россия никогда этого не забудет Алексею Алексеевичу Брусилову. Когда после несчастий пятнадцатого года самые мужественные пали духом, он один сохранил твердую веру в русского офицера и русского солдата, в славные русские войска. И войска отблагодарили полководца, навеки связав его имя с величайшей из своих побед».
Историк Русской армии очень тактично сказал о «последовавших заблуждениях», обычно в среде белоэмигрантов «службу большевикам» называли предательством. Вопрос, однако, очень спорный, ибо слишком многие русские генералы и офицеры предпочли остаться на Родине и служить новой власти. Вот только, к сожалению, у власти, как выяснилось, оказались не те люди, которым была нужна великая Россия, в результате чего многие из военспецов окончили свои дни в тюремных камерах или под предательскими пулеметами «интернационалистов» Бела Куна и Розалии Землячки и иже с ними… Но это уже совершенно другой вопрос, и еще никто не мог предположить такого развития событий.
Зато относительно перспектив существовавшего в России режима вопросов уже не возникало — даже у членов царской фамилии. В конце того же 1916 года великий князь Александр Михайлович писал Николаю II:
«Чего хочет народ и общество — очень немногого: власть (я не говорю избитые, ничего не значащие слова, твердую или крепкую власть, потому что слабая власть — это не власть) разумную, идущую навстречу нуждам народным и возможность жить свободно и давать жить свободно другим…
…Никогда в истории Российского государства не было более благоприятных политических условий: с нами наш бывший исконный враг — Англия, недавний — Япония и все другие государства, которые видят и чувствуют всю силу нашу и в то же время присутствуют при совершенно необъяснимом явлении — нашем полном внутреннем нестроении, которое с каждым днем ухудшается, и видят, что не лучшие, а худшие силы правят Россией в такой момент, когда ошибки, сделанные сегодня, отразятся на всей истории нашей, и они невольно начинают в нас сомневаться, они видят, что Россия собственных своих интересов и задач не сознает, т. е. скорее не Россия, а те, которые ею правят».
О том, к чему все это привело, нам известно гораздо лучше, нежели о событиях Первой мировой войны.
