Трагедия Гражданской войны в творчестве Ивана Шмелева и Бориса Зайцева

Неизгладима в памяти народной трагедия Гражданской войны, неисчислимы ее жертвы. Среди них, по словам И. С. Шмелева, «есть жертва, значение которой не всеми, может быть, постигается с должной полнотой и ясностью: эта жертва — литература наша, художественное слово русское"1. Многие русские писатели вынуждены были покинуть Родину с тем, чтобы больше никогда не вернуться назад. В их числе — Иван Шмелев и Борис Зайцев. По-разному складывались судьбы обоих писателей, но испытания, выпавшие им надолго, очень схожи.

Иван Шмелев

Выросший в православной семье, Иван Сергеевич Шмелев в пору своего студенчества «шатнулся от веры», увлекшись модными в среде интеллигенции либерально-демократическими идеями. Февральскую революцию приветствовал и в качестве корреспондента «Русских ведомостей» отправился в Сибирь на «поезде свободы» освобождать политических каторжан. Это путешествие очень многое изменило в мировоззрении писателя. Он увидел истинное лицо делателей революции, осознал губительность их идей. Позже в очерке «Убийство» (1924) Шмелев расскажет, как «сибирский поезд политических каторжан, подпольщиков и восторженных сумасшедших, шулеров слова и мысли, своекорыстных обиженных жизнью и затаивших злобу и просто радующихся легкой возможности перемен, поезд, выросший в апокалипсическое чудовище, обрушился на помутившуюся Россию"2. Писателю открылся смысл происходящего на Родине, он ясно увидел, что «революция есть антихристианство», как предрекал еще Ф. И. Тютчев.

В 1918 г. Шмелев с женой и сыном едет в Крым. Здесь писателю было суждено прожить, наверное, самые страшные дни своей жизни. Об эмиграции Шмелевы не думали; даже сын Сергей, офицер Добровольческой армии, при отступлении П. Н. Врангеля в ноябре 1920 г. остался в Крыму. Нежелание уехать обернулось трагедией. Сергей Шмелев «был арестован большевиками и увезен в Феодосию […] Там его держали в подвале на каменном полу, с массой таких же офицеров, священников, чиновников. Морили голодом. Продержав с месяц, больного, погнали ночью за город и расстреляли"3. Так описывает судьбу сына сам писатель. Эта смерть потрясла Шмелевых, но не была их единственным испытанием: им предстояло пережить страшные месяцы красного террора и голода. Обо всем перенесенном Шмелев рассказал в своем первом эмигрантском произведении — эпопее «Солнце мертвых» (1923). Эта книга сразу же вызвала массу откликов за границей: ее сравнивали и с Апокалипсисом, и с дантовским «Адом», ибо, по словам А. В. Амфитеатрова, «более страшной книги не написано на русском языке"4. Описывая картину гибели всего живого, Шмелев стремился к точности, документальности своего рассказа. В эпопее нет ничего выдуманного, весь этот ужас писатель испытал на себе. Перед читателем открывается трагедия, произошедшая в Крыму, когда в него пришли большевики «те, кто убивать хотят». Получив приказ из столицы «вымести Крым железной метлой», «новые творцы жизни» с жаром принялись за его выполнение: «И вот убивали, ночью. Днем… спали. Они спали, а другие, в подвалах, ждали. Юных, зрелых и старых, — с горячей кровью. Недавно бились они открыто. Родину защищали […] Теперь, замученные, попали они в подвалы. Их засадили крепко, морили, чтобы отнять силы. Из подвалов их брали и убивали"5.

Позже Шмелев вернется к крымской трагедии в письме «Защитнику русского офицера Конради — г-ну Оберу, как материал для дела», где еще раз подробно опишет все те преступления, свидетелем которых ему довелось быть: «я видел и испытал все ужасы, выжив в Крыму с ноября 1920 по февраль 1922 года. Если бы случайное чудо и властная международная комиссия могла получить право произвести следствие на местах, она собрала бы такой материал, который с избытком поглотил бы все преступления и все ужасы избиений, когда-либо бывших на земле"6.

В 1922 г. Шмелевым с большим трудом удается переехать из разоренного Крыма в Москву, а затем оттуда — за границу. Изгнание было для Шмелева тяжелым крестом. Однако среди всех тягот и лишений эмигрантской жизни писатель «ни на минуту […] не перестает думать о России и мучится ее несчастьями"7 (К. Д. Бальмонт).

После завершения работы над «Солнцем мертвых» Шмелев пишет ряд рассказов. Некоторые из них, вошедшие в сборник «Про одну старуху» — о пореволюционной России, о скорбях и лишениях русского народа. Другие посвящены крымской теме, в них писатель продолжает осмысление всего того, что случилось в России в целом и на полуострове в частности. Например, рассказ «Гунны» посвящен вступлению красных в Крым, и здесь автор проводит отчетливые параллели между «новыми творцами жизни» и дикими ордами гуннов. Такое сравнение большевиков с ордой было достаточно распространенным среди писателей-эмигрантов. В рассказе «Панорама» показана судьба семьи интеллигентов, вынужденных держать корову в кабинете, среди книг и рукописей. Герой рассказа «Туман» — бывший правовед — отстаивает свое последнее право — «право раба». Все эти разбитые судьбы, дополняя друг друга, помогают увидеть трагедию, случившуюся с Россией, во всей полноте и, главное, позволяют вскрыть ее суть, понять смысл произошедшего.

Тема революции и Гражданской войны из художественных произведений Шмелева переходит в его публицистику, которая довольно обширна: писатель никогда не оставался равнодушным ни к жизни русской эмиграции, ни к событиям, происходившим в Советском Союзе и в мире, откликаясь на них в статьях, воззваниях, обращениях. Как и художественное творчество, вся публицистика писателя проникнута чувством любви к России, болью за ее судьбу и верой в ее возрождение.

Важное значение в творческом наследии Шмелева имеет тема Белого движения. Это было вызвано не только памятью о сыне, но и неподдельным вниманием писателя к Белой идее, к судьбе Добровольческой армии.

Споры о Белом движении, не утихающие в среде эмигрантов с первого дня изгнания, вспыхнули с новой силой после выхода в свет трактата И. А. Ильина «О сопротивлении злу силой». В этой дискуссии Шмелев старался осмыслить выступление Добровольческой армии с точки зрения православного миропонимания. В решении этого вопроса писатель однозначно становится на сторону Ильина, которого называл «совестью русской интеллигенции"8. Яснее всего выразил Шмелев свое отношение к Белому движению в статье «Душа России» (1927). Уже само название красноречиво говорит о позиции автора. Вся же статья в целом — поистине гимн Белым воинам, «спасшим честь России». Как мы видели, Красная Армия в произведениях Шмелева предстает как орда, как полчища диких людей, опьяненных кровью и обезумевших. Что же касается Белого движения, то писатель, напротив, подчеркивает, что это «есть отбор, отбор лучшего русского по Духу, по чувствованию России, отбор — того, что не мыслило без России быть, не могло мириться с Ее искаженным ликом, с надругательством над ее душой"9. Звание «Белый воин» является для писателя знаком чистоты, стойкости, верности. Однако Шмелев не просто воспевает Добровольческое движение, но и старается вскрыть его суть, осмыслить его значение в судьбе России. Писатель приходит к выводу, что годы Белой борьбы являются «проломом русской истории», а «за ним -уже Новая Россия, которая непременно будет. За ним — напряженнейшие искания подлинного национального бытия, национального обновления, собирания и оберегания того, что есть Россия […] без чего она быть не может, что есть православная Великая Россия"10. В понимании Шмелева Белые воины являются носителями национальной идеи. Но они также являют собой «высокий и страшный пример национального Искупления», «являются потрясающим примером страданий неповинного поколения за ошибки и преступления отцов и дедов"11. Путь Добровольческой армии в целом Шмелев осмысливает как крестный путь, ведущий через смерть и поражение, через Голгофу и Искупительную Жертву к Воскресению.

В более поздних статьях — «Подвиг» (1936), посвященной годовщине Ледяного похода, и «Сынам России» (1937) — Шмелев глубже проникает в суть Белой борьбы, подчеркивает ее не земной, а высший смысл: «Это борьба со Злом, принявшим личину большевизма». «Тут не рядовые события истории, а неизмеримое временем — трагедия борьбы Божеского и Дьявольского"12. И вновь указывает писатель на жертвенность Белого движения, на безропотное несение взятого на себя Креста: «Русскому Добровольчеству выпала честь Креста: первому выдержать удар зла, воплощенного в большевизме, положить почин в борьбе за Божественный образ в человеке"13.

К теме Белого движения Шмелев обращается во многих публикациях на протяжении всего эмигрантского творчества. В 1947 г. в статье «Памяти «Непобедимого»», посвященной кончине генерала Деникина, писатель говорит о необыкновенной «чистоте служения», присущей одному из последних вождей Русского Добровольчества, еще раз доказывая свою мысль о том, что «священное имя — Белый Воин» — является «знаком высокого духовного отбора"14.

Таким образом, в лице И. С. Шмелева Белое движение обрело стойкого и верного сторонника и защитника, сделавшего подвиг Русского Добровольчества достоянием Русской литературы.

Трагедия революции и Гражданской войны прошла через все эмигрантское творчество Шмелева. Писатель возвращался к давно пережитому, осмысливая его вновь, и вносил в свои произведения. Все страдания, выпавшие на долю Шмелева — потеря сына, жены, Родины, — позволили писателю увидеть ложность того пути, которым он шел раньше, приблизили его к Церкви и к пониманию души России, сделали его истинно русским человеком и писателем.

Борис Зайцев

Во многом с судьбой Шмелева была сходна и участь Б. К. Зайцева. В начале своего жизненного пути Зайцев также подвергся влиянию «передовых идей». Студентом восторженно встретил революцию 1905 г. Но уже Первая мировая война вносит существенные изменения в мировоззрение писателя. В его творчестве появляется мотив покаяния, признание своей вины за случившееся. В декабре 1914 г. Зайцев писал: война — «великое испытание, посланное людям за то, что они много нагрешили […] Все без исключения ответственны за эту войну. Я тоже ответствен. Мне это тоже напоминание — о неправедной жизни"15. Новые беды, обрушившиеся на Россию, — революция, голод, террор, лишь укрепляют в писателе чувство смирения и покаяния, но смирения не перед убийцами, а перед Божьей волей. Зайцеву было суждено пережить и личную трагедию: уже в первый день Февральской революции был убит на посту его племянник, офицер Измайловского полка, загородивший дорогу обезумевшей толпе, ворвавшейся во двор казарм. В конце 1919 г. вместе со многими молодыми офицерами по обвинению в контрреволюционном заговоре был расстрелян пасынок Зайцева. Однако все пережитые страдания не смогли озлобить писателя, поколебать его веру в Промысел Божий.

На все, что происходит в России, Зайцев откликается циклом лирических эссе, написанных в 1918—1922 гг.: «Уединение», «Улица св. Николая», «Белый свет», «Душа», в которых пытается раскрыть вечный, вневременной смысл русской трагедии. В тихих словах писателя звучит призыв не к ненависти, но к любви: «усмотрю ли брата в звере?». Но Зайцев ни в коем случае не оправдывает убийц и преступников, захвативших власть в стране. По верному утверждению А. М. Любомудрова, «позиция Зайцева не имеет ничего общего ни с толстовским «непротивлением злу», ни с фаталистической покорностью «року», ни с проповедью пассивного, равнодушного к добру и злу существования». «Кротость» писателя — «не мягкая и аморфная […: за ней стоит твердость и строгость в отстаивании Истины, спокойная решимость на всякую скорбь и даже смерть"16.

В июне 1922 г. Зайцев навсегда покинул Родину. Как и для тысяч Других изгнанников, разлука с Россией была для писателя тяжким крестом, но Зайцев всегда оставался верен своей непримиримости к большевистскому режиму и в 1953 г. в «Письме на родину» разъясняет свою позицию так: «Эмиграция, разумеется, драма: отрыв. Но убиение живой души, насилие над ней есть еще нечто бесконечно худшее. Так что не только я не завидую тем из собратьев моих в России, кто живя много шире, богаче меня, вынужден приспособляться, писать по заказу и гнуть спину перед ничтожествами, но искренне сожалею о судьбе их"17.

Первым крупным произведением Зайцева, написанным в эмиграции, стал роман «Золотой узор». В нем — попытка автора постигнуть Причину случившейся трагедии, указать на ее истоки. Писатель рассказывает о судьбе русских интеллигентов, рисует картины их довоенной жизни — праздной, пустой, безответственной; затем — война, революция, изгнание и тот перелом, который свершается в душе у героев. Безусловно, роман имеет автобиографическую основу. В нем явственно звучит мотив покаяния, признания своей вины. Это суд автора над собой, своим поколением, во многом несущим ответственность за случившееся. Пройдя через все испытания и беды, в конце книги главные герои приходят к Церкви. В этом — отражение судьбы самого писателя и многих еще судеб.

Тема вины и покаяния продолжает звучать и в других произведениях Зайцева. Так, в очерке «В пути» он вновь указывает на «утомление, распущенность и маловерие как на верхах, так и в средней интеллигенции» как на одну из причин трагедии: «Тяжело вспоминать. Дорого мы заплатили, но уж, значит, достаточно набрались грехов. Революция — всегда расплата. Прежнюю Россию упрекать нечего: лучше на себя оборотиться. Какие мы были граждане, какие сыны России, Родины?"18.

Важной ступенью в творческом пути Бориса Зайцева стала книга «Преподобный Сергий Радонежский» (1924) — жизнеописание великого русского святого XIV в. Казалось бы, выбранная автором тема уводит от событий действительности, никак не соприкасается с ними. Однако это не так. Как указывает А. М. Любомудров, «наверное, одной из главных причин обращения к образу Сергия явилась схожесть исторических эпох. Революция многими воспринималась как новое порабощение России; в крови, жертвах, разрухе послеоктябрьских лет виделись последствия нового «ордынского ига"19. И потому образ преподобного Сергия, благословившего Дмитрия Донского на битву с Ордой, олицетворял собой светлую силу, способную противостоять ужасам войн и революций, и являлся залогом будущего возрождения России. Примечательно, что, по мнению писателя, одержать победу в этой борьбе Божественного и бесовского может именно преподобный Сергий — не князь, и не воин, а «скромный монах», основными свойствами которого являются кротость и смирение. Но именно эти качества, по глубокому убеждению Зайцева, — единственное оружие, которым можно бороться и победить врага духовного. И все же Сергий благословляет Дмитрия Донского на битву, на пролитие крови, потому что против физического врага нужно бороться еще и мечом: «Если па трагической земле идет трагическое дело, он благословит ту сторону, которую считает правой. Он не за войну, но раз она случилась, за народ и за Россию, православных. Как наставник И утешитель, «Параклет России», он не может оставаться безучастным"20. Эти слова можно считать ответом писателя на вопрос о сопротивлении злу силой.

Как и Шмелев, Борис Зайцев возвращался к изображению трагедии революции и Гражданской войны на протяжении всего своего творчества. Так, в очерке «Спас на Крови» автор вспоминает всех тех, кто был безвинно замучен, расстрелян в страшные революционные годы. Но через боль и страдания писателя ведет вера в то, «что в новую Россию (а она грядет!), как встарь, придется вновь идти со словами милосердия и человечности». И в этой новой России будут найдены, собраны останки всех жертв и «соединены в одну, воистину, теперь братскую могилу и над ней возведен храм Спаса на Крови"21.

Коснулся Зайцев в своем творчестве и крымской трагедии. В 1926 г. он пишет очерк «Светлый путь», посвященный памяти русской поэтессы Аделаиды 1ерцык и предварявший публикацию ее «Подвальных очерков».

Писатель раскрывает перед нами судьбу талантливой художницы слова и необыкновенно сильной духом женщины, пережившей арест, пребывание в подвальной тюрьме в Крыму, голод, смерть близких — и все же несломленной: в страшные зимние ночи, «дрожа в лихорадке от голода и холода, — эта неугасимая душа слагала свои стихи, пела свои гимны и славила Бога"22. Зайцев приводит свидетельство очевидца о тех днях в Крыму, которое перекликается с самыми страшными страницами «Солнца мертвых» Шмелева: «По ночам их выводили голых, в зимнюю стужу, далеко за скалу, выдававшуюся в море, и там, ставя над расщелиной, стреляли, затем закидывали камнями всех вперемежку — застреленных и недостреленных. А спасавшихся бегством стреляли где попало, и трупы их валялись зачастую у самых жилищ наших, и под страхом расстрела их нельзя было хоронить"23. И все же поэтесса, испытавшая все сполна, явила собой «величайшее утверждение смирения и любви к Богу — в минуты таких испытаний, которые возводят к древнему Иову». «Покойная А. Г. — яркий и прекрасный пример одоления зла добром. Революция прервала ее жизнь. Но она победила революцию, ибо никакие страдания не спалили ее души"24.

Строки Зайцева, посвященные горячо любимой им Родине, русским людям, являющим собой образец кротости и чистоты душевной, были проникнуты характерным для писателя лиризмом. Однако для врагов России, для обличения зла Зайцев находил жесткие, резкие слова, вскрывающие суть творящегося беззакония. Одним из примеров такого бескомпромиссного публицистического выступления может служить отклик на похищение генерала А. П. Кутепова — «Крест» (1930). Здесь художественное слово писателя открыто разоблачает тех, кто распял на кресте Россию: «На Кресте наша Родина, что говорить: распинают ее, на наших глазах распинают, что ни день, глубже вбивают гвозди. Не снегом занесло, страшная, клубящаяся туча, с дьявольским заданием: в пять лет все «дезинфицировать», все уничтожить, выморить более крепкое крестьянство, извести интеллигенцию, мораль, религию — голого дикаря посадить на престол славы"25. И генерал Кутепов, по мнению писателя, являет собой «знамя мученичества, знамя России распинаемой, он не может не быть своим каждому русскому, каких бы взглядов тот ни был"26.

Все созданное Борисом Зайцевым в изгнании написано о России и для России. Писателю дано было постигнуть высший смысл произошедшей на Родине трагедии, и в своем творчестве он открыл этот смысл и для своих читателей.

За годы революции, Гражданской войны, изгнания русским писателям Ивану Шмелеву и Борису Зайцеву довелось испить полную чашу бед и страданий. Однако в творчестве обоих писателей личная трагедия отступает на второй план. Изображается главным образом трагедия России, ее народа. И все же главное, что несут в себе их произведения, — это неугасимая вера в Божий Промысел, в утверждение Истины и в Возрождение России.

Примечания
1 Шмелев И. С. Собр. соч.: В 5 т. Т. 7 (доп.): Это было: Рассказы. Публицистика. М., 1999. С. 445.
2 Шмелев И. С. Убийство // Смена. 1991. N 7. С. 25.
3 Шмелев И. С. Собр. соч. Т. 7 (доп.). С. 402.
4 Цит. по: Кутырина Ю. А. Трагедия Шмелева // Слово. 1991. N 2. С. 65.
5 Шмелев И. С. Пути небесные: Избр. произв. М., 1991. С. 41.
6 Шмелев И. С.Собр. соч. Т. 7 (доп.). С. 404.
7 Шмелев И. С. Пути небесные: Избр. произв. С. 3.
8 Шмелев И. С. Собр. соч. Т. 7 (доп.). С. 394.
9 Там же. С. 392.
10 Там же. С. 392.
11 Там же. С. 393.
12 Там же. С. 506.
13 Там же. С. 512.
14 Там же. С. 391.
15 Цит. по: Любомудров А. М. Книга Бориса Зайцева «Преподобный Сергий Радонежский» // Литература и история. СПб., 1992. С. 264.
16 Там же. С. 265.
17 Зайцев Б. К. Знак Креста: Роман; Очерки; Публицистика / Сост., вступит, ст. и коммент. А. М. Любомудрова. М., 1999. С. 507.
18 Цит. по: Михайлов О. Н. Литература русского Зарубежья. М., 1995. С. 276.
19 Любомудров А. М. Книга Бориса Зайцева «Преподобный Сергий Радонежский». С. 267.
20 Зайцев Б. К. Осенний свет: Повести, рассказы. М., 1990. С. 505.
21 Зайцев Б. К. Знак Креста. С. 406.
22 Там же. С. 398.
23 Там же. С. 396.
24 Там же. С. 399.
25 Там же. С. 431.
26 Там же. С. 433.

Статья из сборника: Белая Россия: Опыт исторической ретроспекции: Материалы международной научной конференции / А.В. Терещук. СПб. — М., Посев. 2002.