«Маршальский жезл» Владимира Карпова

— Владимир Васильевич, расскажите о новинках, которыми вы порадуете своих читателей?

— «Маршал Баграмян: «Мы много пережили в тиши после войны». Так называется моя новая книга, презентация которой состоялась в конце апреля в Центральном Доме Российской армии. Баграмян был начальником Тыла Советской Армии на протяжении 10 лет. В новой книге — рассказ о том, как проходило строительство наших Вооруженных Сил в послевоенный период при непосредственном участии этого видного военачальника.
Я закончил работу над книгой «Гроза на Востоке». 9 Мая всеми воспринимается как дата победы в Великой Отечественной войне. Но это неправильно. Эта война закончилась не в Берлине, а на Тихом океане. Ведь там были наши блестящие победы. К сожалению, даже крупнейшие военачальники в своих мемуарах о победе над Японией писали очень скупо. Маршал Василевский, главнокомандующий советскими войсками в той войне, в своей книге «Дело всей жизни» из 602 страниц уделил ей всего 32 в главе «На Дальнем Востоке». Маршал Мерецков, командующий 1-м Дальневосточным фронтом, в книге воспоминаний «На службе народу» из 462 страниц только на 38 описывает победы своего фронта в боях с японцами. Маршал Малиновский, командовавший Забайкальским фронтом, который наносил главный удар и блестяще провел «молниеносную войну» при разгроме Японии… не написал об этом ни одной страницы воспоминаний. Народный комиссар Военно-Морского Флота СССР Н.Г. Кузнецов в замечательной книге «Курсом к Победе» 490 страниц посвятил славным боевым делам моряков в годы Великой Отечественной войны и всего 17 страниц — исключительно тяжелым и героическим делам Тихоокеанского флота и Амурской флотилии.
Я постарался рассказать о славных делах наших соотечественников на Дальнем Востоке. В книге много цитат из моих находок в архивах, из книг других авторов, имена которых указаны в перечне изученной и использованной литературы. Все собранное объединено моими суждениями, литературными приемами, чтобы было интересно читать.
Главная роль во всех военных операциях того времени принадлежала, конечно, Сталину. В книге «Генералиссимус» я задался целью не делать из Сталина ни ангела, ни палача, а описать его таким, каким он был: великим стратегом, блестящим дипломатом, умелым организатором, психологом и идеологом, то есть человеком, который во всех отношениях был великим государственным деятелем. Да, у него были ошибки, и я о них тоже там написал. Но в целом это была очень крупная личность, значительнее которой в двадцатом веке я никого не вижу из политических деятелей. В эпилоге этой книги я, подводя итог своим исследованиям, в частности, изложил мнение, которого придерживаются многие: «Да, культ личности, конечно, был. Но и личность была».

— Владимир Васильевич, давайте мысленно перенесемся в годы, предшествовавшие Великой Отечественной войне. Это было не самое легкое, но знаменательное в истории нашей страны время. Расскажите, пожалуйста, как проходили ваши детство и юность.

— Я родился в Оренбурге 28 июля 1922 года. Почти вся моя жизнь так или иначе связана с армией. В начале двадцатых годов только что вышел в свет роман Неверова «Ташкент — город хлебный», и в голодный 1927 год мои родители, прочитав, наверное, эту книгу, переехали в Среднюю Азию. Так что мое детство и школьные годы прошли в Ташкенте. Не таким уж он оказался «хлебным», там тогда тоже было очень трудно. Школа, в которую меня определили, находилась рядом с Ташкентским военным училищем, и в нее ходило много детей командиров (офицерами тогда еще не называли). Я дружил с ними, бывал у них в городке. Особенно близко я познакомился с Юрием Петровым, сыном начальника училища комбрига Ивана Ефимовича Петрова, которому посвящена моя книга «Полководец». Кстати, уже в те годы я начал писать стихи.

— Наверное, подражали известным поэтам?

— Конечно. Это было еще то подражание. Сначала Есенину, потом Маяковскому. Потом один мой родственник, тоже человек пишущий, подсказал мне, что выходит такой журнал — «Литературная учеба», и даже оформил подписку на мое имя. Я начал запоем читать всевозможные рекомендательные и критические статьи, так что скоро этот журнал стал моим самым любимым чтением наряду с Джеком Лондоном и Майном Ридом. В 4−5-м классах я твердо решил для себя, что буду поэтом.

— Но потом все-таки решили пойти по военной стезе?

— Я рос здоровым, занимался боксом и даже выиграл какое-то первенство среди новичков. А бывая в училище, наблюдал за курсантами. Молодые, красивые, веселые ребята. Их учили ходить в штыковую, преодолевать полосу препятствий. Конечно, меня тянуло туда. Да и комбриг Петров, когда я встречался с ним, уговаривал меня: «Володя, ты сильный, крепкий парень. Из тебя выйдет отличный командир». Словом, я поступил в это училище в 1939 году. Вот так и началась моя военная жизнь. Между прочим, суровый режим и хорошая физическая нагрузка помогли мне и в боксе: я стал чемпионом Среднеазиатского военного округа, а потом меня включили в сборную Узбекистана. На самом деле азиатов среди боксеров было немного. Большинство составляли русские, украинцы и белорусы. Тогда в ташкентском цирке раз в три года разыгрывалось первенство Средней Азии по боксу среди гражданских клубов. И в 1940 году, перед Новым годом, я завоевал звание чемпиона Средней Азии по боксу в среднем весе.

— Судя по тому, что вы рассказали, можно сделать такой вывод: ваша юность была счастливой и безмятежной. Как же вы попали в лагеря?

— Да, все было как будто хорошо. Я был курсантом, спортивным парнем, писал стихи, которые печатала наша окружная газета. Но поэты ведь любят пооригинальничать. Все у них должно быть не так, как у других. В том числе и мысли. Так вот, мне тогда казалось, что с ростом авторитета Сталина в народе начали забывать Ленина, а у меня было к последнему какое-то особое, теплое отношение, и повсеместные портреты и бюсты Иосифа Виссарионовича меня раздражали. На самоподготовке среди курсантов я не раз говорил: «Ну что же совсем Ленина забыли? Все Сталин да Сталин, а ведь он во время революции не был вторым человеком после Ленина». Собственно, ничего плохого о Сталине я не говорил. Я только утверждал, что Сталин сделал немало хороших, добрых дел, а загораживать Сталиным Ленина не годится.
Но в то время это был криминал, и стукачи среди моих однокашников, конечно, доложили об этом куда следует. В общем, 23 февраля 1941 года, еще до войны, должен был быть наш выпуск. Нам уже шили красивую лейтенантскую форму, и я ее примерял. Тогда, между прочим, выпускникам делали форму по мерке, индивидуально каждому: и брюки, и гимнастерку, и даже шинель. Я уже мечтал, как вот-вот стану этаким красивым лейтенантиком, но меня перед самым выпуском арестовали по очень тяжелой статье: антисоветская агитация, враг народа. Трибунал Среднеазиатского военного округа приговорил меня к исправительным работам в Тавдинлаге. И отправился я на лесоповал в эту самую Тавду, на далекий Север, в тайгу, где, как поется в песне, «шпалы кончились, и рельсов нет"…

— В последнее время появилось немало фильмов о Великой Отечественной войне. Каково ваше отношение к ним?

— Лучшим фильмом о войне я считаю фильм «Офицеры». В год 60-летия Победы было выпущено несколько подлейших, очерняющих нашу армию и историю нашей страны фильмов. Это «Московская сага», «Штрафбат», «Курсанты"… В них нет ни одного светлого образа офицера. Они показаны какими-то глупыми, развратными, безграмотными, с различными комплексами.
Вот, например, фильм «Курсанты». Ни в одной серии, а их, по-моему, в сериале было девять, не объясняется, кто же такие курсанты, как готовят на командира. Мне довелось служить в военном училище, я эту жизнь и специфику ее хорошо знаю. Я смотрел и поражался, как можно так бессовестно клеветать.
В фильме показано, как курсанты голодают. Если вы помните, там такой эпизод: дрожащими руками они буханку хлеба шнурком делят на пайки, раздают и тут же с трясущимися руками это все съедают. Ведь это же все самая настоящая подлейшая ложь. Это взято из лагерной жизни.
Я вот в лагере сидел. Два года. Там такое бывало, ведь заключенным ножи нельзя при себе держать. А в курсантских столовых были и ножи, и вилки — все как полагается. Зачем им шнурком резать эти пайки, спрашивается. Не было этого никогда. И такой страшной голодовки, как в фильме показано, чтоб они где-то овес воровали, тоже не было. Это клевета.
А офицеры как показаны? Преподаватель по химической подготовке проводит занятие, на котором обучает курсантов действиям с отравляющими веществами. В специальное помещение по одному заходят курсанты. В реальной обстановке все должно быть четко организовано. Так, по крайней мере, было на самом деле. А в фильме эти курсанты, извините, блюют, теряют сознание. Да офицера, который такое мог допустить, неминуемо под суд бы отдали. А по фильму получается, что это было в наших военных училищах в порядке вещей. Какой сюжет в этих «Курсантах»? К одной проститутке в гарнизоне ходят и офицеры, и курсанты. И вся линия строится вокруг так называемой любви в кавычках. Это собачьи случки, а не любовь никакая.
А взять «Штрафбат"…

— Вам ведь довелось воевать в штрафной роте…

— Война застала меня в Тавде. Приказ N 227 «Ни шагу назад!» был подписан в день моего рождения, 28 июля 1942 года. Почему-то считается, что штрафные роты и батальоны пошли только от этого приказа. На самом деле дисциплинарные части были и до войны, в мирное время. Туда отправляли осужденных за какие-либо преступления военнослужащих. Что касается фильма, то его создатели, к сожалению, не ознакомились с документами, определившими организацию штрафных частей в годы войны. И, похоже, не проконсультировались у специалистов. То, что они показывают в этом сериале, в основе своей, к сожалению, не соответствует фронтовой действительности. В приказе было четко и однозначно сказано, что штрафные батальоны комплектуются только из осужденных офицеров, не лишенных воинского звания. Командиры назначаются из кадровых офицеров. В фильме же показан штрафной батальон, в котором собраны уголовники, политические, проштрафившиеся рядовые. Такого не было и быть не могло.

— Но вы ведь, Владимир Васильевич, сами попали в штрафники из лагеря.

— Это другое дело. Проштрафившиеся рядовые, а также уголовники, изъявившие желание воевать, направлялись в отдельные штрафные роты. Такие роты в штрафбат не входили, а придавались стрелковым полкам. Я, например, воевал в 45-й отдельной штрафной роте на Калининском фронте. Она была сформирована в ноябре 1942 года из заключенных, которых освободили по добровольному желанию идти на фронт. В лагере я отбывал срок по печально знаменитой 58-й статье — за антисоветскую пропаганду.
Поскольку я так и не успел стать офицером, то по личной просьбе попал в штрафную роту. Я направлял из лагеря письма Калинину о том, что я почти командир, спортсмен, молодой человек и хочу защищать Родину. И вот однажды в конце 1942 года, когда уже отгремела Московская битва, а Сталинградская была в разгаре, в лагерь пришел список заключенных, которых командование отправляло на фронт. Была в этом списке и моя фамилия. Вызвали меня на вахту, где какой-то чин из МВД вписывал личные данные в пустые бланки. Перед отъездом мне выдали такую справку: «Из-под стражи освободить Карпова Владимира Васильевича с отправкой на фронт в составе штрафной роты. Если не оправдает себя в боях — досиживать оставшийся срок после окончания войны». Такая вот любопытная формулировка.
С этими справочками в первую же ночь на передовой очень многие поползли к немцам. И там их принимали с распростертыми объятиями.
Представляете, меня за мое «вольнодумство» Среднеазиатский трибунал причислил к врагам народа! Следователь говорил мне, что я оскорбил вождя народа и Верховного Главнокомандующего, что я сеял сомнения в кругу курсантов, что это преступление. А между тем вот этот чин в тылу, который придумал такую формулировку, — вот это был настоящий враг. Это он комплектовал немецкие разведшколы и диверсионные отряды, власовскую армию. И если он и не был сознательным врагом, то был просто преступно глупым человеком. Даже если после окончания войны они намеревались пересажать всех тех, кто «не оправдал себя в боях», то зачем же об этом писать? Ведь это была просто «путевка» к немцам.
Но все равно у нас была радость освобождения. Меня вместе со всеми, кого выпустили из Тавдинлага, направили под Горький, в Гороховецкие военные лагеря, где формировалась наша штрафная рота. Здесь в течение месяца нас учили владеть оружием, причем сам я выступал в роли инструктора, так как прекрасно знал и винтовку, и пулемет. По истечении срока, отведенного на этот курс молодого бойца, нам выдали обмундирование — такое же, как всем красноармейцам, только стираное, а не новое.
В положении о штрафных ротах были жесткие, жестокие слова: «Искупить вину кровью». Это значит, что для снятия судимости бывший заключенный должен быть или тяжело ранен, или убит. И некоторые командиры, особенно первых штрафных рот, понимали это буквально, посылая свои роты практически на убой: без танков, без артподготовки, без какой-либо поддержки. Нашу роту, состоящую из 198 человек, отправили на Калининский фронт, под город Белый. После первого же боя, когда нас послали уничтожить немецкие доты, в ней осталось 9 бойцов. Рота только до проволоки и успела добежать. Но я не был даже ранен.
«Ну, — говорят, — ждите другую роту». Прибыла эта самая другая рота, влили нас туда. Командиры, конечно, были настоящие, строевые. Комроты, как сейчас помню, был капитан Пименов. И командирами взводов были кадровики: два лейтенанта, один младший лейтенант. В следующей операции нас немного поддержали огнем. Ворвались мы в траншею, затеяли рукопашную, захватили позицию, задачу выполнили. Через какое-то время смотрим — опять мы одни. Никакого наступления ни справа, ни слева. Вышел тогда против нас один немецкий танк и начал расстреливать в упор. Результат был тот же, что и в первый раз. Три раза я был в рукопашных и в конце концов был переведен из штрафной роты в разведку 629-го полка, которому была придана эта рота.

— Но вернемся к фильму. Значит, по вашему мнению, главная ошибка авторов в том, что в «Штрафбате» на самом деле показана штрафная рота?

— Если бы этим все ограничилось. Есть там просто неприятные для фронтовиков эпизоды. К примеру, когда раненного в разведке бойца сослуживцы добивают, чтобы не обременять себя при возвращении. Такого категорически не бывало. Я уж не говорю о феномене фронтового братства. Но и чисто по дисциплинарным причинам. Если в разведку ушли пятеро, то столько же должны вернуться. Вытаскивали даже убитых, а раненых тем более.
Во главе этого выдуманного штрафбата, а также командирами рот поставлены уголовники. Такого просто быть не могло. В соответствии с Положениями о штрафном батальоне и штрафной роте командирами этих отдельных частей назначались только строевые офицеры. Причем наиболее опытные, перспективные. Нарушивший этот приказ мог тут же сам оказаться в штрафбате. Более того, назначение на штрафную роту или штрафной батальон для офицера считалось удачным, потому что там воинское звание присваивалось на одну ступень выше, день службы засчитывался за шесть суток.
Показанный в фильме абсолютно безграмотный в военном отношении генерал-майор непонятно почему сетует на то, что у него не хватает кадров для командных должностей в штрафбате. К тому же штрафбат данному генералу не мог подчиняться, ибо это формирование фронта. Показанному же генерал-майору, если даже он был командиром дивизии или корпуса (из фильма этого не понять), штрафной батальон мог быть лишь придан.
А взять такой эпизод. Посылают за «языком» группу в семь человек. Их «напутствует» начальник особого отдела — никому не доверяющий жестокий садист. И вдруг он разрешает штрафникам идти в тыл противника. Им такого никогда не доверяли, боялись, что кто-то останется у немцев.

— Неужели вы ничего хорошего об этом фильме не скажете?

— Помню, что мне очень понравилась игра актеров, людей талантливых, симпатичных. Но из-за слабого сценария и режиссуры на выходе получилось то, что получилось, — дегероизация Красной Армии, компрометация самой Победы.

— Не могли бы вы привести какой-нибудь эпизод из вашей военной жизни, произошедший с вами после того, как вы попали в разведку? Помню, читал, как о вас писали во фронтовой газете: «Если лейтенанту Карпову не удавалось взять «языка» сегодня, он повторял поиск завтра, но пленного добывал…»

— Хлебнуть пришлось немало. Только в период с августа по сентябрь 1943 года во время боев в Духовщинском районе Смоленской области более 30 раз с группой разведчиков ходили во вражеский тыл, взяли тогда 35 «языков».
В одну из ночей наша восьмерка разведчиков через нейтральную полосу пробиралась к переднему краю гитлеровцев. Впереди кустарник, который почти сливался с проволочным заграждением. Еще раньше, наблюдая из окопов, решил использовать его для маскировки, чтобы незаметно подползти к проволочному заграждению, а оттуда — к вражеским траншеям. Так и получилось.
Спустились вшестером в траншею. Двинулись к огневой точке. Видим: вдоль стенки — телефонный провод. Я достал нож, перерезал его. В этот момент из-за поворота внезапно показались два немецких солдата. Шедший о чем-то меня спросил. Скорее всего, принял за своих связистов. У меня над ухом треснула короткая очередь. Передний немец повалился на спину, а второй бросился бежать. Это одного из наших подвели нервы. А ведь надо было брать «языка» живым. Я кинулся за уцелевшим, схватил его за плечи, попытался свалить. Но тот сильным ударом ноги отбросил меня назад, побежал дальше. Я его догнал, прыгнул ему на плечи. Он меня снова сбросил, ударил кулаком в лицо, а потом как заорет. Пришлось его заставить замолчать навсегда.
По стенке траншеи застучали пули. Стреляли из-за поворота рядом, но выстрелы были глухие. Выглянул за поворот траншеи, увидел лесенку и дверь блиндажа. Стало понятно: фашисты стреляют из автоматов через закрытую дверь. Скорее всего, услышали стрельбу, крик и попытались огнем расчистить себе выход. Рядовой Макагонов бросил под дверь гранату. Раздался взрыв. Дверь свалилась. Внутрь блиндажа я метнул «лимонку». После взрыва из проема двери пошел дымок. Нужно лезть в блиндаж и тащить «языка» оттуда. Но вот как это сделать? Только покажись, стоявшие наготове уцелевшие немцы прошьют автоматной очередью.
Действую так. Бросаю в блиндаж еще одну гранату, но чеку не выдернул. Вслед за гранатой бросился внутрь и отскочил от двери в сторону. Я рассчитывал на психологический эффект: если кто-нибудь из гитлеровцев уцелел, он при падении гранаты обязательно ляжет и накроет голову руками. О том, что граната не разорвется, знал только я. Несколько секунд хватило, чтобы проскользнуть в блиндаж незамеченным. Было темно. Прижался к стене, автомат наготове. Слышу чье-то тяжелое дыхание. Сделал первый шаг, наткнулся на лежащего немца. Присел, осторожно ощупал его, но тот не подавал признаков жизни. Я лег и медленно пополз. Блиндаж был небольшой. Нащупал в темноте еще несколько мертвых фашистов. У задней стенки услышал громкое дыхание. Очень осторожно стал пробираться туда. Гитлеровец, видимо, не подозревал, что в блиндаже разведчик. Я же достал карманный фонарь, включил и внезапно направил его в лицо фашисту.
Тот весь дрожал от страха. На нем ни капли крови. Значит, не ранен. Немец не сопротивлялся. Так мы взяли нужного нам «языка».

— Владимир Васильевич, а где и как вы встретили окончание войны?

— Это было под Витебском. Однажды за мной из штаба фронта прислали машину. Начальник разведуправления генерал Алешин сказал мне, что командующий фронтом Иван Данилович Черняховский хочет лично поставить мне задачу. В большом, хорошо замаскированном бункере адъютант Черняховского, красавец капитан в золотых погонах, доложил обо мне командующему. Шел 1943 год, и на передовой настоящих погон еще не видели. Едва мы вошли в кабинет, как навстречу нам из-за письменного стола поднялся сам командующий. Это был очень красивый, крепкий, хорошо сложенный человек. Дважды Герой Советского Союза — в то время! Командующий фронтом в 36 лет! Молодой, с волнистыми волосами и довольно светлыми серо-голубыми глазами. Черняховский подошел, поздоровался со мной: «Здравствуй, разведчик!», усадил меня рядом с собой на диван и говорит: «Наши агенты в Витебске достали ценнейшие немецкие чертежи системы гитлеровских укреплений «Восточный вал». Все понятно: такие данные по рации не передашь, а до города — километров 18−20. Нужно было перейти линию фронта, забраться глубоко в тыл, встретиться с нашими и доставить фотоснимки чертежей в штаб. Пока Черняховский все это мне объяснял, я несколько раз порывался встать и сказать: «Слушаюсь, товарищ командующий!» Но он меня останавливал, по руке так похлопывал добро. Он понимал, куда меня посылает.
В ту же ночь я перешел линию фронта и к утру добрался до Витебска. По условленному адресу встретился с нашими агентами, назвал пароль, услышал отзыв. Это была семейная пара, работавшая у фашистов. Они ушли на службу, предоставив меня до самого вечера самому себе. Целый день я смотрел из окна в щель между занавесками и «облизывался», как голодный кот. Какие «языки» там ходили! И капитаны, и майоры, и постарше. Стоило только выйти из парадного, и… Но у меня была совсем другая задача.
Вечером пришли с работы хозяева, и женщина на всякий случай зашила мне пленки в твердые катушки-петлицы на воротнике немецкой формы. Посидели немного, поговорили, покормили меня. А идти-то мне в ночь, холодно. Тут Николай Маркович (так звали хозяина) и говорит: «Ну, давай, Володя, чтобы не замерз, примем самогону для сугреву». Выпили мы с ним за удачу и подались на улицу. Он с женой пошел по одной стороне, а я — по другой. Нельзя же заваливать такую резидентуру из-за какой-то случайности. Это была одна из центральных улиц Витебска, где по вечерам любили прогуливаться немцы, где работали кафе и рестораны.
И вот, когда шел я по этой улице, прямо на меня из переулка вынырнул патруль. Остановили меня, спросили о чем-то. Я немецкий язык тогда знал на уровне «моя твоя не понимай». Но сообразил, что требуют аусвайс. Протянул я им документы, а у самого палец уже на курке, пистолет снят с предохранителя, патрон в патроннике. Они удостоверение посмотрели, потом стали выяснять, как я попал в Витебск да что я здесь делаю.
А у меня ни отпускного билета, ни командировочной справки — ничего. Не предусмотрели такого случая в штабе. А вокруг нас уже толпа зевак собираться начала. Патрульный офицер тормошит меня, а я молчу. И тут, видно, дохнул я на него своим самогонным перегаром, да так, что у него сразу все сомнения на мой счет отпали. «Ах ты, швайне, — говорит, — а ну, шагом марш в комендатуру». Или что-то вроде этого. Ну, повели они меня, я им подыгрываю, качаюсь, а сам все по сторонам смотрю: куда бы утечь? Витебск и гитлеровцы, и наши бомбили, и разрушенных домов вокруг было немало. И вот, когда проходили мы мимо одной из таких развалин, выхватил я пистолет, уложил на месте свою «свиту» и нырнул в ближайшее окно через подоконник, как в бассейн.
Но я-то думал, что там пол, а пол давно выгорел, поэтому летел до самого подвала. Здорово головой ударился, но ничего, быстро пришел в себя. Вскочил на ноги, а стены вокруг высокие, как в мышеловке. А там, наверху, на чистейшем русском языке бабы кричат: «А-а, убил патрулей, сюда побежал». Это шлюхи, которые с немецким офицерьем гуляли, так показывали, куда я побежал. Кое-как выбрался я из этого подвала. Вышел и из города.
Долго рассказывать, как я шел к переднему краю. Тогда еще снег лежал. Когда пробирался в Витебск, свой белый халат я закопал около одного приметного дерева, имея в виду воспользоваться на обратном пути. Но поскольку меня гоняли, то вышел я где-то совсем в другом месте. Как переходить передний край в зеленой немецкой форме? Пришлось натянуть кальсоны и нижнюю рубашку поверх формы, а на голову повязать носовой платок, чтобы скрыть шевелюру. На передовой в это время затишье было, один часовой ходил взад-вперед по траншее. Это только в кино показывают, что разведчик ловко бросает нож и часовой бесшумно падает мертвым. На самом деле очень непросто человека ножом так свалить, чтобы он не закричал.
Подполз я к траншее поближе, а пальцы — как деревянные, финку не держат. Тогда достал я пистолет, он пообъемнее, им проще ударить. Но и оглушить часового не удалось: удар пришелся по черепу вскользь и только оцарапал лицо. Немец, конечно, закричал, начал заряжать автомат. Делать было нечего, пришлось мне стрелять. Выскочил я из траншеи — и вперед, на проволоку. А сзади уже слышен топот сапог по мерзлой земле. Я с разбегу прыгнул на кол, на котором висела проволока, начал карабкаться наверх. Все на себе порвал: и одежду, и мясо. До сих пор следы остались. И все бы ничего, но проволока в этом месте оказалась в два ряда. И вот, когда я полез на второй кол, то почувствовал тяжелый удар и потерял сознание.
Когда очнулся, фрицы уже подкапывали снег, чтобы затащить мой, как они думали, труп назад, на свою территорию. Но не тут-то было. Что называется, на глазах у изумленной публики «труп» вдруг вскочил на ноги да так припустил, что побил, наверное, мировой рекорд по стометровке. Пока они очухались, я успел добежать до перелеска и скрылся из виду. Конечно, гитлеровцы тут же открыли по тем местам, куда я нырнул, массированный огонь из ротного миномета, но они палили все больше по прямой, а я уходил в сторонку. Поскольку проволока осталась цела, то погони за мной так и не послали. Потихоньку, по-пластунски пополз я в сторону своих, добрался до какой-то речки, но тут силы изменили мне, и я снова потерял сознание. Когда я пришел в себя, то вокруг меня под чьими-то сапогами хрустел снег. Я лежал вниз лицом и даже не мог понять, куда ранен. Болело все тело, пошевелиться я не мог. Кто был возле меня: свои ли фашисты? Этого я не знал.
Но на сей раз мне повезло. Наши агенты в Витебске видели все, что со мной случилось при попытке выйти из города, и сообщили об этом в штаб. Командование приказало направить на передний край, в тот район, куда я мог выйти, группы разведчиков. Одна из них и наткнулась на меня. На руках донесли меня в штаб полка, откуда по «вертушке» сообщили Черняховскому, что разведчик Карпов задание выполнил. А когда отправляли меня в лазарет, то комполка дал мне с собой свой белый фронтовой тулуп и флягу водки, чтобы я по пути не замерз. И вот, пока ехал на санях до госпиталя, к той фляге понемногу прикладывался. И хотя ранен я был действительно тяжело, в голову, но в конце пути стало мне так хорошо, что даже затянул «Шаланды, полные кефали». До сих пор помню последнюю фразу, которую сказал перед операцией хирург: «Ну, раз поет, жить будет».
Это был мой последний выход в тыл. После госпиталя меня вызвали в управление кадров, где сказали: «В разведке мирного времени нет. Наша победа уже не за горами. Как вы смотрите на то, чтобы перейти в стратегическую разведку?» Так я оказался на курсах усовершенствования офицеров-разведчиков. И уже в Москве в июне 1944-го из сводки Совинформбюро узнал, что награжден Звездой Героя.

— Вы не просто были участником Парада Победы 1945 года, а знаменосцем в колонне разведчиков…

— Вспоминаю о том, что был знаменосцем в такой колонне необыкновенных людей, с гордостью. Со мной в одном строю справа был знаменитый командир партизанской бригады Герой Советского Союза Гришин, слева — Герой Советского Союза лейтенант Ворончук. К слову, на репетиции парада на аэродроме я впервые увидел близко маршала Жукова…

— Как дальше складывалась ваша военная карьера? Как вы стали писателем?

— Потом я окончил две военные академии и до 1954 года работал в Главном разведывательном управлении. Тогда же окончил и заочное отделение Литературного института имени Горького. Это были самые счастливые годы моей жизни. Постепенно я от стихов перешел к прозе, потому что ритм и рифма не давали развернуться моему повествовательному началу. Я учился на семинаре Константина Георгиевича Паустовского, которого и до сих пор считаю одним из лучших наших стилистов. Но я хотел писать, а служба в разведке препятствовала этим планам. Поэтому мне пришлось оставить ГРУ и поступить на строевую службу. Мне довелось руководить тем самым Ташкентским училищем, в котором меня арестовали, быть командиром полка в Оше и Чирчике, служить в Кизыл-Арвате и Марах в Каракумах. Свою карьеру я закончил в Кушке. На материале этой работы я написал несколько книг. Потом осел в Ташкенте, где и начал по-настоящему печататься. Меня заметили и пригласили в столицу. Затем я работал в журналах «Октябрь» и «Новый мир», вел на телевидении передачу «Подвиг». В 1986 году на VIII съезде Союза писателей СССР в Кремле меня избрали первым секретарем этой организации. А через пять лет, когда не стало Советского Союза, не стало и Союза писателей. Все это время я активно писал. Остаюсь неравнодушным к литературному творчеству и сегодня.

http://www.redstar.ru/2006/05/06₀₅/5₀₁.html
http://www.redstar.ru/2006/05/06₀₅/5₀₂.html