Мальчик рисовал синее небо и слепящее солнце, яркие цветы и пестрых птиц. Мальчик рисовал самозабвенно, с упоением, погружаясь в свой иллюзорный мир, сотканный из божественной красоты и гармонии…
Толик всегда мечтал стать художником. Позже, когда он повзрослел, гениальные Рафаэль и Микеланджело, Боттичелли и Челлини приводили его в восторг и заставляли трепетать сердце. Ведь он рассматривал шедевры великих не с обычным праздным любопытством, а мыслями улетал в эпоху Возрождения: бродил узкими, мощенными брусчаткой улочками Вероны и Мантуи, легко скользил на гондолах по каналам Венеции, брал из холеных ручек смуглолицых красавиц темно-синие гроздья винограда и учтиво кланялся, выражая благодарность за сладкое угощенье: «Грациа, сеньора, грациа. Я — ваш покорный слуга».
Чтобы по-настоящему понять великих живописцев или поэтов прошлого, нужно проникнуться духом времени, в котором они жили. Психология человека из того же XYI века весьма разнится с духовными устремлениями и запросами наших современников. Взгляд на мир людей той поры нашел отражение в искусстве светочей Ренессанса, только сегодня не каждый из нас способен, закрыв глаза, оказаться в той же Мантуе у дома Монтекки.
В семнадцать лет десятиклассник Анатолий Лукьяненко собрал свои лучшие эскизы и картины и подался в Витебский пединститут. С тем багажом, который он принес на факультет художественной графики, его бы приняли даже без экзаменов. Один из маститых преподавателей, едва взглянув на произведения юноши, кликнул коллег. Мэтры карандаша и кисти были приятно поражены и, конечно, сразу поняли: то, что на картинах и эскизах этого невысокого худощавого паренька, прошло через его сердце.
Почему он не стал художником?
Огненный котел под Катаи-Ашру
…Раскаленное жаром солнца и войны небо кипело. Оно было похоже на огромный огненный котел. Небо клокотало: рычало моторами и фыркало свинцом, шипело ракетами и порошило мелкой сажей с черных шлейфов догорающей техники. От всего этого на земле было пекло. Так еще с библейских времен: когда небеса бунтуют, на земле ад. «Двадцать вторые» и «шестнадцатые» «тушки» надрывно гудели, освобождаясь от тяжелых бомб. Десятки «двадцатьчетвертых» с ревом проносились над перепаханными снарядами ущельями. Рокот авиационных пушек вертолетов напоминал рык голодных раненых медведей. С направляющих Ми-24 соскальзывали убойные «Штурмы» и, взвинченные реактивными двигателями, неслись к целям. Над стреляющими скалами и темными пещерами, потрясенными точечными ударами ракет, вздымались гигантские грибы огня и дыма.
Где-то на земле в окопной пыли «жевали» колонки цифр артиллерийские корректировщики. И, когда они их перемалывали,
122-мм снаряды брили горные вершины и мрачные ущелья. Скромные труженики войны Ми-8 зависали над мизерными блюдцами каменистых плато, с трудом садились на них и высаживали шальные десанты. Те с ходу вступали в бой.
24 августа 1984 года под Кабулом началась крупнейшая операция против вооруженных формирований моджахедов Ахмада Шаха Масуда.
Утром 27 августа около двадцати вертолетов Ми-8 и Ми-24 держали курс в направлении кишлака Катаи-Ашру. За прошедшие двое суток спокойнее не стало. Смерть шныряла рядом с гудящими вертушками, она косила тех, кто в небе и на земле. На бортах двух «восьмерок», которыми управляли подполковник Александр Герцев и капитан Анатолий Лукьяненко, по 15 десантников. Задача перед авиаторами — высадить посадочным способом «голубые береты» у Катаи-Ашру.
Внизу то горы, то «зеленка», в небе — росчерки огненных трасс. Пот заливал глаза солдат и летчиков. Эти глаза были полны беспокойства. «Духи» могли запросто сбить при посадке или расстрелять выпрыгивающую из вертолетов пехоту. Сейчас полковник Лукьяненко говорит, что он до сих пор не знает, кому пришла в голову эта идиотская мысль — высаживать десант в «зеленку».
Командир эскадрильи Герцев, шедший впереди, своих десантников выбросил под огнем и уже начал взлетать. А Лукьяненко только снижался, решив использовать для посадки небольшую террасу, какой-то огород местных крестьян рядом с арыком. Хотя какие они крестьяне? Почти у каждого «мирного труженика» если не «калаш», так «бур». Теперь это еще раз подтвердилось.
В двух-трех десятках метров от вертолета Лукьяненко увидел направленный на их «вертушку» ДШК. Когда пулемет загрохотал, то тем, кто был в Ми-8, показалось, что в винтокрылую машину остервенело швырнули гранитной галькой. Звук такой, с каким в сильную грозу по жестяной кровле деревенского дома бьет град размером с грецкие орехи. От свинцового смерча «вертушка» закачалась рыбацким баркасом на волнах надвигающегося шторма, в грузовом салоне повалил дым. Послышались крики десантников. Лукьяненко лишь прикусил губу до крови, продолжая удерживать ручку управления. Ему оставалось метров пятнадцать, чтобы посадить машину. Но теперь уже около десятка моджахедов словно выросли из-под земли. Они стояли в полный рост, злые и смелые, и, запрокинув стволы автоматов и винтовок, поливали огнем продолжающий снижаться Ми-8. Десантники, насколько позволял обзор, ответили из «калашей» в открытые «блистеры». Едва «вертушка» села, «голубые береты» под огнем покидали ее. Одному из солдат выстрелом из ДШК вырвало полбедра еще в вертолете. Товарищи быстро вкололи ему промедол, кое-как перетянули жгутами ногу и рванулись за остальными в бой.
— Но какой там промедол поможет, — вспоминает полковник Лукьяненко. — Душманы продырявили мне пулями все топливные баки, и из них хлестало горючее, растекаясь по грузовому салону, в котором на полу кричал и корчился от боли этот боец с искореженным бедром — его рана была в керосине. И мы, летчики, не могли ему в эти секунды помочь. Мой «правак», лейтенант Витя Жигадло, стрелял из автомата в «блистер» по моджахедам. Все рожки выхолостил, так я ему свои бросил. А у борттехника в этом кошмаре просто «крыша» съехала. Он, ошалевший, выскочил вместе с десантниками с автоматом и кинулся атаковать «духов», стреляя на ходу. Его сразу засек снайпер и решил снять. Но пуля попала в голову солдата, который бежал в полушаге от «бортача». Эта пуля снесла десантнику полголовы. Кровь, раздробленная плоть, мозг солдата полетели в лицо борттехнику. Он остановился с обезумевшими глазами, выпустил по врагам оставшиеся в магазине патроны и побежал обратно к вертолету.
Взлетали под огнем. Я вышел на связь с командиром эскадрильи и сказал ему, что нас сильно потрепало и на борту «трехсотый карандаш». Так мы в Афгане называли пехоту. В это время Жигадло с борттехником бинтовали раненому бедро. Герцев дал мне команду выйти вперед его «восьмерки». Едва я это сделал, как комэска мне: «О-о-о, за тобой такой шлейф дыма. Садись». А я ему предложил: «Давай до Кабула, это уже рядышком». Герцев: «Ладно, я буду идти позади. Если что — садись, я вас заберу». Дотянула моя «восьмерочка». Но едва коснулась взлетно-посадочной полосы, как отказал один из двигателей.
Единицу — за Маяковского
Все-таки почему Лукьяненко не стал художником?
Одноклассник, друг Саша Панушкин, перед школьными выпускными госэкзаменами подошел и говорит:
— Толян, поехали в Сызрань. Поступим в летное училище.
— Сань, ты же знаешь, у меня мечта, — попробовал отмахнуться Лукьяненко, но друг его перебил:
— Я все прикинул по времени, никуда твой худграф от тебя не денется. Завалишь экзамены в училище — успеешь вернуться и сдать документы в институт.
— Саш, в Сызрани перекроют дорогу.
— Кто?
— Генеральские сыночки.
— Ты хочешь сказать, мы с тобой хуже? — вскрикнул недовольный Панушкин и уже с вдохновением выпалил: — Толян, понимаешь, мы станем летчиками! Летчиками! Это тебе не кисточкой мазать! Ты хоть представляешь — синее небо, рев турбин… Проснись!
— Я не мажу, а пишу! — возмутился Анатолий.
— Что тебе помешает это делать летчиком?
— Два экзамена в летное я сдал на «пятерки», один — на «четверку», а на сочинении меня, как нашкодившего кота, поймали со шпаргалкой, — с улыбкой вспоминает сегодня полковник Лукьяненко. — В общем, поставили «кол» и выгнали из аудитории. Да я бы и без «шпоры» раскрыл эту тему по Маяковскому, но все списывали, и я решил списать. Командир роты абитуриентов капитан Власов увидел, что я пакую чемодан, и спросил, в чем дело. Я ему с румянцем на щеках все, как было, выложил. Он посмотрел на часы и говорит: «Все это фигня, Лукьяненко. Ты ведь у нас прошел психологический отбор по первой группе. Мне сказали, у тебя коэффициент, как у космонавтов. Короче, до окончания времени на написание сочинения осталось двадцать минут. Бегом в двадцатую аудиторию, пиши быстро, чтобы успел». Я и успел, поставили «четверку».
Учеба курсанту Лукьяненко давалась легко. Уроки летного инструктора старшего лейтенанта Валерия Трифонова несостоявшийся художник усваивал очень прилежно. Поэтому неудивительно, что в учебной группе второкурсников Анатолий самостоятельно вылетел первым.
— Весна, май. Солнце и зелень аж звенели, — вспоминает тот день полковник Лукьяненко. — Этот первый полет словами не передать. Все было, как во сне. Потом, когда мы почувствовали, что можем летать, то даже выделывались друг перед другом. Например, взлет с переднего колеса — красиво. Прошел по кругу, садишься и видишь, как к тебе бежит инструктор с ремнем или шлангом. Техника тогда была хорошая, и никаких летных происшествий не случалось.
Четыре года учебы в Сызранском авиационном училище пролетели, как Ми-8 под грозовыми облаками того памятного дня, когда лейтенанты выпускались из вуза. Шел дождь, а у них — праздник. Как-то странно и символично все получилось у Лукьяненко — дождевые капли попали на его диплом и оставили на нем разводья. Они словно приговор, печать самой судьбы — жизнь твоя, лейтенант, будет, что эти кляксы на дипломе.
Ерунда. Как посмотреть. У этого завьюженного свинцом полковника тяжелый парадный китель. В буквальном смысле. Он тяжелый от боевых наград, среди которых шесть орденов: три — Красной Звезды, Мужества, «За военные заслуги» и Знак Почета. Плюс еще несколько боевых медалей. «Песок» не в счет.
По окончании военного училища молодой офицер получил распределение в отдельный вертолетный полк, дислоцированный в Кобрине Белорусского военного округа. После семи лет службы направили в Боровуху, тоже БВО.
Все, спокойная служба закончилась. Казалось, судьбе надоело вписывать скучные будничные строки в биографию летчика. В 1983 году он направляется на войну в Афганистан в 50-й отдельный смешанный авиационный полк, дислоцированный в Кабуле. В 1984-м возвращается из Афгана, отгуливает отпуск и на год откомандировывается в Эфиопию. После Африки вновь готовится для отправки в Афганистан на второй срок, но грянул Чернобыль. Потом был Таджикистан, после — Чечня. И везде — война, война. Затем должность замкомандира полка в мрачном и холодном «граде» Могоча в Забайкалье. Сейчас полковник Лукьяненко служит в Новосибирске.
Это если так кратко рассказывать. Потому что за время службы кроме военного училища Анатолий Александрович окончил Академию им. Гагарина и Высшие академические курсы при Академии Генштаба. В активе офицера более 5 тыс. часов налета.
В Афгане первую Красную Звезду получил за ликвидацию крупного арсенала моджахедов с оружием и боеприпасами у кишлака Бараки. Вторую «Звездочку» — за спасение сбитого «духами» в районе Баграма экипажа Ми-6.
— Это был экипаж Сашки Пальнова, — рассказывает Анатолий Александрович. — Они чудом посадили полыхающую машину. Очень вовремя я подоспел. Рядом была «духовская» школа ПВО. Забирал ребят, когда душманы уже начали их обкладывать.
Чем еще привлекает биография летчика? В 26 лет он стал командиром эскадрильи, в 32 — командиром полка, в 34 получил досрочно воинское звание «полковник». Сегодня ему 47, а срок службы в
льготном исчислении — 58 лет! Формально, получается, еще не родился, а уже 11 лет служил.
Судьба этого мужественного человека заслуживает внимания писателей-документалистов. Я же лишь коснулся в ней одной афганской страницы и вкратце открою другую — чернобыльскую. Ведь рассказать все об этом героическом человеке в газетной публикации невозможно.
Из носа — кровь, а в горле — ком
Когда взорвался атомный реактор на Чернобыльской АЭС, капитан Лукьяненко как раз готовился в Боровухе ко второй командировке в Афганистан. Вся его эскадрилья направлялась в спокойную и сытую ГСВГ, а Анатолия попросили еще раз поиграть со смертью в Афгане. Тогда командир отдельного авиаполка, будущий начальник авиации БВО полковник Николай Топтун сказал Лукьяненко: «На второй Афган сходишь — и больше мы тебя трогать не будем». Капитан дал согласие, но его командировку в Афганистан перечеркнул Чернобыль.
— 26 апреля полк подняли по тревоге и мы стали готовиться к перелету в Киев, — вспоминает авиатор. — 2 мая начали ходить на реактор. С высоты 1.200 метров бросали на него мешки с охотничьей дробью. Жара была такая, что от нее и, видимо, от радиации в воздухе стояло фиолетовое сияние.
Какая разница, полетел бы он второй раз в Афган, или на треснувший реактор? Что там смерть, что здесь. Разница все-таки есть. В Чернобыле враг был незримым, но всегда разящим — радиация. И если в Афгане у пилотов даже в самых жутких ситуациях оставалась альтернатива — шанс выжить, полагаясь на личное мужество и профессионализм, то в Чернобыле у них выбора не было. Конечно, эти люди из корчагинской стали не могли отказаться от столь опасной работы. Их так воспитали — деды, родители, школа, военные вузы. Они гордились тем, что живут в великой стране, и, не раздумывая, готовы были отдать за нее жизнь. Наше меркантильное время выхолостило для нового поколения многие святые идеи и понятия, оставив взамен лишь вранье ожиревших олигархов и продажных политиков.
Офицеры-авиаторы Анатолий Лукьяненко, Владимир Артюх, Анатолий Орлов, Владимир Бульба… Десятки фамилий. Многих из этих людей уже нет в живых. Это они спасали от чернобыльской радиации половину Союза и всю Европу. Утром взлетали с площадки подскока Малейка учебного аэродрома черниговского авиаполка. Сбрасывали с Ми-8МТ не только свинцовую дробь в мешках, а постоянно брали на борт одетых в ОЗК атомщиков, академиков разных наук и высаживали их у реактора.
Экипажам вертолетов выдали респираторы, авиаторы вырывали из них целлофан. Если этого не делали — после возвращения на Малейку лицо становилось красным. В вертолетах лежали под ногами свинцовые халаты, точь-в-точь такие, которые мы надеваем в рентгенкабинетах, когда делаем снимок больного зуба. Вечером летчики раздевались догола и химики обливали их каким-то раствором. Тут же выдавали новое белье, комбинезоны, обувь. Умные атомщики-академики, которые жили вместе с летчиками в профилактории ткацкой фабрики за Черниговом, вечерами были изрядно захмелевшие и советовали авиаторам также побольше пить водки, так как спиртное нейтрализует радиацию. Позже медики, в свою очередь, советовали замачивать в растворе йода сахар и есть его в таком виде.
Шесть раз полковник Лукьяненко летал в Чернобыль — в мае, августе и июле 1986-го. Бывали дни, когда к реактору приходилось наведываться по несколько раз.
— В горле постоянно стоял ком, а из носа и рта иногда шла кровь, — тяжело вздохнул Анатолий Александрович. — Если же говорить о каких-то инструкциях по соблюдению мер безопасности от воздействия радиации, то их просто не было. Разве что условно. Потому что… кто-то же должен был делать эту работу.
Казнить нельзя помиловать
После службы в Могочи полковник Лукьяненко последовательно занимал ряд высоких должностей: начальника авиации общевойсковой армии в Петрозаводске, заместителя командующего миротворческими силами в Таджикистане, начальника авиации общевойсковой армии СибВО, начальника управления авиации СибВО. Но произошла авиакатастрофа с гибелью людей — под Новосибирском разбился вертолет. С должностей полетели многие. В списке виновных оказался и полковник Лукьяненко, находившийся в момент крушения вертолета… за 2,5 тысячи километров от Новосибирска, следовательно, от места падения машины. Вот она — старая русская практика наказания виновных. При таком подходе можно было запросто цапнуть кого-нибудь и повыше, а не то что начальника управления авиации округа.
Когда армейскую авиацию переподчинили ВВС и ПВО, Анатолию Александровичу предложили должность начальника отдела боевой подготовки боевого применения управления авиации одного из объединений.
Кому мог помешать полковник с огромным боевым опытом, награжденный шестью орденами, заслуженными в буквальном смысле кровью и потом?
За годы журналистской работы мне приходилось сталкиваться с аналогичными примерами в судьбе героев своих очерков. При этом я заметил неприятную особенность: такое впечатление, что в нашей армии отстраняют от дел тех, кто воевал. И не просто воевал, а много и профессионально воевал. Кого-то досрочно отправляют с почетом в запас, кого-то деликатно уговаривают самому уйти, а еще — при подходящем предлоге офицера понижают в должности. По-разному.
Что еще? Дядя полковника Лукьяненко по материнской линии Иван Федотович работал комбайнером, награжден орденами Ленина и Трудового Красного Знамени. Отец Александр Иванович служил в подразделении правительственной спецсвязи управления КГБ СССР, уволился подполковником. Мать Вера Федотовна всю жизнь была педагогом. Она выпустила несколько учебных пособий и написала кандидатскую, но когда пришло время ее защиты, не нашла в этом смысла. Родной брат Валерий — тоже летчик, полковник запаса. Старший сын Саша живет в Петрозаводске, занимается бизнесом, младший, шестнадцатилетний Павел, учится в школе. Дочь Катя увлечена коммерческими делами.
Есть еще один прапорщик ВВС, которого полковник Лукьяненко слегка «побаивается» и охотно слушается, — это супруга Ольга. И никакая уставная субординация в их отношениях не работает. Более того, при малейших признаках семейного конфликта настоящий полковник резво бежит в цветочный магазин за букетом белых хризантем. При виде этих цветов Оля тает, как мороженое на солнце.
* * *
Иногда Анатолий Лукьяненко достает старый мольберт с акварельными красками. С трепетом берет кисточку и хочет нарисовать купающийся в солнечных лучах боевой Ми-8. Сердце ноет, а в глазах — застывшие слезы. Огрубевшие на войне пальцы не слушаются поседевшего полковника. Вот почему он не стал художником.
http://www.redstar.ru/2006/03/1003/201.html
