 |
| Красная звезда | Владимир Мохов | 04.03.2006 |
Визитная карточка
— Валерий Владимирович, в последние годы Пограничная служба подверглась серьезному реформированию. Насколько коснулось оно вашего управления?
— Наш участок в этом плане весьма специфичен. И если на других направлениях пограничники перешли к территориальному принципу охраны границы, проведя серьезные оргштатные мероприятия в привязке к субъектам Федерации, то на Северо-Востоке этот принцип в полной мере не прошел. Потому как части и соединения СВПУ расположены на территории сразу шести субъектов РФ. Очень сложно разнести по ним ту огромную экономическую зону, где мы работаем. Поэтому Северо-Восточное пограничное управление ФСБ России осталось управлением береговой охраны, охраняющим границы на всем Северо-Востоке РФ.
Свои задачи мы выполняем в условиях нарастающей волны браконьерства. Здесь, в самой восточной части нашей страны, на первый план выходит борьба с экономическими преступлениями, которые Президент России Владимир Путин метко охарактеризовал как биологический терроризм. По разным оценкам, ежегодный ущерб, причиняемый государству биотеррористами только здесь, на Дальнем Востоке, составляет до 2 млрд. долларов. Сумма огромная. Кроме того, браконьеры наносят невосполнимый ущерб природе, и если их не остановить, в конце концов мы потеряем целые виды краба, лосося, минтая и других биоресурсов, которыми богаты моря, омывающие Северо-Восток России.
По нашим данным, от всех судов, которые осуществляют здесь промысел (их около 2 тысяч), браконьерские составляют 6−8 процентов. Казалось бы, немного, но это не маленькие лодки, не каспийские байды, которые берут на борт не больше тонны. Это суда, которые способны взять до 100 тонн того же краба. Если учесть, что килограмм краба стоит 10−15 долларов, посчитайте, сколько составит ущерб только от одного такого браконьерского судна. А если их 60−70?
— Везут они все это не к нам…
— Разумеется. Везти все пойманное к нам рыбакам нет никакого смысла. Потому как наша береговая перерабатывающая промышленность за эти годы пришла в упадок. И если сюда разом завезти даже 6−8 тысяч тонн морепродуктов, они будут просто не востребованы. Например, на Камчатке есть рыболовецкий колхоз имени Ленина, но ему по силам переработать до десятка тысяч тонн биоресурсов в год, другие могут и того меньше, а остальное просто будет пропадать.
Основная масса браконьеров — это так называемые черные браконьеры, у которых всего два-три судна, которые связаны с криминальным бизнесом и работают только на себя. На мой взгляд, здесь надо что-то менять. Например, идти по пути укрупнения компаний. Оставлять только те из них, у кого десятки рыболовецких судов, своя система переработки. Те, кто имеет два-три судна, никогда не будут создавать береговую инфраструктуру. Им проще сбыть биоресурсы в Японии или же в Корее. Тем более что основная масса браконьеров находится на Сахалине. Процентов 75−80 задержаний приходится на них. На Сахалине — свои понятия, условия существования, и там вряд ли кто будет работать на процветание береговой составляющей России. До тех пор, пока биоресурсы потребляют в Японии и Корее, наши браконьеры будут везти их туда.
— Тамошние власти и пограничники продолжают закрывать на это глаза?
— Продолжают. В этом плане мало что меняется. Да, у нас есть определенные договоренности, есть даже примеры, когда японцы передавали нам задержанные суда. Но это единичные случаи. Японцы не борются в полную силу с российскими браконьерами, поскольку те насыщают их рынок. Если бы добывали в их водах, тогда другое дело! А так к ним везут добытое в российских водах, которые никогда японскими не станут. Чего ж им беспокоиться, будет ли краб в России через 10−15 лет. Необходимо, чтобы на нашем побережье функционировали заводы, перерабатывающие морепродукты. Чтобы грабительские налоги и банальный рэкет не отбивали интереса доставлять улов в российские порты. Чтобы были созданы соответствующие экономические рычаги.
В 2005 году СВПУ подвергло контрольно-проверочным мероприятиям более 6 тысяч судов, что на 15 процентов больше, чем в 2004-м. Количество проведенных рейдов по контролю прибрежного промысла превысило показатели 2004 года в 2 раза (проведено на 670 рейдов больше). В 2005 году у браконьеров изъято более 1.300 тонн рыбопродукции, что на 40 процентов больше, чем в 2004-м. За нарушение природоохранного законодательства задержано 38 судов. Если в 2004 году по ходатайству СВПУ решением суда было конфисковано одно судно, то в 2005-м уже десять, пять из которых — иностранные. Штрафные санкции по этим судам составили порядка 140 млн. рублей.
— Кто у нас, кроме пограничников, должен беспокоиться об этом?
— Государство. Вообще, борьбой с биотерроризмом занимаются не только пограничники, но и Минсельхоз, и МВД, и территориальные органы ФСБ, и таможня. Ведомств здесь задействовано много. Но, пожалуй, это классическая ситуация, когда у семи нянек дитя без глазу. Если бы охраной биоресурсов занималась только Пограничная служба, тогда и спрашивать в полной мере можно было бы только с нас. Мы имели бы все функции и полномочия. Но когда занимаются все подряд, а ответственность ложится только на пограничников, я не вижу тут никакой логики. Проблема в том, что я, например, не могу отдать команду людям из другого министерства. Так же как и они не могут отдать ее мне. А пока идет согласование на всех уровнях — от нижнего до верхнего, — браконьерское судно нередко успевает разгрузиться в японском порту…
И потом здесь по-прежнему немало проблем законодательного характера. Мы говорим о том, что нужно бороться с браконьерством. Но штраф, который я могу наложить, составляет не более 20 тысяч рублей. Эту сумму капитан браконьерского судна может выдавать мне каждый месяц «на карманные расходы» по два-три раза. Только бы я к нему не приставал. В США штраф за браконьерство составляет полмиллиона долларов. И кто попал под него, считай, уже разорился. Нашими же штрафами никого не испугаешь. На законодательном уровне давно требуется увеличение суммы штрафов.
А возьмем такой момент. Скажем, кто-то на Сахалине покупает за рубежом промысловое судно, которое нам никто, разумеется, не показывает. Его где-то зарегистрировали, получили на него документы. Но никакой информации у нас нет. Вот и бороздят такие «летучие голландцы» моря и океаны. И попробуй определить их принадлежность. Между тем мы досконально знаем, что на каждом таком судне есть по 3−4 комплекта документов, которые капитан показывает в зависимости от ситуации. Иной раз даже не поймешь, какое судно заходило в ту же Японию. Мы давно говорим, что пора прекратить такую практику. Но пока воз и ныне там.
— Давно идет речь о слабой технической оснащенности пограничников…
— Да, это серьезная проблема. Мы списываем корабли, которые уже выходили свои сроки. Им по 30−35 лет, они не могут больше использоваться. Те, что чуть помоложе, постоянно требуют ремонта. Получается, они не браконьеров ловят, а то и дело ремонтируются. Новых же сторожевых кораблей мы, по сути дела, не получаем. В результате на службу в море высылаются не десять, пятнадцать, двадцать кораблей и патрульных судов, а три, четыре, шесть. Только в период минтаевой и лососевой путины численный состав кораблей удается наращивать до 6−10 единиц. К тому же старение судов ведет к тому, что их технические параметры снижаются. Если новая радиолокационная станция «видела» за 20 миль, то теперь, когда эта станция уже списана, она в лучшем случае берет 5−6 миль. Между тем те же японцы оснастили браконьеров станциями, которые легко берут за 50 миль. Наш корабль даже приблизиться к ним не может незамеченным. О быстроходности и говорить не приходится. Раньше техническая скорость основной массы наших кораблей составляла 11−12 узлов. Но если такой корабль 30 лет проходил в море, скорость у него, дай бог, 8−9 узлов. Браконьер же идет — 16−17. Как за ним угонишься?
И потом, постройка корабля — дело не одного дня и даже не одного года. Уже сейчас надо разрабатывать кораблестроительные программы, которые позволят только через несколько лет получить первые корабли. Причем корабли океанского класса, другие тут просто не нужны. Небольшие патрульные катера, которые можно использовать на Черном море или Балтике, здесь не котируются. На Северо-Востоке нужны мощные быстроходные суда океанского класса. Пока нас выручает славная тройка — «Дзержинский», «Воровский» и «Орел». Но это бывшие флотские сторожевики, которые тоже выходили по два десятка лет. Да и не для поимки браконьеров они изначально были предназначены. У них мощная артиллерия, средства ПВО, торпедное вооружение. Они несут на себе огромный груз оружия, который нужен был раньше, когда эти корабли находились в составе ВМФ. Теперь же у них принципиально иные задачи. Но расход топлива остался прежним. Одна заправка «Орла» — это 300−400 тонн топлива. А хватает их на 15 дней. Вот и погоняйся за браконьерами…
— Одно время перемещение всех промысловых судов в нашей экономической зоне с помощью специальных радиолокационных средств собирались отслеживать даже через космос…
— Это вполне реально, и сейчас такая система создана. Она предполагает обратную связь с каждым судном. Но наши браконьеры уже наловчились вкладывать в нее неверные данные. Некоторые просто отключают эту систему и выходят в море без нее. Все, что создано одними людьми, другими может быть разрушено. И получается, что «по системе» судно здесь, а на самом деле — в ста милях отсюда. Мы приходим туда, а там никого нет. А вот мощных радиолокационных станций, которые могли бы контролировать перемещение браконьерских судов за 200−300 миль, пока у нас нет вовсе. Их только собираются создавать.
Так что техническое оснащение — один из основных приоритетов. Корабли, которые выслужили свой срок, срочно нужно менять. А те, что еще в строю, тоже не могут ходить вечно, их надо ремонтировать. Для всего этого нужны очень солидные средства. Ведь один корабль — это 1,5−2 млрд. рублей. И эти деньги нужно выделять. Иначе Россия потеряет еще больше. Без кораблей бороться с браконьерами невозможно.
— Понятно, что в браконьерской среде крутятся колоссальные деньги. И пограничник, который пытается остановить этот преступный бизнес, рискует в том числе и своей жизнью. Трагический случай с генералом Гамовым — тому подтверждение…
— Увы, такие случаи вполне реальны. И часть инспекторов государственных морских инспекций, офицеров кораблей, капитанов патрульных судов подвергается реальной опасности. Возможно, мы тоже не все знаем. Возможно, кто-то что-то не афиширует. Но я более чем уверен, что, когда браконьер теряет сотни тысяч долларов, он не будет церемониться. Он попытается либо подкупить пограничника, либо припугнуть, либо убить. В этих условиях особую актуальность приобретает обеспечение безопасности наших кадров. Но к каждому инспектору телохранителя не приставишь. Нет такого механизма, который бы позволил стопроцентно обеспечить безопасность нашего сотрудника. Видимо, лучше должны работать правоохранительные органы. Опять-таки многое зависит от конкретной ситуации и конкретного человека. Если есть угроза или попытка подкупа, сотрудник в первую очередь должен доложить по инстанциям. Скажем, когда мы задержали китайское браконьерское судно, китайцы предложили нашему товарищу 20 тысяч долларов. Но товарищ оказался неподкупным, поэтому мы поймали взяточника и доллары изъяли. Однако это единичный случай. И докладывают наверх не все. Наверняка есть случаи, когда наши сотрудники взятки берут. За каждым уследить просто невозможно. Но бороться с этим позорным явлением в любом случае надо.
В 2005 году пограничными органами СВПУ задержаны 59 нарушителей режима границы, 26 нарушителей режима в пунктах пропуска. За административные правонарушения в сфере охраны госграницы наложено 225 штрафов на сумму свыше 200 тысяч рублей. В пунктах пропуска через госграницу пропущено более 69 тысяч человек и 2.000 транспортных средств.
— Заявлено, что Пограничная служба целиком переходит на контрактную основу. Как этот процесс идет у вас?
— По сути дела, в мае нынешнего года у нас уволятся последние призывники. И больше их уже не будет. Единственное, до 2008 года срочники останутся в морском соединении. В остальных же частях и соединениях будут служить только по контракту. Впрочем, основная масса контрактников пока из бывших наших призывников. Потому как принимать на контрактную службу только местных пока нет возможности. Людских ресурсов в восточных регионах страны крайне мало, и их становится все меньше. Желающие послужить здесь, безусловно, есть. Но у кого-то не позволяет здоровье, у кого-то — образование. Сегодня, увы, не редкость, когда у людей за плечами только 5−6 классов средней школы. А на контракт мы можем зачислить только с полным средним образованием.
Здесь, на мой взгляд, надо активизировать информационно-пропагандистскую работу. Задействовать прессу, радио, телевидение. Ведь многие в российской глубинке понятия не имеют, как, например, попасть служить на границу контрактником. Тем более они не знают, сколько здесь будут получать, какими льготами пользоваться. Для них это темный лес. Между тем рядовые и сержанты контрактной службы получают у нас от 12 до 20 тысяч рублей. Прапорщики — 20−25 тысяч. К тому же выслуга лет идет из расчета год за два. Разве плохие условия, для того чтобы начать новую жизнь? Другое дело, что нам нужен не кто-нибудь, а люди с техническими или корабельными специальностями. А если кто-то приедет и скажет, что он стрелок, то стрелков у нас сегодня как раз и нет. По идее такие люди должны пройти учебный центр, получить соответствующую специальность и только тогда ехать на Камчатку или Чукотку.
После того как мы откажемся от призывников, можно ожидать обострения кадровой проблемы. Хотя она и без того стоит остро. В этих условиях руководством Пограничной службы ФСБ принимаются определенные меры, проводятся оргштатные мероприятия по оптимизации численности личного состава. Там, где раньше находились пограничные заставы численностью до 25−30 человек, теперь находятся пограничные посты, где несут службу офицер и три прапорщика. В результате на несколько тысяч человек уменьшилась штатная численность СВПУ.
— Видимо, это не может не сказываться на качестве несения службы…
— Безусловно. Здесь не все так просто, как кажется на первый взгляд. Но есть и определенные положительные моменты. Мы ушли, например, от содержания многочисленной пограничной инфраструктуры. Ибо та же погранзастава — это целый хозяйственный комплекс, который должны содержать как минимум 10−15 человек. Они не привлекались к службе, а занимались различными хозработами. Теперь всего этого уже нет. Есть пограничный офис в ближайшем селе, несколько квартир, где живут наши люди, — вот и вся пограничная застава. В этом плане, конечно, намного снизились затраты. Проще стало тыловое обеспечение. Но, с другой стороны, когда нужно задействовать войсковую компоненту, сделать это теперь труднее.
Собственно, еще и поэтому надо повышать профессиональную подготовку тех, кто остался у нас служить. Здесь еще много прорех. Пока мы все-таки ориентированы на подготовку военнослужащих по призыву, а не на контрактников. Сейчас, повторяю, большинство контрактников пришли к нам из призывников. Но скоро людей придется набирать исключительно с «гражданки» или из других силовых структур. А они не будут знать пограничной специфики. Об этом надо думать уже сейчас. Открывать учебные центры, курсы, где дело не будет ограничиваться десятидневным «ликбезом». Готовить надо и прапорщиков, не присваивая им чохом воинские звания после 30-дневной подготовки. Они должны обучаться в течение полутора-двух лет, примерно так, как готовят унтер-офицеров пограничных органов в Германии. В данном случае надо выбирать — либо быстрота, либо качество.
— У ваших коллег из группировки войск и сил Северо-Востока России крайне остро стоит жилищная проблема. Как обстоят дела в этом плане у вас?
— Так же, как и в Минобороны. Более тысячи бесквартирных, и никакого движения. Для пограничников на Камчатке уже много лет ничего не строится, и мы ничего не получаем. Надо как-то решать вопросы с предоставлением служебного жилья, переселением людей на материк. В Анадыре ситуация получше. Там мы обеспечили жильем практически весь пограничный отряд, который переведен туда из Провидения. Получили 24 квартиры, переделав под жилой дом казарму. Были также выделены деньги на покупку служебного жилья в городе. Но в Анадыре идет массовое строительство за счет того, что губернатор Чукотки Роман Абрамович выделяет деньги. Там есть что купить. А что купишь в Петропавловске-Камчатском, если здесь практически ничего не строят? Между тем здесь тоже есть опустевшие казармы. Но, чтобы переоборудовать даже одну из них, надо 25−30 млн. рублей. Конечно, кардинально это проблему не решит, но, во всяком случае, порядка 50−60 служебных квартир можно будет получить.
Если мы не будем решать проблему служебного жилья, то зайдем в тупик. Не сможем в нужном количестве набирать людей для охраны границы. Им просто негде будет жить. Выхода здесь на самом деле три: либо строить квартиры, либо покупать их, либо переоборудовать под жилье какие-то помещения. Но средств на это требуется немало.
