Духовно-нравственное значение Белого движения

Обоснованность рассмотрения Белого движения как духовно-религиозного феномена русской истории связана прежде всего с тем, что его главного противника, большевизм, следует воспринимать прежде всего не как политическую идеологию и не как экономическое учение, которое по каким-то причинам овладело массами, но прежде всего как величайший духовно-исторический соблазн, который, к сожалению, сумел овладеть умами значительной части русского народа. В истории многих народов в XX в. та или иная идеология становилась не просто временным заблуждением, но тем, что можно было бы назвать духовно-историческим соблазном. Однако история России XX в. демонстрирует нам то, что кажущаяся утопической политическая система, выработанная даже вне пределов России, получает статус своеобразной религии, которая овладевает массами.

Глобальный утопизм большевизма является проявлением именно этого стремления данной идеологии выступать в качестве новой религии. Но религии, в которой отсутствует Бог. Тоталитарный характер большевизма, его стремление овладеть умами, сердцами, всеми сторонами жизни народа, является проявлением намерений коммунизма утвердить в народе новую, обезбоженную и, вместе с тем, обесчеловеченную псевдоцерковь, которая в условиях секуляризованного общества XX в. принимает характер тоталитарного государства.

В русской религиозной философии немало было сказано очень верных слов о том, что коммунизм в истории России выступает именно в качестве религиозного соблазна. И именно с этой точки зрения следует рассматривать те движения, которые имели место в русской истории, которые выступали в то же время в качестве не только политической, но, прежде всего, духовно-исторической альтернативы большевизму.

То, что большевизм, ставший в русской истории проявлением коммунистической идеологии и заметно повлиявший в XX в. на развитие многих народов, является попыткой тоталитарно означить и религиозно изменить сознание общества, достаточно очевидно при рассмотрении событий прошлого столетия. Везде, где коммунизм пытается осуществить себя в полной мере, он вступает в конфликт с религиями, прежде всего с христианством, но не только с ним. Именно поэтому противостояние коммунизму в полной мере не может ограничиваться противостоянием военно-политическим, и чрезвычайно важно отметить то, что русское Белое движение, которое впервые в столь глобальном и непримиримом конфликте столкнулось в истории человечества с коммунизмом в его большевистской форме, выступило, вместе с тем, как движение не только военное, не только политическое, но и как движение религиозное.

Чтобы проиллюстрировать эту кажущуюся парадоксальной мысль, следует обратиться к русскому философу, который, пожалуй, наиболее последовательно пытался осмыслить феномен Белого движения именно религиозно-философски и сформулировать его религиозное значение. Пытаясь оценить Белое движение с этой точки зрения, он также ставил вопрос о религиозном содержании коммунизма, о том, что революция в нашей стране явилась воплощением духовно-исторического соблазна для русского народа. «За всей внешней видимостью революции, — писал Иван Александрович Ильин, — от анкеты до расстрела, от пайка до трибунала, от уплотнения до изгнания эмиграции, от пытки голодом, холодом, унижением и страхом до награбленных богатств и посягания на мировую власть, — за всем этим укрывается один смысл, единый, главный, по отношению к которому все есть видоизменение, оболочка, наружный вид. Этот смысл передается словами: духовное искушение. От этого искушения в России не ушел никто, это испытание достигло всех — от государя до солдата, от Святейшего Патриарха до последнего атеиста, от богача до нищего; и каждый должен быть в этом небывалом испытании, стать перед лицом Божьим и заявить о себе — или словом, которое стало равносильно делу, или делом, которое стало равносильно смерти.»

За этими звучащими более чем выразительно словами скрывается то, что позволяет действительно говорить о Белом движении, противопоставившем себя коммунизму, как движении, имеющем свою, противоположную коммунизму, противоположную большевизму духовную подоплеку. Действительно, для многих участников Белого движения, независимо даже от характера их личной религиозности, их личной воцерков-ленности, борьба с большевизмом приобретает характер духовного, религиозного, нравственного противостояния. И вот в этой борьбе, именно потому, что уже на изначальных ее этапах для многих она представлялась борьбой, обреченной на историческую неудачу, особое значение имеет фактор экзистенциального выбора личностью своей позиции в противостоянии коммунизму, именно как духовно-историческому соблазну. В такого рода противостоянии уже не имеет значения — победишь ты или потерпишь поражение. Важно то, что ты пытаешься сопротивляться, ибо отсутствие сопротивления есть не подлежащий прощению грех.

Опять обратимся к И.А. Ильину: «По глубокому смыслу Белая идея, выношенная и созревшая в духе русского православия, есть идея религиозная. Это есть идея борьбы за дело Божие на земле, идея борьбы с сатанинским началом в его личной и в его общественной форме. Борьба, в которой человек, мужаясь, ищет опоры в своем религиозном опыте. Именно такова наша Белая борьба… Ее девиз: «Господь зовет, сатаны убоюсь ли?».

При этом не стоит убеждать себя в том, что большевики являются какими-то сознательными сатанистами. Нет, под обличьем примитивного безбожия, вульгарного атеизма скрывается действительно сатанинская воля, которая проявляет себя, пусть и в секуляризованных формах, весьма разрушительно. Именно эта удивительная духовно-историческая трезвость, которая была присуща многим участникам Белого движения, позволяла им опять-таки независимо от их личной религиозности распознать в большевизме явление, противостоять которому нужно было на всех уровнях борьбы: не только военно-политической, но, прежде всего, — духовной и нравственной.

Формулируя религиозный статус Белого движения, я бы отметил в качестве основной отличительной черты его духовно-историческую трезвость. Действительно, случилось так, что значительная часть нашего народа потеряла способность духовно трезво осмыслять собственную историю, обстоятельства современной им жизни. А впадение в прелесть представляется одним из самых больших соблазнов. Я сейчас не останавливаюсь конкретно на тех соблазнах, которые предлагал большевизм массовому народному сознанию, отмечу лишь одну очень важную деталь: как справедливо отмечали наши философы, русский народ чаще был склонен обольщаться не дьяволом, а Антихристом. А Антихрист от дьявола отличается именно тем, что он выступает как величайший благодетель человечества, чаще всего — защитник униженных и оскорбленных. Это — глубинная тема большевизма, когда от его имени выступают люди, поразительно не напоминающие народных вождей — достаточно вспомнить в этой связи физиогномику Ленина и Троцкого, по сравнению, скажем, с внешностью Алексеева и Деникина. Так вот, несмотря на эту физиогномическую разницу, позволяющую нам обнаружить именно в Белых вождях представителей традиционной народной жизни, а в их красных оппонентах — великих искусителей, творящих утопию из ничего, вот в этом удивительном соблазне, в этой подмене одних другими, заключается, может быть, то, что традиционно рассматривалось в религиозной жизни России как своеобразный антихристов соблазн.

Тем важнее было то, что лидеры Белого движения не обольстились тем, что предлагала распадавшейся тогда России большевистская партия, большевистская идеология. Действительно, примитивность тех соблазнов, которые предлагали народу Ленин и Троцкий, иллюзия мира, земли и воли, за которыми следовали реальный террор, реальный голод и реальная война, очевидность этой иллюзии показывает нам, что в тот период времени подвиг Белого движения заключался именно в том, что приходилось не только распознавать зло большевизма, но и преодолевать сомнения, связанные с тем, что это зло не распознается основной массой русского народа. Белое движение было движением не только против утопии, которая не просто соблазняла русский народ, но разрушала его душу, извращала его суть, но и движением, направленным против основной массы народа, который не стремился активно противостоять злу.

Религиозный характер Белой борьбы проявлялся не только в духовно-исторической трезвости Белого движения, но и в духовно-нравственной самоотверженности, которая была характерна как для образа мысли, так и для образа жизни его участников. Их борьба была, прежде всего, жертвенным служением России, а отнюдь не являлась борьбой за сохранение или приобретение каких-то земных благ и привилегий. Традиционный большевистский стереотип о том, что Белое движение состояло из людей, защищавших собственные поместья и фабрики, представляется совершенно несостоятельным. Даже по подсчетам советских историков, подавляющее большинство участников Добровольческой армии и ее руководителей не имело недвижимого имущества вообще. Их служение было в высшей степени бескорыстным, на борьбу их подвигала та особая духовная реальность, которая у них связывалась со словом «Россия». В то же время движущей силой сторонников большевиков было как раз стремление приобрести отсутствовавшие у них материальные привилегии. И с этой точки зрения духовный характер Белого движения не нуждается в обосновании, хотя мы можем привести немало примеров личного аскетизма руководителей Белого движения, чем особенно отличался, в частности, генерал Деникин.

Подобно тому как религиозный характер жизни личности преодолевает фатальность индивидуальной смерти, религиозный характер Белой борьбы обусловливает преодоление того временного военно-политического поражения, которое потерпело Белое движение и перспектива которого была ясна очень многим его руководителям. Достаточно вспомнить деятельность в Крыму генерала Врангеля, осознававшего обреченность защиты Крыма и, тем не менее, видевшего в сопротивлении большевикам исполнение своей духовно-исторической миссии по отношению к собственному народу.

Здесь я опять обращаюсь к Ильину, который писал, имея в виду эту черту Белой борьбы, черту, которую можно было бы назвать нравственной победой, одержанной в условиях военно-политического поражения: «Здесь человек закладывает камень своего алтаря, своего жизненного храма и сам становится неодолим для врат ада, посылающих соблазны и страхи. Человек уже победил, еще не победивши, и останется победителем, если даже умрет, во внешней видимости пораженный. Побеждает тот, кто соглашается потерять все свое, для того, чтобы спасти что-то Божие. Вот такова победа русской национальной Белой армии».

Подлинно религиозный характер основополагающих принципов и доминирующих умонастроений Белого движения ярко проявляется при сопоставлении их с лжерелигиозным характером основополагающих принципов и доминирующих умонастроений большевизма. Попытаемся наметить ряд подобного рода антиномий.

Для Белого движения было характерно отстаивание традиций — религиозной, государственной, национальной. Для некоторых участников Белого движения та или иная традиция, может быть, имела большее значение. Для кого-то — национальная, для кого-то — религиозная, для кого-то — государственная или даже просто военно-патриотическая. Для большевизма же характерно разрушение этих традиций. Ощущение того, что за Белым движением стоит целая эпоха -девятисотлетняя история России, которая, собственно, не нуждается в пропагандистском утверждении, которая должна осознаваться и переживаться всеми участниками Белого движения без всякого рода нарочитой пропаганды, противостоит ощущению большевиков. Они не живут прошлым, для них не существует прошлого, да и настоящее для них ценно постольку, поскольку оно открывает дорогу «в светлое будущее». Они готовы превратить настоящее в ад, предать забвению прошлое, дабы утвердить утопический идеал «светлого будущего». Устремленность же Белого движения к прошлому не является каким-то узким консерватизмом, это, наоборот, ощущение своей причастности к многовековой ретроспективе русской истории, без которой, собственно, не существует русского народа как народа. Данная черта совершенно отсутствует у большевиков. Итак, с одной стороны — отстаивание традиций, с другой стороны — их разрушение.

Еще одна выразительная антиномия. Для белых характерно тяготение к цельному, многомерному образу мысли, мироощущения и жизни. В то же время для красных — тяготение к упрощенному и одномерному образу мысли, мироощущения и жизни. Действительно, даже рядовые участники Белого движения при сравнении их с большевиками поражают и по сей день сложностью своего мировоззрения. Да, оно подчас исполнено противоречий, сомнений, антиномий, но как противостоит оно примитивному, лишенному часто элементарной способности к саморефлексии мироощущению большевиков. Хочу подчеркнуть, что это стремление к сложному мироощущению отнюдь не предполагает какой-то развинченности. Цельность — не менее характерная черта Белого движения.

Пусть это прозвучит парадоксально, но мы можем обозначить еще одну антиномию. Для белых свойственны волевой характер, стремление к свободе, для красных, наоборот, — безволие и бесхарактерность, близкие деспотизму. Именно потому Белое движение и тяготеет к свободе, что оно состоит из людей, способных к индивидуальной личностной самоорганизации. Красные, упиваясь стихией бунта, стихией воли, на самом деле проявляют безволие и бесхарактерность, которые ищут себе прибежища в деспотизме.

Еще одна характерная нравственная антиномия для двух лагерей Гражданской войны. Самоотвержение и бескорыстие большей части участников Белого движения. Не будь этого самоотвержения и бескорыстия, Белое движение просто не достигло бы тех размеров, которые оно приобрело в период Гражданской войны. И одновременное самоутверждение и своекорыстие большевиков. Самоутверждение в желании экспроприировать «буржуя», занять его дом, захватить его имущество. И своекорыстие, идущее рядом с этим постоянным самоутверждением.

Наконец, еще одна весьма характерная черта. Исполненный нравственной ответственности реализм восприятия белых — для этого достаточно обратить внимание на очень сдержанную и лаконичную пропаганду белогвардейцев: они никогда ничего не обещали сверх того, что могли предложить реально, тем самым разочаровывая значительную часть населения страны. При этом нравственная безответственность утопических обещаний красных, ориентирующихся на присущую нашему национальному характеру мечтательность в отношении жизни. Они обещали абсолютно все, что хотели получить массы, совершенно не задумываясь над тем, будут ли у них какие-нибудь объективные условия, чтобы свои обещания выполнить. Вот почему пропаганда красных оказывалась более эффективной, вот почему она могла привлекать гораздо большее количество народа — именно потому, что она обращалась к их затаенным, по преимуществу низменным чаяниям.

В этой связи возникает вывод, который можно было бы сформулировать следующим образом: безусловно, и Белое движение, и большевизм выступают как явления органичные для русского национального характера. Каждое из них являет нам лишь одну из сторон этого характера. При этом парадигма белого сознания преодолевает недостатки русского национального характера, утверждая его достоинство, а парадигма красного сознания по существу предполагает усугубление, утверждение недостатков русского национального характера и нивелирование, попрание его достоинства. Эта обращенность большевизма к низменным сторонам народной души и привлекала к нему значительные слои русского народа. Она, по существу, и сделала неизбежным поражение Белого движения, которое апеллировало к традиционным церковным и государственным символам, потерявшим былое значение для русского народа. По существу, успех большевизма был обусловлен одним: грешить легче, чем исполнять свой духовный, религиозный, нравственный долг. Легкость греха, его ненаказуемость привлекала к большевикам значительную часть народа.

Именно поэтому, говоря о Гражданской войне, приходится констатировать ту печальную истину, которую не хотели признавать многие участники Белого движения: поражение белых в этой войне стало не только результатом неприятия большинством народа этого движения, но стало величайшим грехопадением нашего народа.

Показательно что, как вожди, так и рядовые участники Белого движения, анализируя уже в эмиграции причины собственных поражений, нередко искали их в самих себе. Очень немногие из них решались на то, чтобы признать прямо и откровенно, что победа красных была не результатом каких-то объективных военных, экономических, политических условий Гражданской войны или субъективных ошибок руководителей Белого движения, но результатом того, что Белое движение, вобравшее в себя в значительной степени лучшую часть нашего народа, не нашло отклика в сознании большинства, которое искусилось тем самым духовно-историческим соблазном, которым стал большевизм в русской истории.

В этой связи мы сталкиваемся с очень важной темой, которую можно было бы сформулировать как народопоклонство русской культуры, русской интеллигенции, русской исторической жизни. Действительно, люди самых разных политических убеждений, от монархистов до социалистов, культивировали в России на протяжении многих десятилетий убеждение, что народ является высшим носителем истины, и любая попытка противостоять народу обрекает противостоящих ему людей на отстаивание заблуждений. «Народ всегда прав». И, безусловно, для многих деятелей Белого движения постепенно обнаруживавшаяся в годы Гражданской войны пассивная позиция русского народа, а иногда и активное сопротивление некоторой его части Белому движению, была поводом для мучительных и в общем-то, бесплодных раздумий о собственной правоте.

Подчеркивая религиозный характер Белого движения, подчеркивая, что оно отличалось духовно-исторической трезвостью, все-таки рискну предположить, что и для него характерен этот рудимент народопоклоннического сознания, характерный в целом как для русской интеллигенции, так и для русской культуры вообще. Что, кстати, впоследствии выразится в развитии евразийства в Белом движении, когда утвердилась мысль о том, что народ, отвергнувший белых и признавший большевиков, оказался прав, а значит, надо быть с народом. В этой связи хочется отмерить следующее. Подобного рода рудимент стал результатом, на мой взгляд, достаточно давней расцерковленности сознания нашего образованного класса. Действительно, Церковь Христова, основанная именно на том, что Христос был не просто человеком, тем более не человеком из народа, а Богочеловеком, не допускает такого рода упования на какого-либо человека, даже на совокупность людей, называемых народом. И близкая история дает нам удивительные примеры того, насколько часто богоизбранный народ отпадает от религиозной истины. Очень часто церковное учение, как, впрочем, и церковная история как таковая, являют нам примеры того, как единицы окалываются религиозно правы в противостоянии с массой своих единоверцев и единоплеменников. Этот недостаток религиозного видения происходивших в России событий во многом мешал участникам Беглого движения мужественно воспринимать этот действительно трагический для них парадокс. Парадокс того, что им приходилось выступать в противостоянии с основной массой собственного парода. Мысль о том, что право может быть меньшинство, что религиозная истина — достояние немногих, нередко отсутствовала в их восприятии событий Гражданской войны.

В этой связи особое значение имеет позиция Церкви, в частности патриарха Тихона, который за годы Гражданской войны прошел очень сложный путь от: безусловного противника большевиков до, не хочу сказать сторонника, но до иерарха, занявшего позицию лояльности по отношению к большевистской власти — победившей и ставшей в стране единственной формой правления. Его позиция, его послания, начиная с посланий 1918 г. и заканчивая посланиями 1920 г., позволяют нам видеть, как за годы Гражданской войны не склонный обольщаться этой априорно присутствующей в народе религиозной истиной, Святейший патриарх был вынужден изменить свою позицию. Но это тема уже другого разговора, позволяющая нам, впрочем, понять, насколько необходима экклезиоцентричная точка отсчета для понимания и восприятия событий Гражданской войны.

Итак, Белое движение потерпело поражение, поражение военно-политическое, но оно лишь подчеркнуло апофатический в истории характер их духовно-нравственной победы над большевизмом. Россия не вся отдалась утопическому соблазну коммунизма. В ней нашлись силы, способные уже тогда распознать его зло. И, лишенные возможности сопротивляться злу силою, многие представители русской эмиграции, белой эмиграции, ибо она вбирала в себя не только участников Белого движения, но и многих идеологов Белого движения, представителей белой эмигрантской интеллигенции, в последующие 20−40-е гг. смогли дать очень верное восприятие происшедшей в России Гражданской войны как конфликта двух по существу духовных сил русской истории. Возможно, странно прозвучала бы для участников Ледяного похода точка зрения, сводившаяся к тому, что там, в Кубанских степях, эти, часто совсем юные, белогвардейцы выступали в качестве прямых продолжателей подвижников созидателей Святой Руси. Но, вместе с тем, не будучи сформулированной столь религиозно, столь радикально в те годы, эта точка зрения, к которой склонялись взгляды подчас очень разных представителей русской эмиграции — от Ильина и Струве до Федотова и Степуна, позволяет нам, по существу, увидеть самое главное. Гражданская война в России представляла собой войну религиозную, в этой религиозной войне очень часто религиозно осмысливавшее себя Белое движение выступает как начало, утверждающее жизнь, а большевизм, без всяких претензий на то, чтобы быть религией, — как антихристианская, по сути дела сатанинская, сила, которая посредством утопии эту жизнь, данную Богом, уничтожает. Белое движение утверждает вечный религиозный смысл России, большевизм — отрицает его.

И с этой точки зрения чрезвычайно важным для нашей современной эпохи представляется признание того важного факта, что разрешение многих проблем как нашей культуры, так и нашей государственной жизни должно сводиться к очень четкому осознанию того, какого рода преемственность мы обнаруживаем в нашей современной жизни, по отношению к чему мы осознаем себя преемниками, продолжателями чего мы являемся. Нельзя согласиться с дьяволом и примириться со злом. Поэтому чем последовательней и четче наши современники будут осознавать себя продолжателями дела тех, кто стоял у истоков Белого движения и продолжал утверждать Белую идею почти четверть века, создавая замечательную культуру Русского Зарубежья на уровне богословском, философском, художественном, эстетическом, даже общественном, тем скорее мы сможем возродить ту традицию, на защиту которой встало Белое движение и которую попытался уничтожить большевизм.

Попытка же осознавать себя одновременно продолжателями и белых, и красных означает по существу лукавое стремление избавить себя от труда принять на себя духовно-историческое бремя, быть продолжателями того самого Белого движения, которое, потерпев в 1920 г. военно-политическое поражение, одержало ту духовно-историческую победу, которая должна быть положена в основу возрождения России в наши дни.

Статья из сборника: Белая Россия: Опыт исторической ретроспекции: Материалы международной научной конференции / А.В. Терещук. СПб. — М., Посев. 2002.