Слуга России

Слово, произнесенное 28 января 1934 г. в Париже на торжественном заседании, посвященном памяти генерала Кутепова

Генерал А.П.Кутепов

Кажется, чуть ли не через несколько дней после того, как я попал в Добровольческую армию, еще до зачисления в один из полков 1-го корпуса, я услышал имя генерала Кутепова. Но увидал я его в первый раз только в июне 1920 года, в одном из немецких поселков в Таврии, в котором в этот день находился штаб корпуса.

Было воскресенье. И в саду того дома, где остановился ген. Кутепов, шла церковная служба. Небольшой стол, покрытый белой скатертью, с образом, Евангелием и крестом стоял среди деревьев. Легкий кадильный дым, тонкими струйками клубясь, поднимался к небу. Позднее утро было уже жаркое, но тихое и ясное, и лишь изредка набегал легкий теплый ветерок, чуть колебля листья деревьев и простые садовые деревенские цветы. И, как всегда это бывает, когда церковная служба происходит на воздухе, под открытым небом, она производила какое-то особенное и волнующее, а вместе с тем и душевное впечатление.

Немного впереди небольшой группы офицеров и солдат штаба стоял коренастый, среднего роста брюнет. Он стоял все время почти совсем неподвижно, не переступая с ноги на ногу и не меняя позы, как будто врос в землю, и со стороны могло показаться, что это стоит солдат перед своим начальником… Я не мог с того места, где стоял, разглядеть погоны этого офицера и не знал тогда, какой из себя ген. Кутепов, но как-то сразу догадался, кто это, и понял, что это именно он. Между его внешним обликом и тем, что рассказывали, и что я слышал о нем, об этом становом хребте Добровольческой армии, человеке непреклонно суровом и требовательном и к себе и к другим, не знавшем ни колебаний ни страха — явно было нечто общее.

Не только у «них», но и у нас много осталось от предшествующей, предреволюционной эпохи, когда ядовитые, сладко влекущие и душные ароматы, исходившие от своеобразной и уродливой смеси Блока, Сологуба и Кузьмина с Вертинским («По вечерам, над ресторанами», «Ваши пальцы пахнут ладаном»), расслабляли, отравляли и разлагали русскую молодежь. Но в этом человеке — это я увидал с первого взгляда — не было ни грамма от этой современной ему удушливой смеси-отравы. Его не коснулись никакие «Навьи чары». (Никто не осудит тех, чьи нервы не выдерживали гражданской войны, но он — думалось мне — уже, наверно, и ведет, и идет в бой без кокаина. Всепоглощающая стихия этого человека — долг.) Но кто же он? Обломок старого? «Древних ратей воин отсталый»? Нет, это представитель той служилой России, которая дожила до самого конца, и сейчас вновь, как уже много раз, опять борется, борется из последних сил с залившей Россию распутной стихией смуты… Вот с такими мыслями шел я к себе на «квартиру» в июне 1920 года.

После этой первой встречи прошло много лет. За эти прошедшие годы я сблизился со многими хорошо знавшими Александра Павловича и близкими ему людьми, внимательно следил за его «зарубежным путем» (Галлиполи — Болгария — Югославия — Франция), с радостью узнал о том, что он приступил к работе у В. Кн. Николая Николаевича, но познакомиться пришлось только в январе 1927 года. А в августе того же года, приехав в Париж, я зашел к Александру Павловичу, чтобы передать ему деловое письмо, а он, — имея представление не только о моих взглядах, которые к тому времени я успел уже много раз высказать, но и обо мне, как о друге его друзей, попросил меня зайти к нему на другой день, и наш разговор затянулся на много часов. Припоминаю, что я начал его с того, что еще в январе 1921 года я говорил одному видному общественному деятелю (и ныне здравствующему) о необходимости быстрого и решительного перестроения с армейской борьбы на революционную, перестроения и психологического и технического… И в ответ на это Кутепов рассказал мне о своих новых для него и для всего его прошлого мыслях и настроениях в период между Галлиполи и Парижем и о том, что привело его к неотвратимому убеждению в необходимости его работы, иллюстрируя свои мысли рассказом о некоторых событиях, имевших место уже в 1925, 1926 и 1927 годах… Этот чрезвычайно откровенный и значительный для меня разговор произвел на меня огромное впечатление и имел для меня очень большие (политические) последствия, окончательно и бесповоротно укрепив меня в моих взглядах. И, кажется, в тот же день, придя от Александра Павловича домой, весь еще под впечатлением того, что и как он мне рассказал, я написал короткую статью для N 1 газеты «Россия», которую только что стал тогда издавать П.Б. Струве. И в ней я в сущности мысленно обращался и к самому Кутепову, и к людям, безгранично ему верившим и бесконечно ему дорогим. В полной мере соответствуя взглядам редактора «России», статья эта была мной и соответственно озаглавлена.

Вот эта статья целиком.

Наше первое слово

Задача все та же, неизбывная, вдохновляющая, безмерно трудная и упоительная: вернуть Родине свободу, а себе — Родину! Пусть господа «эволюционисты», все эти «успокоители» снисходительно и поносительно зовут нас «берсеркерами» и «маньяками». Мы принимаем эти «прозвища», мы не уклоняемся от них и их не стыдимся.

Да, мы «маньяки». Ибо трепещет душа и сердце наполняется острой радостью, когда человека охватывает «мания» освобождения Родины.

И по-прежнему, неустанно, мы будем твердить, что для каждого русского, не потерявшего совести и разума, только это, в меру его сил и возможностей, — есть подлинная и достойная задача.

Только это, и — ничего больше.

Не отвлекая внимания зарубежными пустяками и политическими второстепенностями, прямо глядя вперед, не озираясь по сторонам, мы по-прежнему взываем и зовем к делу борьбы и объединения в целях борьбы.

И вот, поэтому-то наше первое слово — ко всем тем, кто здесь и там эту борьбу ведет, к тем, кто сурово и крепко сжимает рукоятку своего меча, кто зорко и пристально, не отрывающимся взором смотрит на смертельного врага, нанося и готовясь еще нанести ему удары, освобождая и спасая Россию.

К ним наше первое слово! Пусть они знают, что все русские патриоты трепетно чувствуют их рядом и вместе с собой, что они не одни, не одиноки, что никогда они не будут забыты, что вся страдающая, но живая громада живой и дышащей, разорванной, но единой России: внутренней и зарубежной, любовно смотрит на них, как на своих лучших и родных детей и сынов, что имена всех тех уже прославленных и еще безвестных, кто погиб в этой борьбе за Россию, будут некогда записаны воскресшей Россией в свои национальные святцы.

К вам — подлинные и бесстрашные, борцы и бойцы за Россию — наш первый братский привет, наши слезы умиления, восторга и любви, к вам — наше первое слово!"

Этим нашим основным разговором, определились в сущности и все последующие отношения, и им, между прочим, было вызвано и составление мною ряда биографий наших зарубежных героев: Захарченко-Шульц, Радковича, Болмасова, Петерса, Сольского, Соловьева и, наконец, биографии самого Александра Павловича, напечатанной в N 55 «Россия и Славянство», за полтора месяца до захвата ген. Кутепова его врагами и врагами его России.

Уходя тогда от Кутепова, я невольно сравнивал свое первое впечатление, там — в Таврии в 1920 году, с этим — в Париже в 1927 г. Был ли это другой человек? Изменился ли он за эти годы? Живые люди не могут не меняться.

«Уж десять лет ушло с тех пор, и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону.
Переменился я…»

Я не знал его тогда и не мог поэтому по-настоящему сравнивать. Вероятно, он много узнал для себя нового, расширил свой кругозор (он, впрочем, никогда не был у него узок!), но вряд ли по существу изменился. Я говорил с человеком не только ясного и живого ума и широких, творческих патриотических горизонтов, с очень определенными вкусами, с любовью к нашему историческому прошлому, но безо всяких окостенелых предвзятостей, но и с человеком, за каждым словом которого чувствовалось, что у него имеется не только противобольшевистское прошлое, но и настоящее. Здесь есть дело, здесь есть действие. Кутепов это политическая реальность — вот что я тогда увидал и почувствовал, как, вероятно, и подавляющее большинство тех, кто вступал с ним в общение. Именно это было главным и основным в нем самом, и таково же было и впечатление, которое он производил. И именно это и показывало, что он остался в существе все тем же, чем был и тогда, ибо он и здесь, за рубежом, нашел действенный выход для служения России, т. е. для продолжения всей своей жизненной линии. Окопы или баррикады, землянки или подполье — это только формы, только способы. Цель же прежняя и одна. И он упорно, твердо и успешно служил этой цели. А они —

Твои, Господи, враги
И враги России

- отомстили ему, отомстили потому, что ненавидели его Россию, ненавидели и боялись ее верного слугу.

Генерал Кутепов был человеком глубоко и до конца традиционным, он был типичнейшим представителем служилой России, но молодость его прошла как раз в те страшные годы, которые были наполнены стихией разрушения и ожидания и жаждой катастрофы. Как раз между двумя революциями (1905 и 1917 года) одним из русских поэтов было произнесено страшное и неслыханно кощунственное заклинание, призывавшее гибель:

Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя…

А уже здесь, за рубежом, совсем недавно, как некое эхо того первого заклинания — предвкушения гибели, как некое «свершилось» мы услыхали слова, исполненные какой-то мучительной и терпкой горечи — радости:

Хорошо, что нет России.

Было бы просто и нетрудно отбросить эти неправедные слова и спокойно и молча пройти мимо, если бы они были произнесены иностранцами или русскими, Россию разлюбившими. Но горе в том, что все это гораздо глубже, сложнее и хуже: перед нами тоже «традиция», традиция одержимости и самосжигательства. Из личного действия исступленных, во имя спасения души, она здесь перекинулась и расплеснулась в некую до предела расширенную уже общенациональную (по существу, антинациональную) формулу… всего вернее, ради услады смертным тлением. И потому-то это умонастроение, состояние и эта стихия гибели и смерти не могут быть побеждены простым презрительным отрицанием и отвержением. Нет. Они требуют сознательного и глубокого преодоления. Они требуют властного и соразмерно сильного противопоставления и противостояния. Традиционной болезни мы должны противопоставить традицию здоровья, сладострастию падения в бездну — радость подъема и восхождения, поэзии умирания, смерти и тления — веру в возрождение и воскресение, заклинаниям одержимых — молитву верующих. Бесноватый — не бес, он жертва беса, одержимый — это тот, кого «кто-то» держит. И если в Евангелии сказано: «Сей же род изгоняется только молитвою и постом» (Матф. 17:21), то и в отношении этой антинациональной одержимости можно сказать, что «сей род» изгоняется тоже только подлинным постом, настоящей аскезой служения, единоустремленностью к действию во имя освобождения и горячей молитвой с верой, «овеществляющей уповаемое» в воскресение России. И вот, если говорить о нашей поэтической формуле, в противоположность тем, которые я привел выше, говорить о национальной молитве в противоположность антинациональным волхованиям и заклинаниям, то она — эта молитва — была произнесена еще в первые юношеские годы Российской Империи тем отроком, пришедшим с брега студеного моря, где мрежи он расстилал, который вырос потом в помощника Царей, могучим архангельским мужиком Ломоносовым:

Восстань и ходи,
Восстань и ходи, Россия!

И этой же самой верой, этой же самой бодрой и здоровой стихией творчества и силы, был объят всю свою жизнь, до самого конца, последний командир старейшего Петровского Преображенского полка, своим возглавлением его обязанный не роду, а службе, и тем как бы замкнувший круг и кончивший тем, с чего началась история его полка, крепкий, как будто вырубленный топором из старого дуба, новгородский дворянин — воин Кутепов.

Это они — мужик и воин — то сливаясь и переплетаясь в образе Ильи Муромца, то как бы расходясь и деля свою работу, строили и блюли нашу Великую Россию! Это он — русский мужик — распахал весь безбрежный океан русского чернозема. А когда приходили враги, когда его поля вновь становились Диким Полем, когда приходилось «бросать свою сошку за калинов куст», вставал во весь рост с мечом в руках русский воин крепко и непоколебимо на защиту Ее рубежей!

Именно этой стихией, этой старой русской традицией был объят всю свою жизнь русский витязь, русский воин, солдат Великой России генерал Кутепов. Ей он остался до конца верен — этот однолюб России — ей он принес в жертву и свою жизнь. И думая о его трагической гибели, мы не можем не вспомнить тех замечательных слов Пушкина, которые он вложил в уста жены капитана Миронова, когда она увидала мужа, убитого Пугачевым:

«Свет ты мой, Иван Кузьмич, удалая солдатская головушка, не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие, а сгинул ты от беглого каторжника».

За тебя, о Россия, принял он свое мученичество!

Мы никогда не увидим больше Александра Павловича. И на путях ожидания, ожидания в общеполитическом смысле и ожидания его возвращения к нам — мы никогда ни национально, ни лично (кто любил его) не утешимся… Мы можем найти это утешение лишь в ощущении своей внутренней оправданности перед ним, лишь при сознании выполнения завещания всей его жизни. А для этого надо воспринять образ генерала Кутепова как образ вдохновителя, воскресив его в наших делах.

В лице незабвенного генерала Кутепова мы имеем двойное поучение и двойное вдохновение. Он доказал нам, прежде всего, не только всей своей работой, но и своей трагической гибелью, что нет тех обстоятельств, нет тех сил и нет тех преград, которые могли бы помешать русскому патриоту, где бы он ни находился, действенно служить Родине. Он опроверг этим ту лживую мысль и то пагубное чувство, которые учат и говорят, что, уйдя из России, мы неизбежно вышли из борьбы. Он доказал, что временно оторваться от противника, еще не значит капитулировать и сдаться на милость победителя! А вместе с тем, именно благодаря тому, что идейно он не был ни в какой мере профессиональным революционером и всю жизнь боролся с разрушителями России и за историческую Россию, он как раз неразрывно связал ту традицию служения, представителем которой он был, с действенной борьбой, ведущейся из-за рубежа с врагами России за ее освобождение. Командир Гвардейского полка, один из Вождей Белого Движения, офицер, военный прежде всего — стал на путь революционный по тактике… Размеры его личности, его влияние, его связи с соратниками, его личное обаяние делали этот факт не личным эпизодом, а некоторым символическим актом. Под новые для белых формы подводился старый патриотически-служилый фундамент.

Таково это двойное поучение и двойной вдохновляющий пример (1. — борьба возможна, борьба продолжается, 2. — новые формы — старые цели) этого вернейшего сына России, 26 лет своей трагически короткой жизни отдавшего Ей на служение, незабвенного и первого героя Русского Зарубежья — генерала Александра Павловича Кутепова.

Генерал Кутепов. Сборник статей. Париж, 1934; Новосибирск, 2005.