 |
| Спецназ России | Егор Холмогоров | 05.01.2006 |
Между тем эстетика переживания русскости, которой в ХХ веке неоднократно наносились чувствительные удары, оказалась к началу нашего столетия практически утраченной. Наша национальная культура разбилась на поп-культуру, которая не может считаться русской даже формально, и патриотическую «субкультуру». Причем даже в патриотических кругах националистическая идеология может сочетаться с эстетической и эмоциональной безвкусицей по отношению к России. В специфической националистической субкультуре нет ничего плохого. Более того, беда русской культуры состоит в том, что патриотические элементы так и не сложились в ней в единое ядро, которому был бы привержен каждый настоящий патриот. Однако патриотическая субкультура и патриотический миф должны быть ядром культуры, а не её маргинальной периферией, как это получается сейчас.
Вкус к Родине
Эстетика национального должна быть восстановлена у русских через переживание природы и культуры, архитектурных памятников и музыки всех эпох, через восстановление культуры русского жеста и русской речи. К русским должны вернуться специфические цвет, звук, ощущение, вкус и запах. Да. Именно запах. Вы можете сказать, «чем пахнет Россия»? Если, конечно, отбросить шуточки туалетных остряков с ТВ. А ведь это странно, что мы не имеем ни малейшего понятия о том, как именно «там Русью пахнет». Несомненно, написавшему это Пушкину представлялась определенная система запахов, которые у него ассоциировались с «русским духом». Хотя в разучиваемых нами в детстве стихах Джанни Родари все читали, что «только бездельник не пахнет никак», мы, тем не менее, приняли мысль, что русский может либо не пахнуть, либо пахнуть плохо. У современных русских положительное переживание запаха полностью утрачено. Да только ли запаха? Мы с некоторым трудом определим русский вкус, застрянем на русских тактильных ощущениях, с большим трудом выдавим из себя пару банальностей о русских звуках и намертво застрянем на русском цвете. Скорее всего, дальше красного (и совсем отдельно, вне символической семантики, белого) дело не пойдет. Но уже с оттенками красного будут трудности.
Сегодня наша национальная специфика стерта даже на уровне элементарных психо-физиологических раздражений. Причем это происходит именно в последние годы. Даже в советский период у русских, несмотря на приписанную нам ложную идентификацию, сводящую нас к великороссам, была определенная специфическая эстетика, хотя бы на контрасте с другими членами семьи «пятнадцати сестер». И чувство полноты Родины — СССР переживалось, по крайней мере в культурно-насыщенный период «застоя», переживалось и через противопоставление и через единство русских с остальными. Сегодня, вписанные в сетку общечеловечных «людей без свойств», русские практически лишены каких-либо национально-специфичных переживаний, просто не знают, где их найти. А без них никакого вкуса к Родине, тем более хорошего вкуса, иметь нельзя. Тем более, без этого невозможно добиться восторга быть русским.
Между тем только на этом восторге, только на действительно сильном и позитивном переживании своей принадлежности к русским, наш народ сможет одолеть свои теперешние беды и разделения. Причем разделения не только формальными границами, но и внутреннего разделения, вносимого большими и малыми сепаратизмами. Сегодня ни у кого практически не существует поводов жалеть о том, что он не русский. И напротив, существует масса причин и поводов, чтобы даже самый стопроцентный русский захотел бы перекинуть свою идентичность в казахи, или, хотя бы, в казаки (про которых тоже заявляют, что это отнюдь не русские). Ситуация по своему благородная, но все-таки жутковатая, — быть в положении, когда никому не захочется к тебе «примазаться». Для подвижника это нормально, для нации — нет.
И уже в самой России плодятся и множатся психологические расколы, люди старательно выискивают в себе частицы драгоценной «нерусской крови», лелеют и вскармливают их — «я немножко поляк», я «слегка эстонец», на худой конец обнаруживается тщательно отскобленный «ингерманландец», «ижорец» или анекдотический «вятич». В мире не осталось, кажется, ни одной русской радости, который почувствует себя лишенным тот, кто русским себя не считает.
Именно поэтому русским в своей среде, в своем культурном творчестве, самореализации, созидании, необходимо создавать большие и малые культурные и эмоциональные строения с надписью у входа «только для русских».
Почему полезно иметь секреты
Нерастворимое ядро русской культуры слишком глубоко, слишком сокровенно, чтобы быть постигнуто хотя бы нами самими, а остальное все пущено в общечеловеческое растворение. Русским пора научиться посвящать свою работу, свое творчество, вдохновение, труд и успех другим русским. И посвящать других русских и более никого в свои тайны. Пора обзавестись хотя бы парой национальных «чудачеств», не открывающихся никому, кроме своих. Чудачеств, быть может, неудобных в практической жизни, но формирующих чувство сопричастности. До тех же пор, пока все русское, любой восторг, любое теплое чувство к «своему», будет пускаться в расход для всечеловека, всечеловек будет пускать в расход нас.
Следовало бы сделать хоть что-то для России, а не для «мира»; и пусть мир ощутит хотя бы минимальные неудобства от того, что он, мир — не Россия. Последний раз такое переживание европейцы испытывали едва ли не при царе Алексее Михайловиче, когда из всех европейцев только русские знали путь в Персию и им пользовались. Раз в несколько лет англичане и голландцы посылали к царю посольства с щедрыми дарами, уговаривая поделиться ценной информацией на благо европейского процветания, но пришлось дождаться тотальной европеизации России, чтобы эта просьба была исполнена. С тех пор настоящих секретов у русских не было. Осталось только умение перемигиваться, о котором некогда гениально писал Розанов: «Посмотришь на русского человека острым глазком… Посмотрит он на тебя острым глазком… И все понятно. И не надо никаких слов. Вот чего нельзя с иностранцем». Но эта культура перемигивания от того и развилась, что любое слово, в которое облечена тайна, тут же становится «общечеловеческим достоянием». А в обкраденном русском языке почти не осталось слов-загадок, если не считать таковыми, конечно, «вошедшие во все языки без перевода» речекряки «perestroyka», «glastnost», «Gorbachev"… Тут не захочешь — начнешь перемигиваться.
Восторг быть русским, нужный сейчас как никогда, это и больше, и меньше, чем «державное чувство». Это почти детское дыхание, спертое знанием тайны, это обладание теми ощущениями, которых не поделить ни с кем, кроме своих, — ощущениями наивными, сладостными, но и постыдными в том смысле, что разделить их с кем-либо из чужих не даст простое чувство стыда. Нужно собирать большие и малые кусочки того, из чего можно сложить образ русской тайны, образ недоступного никому больше переживания себя. И лишь тогда, когда эта тайна сложится, ее чувство внутри перейдет в распространяемый вовне восторг быть русским — одновременно и пугающий, и притягивающий. Восторг, которым разрушаются царства и создаются империи.
Икона и топор
Подобное, впрочем, проделывалось не только с Россией. В 1978 году в Лондоне вышла книга ученого палестинского происхождения Эдуарда Саида «Ориентализм», полностью перевернувшая науку о Востоке. В этой книге, может быть не всегда обоснованно, но зато предельно жестко, ученый доказывал — весь «Восток» с его неподвижностью, созерцательностью, мистикой и экзотической загадкой выдуман европейскими учеными в эпоху колониализма. Выдуман для того, чтобы представить дело так, будто жителям Востока (в который, кстати, объединили такие совершенно непохожие миры, как Ислам, Индия, Китай и другие) чуждо стремление к техническому прогрессу, к свободе и равноправию. По сути, «ориентализм» стал отражением древнего мнения греков о варварах, как о «рабах по природе».
После работ Саида говорить об «ориентализме» стало попросту неприлично. В американских университетах преподавателям даже не рекомендуется употреблять слово «oriental», только «eastern». Конечно, вместе с водой наверняка выплеснули и ребенка. Для западной науки от этого очередного приступа толерантности было, возможно, больше вреда. Но вот для самих жителей Востока, прежде всего — Ближнего, интересы которых и защищал Саид, проистекла одна сплошная польза. Унизительный для них «ориентализм» во взгляде на исламский и другие тамошние миры начали преодолевать.
России не помешал бы свой Эдуард Саид, который решительно бы расправился с аналогичным колонизаторским мифом о «загадке русской души», принципиально непохожей на душу европейского человека. Этот «русизм» (введем такой нелепый термин в противоположность русскости) рисует «русскую загадку» широкими мазками — тут вам и мечтательность, и совестливость, и повышенная «духовность», и в то же время расслабленность и «широта души», которая хоть и нараспашку, но не познаваема в какой-то своей безбрежной глубине. Нам вся эта патока льстит, и мы волей-неволей начинаем ей поддаваться и повторять вслед за исследователями «русизма», как в известном анекдоте: «Я, когда напьюсь — такая загадочная, такая загадочная…»
Кстати, теоретизирования вокруг «высокодуховного» русского пьянства — из той же оперы. Увидеть в нем не болезнь, проистекающую частично из определенных исторических условий, а частично культивируемую враждебной волей, а некую особую «духовность» понадобилось именно для того, чтобы русские из-за бутылки не вылезали. Классическую формулу такого «русизма» дал в своей самой известной книге главный американский специалист по России — Джеймс Биллингтон: «Икона и топор». Мол, русские то создают прекраснейшие, пронизанные неземным светом иконы и на них истово молятся, то хватаются за топор и начинают крушить друг друга, рубить иконы в щепки и бросаться на окружающих. Такая вот «широкая душа». Между тем, дерево для иконы приготовляется с помощью топора. С помощью того же инструмента на Руси испокон веков рубили храмы без единого гвоздя. Но этого прочтения топора, как символа русского созидания, а не разрушения, русизм, разумеется, не принимает. Тогда ведь никакой «загадки» не будет.
Загадочная и мятущаяся, разорванная противоречиями «русская душа» нужна Западу прежде всего как кривое зеркало, которое можно подставить России, когда она особенно опасна, и вынудить её убраться из «цивилизованных» земель в свою сокровенную глушь. Эта цель европейской политики в отношении России была сформулирована еще в средневековье, когда державу московитов пытались отделить от Европы и даже выхода к морю Ливонский Орден, Польша и другие сродные структуры. Когда с Петром Великим Россия вышла на мировой державный простор, загнать русских назад «за можай» стало навязчивой идеей многих европейских политиков.
Все, наверное, помнят фильм «Гардемарины, вперед», в котором отважные друзья скачут, дерутся, рискуют и интригуют за свое счастье и во благо России. Интрига, вокруг закручивается весь сюжет, запускается неким графом Де Брольи, — корифеем французской тайной дипломатии XVIII века, подчинившим политику Франции одной единственной идее: убрать русских из Европы. Де Брольи писал: «Что до России, то мы причислили её к рангу европейских держав только затем, чтобы исключить потом из этого ранга и отказать ей даже в праве помышлять о европейских делах… Необходимо устранить все обстоятельства, которые могли бы ей дать возможность играть какую-либо роль в Европе… Пусть она впадет в летаргический сон, из которого её будут пробуждать только внутренние смуты, задолго и тщательно подготовленные нами. Постоянно возбуждая эти смуты, мы помешаем правительству Московитов помышлять о внешней политике…»
Сходных взглядов придерживался и другой француз — Жан Жак Руссо, проповедник идеи «естественного человека». Он считал, что Россия, которая сейчас стремится покорить Европу, сама будет покорена татарами. Руссо был последовательным русофобом в течение всей своей жизни: сочинял проекты конституции для Польши, ругал Петра, который «испортил» русских цивилизацией. И именно по руссоистским лекалам были скроены и догмы «русизма» о неотмирном мечтательном народе, который против собственной воли был вынужден войти в большую историю и играть в ней важную роль, в то время как его подлинное желание — предаваться духовным созерцаниям и ничего более.
Не трудно заметить, что, смотрясь на себя в это кривое зеркало, мы и сами начали придерживаться о себе того же ложного мнения. А вместе с этим мнением прощать себе расхлябанность, душевную и нравственную размытость, безволие и пассивность, считая это не своими пороками, а неотъемлемыми чертами «национального характера» и «русской загадки». Мнимая «загадка», противоположная подлинной русской тайне и русским секретам, стала инструментом колониального порабощения нашей души и нашей воли.
Ничего общего с «русизмом» подлинная русскость не имеет. Это не мечтательный сентиментализм, а, напротив, практицизм и воля к деятельности. Это исключительная целеустремленность, подчиненная ясному знанию что именно мы хотим. Это не мистицизм, но мистика, то есть не поиски загадок и тайн, а умение прорваться к небесной реальности и жить уже в ней. Чтобы понять, насколько отличается подлинный русский дух от «загадочной русской души», достаточно вспомнить два великих исторических процесса, коими созидалась великая Россия.
Первый — освоение северо-восточных земель русским монашеством, заселение и обработка тысяч километров лесов в зоне «очень рискованного земледелия». Там, где Соловецкие монахи ухитрялись выращивать дыни, а главное, не забывали становиться при этом святыми. Другой исторический процесс — создание засечных черт на южных рубежах Московского государства в XVI—XVII вв.еках, планомерное наступление на Степь, подвиг куда больший, чем строительство трудолюбивыми китайцами Великой Стены. Стена была разовым деянием, Засечная Черта требовала постоянных усилий по своему поддержанию. Стена была чисто материальным препятствием, Засечная Черта была сложнейшим социальным и военным механизмом, действовавшим на отражение угрозы. Наконец, Стена так и не дала Китаю защиты, в то время как Засечная Черта оградила Русь от набегов и стала первым шагом того пути, который всего в несколько десятилетий привел Россию из Донских степей на границы Китая.
Так что главная тайна русских состоит в том, что никакой «загадочной русской души» не существует. Хотя, пожалуй, для нашей пользы было бы хорошо, чтобы на Западе в нее верили. Для того, чтобы успешно противостоять врагу иногда полезно спрятаться в своеобразную «когнитивную тень», то есть не разрушать ошибочных представлений противника о себе. Если ты деятелен, пусть он думает что ты ленив. Если ты милосерден, пусть он лучше пугает сам себя твоей жестокостью. Когда находишься в такой «тени» противник вынужден неправильно, перпендикулярно твоей собственной логике, понимать твои действия и принимать. Соответственно, неверные решения. Скольких разочарований стоила, например, Гитлеру уверенность немцев в том, что русские все как один ждут не дождутся крушения коммунизма, и уж точно не будут его защищать до последнего.
А скольких обманула вера в то, что подлинный русский тип — это Платон Каратаев пополам с Обломовым. Показывать врагу свое искаженное изображение полезно. Но только в том случае, если сам в него не веришь и им не обольщаешься.
Так чем же пахнет Россия?
«Очень четкий, ни с чем не спутываемый, запах дыма из труб в деревне, из натапливаемых дровами домов. И еще — запах сжигаемой травы весной, а также — сжигаемых листьев осенью. Запах железнодорожного полотна, который сразу рождает мысль о бесконечных дорогах и путешествиях, когда можно долго-долго ехать по своей стране. Еще — запах теплого весеннего ветра зимой, в конце февраля или начале марта, когда кругом еще снега. Или еще — запах талого снега, талой воды».
«Морошка. Новые, только что разрезанные книги. Древесина. И свежесрубленная, и старая. Мокрые булыжники на дороге. Штукатурка. Свежие, только собранные с грядок огурцы и лук. Запах дизельного топлива вперемешку с летней пылью на контрасте с очень чистым воздухом маленьких русских городов. Запах мандаринов, слабо различимый из-за простуды. Тающий воск. Специальный запах, исходящий от старых икон. В музейных залах, предназначенных для их обозрения, он явственный. Ну и в намоленых церквях тоже. Оружейная сталь. Мех».
«Когда земля по весне оттаивать начинает — сумашедшие запахи! Голова кружится и кровь играет. А лес сосновый в жаркую погоду! Запах речной воды… Нагретого железа пароходной палубы… Горячих шпал и запаха креозота… Сухого сена и девичей кожи…».
«Зимой: снегом, дровами, дымом, елкой, воротником шубы. летом: земляникой, георгинами, разбитой переносицей, спинкой переднего сиденья авто, выбитыми передними зубами, кровью, рекой. осенью: визгом свиньи, которую режут на зиму, паленой щетиной… снова зима… уже не запах, визуальное… окно, снежная равнина, звездое подернутое морозной дымкой небо, далекие огоньки…»
«Креозотом (веществом, которым пропитывают деревянные шпалы). Очень люблю этот запах. Еще есть очень специфический запах, которым пахнут новые станции московского метро в течение нескольких лет после открытия (потом выветривается). Тоже очень характерный русский-московский запах».
«Помнится, читал как-то вполне научную статью о том, что такое „русский дух“ для финно-угорских народов. Автор исследовал сказки финно-угорских народов, проживающих в Поволжье и сделал вывод, что „русский дух“ пахнет….дегтем. Этот запах часто упоминается в сказках, как характернейшая черта пришлого русских переселенцев. Непривычный резкий характерный запах дегтя шокировал финно-угорских жителей, которые до появления русских не знали что такое сапоги и что такое деготь».
«Ещё Россия пахнет осенью и весной. Запах осени — палые листья, вообще запах осеннего леса совершенно неповторим и уникален. Запах весны — не знаю, что это, может быть оттаивающая земля, но его тоже ни с чем не спутаешь. И его приход всегда чётко ощущается, в один прекрасный день в конце марта — начале апреля выхродишь на улицу — и вот оно! Вчера ещё не было — а сегодня пришло. Как правило, сопровождается легким ветерком. И ещё Россия пахнет грибами! И новыми станциями метро и железнодорожными шпалами!»
«Для моя Россия пахнет Новым годом и домом — елкой, чем-то сладким, мандариновым, немного — пылью от книг; моя Россия пахнет влагой — после грозы. И дымом — от сжигаемой травы весной, легкий запах дыма, который мне всегда казался таким странным — в открытые окна майской ночи, когда смотришь салют на День Победы».
«В конце февраля, когда ветер становится различимо тёплым… Мокрая кора? Стареющая не первый год краска на оградах?..»
«Моя Россия (в силу проживания в Москве) пахнет метро. Только не тем, что внизу, нынче там пахнет бомжами, а в городе, есть такие штуки, наверно это вентиляционные шахты, выходящие на поверхность, у них теплый и приятный запах, особенно зимой, когда у них можно погреться. Еще Россия пахнет липой, в силу того, что это дерево растет перед окном и в период цветения пахнет просто обалденно. Что еще: асфальт, елка вкупе с мандаринами, ромашка, свежескошенная трава, яблоки».
«Смесь горячего металла, дешевого табака и свежего ветра. Труднопредставимое сочетание сам понимаю, но именно так и есть».
Меня в этих ответах поразил, прежде всего, постоянно встречающий образ запаха шпал, железной дороги, поезда, который неожиданно появляется посреди переживаний природы и природных запахов. Россия пахнет бескрайним пространством, пронизанным и собранным металлом поездов. Деревянная шпала — это своеобразная точка равновесия между природой (дерево) и техникой (назначение), своеобразный синтез двух координат русского пространства — бескрайней природы и упорядочивающей техники.
Рассыпанное, чисто природное пространство еще не является Россией, это просто земля. Чисто техническое пространство — это уже не Россия, оно лишено национальной окраски. И лишь там. Где природа охвачена техникой, а техника вобрана в природу, там для нас собирается Россия из свежего ветра, горячего металла и терпкого дыма. Чтобы пережить Россию нужно действительно хотя бы раз пройти летом несколько километров по шпалам куда-то пропавшей пригородной электрички. Пройти, периодически отходя на обочину и хитрым глазком вылавливая пару-тройку робко краснеющих земляничек. И это чувство пережитой на вкус и через запах России, наполнит грудь тем самым восторгом, через который только и созидается в душе чувство принадлежности к народу.
Восторг быть русским это и восторг от взлетающих в космос ракет, и восторг от дедовских и прадедовских фронтовых орденов, и благоговение перед иконой и перед штыком суворовского «чудо богатыря», побеждающего любую смерть под командой своего чудо-полководца. Это восторг перед белым шатром колокольни вдруг резко отделяющейся от белого фона зимней равнины. Это восторг от вкуса черного, настоящего ржаного хлеба или от его соседки булки, вместе говорящих о труде и заслуженных трудом достатке.
Через эти переживания, через плотный поток впечатлений и совершается то воспитание чувств, которые все вместе и складываются в одно чувство — чувство Родины и принадлежности к ней. К высшему счастью. Счастью быть русским.
