Если попытаться кратко выразить суть творчества, жизни и подвига Ивана Александровича, то лучшего определения, чем «поющее сердце», к нему не подобрать — в этом весь Ильин.
Ю.Т. Лисица
Судьбу русской мысли в XX столетии можно сравнить с жизнью многовекового дерева, попавшего в страшный ураган. Ветер выкорчевал его, разбил вдребезги о скалы, и лишь редкие семена его легли на суровую и каменистую почву чужбины. Прошло не так много времени и некоторые из этих семян проросли, дав жизнь новым росткам, из которых большинство также погибло, зачастую не оставив и следа, но некоторые окрепли и вот уже несколько молодых деревьев растут на этой, на первый взгляд неблагодатной почве. Так и русская мысль, представлявшая накануне страшных событий 1917 года великолепное единство в многообразии, оказавшись в изгнании, могла погибнуть, оставив о себе лишь память, сгинуть, будучи поглощенной новомодными направлениями западной философии. Но этого не случилось. Русская эмиграция сумела выполнить свою главную задачу — сохранить, переосмыслить и развить русскую идею.
Одним из наиболее видных представителей русской философской мысли в эмиграции стал профессор Московского университета Иван Александрович Ильин (1882−1954). 26 сентября 1922 года молодой, но уже достаточно известный философ был выслан из России вместе с другими русскими мыслителями на знаменитом «философском пароходе». Несколько лет спустя он напишет: «Мы, русские, мы, белые, все мы, вынужденно оторвавшиеся от родной земли, — мы не оторвались от нашей Родины и, слава Богу, никогда не сможем оторваться от нее». Ильин, имевший со стороны матери немецкие корни, поселился в Германии и сначала принимал участие в работе Религиозной философской академии в Берлине (руководимой Н.А. Бердяевым). Покинув ее, Ильин ушел в политическую работу, отдавая много сил и публицистике (в 1927—1930-х годах он издавал журнал «Русский колокол»). Долгие годы Ильин выступал своеобразным идеологом Белого движения, был тесно связан с крупнейшей эмигрантской организацией — Русским общевоинским союзом. Однако в отличие от некоторых видных представителей русской эмиграции он не принял нацизм и потому был вынужден переехать из Германии в нейтральную Швейцарию, где и прошел последний этап жизни мыслителя. Вплоть до кончины Ильин не оставлял своего дела несмотря на то, что в послевоенные годы он часто и тяжело болел. В то время, когда многие русские эмигранты разочаровались в перспективности своей работы, Ильин особенно плодотворно писал на религиозные, политические и общефилософские темы. Именно в это время была написана знаменитая трилогия философских очерков, название одной из частей которой — «Поющее сердце» так ярко характеризует самого философа.
В настоящее время завершается подготовка к печати исследования профессора А.Ф. Киселева, посвященного историко-философскому наследию И.А. Ильина. Один из фрагментов, в котором дается анализ жизненных воззрений русского философа, изложенных в его поздних философских очерках, редакция представляет вниманию читателей.
Духовное богатство
Иван Александрович Ильин с детства полюбил книги. Вначале это были сказки Андерсена и братьев Гримм и с тех пор, по собственному признанию, он сам стал как стойкий оловянный солдатик — «с невозмутимым выражением лица». Позднее пришло увлечение историей. «О, эти часы, — вспоминал Ильин, — когда мне разрешалось читать отцу вслух Плутарха и Светония и когда мне впервые повстречались герои древности! Я брал их с двух верхних полок, и когда я вспоминаю о них, я сейчас смотрю наверх, туда, где они стояли. Я хотел жить, как Аристид, умереть, как Сократ. И думал при этом постоянно о моем собственном Отечестве. Моим первым героем стал тогда Вильгельм Оранский, Фридрих Великий — вторым…»
На средних полках домашнего книжного шкафа стояли произведения философов. Юного Ильина наполняла блаженством прекрасная мечта Лейбница о лучшем из миров. Он вместе с Кантом возносил молитву долгу, «совсем по-детски чуял, что непостижимая „вещь в себе“ таится там, в темной глубине полок». У Ильина рано проснулась не просто потребность, а жажда знаний и стремление к совершенствованию собственного духовного мира. Свой книжный шкаф он называл хранителем «детского духовного очага».
Иван Александрович благоговейно относился к книгам, дарившим ему духовную встречу с богатством чувств, идей, образов, призывов явной и одновременно таинственной данности, которую следовало постичь и разгадать. Именно разгадать, чем жил, о чем думал, возможно, страдал, как шел к истине автор. Чтение, считал Иван Ильин, требует сосредоточенного внимания, образного мышления, стремления «верно воспроизвести душевный и духовный акт писателя», чтобы произошла подлинная встреча читателя с автором. «Ибо истинное чтение, — был уверен Иван Александрович, — это своего рода художественное ясновидение, которое призвано и способно точно и полно воспроизвести духовные видения другого человека, жить в них, наслаждаться ими и обогащаться ими. Это есть победа над разлукой, далью и эпохой».
Культуру чтения следует прививать, учить отбирать книги, дабы впустую не растратить время, труд и душевный настрой. Здесь требуется талантливый и одухотворенный педагог, способный формировать духовные потребности ученика, чтобы его тянуло не занять время легкой книжкой, а манило к поиску знаний, к совершенствованию своего душевного склада. Ведь чтение сродни творчеству: писатель и читатель совместно ищут истину, учатся постигать мир и людей.
Слово — дар Божий
Следует бережно относиться к слову. Оно — дар Божий. Словоохотливый человек — расточитель слов, и ему нужны лишь уши собеседника, ибо речь для него только привычка к пустому многословию без звонкой и яркой мысли. Слушать талантливого собеседника — удовольствие, а сло-вообильного — терпение на грани мужества. У слов есть свои болезни и многие из них мертвы, если не одухотворены пониманием их сути.
Молчание исцеляет слово. Ильин считал, что в душе молчаливого человека есть внутренние тайники, где отстаиваются слова, чтобы затем заиграть смыслом, значением, точностью и образностью. Мысль нельзя выплеснуть. Она должна созреть и получить свой образ. Она зреет в тишине, пока сама не потребует слова. «На свете есть творческое молчание, — писал Иван Ильин, — святая тишина, в которой рождается истинное слово; божественная наполненность, которая бесшумно ведет себя вовне; обращенное в себя созерцание, в котором возникают слова, подобные деянию, и деяние без слов. В таком молчании мы дарим нашим словам исцеление…»
Священный смысл жизни
Лицо Ивана Александровича чаще всего было невозмутимым, но душа жила, чувствовала, была художественно-страстной и страдала за несовершенство мира и людей, за их духовную пустоту и неумение определить в жизни главное и непреходящее, которому только и можно посвятить свои труды, чаяния и упования. Для счастья, считал И. Ильин, необходимо лишь «всегда что-то любить и чего-то хотеть. И это должно быть тем, что не может разочаровать». Не должно быть страха перед неприятностями, которые следует осмысливать, прислушавшись к своему естеству, разобравшись в его потребностях. Тогда невзгоды помечают и даже помогают выверить жизненный курс. Иван Александрович призывал примириться с неуверенностью, нуждой и будущим. Тревог не избежать, но страх перед ними должен исчезнуть, дабы не потушить творческого вдохновения в любом деле, ибо у человека всегда есть причина и возможности для вдохновения и творчества. Он изначально одарен этими качествами. Их следует разбудить и не терять ни при каких жизненных невзгодах.
Жизнь надо принимать такой, какова она есть, и только тот заслуживает радости, кто полюбил свои будни и нашел священный смысл обыденности. «Нельзя слепо воспринимать ежедневный труд как лишенную смысла работу по принуждению, как галерную пытку, как муку от зарплаты до зарплаты, — писал Иван Ильин. — Надо понять серьезный смысл своей профессии и заботиться о ней во имя ее высокого смысла. Надо серьезно отнестись к самому себе, а значит, и к собственной профессии, и к собственным будням». Скука будней унижает человека. Значит, он не нашел себя, потерял смысл бытия, а «бессмысленно — это безрадостно». Радость должна вырастать не из праздников, а из трудовых будней и стремления к профессиональному совершенству. Будни должны попасть «в круг духовного здоровья» человека.
Жизнь никогда не бывает сплошным успехом. Нередки и неудачи. Но перед ними нельзя опускать руки, помня, что, пока ты жив, можно все исправить и неудачу обратить в успех. Надо решительно гнать от себя чувство, что твоя неудача — позор в глазах других людей. Каждый волен судить о другом как он считает нужным. И пусть судят… Тот, кто потерпел неудачу, должен отнестись к ней «как к лучшей школе успеха, как к тренировке, как к уроку на будущее». Но главное, как считал Иван Ильин, — следует не забывать, что «в жизни действительно существует нечто большее, чем просто жизненный успех, а именно -духовная победа над мелочным, тщеславным поганцем в собственной душе».
Людей, живущих только в хорошем настроении, практически нет. Ведь в жизни существует масса поводов, причин и обстоятельств, способных его испортить. Человеку следует научиться не принимать их близко к сердцу. Но гораздо хуже, когда тоска или хандра идут от внутреннего разлада, основной узел которого прячется в подсознании, и его нелегко распутать. Свой душевный конфликт есть у каждого, и к нему, полагал Ильин, необходимо относиться «как к творческому заделу». Необходимо внутренне утверждаться победителем, преодолевающим неосознанное уныние, скверное расположение духа, при этом не проявляя своей преходящей слабости перед другими. Нужно быть внутренне стойким и управлять своим душевным состоянием, не выплескивая наружу то, что должно быть спрятано и побеждено. Именно так формируется собственное достоинство.
Нелегкий груз таланта и неполноценности
Тяжкое бремя — одаренность. Особенно для детей. От них все ждут чего-то сверхъестественного и не дают жить простой здоровой детской жизнью с ее забавами и шалостями, играми и озорством. Для ребенка одаренность -несчастная слава. К нему предъявляют особые требования, забывая, что одаренность имеет свои пределы и возможности. Одаренный человек постоянно опасается осрамиться, не оправдать надежд, упасть с высокого пьедестала, перейти в разряд неудачников, не справившихся с высокой миссией одарить мир чем-то необычным. Его преследует зависть соперников, пересуды и внимание окружающих, которые сковывают, а нередко и губят подлинные таланты, затаптывая их любопытством, бессердечием, корыстью духовно пустых, а часто и откровенно злых людей. На другом полюсе — неполноценность. Сознание собственной бездарности мучительно. К тому же ее нередко подчеркивают окружающие. Все это отравляет жизнь и, подобно грозовой туче, «закрывает горизонты радости». Таким людям необходимо помочь снять муки и обрести доверие к себе. Иначе они навсегда будут лишены человеческого счастья. Однако люди злы, и с теми, к кому приклеен ярлык неполноценности, начинают обращаться, «как с рожденными для рабства». Так удобнее: очевиднее собственное превосходство — чаще всего мнимое, основанное не на собственных достоинствах, а на чужих недостатках и слабостях. «Требуется противоположное — спокойное уважение, доверие и обращение, как с равными. Социальное может исправить, откорректировать, смягчить и даже преодолеть природные недостатки человека. Для этого нужна добрая воля и сердца тех, с кем живет и работает тот, кому в жизни все удается неимоверным трудом, кому чаще сопутствует неудача, у кого формируется в основном под влиянием окружающих комплекс неполноценности, неуверенности в своих душевных и физических силах. Человеческий шум чаще всего зол. Он взвинчивает нервы человека, угнетает его, вселяет беспокойство, неуверенность, пробуждает горькие чувства». Ильин пишет, что человеческий шум «возникает из духовного „ничто“». Он втягивает человека в чисто внешнее и глушит внутреннее, превращая его волей-неволей в материалиста, которому и некогда, и невозможно вслушаться в себя самого. Человек, по определению Ильина, становится «духовно тугоух». Он не слышит говора и откровения природы, покоя разума, ибо «где шумит ничтожное, там смолкает Вечное…»
Любопытный живет внешним
К отрицательным человеческим качествам Ильин относил любопытство — поверхностное чувство, обременительное для любопытного и его окружения. «Кто хочет глубины, — писал И. Ильин, — тот должен учиться видеть, тот не может гнаться за „новым“, тот должен полюбить „старое“. Поэтому Великое и существенное, Святое и Божественное — это древнее и вечное, но всегда новое и благодатное для видящего…» Другими словами, необходимо учиться видеть непреходящее и ему посвящать свою внутреннюю жизнь, и не любопытствовать ради праздности или всезнайства, подкармливающего самомнение, основанное на полуобразованности заносчивого человека. Любопытный живет внешним. Суть его не интересует, а любопытство свидетельствует о том, что человек не умеет концентрировать волю и ум на действительных знаниях, сосредотачиваясь на их обрывках и досужих домыслах, догадках и пересудах. «Любопытство, — писал И. Ильин, — источник поверхности, опошления жизни, безбожия. Подобно плохой тропе оно незаметно ведет человека в пагубное болото».
Болезнь души человечества
Ненависть — сродни душевной болезни, несчастье для самого ненавидящего, ибо его сердце упорствует в отрицании и высыхает. «Человек счастлив тогда, когда он отдается любви и отдается самозабвенно. Ненависть же делает это счастье невозможным», -заключал Иван Ильин. В подобной душе царит застой и накапливается дымящая злобой атмосфера, готовая выплеснуться наружу деструктивными и преступными действиями. Внутренне ненавидящий человек не может отделить себя от своего врага, мир видит в черном свете, мечтает о расправе и взывает к мести. Он живет не собой, а тем, кого ненавидит, самоотрекаясь во имя зла и во зло. Это своего рода самопроклятие, разрушающее прежде всего того, кто ненавидит: для него жизнь превращается в сплошную склоку, в борьбу, в сведение счетов и выяснение отношений.
Ненависть движет классовой борьбой и придает ей особую жестокость, мстительность, бескомпромиссность и выливается в гражданскую войну как взрыв ненависти миллионов людей, подобный землетрясению или мощному стихийному бедствию. Ненависть разливается по стране, как массовый психоз и торжество злой
воли. Исчезают доверие и искренность. «Все стремятся принять иное обличие и скрыть свои истинные симпатии, -писал И. Ильин. — Все настроены на двойную мимикрию, полуоткровенно славословя то одного, то другого временщика. Враг везде, и донос отовсюду угрожает… Это время всеобщего предательства и грубого сведения счетов». Поэтому преступно допускать, чтобы в народе накапливалась социальная ненависть. Нельзя, чтобы она перерастала в отчаяние, нельзя, чтобы отчаяние приводило к развязыванию гражданской междоусобицы.
Классовая ненависть подогревается ложно понятой справедливостью. Иван Александрович писал, что «Французская революция научила и передала по наследству человечеству вредный предрассудок, будто люди от рождения или от природы „равны“ и вследствие этого с ними надо обходиться „одинаково“. Однако сущность справедливости состоит как раз в неодинаковом обхождении с неодинаковыми людьми». Если бы люди были действительно равны, то справедливость исчерпывалась бы уравнительным разделом того, что есть. Однако люди разняться способностями, талантами, мотивами к жизни и к труду. Они не могут творить равноценное. Главная же трудность реализации справедливости заключается не в том, чтобы все довольствовались распределением материальных и духовных благ, а в том, чтобы обходиться с людьми «согласно живому своеобразию». Тогда возникает справедливость.
Справедливость — искусство неравенства
Справедливость — скорее неравенство, чем равенство. Это искусство неравенства, предполагающее защиту и поддержку слабого, неполноценного, павшего под ударами судьбы. Она должна идти от благородства общества, от социальной деликатности и уходить от всеобщей уравнительности как зла, ведущего общество в тупик политической, социально-экономической и культурной деградации. В справедливости, считал Ильин, есть нечто художественное: она делает человека деликатным, «социальным, настраивает его на меру, располагает его к состраданию».
В подобном виде справедливость надо воспитывать как свойство характера, чувств, души, чуткости к чужим заботам, нуждам, обидам и горечи. «Однако самое важное в жизни, — писал И. Ильин, — не найденная справедливость, а всеобщая уверенность, что ее искренно хотят и честно ищут». Тогда несправедливость воспринимается как нечто преходящее, временное и ее легче переносить, и она перестает быть «опасностью» для людей, государства и общества.
Мир с черствым сердцем и спящей совестью
Несчастны люди, оторванные от других людей, от земли, от природы. Они жертвы города, техники, индустрии и «погрязают в болоте слишком человеческого, произвола, разума, пустоты». Человек же, связанный с природой, всегда включен в ее вечный ритм. Поэтому первой культурой является земледельческая. Там, где она приходит в упадок, гибнет не только материальная, но и духовная жизнь, а всякая культура без корней оказывается мнимой. Современный мир, все больше удаляясь от родной земли, подвергает себя большой опасности замкнуться в рукотворном мире и оторваться от естественных условий своего обитания, которые могут напоить человека поэзией первозданное™ бытия, многообразия мира, его многоцветия и уникальности. Нельзя превращаться исключительно в горожанина, ибо город — место, где живут люди, а природа -земля, обетованная Вечным и Великим.
Современный человек предрасположен к материализму. Материальное выступает на первый план вначале по природе человека, а «затем — из-за недостаточной заботы о духовном и умственном опыте». Всерьез воспринимается только внешний опыт, внешние отношения, чувственные удовольствия и интересы. Представление о религии и вере не просто умеренны — появилось устойчивое чувство, что за этим кроется обман… Это «практический, а не теоретический» материализм. Однако теоретик творит из этой практики, отвечающей сложившимся настроениям многих людей, абстрактную догму и мировоззрение. Так появились и марксизм, и воинствующее безбожие. Это не пустая схоластика, а теория, которую людям легче принять и воспринять, чем веру в Бога. Здесь не требуется ни особого душевного настроя, ни трепетного отношения к святыням, ни напряженной внутренней духовной работы, ни веры, что за каждый поступок, нарушающий святые заповеди, последует неизбежное наказание. В комфортном мире жития без Бога оказалось комфортнее — с зашоренной душой, с прагматичным рассудком, черствым сердцем и спящей совестью.
Кто хочет глубины — тот должен учиться видеть
Иван Александрович скептически относился к богатству, называя богатого человека «большим мешком с дырой». Сколько не клади — не наполнишь. Нужна особая сила для того, чтобы сказать «благословенное слово „довольно“». Но, как показывает жизнь, к сему волшебному слову прибегают только избранные, ищущие кроме материального и духовное богатство. При его же поиске слово «довольно» не употребляется, ибо не может быть с избытком знаний, культуры, эрудиции, ума, а главное — красоты души и сердца, человеческого тепла и отзывчивости.
Бедность нуждается в утешении и поддержке. Однако гораздо порочнее духовная бедность, при которой человек опустошен, не нужен себе и другим, не видит в жизни смысла. Он духовно мертв. Духовная нищета ведет его к гибели. Путь к спасению — борьба за освобождение от внешнего мира «из себя».
Людские сердца по природе тщеславны. Они крайне чувствительны во всем личном и копят обиды. Этого следует избегать. С обидчивыми людьми, считал Ильин, следует обращаться, как со страдальцами с открытыми ранами, и обходиться бережно, не пополняя груз подлинных и мнимых обид. Следует помнить, что «совсем нелегко идти по жизни одиноким, непонятым человеком, обиженным, непощаженным, нелюбимым и беспомощным».
Зависть — неуважение к себе
Иван Ильин был уверен, что пока люди живут на земле, они должны ладить, находить дорогу друг к другу, объединяться, помогать один другому. Для этого надо уметь прощать, избавиться от непомерного самомнения, не подчеркивать своего превосходства, если оно есть в чем-либо, не таить и не копить обид, стремиться к радости общения и, разумеется, уважать в другом человеке человека. Мудрости нехитрые, но нелегко исполнимые. Для этого требуется самодисциплина и принуждение собственного эго не своевольничать. Следует научиться прощать друг другу непохожесть, преимущества, успехи, лидерство. Этому часто мешает зависть — чувство глубокого эгоиста, страдающего комплексом неполноценности или, напротив, гипертрофированным самомнением. Иван Александрович полагал, что в зависти дремлет инстинкт убийства и разрушения. Она ненасытна, ибо зложелатель глубоко обижен на всякий чужой успех, чем сковывает свои силы, душит собственное творчество и способности к позитивному восприятию мира. Зависть — это духовная болезнь. Защититься от нее можно только одним способом: нужно не копаться в своей несостоятельности, а неустанными трудами добиваться успехов, стараясь при этом думать не о себе, а о том деле, которым занят, вкладываясь в него полностью. Это не самоотречение, а отречение от зла, которое сушит созидание и разжигает разрушения. Зависть — свидетельство неуважения к самому себе. Нужно научиться улыбаться другим, ибо улыбка — признак здоровья, доброжелательности и сердечной симпатии. Она имеет неисчерпаемое богатство выражения, и при умелом пользовании ее «легкая, светлая нить протягивается от человека к человеку; сразу возникает взаимное расположение душ, а по мере того как улыбка становится все сердечнее и ласковее -дружба и любовь».
Легкомыслие — род свободы
Не прожить и без легкомыслия, в котором Ильин видел «род свободы, получаемой путем душевного стряхивания приобретенного бремени: свободы, достигнутой не силой, покорением и властью, а скорее отсутствием проблем… Легкомысленный убегает в свободу, он закрывает глаза и грезит, что он свободен». Например, от прошлого, от ответственности и от всяких действий. Замечательное состояние, но оно приходит только на время, «ибо постоянное легкомыслие свободно и от высокого смысла жизни, от всего глубокого, таинственного и святого». И все же «если легкомыслие дается нам как дар богов, которые опять же сочувствуют нашим жизненным тяготам, нашей тоске и нашим вечно бесплодным мечтаниям, тогда надо принять его радостно, как весенний воздух. Оно принесет успокоение, отдых и покой, оно оживит, укрепит и исцелит нас».
За хитростью нередко стоит всего лишь скудоумие
Нельзя отожествлять ум с хитростью, за ней чаще всего прячется скудоумие. Все люди по-своему хитры. Простофили встречаются редко, ибо мало «душ наивно-чистосердечных, детски-невинных». Однако, считал Иван Александрович, настоящий хитрец тот, «кто постоянно настороже, кто возлюбил хитрость, кто наслаждается своими уловками и проделками, кто верит в „жизнетворную власть“ хитрости и принимают ее за „мудрость“». Все прямые и открытые сердцем люди представляются ему глупцами, не умеющими жить и пользоваться открывающимися возможностями. Он не уважает и презирает их, но в глубине души завидует, интуитивно понимая их нравственное превосходство. Последнее и становится основным мотивом интриг хитрецов именно против прямодушных и чистосердечных людей. Хитрец хочет доказать этим свое превосходство и правильность выбранной жизненной установки. Он не теоретик, а голый практик, замкнутый исключительно на собственных интересах, на своей выгоде и жизненном успехе. Собственных убеждений он не имеет и всегда может действовать против сделанного самим собой ранее, принимая это за гибкость, умение просчитать обстоятельства и собственные действия. Он предает так же легко, как и клянется в вечной дружбе и верности. В лукавой душе молчит совесть и настоящее, глубокое, святое исчезает из его жизни, «потому что там, где так много хитрости и коварства, царит иная стихия».
Степень не заменит ума
Не следует смешивать ум и образованность. Достаточно от природы умных людей, не имеющих образования, самобытных, творческих, чувствующих и понимающих жизнь, природу и человека. У таких людей есть чему поучиться и тем, у кого есть дипломы, ибо «ни ученая степень, ни энциклопедическая память не являются порукой ума человека». Ильин считал, что главный критерий ума — умение думать творчески, не воспроизводить чужие мысли, а располагать методом понимания, воображения, концентрацией воли для усвоения новых знаний, приобретения над ними власти, ибо то, что «он продумал и понял, он подчинил себе, творчески обработал и включил в свое „царство“». «Разум, таким образом, — писал И. Ильин, — это творческая прозорливость в восприятии и творческая сила оценки в единстве, разъединении и упорядочении воспринимаемого». Необходимо иметь силу интуиции, а когда «в умном человеке начнет дышать сущность мира, тогда он приобретет подлинную мудрость».
«Тяжкая ноша» и «великое благо»
Человек одинок: одиноким приходит в мир и одиноким его покидает. Он — «отшельник, заключенный в камеру своего тела». «Всякое значительное событие в жизни, от первой любви до смерти родителей, — писал Ильин, — всякое решение, всякая возлагаемая на него ответственность, всякая великая боль и скорбь дают ему ощутить свое одиночество». Это тяжкая ноша, но одновременно и великое благо, ибо «в одиночестве человек находит самого себя, силу своего характера и святой источник жизни». Вместе с тем, осознавая собственное одиночество, человек должен стремиться облегчить его бремя другим людям любовью, добром, состраданием, участием. Таким образом, врожденное одиночество человека понуждает его искать общности с людьми, духовной любви, братства и истинного единения чувств.
Человек человеку в радость
Человек преодолевает одиночество, учится жить в мире таких же одиноких людей, стремясь прежде всего к духовному единению, которое во многом дает общая вера
и сопричастность к великому и святому. Именно в этом видел Иван Александрович предназначение религии как объединяющего начала людей с соответствующим строем души, помыслов, намерений, жизненных целеполаганий. Иначе одиночество захлестнет человека мутной волной бездуховности, своекорыстия, эгоизма и превратит жизнь в сплошное соперничество рвущихся к материальным благам и удовольствиям людей. Восторжествует принцип, сформулированный еще великим философом Гоббсом: «человек человеку волк», тогда как Серафим Саровский считал, что человек должен быть человеку в радость. Два мира. Две философии. Каждый волен выбрать ту, которая ему по душе…
«Право на глупость»
Невозможно прожить и без глупостей, ибо ум и жизненный опыт, осторожность и самодисциплина имеют свои пределы. Глупость, ошибка дают соответствующую выучку, ибо хорошо известно, что люди предпочитают учиться не на чужих ошибках и промахах, а на собственных, которых невозможно избежать, но следует понять, учесть и стараться впредь не повторять. Все предвидеть невозможно. Подводит интуиция, слабое знание чистых помыслов людей, особенно их пороков. «Никто не становится умным, не пострадав; никого не научишь на чужом опыте, — отмечал Ильин. — Терпимость есть лишь сочувствующая доброта умного, который сам поднялся над глупостью; и не забыл этого… Право на глупость — это как раз право на то, чтобы потом сделаться умным. Не так ли?»
Живое мерило задач и достижений
Нет людей, которые не подвергались бы порицаниям. Люди в массе своей более критичны к другим, чем к себе. Порицание проверяет силу характера, твердость позиции, выверенное™ действий. Недаром один из святых говорил, что «порицание может выдержать каждый человек, а хвалу — только святой». Через порицание, в том числе несправедливое, тебя воспитывают, предупреждают о возможных опасностях, заставляют думать о себе. Но ни в коем случае нельзя уподобиться тем, кто в ответ изливает на других обиду. Здесь не обойтись без терпения доброй волей и духовного равновесия и спокойствия, без свободы анализа и объективности. Скромность и смирение противостоят порицанию и спасают от несовершенства, укрепляют доверие к себе и помогут обрести «высоту собственного жизненного полета».
Это оружие против несправедливой критики недоброжелателей, которая должна служить нравственному и духовному росту. Оппонента нельзя ненавидеть. Он достоин любви, ибо необходим для уяснения причин неудач и промахов, а также в качестве раздражителя для состязания, чтобы не «заснуть» в профессиональном развитии, не потерять рабочий ритм, не стать «вялым и рыхлым». Соперник укрепляет наши силы, характер, заставляет глубже почувствовать слабости и недостатки. Он помогает тому, кто под огнем его критики, в соперническом подъеме и неустанности трудов. Это своеобразный стимулятор развития личности. Ильин был убежден, что соперник при всех обстоятельствах должен быть не уничтожен, а сохранен как «живое мерило своих задач и достижений». Внешнее для Ивана Александровича было вторично, преходяще и суетно. Главное — внутреннее — мотивы и смысл творчества, достижений, выбор новых рубежей.
Искусство жизни создает гармонию
Ильин был уверен, что жизнь — искусство, «а всякое искусство призвано создавать гармонию». Гармонии необходим такт — особое внимание к чужой душе без высокомерия и самодовольства, своеобразный талант «вчувствования в чужую жизнь». «Такт является таким образом, — писал И. Ильин, — ценным искусством для правильного понимания других — и друга, и врага, для того чтобы избежать ненужных уколов, не разжигать вредных страстей, а успокаивать их, сдерживать центробежные силы». Другими словами, тактичный человек стремится к общности, а не к расколу, не только руководствуется своими интересами, но и учитывает запросы других людей и относится к ним внимательно и с уважением. Такт — это искусство жить вместе в комфортном душевном состоянии без поводов к разладу. Это путь друг к другу в интересах формирования созидательного сообщества и органичного естественного сотрудничества людей. Умный, образованный и тактичный человек всегда будет заботиться о гармоничном равновесии различных по характеру людей.
Истинное утешение и отрада
К прекрасным человеческим качествам Иван Ильин относил юмор, дарящий «истинное утешение и отраду». Юмор несет позитивный «душевный заряд», ибо «возникает из меланхолии духа, который преображает свою боль в улыбку и тем самым преодолевает его». Однако, по Ильину, искусство юмора заключается в том, «чтобы заставить себя улыбаться в своих страданиях». Здесь необходим характер и уважение к другим людям: не выплескивать на них свою скопившуюся боль, скверное расположение духа, а дарить улыбку, искрящуюся шутку, согревающую теплотой умного и доброго человека. Человек с чувством юмора заботится о хорошем душевном расположении других людей, служит им своим умением из любой ситуации «выудить» непроизвольный и искренний смех. Это своеобразный дар, но также требующий чувства меры и такта. Юмор — «играющее мышление» и «мыслящая радость». Следует помнить, что подобная «игра радующей мысли» может принести боль объекту шутки и веселья. Ильин весьма своеобразно толковал чувство юмора как способность преодолевать свои внутренние переживания, даже страдания, возвышаться над ними и наслаждаться «утешением юмора. А глубину моей боли другим знать не надо». Это не изощренная скрытность, а умение владеть собой и быть «господином» своего «я». Завидное, достойное качество сильного духом человека, каким, безусловно, был Иван Александрович Ильин.
Служить высокому, несмотря ни на что
Жизненное кредо Ильина: «Где бы я не находился — я служу». И не просто хозяину или начальнику, а Высокому и Вдохновенному. Тогда имеет смысл жить и работать, не «механически крутя шарманку», а одухотворенно и творчески. Благодаря высокому служению «наше сердце, наша воля проникают в самые глубинные слои жизни и труда, для которого только имеет смысл жить: мы творим исходя из нашего самого существенного для вечной сущности нашего народа». Верность долгу идет из сердца и теряет налет обязательности. Возникает чувство настоящей ответственности, тяга к созиданию и отрицание всего уродливого, несправедливого, фальшивого, низкого и мелкого.
Верность — духовное единство
«Все великое заложено глубоко; оно зреет медленно; требует людей с глубоким чувствами и твердой волей, — писал И. Ильин, — людей, имеющих потребность в окончательной крепости своих убеждений и чувствующих себя только тогда хорошо, когда знают, что их поддерживает верность». По Ильину, верность — великое созидающее чувство, ибо она «идет изнутри и предполагает цельность души… Если человек целен, он обладает одним-единственным духовным центром, который и определяет его жизнь; тогда он склонен к верности…» Напротив, если в душе человека несколько «бессильных» центров, соперничающих друг с другом, он колеблется, он аморален, он рассыпается духовно и склонен к измене и предательству. «Но верность — это то духовное единство, та духовная „тотальность“, из которой рождается внутренняя уверенность верного». Человек становится стойким, уверенным в своей правоте, последовательным в действиях, надежным во всех испытаниях.
Человек обязан уметь любить
Есть и другое условие, обеспечивающее настоящую верность. Оно простое: человек должен уметь любить, «а именно — безраздельной и полной любовью». Она определяет человека, возвышает его, облагораживает, придает ему выразительность и красоту. Тот, кто ничего не любит, — неприкаянный, не нашедший себя человек. Ему ничего не дорого, в том числе и он сам. В жизни нет крепких привя-заностей, интересов, душевности. Все серо, скучно, а главное — духовно пусто. И от этой пустоты идет незаметное разложение характера, чувств, совести, способностей и возможностей, ибо нет и любимого дела, в котором можно было бы их реализовать и совершенствовать. Так появляются циники, нигилисты и просто неглубокие и пустые по своему содержанию люди, живущие в каком-то хаосе, без стержня и высоких жизненных целей. Верность — качество людей с глубоким характером и с сильной волей. Она — производное от внутренней силы и сама питает силы человека, его достоинство и честь. Поэтому верность и любовь — признаки избранности, «древнего божественного дыхания, которое помогает человеку обрести подлинное счастье. Подобные люди одарены искрой Божьей».
Сопротивление злу силой
Рядом с любовью и верностью идет прощение. Эти чувства не могут жить врозь, ибо без прощения нет любви и нет верности. Однако Ильин убежден, что не должно быть всепрощения. Нельзя, руководствуясь христианской любовью, прощать такие «злодеяния, как клевета, разбой, убийство, осквернение детей, торговлю девушками, измену Родине, большевистское подстрекательство и т. п.». Необходимо участие к страждущим, а не к тем, кто несет страдания и боль, — не фальшивое лицемерие, прикрытое христианскими заповедями, а борьба со злом и носителями зла. Ильин считал точным и верным афоризм Леонардо да Винчи: «Кто не наказывает зло, тот поощряет его». Бесхарактерные моралисты сами творят зло, потакая безнаказанности злодеяния. И. Ильин выступал за неотвратимость наказания, расплаты за зло, и был категорически против вольных или невольных заступников, творящих зло.
Зло коренится и в забвении совести, без которой жизнь подчинена ложным ценностям и ведет к постепенному угасанию «святого пламени сердца». Современному человеку «недостает духовной энергии убеждения, порыва духовной страсти, без которых в мировой истории не свершалось ничего великого. Он слишком умен, чтобы быть цельным… слишком „образован“, чтобы неизменно во что-то верить… слишком скептичен, чтобы стать сильным». Его душа подобна миру без солнца.
По мнению Ивана Александровича, с утратой святынь человек лишился силы, составляющей сердцевину любого творчества, совершенства, художественного вкуса, чувства прекрасного и подлинно великого. Между тем у человека есть настоятельная потребность в твердой почве, воля не к относительному, а постоянному, дабы стоять на ногах в этом весьма неустойчивом и изменчивом мире, строить свой дом на граните, а не на зыбучем песке.
Истинное счастье — пение человеческого сердца
Людям не хватает силы очевидности, «этой великолепной способности что-то окончательно понять и признать истиной, этой творческой способности быть настолько захваченным истиной, что все в душе растворяется в ней». Для этого нужен дар сосредоточенности, интуитивной одаренности, а главное — целостности внутренней сущности, преодолевающей сомнения и неустойчивость взглядов, позиций, мировоззрения. Человеку не хватает воли искать непреходящие истины и утверждаться на них как на краеугольном камне собственной жизни. При этом Иван Александрович подчеркивал, что путь к очевидности лежит и через сомнения. Если они истинные, глубокие, то это есть не что иное, «как жажда очевидности», т. е. первозданной истины, которая наполнит человека светом осознанности бытия и высоким смыслом собственных трудов.
Ильин ратовал за то, чтобы в человеческой душе не было пустоты, безразличия, равнодушия, духовной апатии и застоя. У человека должно быть «поющее сердце». С ним он и себе и другим будет в радость. Не случайно Иван Ильин написал: «Есть только одно истинное „счастье“ на земле — пение человеческого сердца. Если оно поет, то у человека есть почти все; почти, потому что ему остается позаботиться о том, чтобы сердце его не разочаровалось в любимом предмете и не замолкло». Сердце поет от любви, когда «вдыхает любовь из Божьих пространств и само дарит любовь каждому существу, каждой пылинке и даже злому человеку. Тогда в нем струится и пульсирует священная кровь Бытия».
