 |
| Посев | А. Зубов | 12.12.2005 |
Первым был памятник Царю-Страстотерпцу Николаю II, отлитый по проекту Клыкова. Судьба этого памятника оказалась печальной. Московский мэр Лужков не позволил ставить монумент в столице. В итоге статую установили в Тайнинском, но простояла она недолго — большевики, истинные дети цареубийц 1918 г., взорвали памятник. Взорвали и пригрозили, что взорвут и новый, буде его поставят. И памятник не восстановили.
Второй царский монумент, Петру Великому, создал Церетели. Для этого громадного инженерного сооружения московский мэр место нашел сразу же, и место неплохое — в самом центре столицы, на стрелке Болотного острова прямо напротив Храма Христа Спасителя. Но монумент не получился — в нем нет ни величия, ни трагизма. В нем нет того главного, что определяет художество — в нем нет жизни. Громадная и, верно, безумно дорогая декоративная скульптура, наподобие медведей и джейранов, которых тот же Церетели изваял для Московского зоопарка, но отнюдь не великий правитель многострадальной России, как бы мы ни понимали это величье, пребывающий среди потомков своих. Души Петра нет в нем.
Разговоры о памятнике Александру II шли в Москве давно. Статую хотели поставить наши «либералы» из СПС в благодарность за реформы, осуществленные этим Государем. Говорили то о конной статуе, то о пешей, то на старом месте в Кремле, то у Кутафьи-башни, поблизости от современника Царя-Освободителя — Достоевского, изваянного на ступенях Центральной Государственной Библиотеки. Но, как и в случае с Николаем II, место все не находилось. И вряд ли это — случайность. Для советской номенклатуры, продолжающей править Россией, которую их отцы украли у русского народа в 1917 г., цари, законные правители страны, терпимы только в качестве декоративного элемента прошлого, эдакой бездушно затейливой парковой скульптуры.
И потому, когда узнал я об открытии нового памятника, сердце и возликовало и смутилось. Удалось ли, получилось ли, сумели ли? Настоящая царская статуя в городе, где венчались на царство все русские государи, где потом с таким улюлюканьем и свистом низвергали их статуи, где так долго был престол сатаны, от которого до всему Миру, далеко за пределы России исходили богоборчество и человеконенавистничество, хуления и злодеяния, в городе, где земля напиталась кровью бесчисленных мучеников и осквернилась их бесчисленными же мучителями — в этом городе настоящая царская статуя значила бы очень много — истинное знамение и образ ответственной преемственности, сознательного покаяния и национального возрождения. То, что место для памятника сыскал Святейший Патриарх, то, что воздвигли статую близ величайшей святыни возрождающейся Руси — Храма Христа Спасителя, то, что он был соборно освящен и обряд возглавил сам Первосвятитель Российский — все это вселяло надежду на подлинность. И все же…
Теплым и бесконечно долгим июньским вечером я пришел к Храму. Заходящее за Поклонную гору, за рублевские леса солнце жарко горело в золоте громадных куполов, в тяжелом узорочье литых крестов, ложилось на траву красно-охряными светами от кремлевских башен. Из-за слоновой кости стен Собора уродливо чернела на другом берегу реки нелепая фигура декоративного Петра. И мне стало по-детски страшно и не хотелось поворачивать головы — верно, и тут опять нелепица. И звучало в мозгу вовсе не подходящее к случаю — «полукровка, ошибка опять». Ох, сколько уже было их, этих ошибок от глупости, от безвкусицы, от испорченности и неподатливости сердца…
Но, пересилив себя, я обвел глазами окрестности Собора и тут же увидел Его. Совсем не там, где почему-то ожидал, не в саду. Он, огромный и величественный, в коронационной мантии с горностаевым подбоем, с цепью ордена Святого апостола Андрея Первозванного и с непокрытой чуть поднятой головой медленно шел к собору. Глаза Его были устремлены на плавящиеся в вечернем солнце кресты. А патриарший сад, погрузившийся уже в вечернюю тень, оставался внизу, и Он должен был пройти над ним, чтобы достичь их. И сердце ясно сказало мне: это То, это — правда.
С новой, уверенной и пытливой легкостью я прошел по дорожкам сада, и вот уже ступени памятника. За спиной царя классическая ротонда па благородно правильных парных дорических колоннах. На архитраве ротонды меж двух лавровых венков простая надпись — «Царю-Освободителю Александру II». Но ротонда как бы взорвана. Она не окружает фигуру царя целиком. Она только за его спиной — полукругом. И края ее полукружий из рваного камня. Символика простая, ясная и глубокая -из классической, благородной и правильной Рос-I сии царь уходит. Реформы не завершены, Россия, как и ротонда, обрушена. На I месте ее величественного здания — руина — для одних бесценный памятник невозвратно ушедшему дорогому прошлому, для других — никому не нужная старая развалина, от которой надо бы побыстрей совсем освободиться.
И два огромных льва за спиной царя охраняют его от оставшегося позади города…
На постаменте, под ногами Государя, начертаны его имя и деяния. «Отменил в 1861 году крепостное право в России и освободил миллионы крестьян от многовекового рабства». Это — главное деяние Александра II, и именно им заслужил он в первую очередь славное прозвание Царя-Освободителя. 19 февраля 1861 г. более 21 миллиона русских людей были освобождены от рабства, и право над ними других русских людей, именовавшихся помещиками, было упразднено навсегда. Вскоре освобождена была и вторая половина русских крестьян — казенные и дворцовые (удельные), бывшие до того, фактически, рабами государственными и царскими, лучше управляемыми и благополучней живущими, но столь же бесправными.
Одна лишь формальная историческая ошибка. Рабство в России не было «многовековым». Полная крепостная зависимость была определена только в царствование Бориса Годунова с отменой Юрьева дня, уже в преддверии того Смутного времени, которое уничтожило и все виды тягла, а чуть было — и саму Русь. Тягла были восстановлены при царе Алексее Михайловиче согласием всей Русской земли, и они ни в малой степени не посягали на личность тяглеца, будь то дворянин, духовный или крестьянин, а только на его труд. Тягло предполагало, что часть своих сил каждый русский гражданин должен уделять общегосударственному делу. Дворянин — защищая русскую землю и управляя ею, купец — торгуя, крестьянин — работая на земле, духовный подвизаясь в священнодействии и молитве за весь народ. Алексей Михайлович и свой сан именовал «царским тяглом».
Тягло, фактически, было натуральным налогом. Царевна Софья Алексеевна и ее первый боярин и фаворит князь В.В. Голицын намеревались покончить с тяглом вовсе и перевести государство на распространявшийся тогда в Западной Европе денежный налог. Однако — не успели. Утвердившийся на престоле Петр Алексеевич рассудил иначе. Именно он отжившее средневековое тягло превратил для крестьян в экономически эффективное при абсолютизме полное рабство и всесословное государство начал переделывать в односословное — дворянское. Петровские законы 1714 и 1719 годов превратили поместья в вотчины и закрепили навечно крестьян за помещиками.
Крестьяне теряют теперь право на владение собственностью — их собственность принадлежит помещику и если, скажем, помещик проиграется в карты, в уплату проигрыша могут пойти крестьянские имения. Крестьяне теряют и личные права — их можно продавать, менять, по воле помещика женить и выдавать замуж. При Елизавете Петровне была отменена присяга помещичьих крестьян на верность воцарившемуся императору и его наследнику. Это означало, что помещичьи крестьяне более не считались дееспособными субъектами, наравне с детьми и умалишенными они не имели более лица, не рассматривались как граждане, ответственно несущие тягло и в том присягающие на верность царю. За крестьян присягал теперь помещик-дворянин, который отвечал Императору за своих крестьян так же, как и за любое иное свое имущество. Прекращение приведения помещичьих крестьян к присяге юридически переводило их в категорию «крещеной собственности».
«Власть помещиков над крепостными была более власти самого государства, так как простиралась даже в сферу семейных отношений. Помещики разделяли родителей с детьми, устраивали по своему усмотрению браки, руководясь соображениями заводчиков рысистых лошадей и породистых овец. При выходе замуж за пределы вотчины требовали выводные или отпускные грамоты, а за выведенную невесту взимали плату…. Помещики судили своих крепостных крестьян и наказывали их, но собственному усмотрению, доходя иногда до ужасающих примеров жестокости», — свидетельствует историк начала XX века1.
Рабство стало полным в царствование другого монарха, которому русский официоз присвоил имя «великого» — «матушки Екатерины». Ее супруг -Петр III незадолго до своей ужасной гибели подписал указ о вольности дворянства, которым, как писал Пушкин, «предки наши столько гордились», но «справедливее должны были бы стыдиться"2. Если до указа Петра III крестьяне и были обращены в рабство помещикам-дворянам, то и сами помещики до некоторой степени оставались рабами царя, обязанными ему службой, но указ 18 февраля 1762 г. и особенно екатерининская Жалованная грамота дворянству 1785 г., освобождая помещиков от обязательной царской службы, сохраняли за ними все права па крестьян. И собственность, и земля, и личность и сила крестьян отныне становились всецело достоянием «свободной шляхты». Екатерина запретила крестьянам под страхом Нерчинской каторги жаловаться на своих хозяев, а помещикам дозволила и судить, и казнить (но не до смерти), и ссылать в каторгу их провинившихся крепостных безо всякого суда. «Положение крестьян ухудшалось непрерывно в XVIII веке, — пишет С.Ф. Платонов. — Столкновение интересов помещика, строившего все свое хозяйство на даровом труде крестьянина, с интересами крестьянина, сознававшего себя не рабом, а гражданином, было непримиримо и разрешалось, законом и жизнью, в пользу помещика"3.
Глубоко ошибочно считать указ 1762 г. и Жалованную грамоту 1785 г. «началом русского либерализма», как полагают некоторые историки (например, В. Леонтович)4. Напротив, результатом рабства стала и нищета, и полная неграмотность, и волевая подавленность русского крестьянства. Крестьяне не забыли, что когда-то и очень недавно они еще были гражданами, обладали свободами и правами, собственностью и личностью, что между ними и дворянами не было ни правовой, ни культурной пропасти. Крепостное же право нравственно раздавило не только рабов, но и рабовладельцев. Ни одному человеку с чувством справедливости и порядочности не было легко владеть крепостными. Но и отказаться от дармового труда было трудно.
Отсюда — великие нравственные терзания рабовладельцев. Дворяне пишут поэмы и трактаты, обличающие рабство, но не отпускают своих крестьян на волю, декабристы делают освобождение крестьян главным пунктом своей агитации среди солдат и простого народа, но не спешат претворить его в жизнь в своих вотчинах. И в то же время смертельно раненый заговорщиками генерал-губернатор Петербурга граф М.А. Милорадович в качестве предсмертной просьбы желает отпустить на волю своих крепостных — совесть укоряет его до последних минут жизни.
«Владение нами подобными существами, обхождение с ними как с вещами, неограниченный разгул произвола в действиях, и постоянное опасение утраты этого неестественного и постыдного, но крайне удобного и для нашей лени благоприятного обладания суть для каждого из нас и для всех вообще такие язвы, которые искажают в нас ум, чувство, волю, словом, все существо наше. Не уважая основной истины нашей веры и нашего разума о братстве людей, заглушая совесть, защемляя ее в изгибы помещичьей логики, можем ли мы рассуждать прямо, чувствовать здраво и действовать честно? Нет! Пока грех владения людьми лежит на нас, пока он проедает наш быт во всем его составе до самых мелких частностей, до тех пор не может у нас быть ни общественной нравственности, ни общественного мнения, до тех пор мы должны сносить лихоимство, воровство, кривосудие, самоуправство…"5.
Внимательно перечтите эти слова записки, поданной в начале 1858 г. Александру II, видным славянофилом и богатым рязанским помещиком, владевшим семью тысячами крепостных, — А.И. Кошелевым.
«Не только крестьяне были крепостными в то время — и вся Россия была в крепости, — писал, вторя Кошелеву, уже после гибели России, знавший крепостную Россию не понаслышке барон Николай Егорович Врангель, отец последнего русского Главнокомандующего.
-… Все почти без исключения перед кем-нибудь тряслись, от кого-нибудь зависели, хотя сами над кем-нибудь властвовали. Разница между крепостными крестьянами и барами была лишь в том, что одни жили в роскоши и неге, а другие — в загоне и бедноте. Но и те, и другие были рабами, хотя многие этого не сознавали. Крепостной режим развратил русское общество — и крестьянина, и помещика, — научив их преклоняться лишь перед грубой силой, презирать право и законность. Режим этот держался на страхе и грубом насилии… Я родился и вращался в кругу знатных, в кругу вершителей судеб народа, близко знал и крепостных. Я видел и радости, и слезы и угнетаемых, и угнетателей. И на всех, быть может незаметно для них самих, крепостной режим наложил свою печать, извратил их душу. Довольных между ними было много, неискалеченных — ни одного. Крепостной режим отравил и мое детство, чугунной плитой лег и на мою душу. И даже теперь, более чем полстолетия спустя, я без ужаса о нем вспоминать не могу, не могу не проклинать его и не испытывать к нему ненависти"6. Какие уж тут «начала либерализма»! Как не может быть свободен народ, порабощающий другие народы, так не может быть свободно сословие, порабощающее иные сословия.
Так что реформа 19 февраля 1861 г. действительно была великой. Но она, и теперь это совершенно ясно, не разрешила накопившейся за полтора столетия лжи отношений между дворянами и крестьянами. Крестьяне ждали накануне освобождения, объяснял в своих лекциях по русской истории А.А. Корнилов, «что им будет предоставлена полная воля, а это значило в их глазах, что тот час же падет всякая власть помещиков и что они получат в собственность без всякого выкупа не только всю ту землю, которою они пользовались при крепостном праве, но даже и помещичью землю, за которую уже царь помещикам будет платить жалование"7.
Вышло же иначе. «Чугунная плита» с души русского народа снята не была, и результатом стали крестьянские бунты сразу же после обнародования Манифеста, страшный индивидуальный террор «Народной воли», «иллюминации» помещичьих усадеб в 1905 году, требования к ликвидации помещичьего землевладения в первых двух Думах и, наконец, крушение исторической России в огне гражданской войны 1917 — 1922 годов, когда крестьяне за генералами так и не пошли, а, расхватав помещичью, удельную и казенную землю, стали ждать мира и дождались через несколько лет коллективизации и Сибири.
Путь пореформенной России, метко заметил где-то Владимир Набоков, — это движение от станции Бездна до станции Дно. В деревне Бездна Пензенской губернии солдаты генерала Апраксина расстреляли взбунтовавшихся крестьян в 1861 г., на станции Дно императорский поезд был повернут на Псков, где через два дня Николай II подписал отречение от престола.
До сего дня находятся умники, утверждающие, что крепостное право было необходимо или для строительства великой империи, или для вестернизации России, или для создания нового культурного класса. Все это — глупость и неправда. На несчастье одних счастье других никогда прочным не будет. Детям ли, внукам ли, но будут предъявлены к оплате нравственные векселя. И все, что куплено было ценой неправды, — обратится в прах, взяв при этом с обманщиков и их потомков немалые проценты.
Где ныне завоевания Петра и Екатерины? Где слава империи? Где русский образованный класс, где просвещенное дворянство? О какой вестернизации можно говорить ныне, после почти столетия лютой деспотии большевиков? Мы отброшены не в Азию даже, зачем обижать восточные общества, мы отброшены прямо в тартар.
Мог ли Царь-Освободитель иначе освободить крестьян, так, чтобы взаимная ненависть сословий угасла? Вряд ли. Столыпинские реформы в 1861 г. были еще невозможны, да и они не внесли успокоения. И, глядя на измученное тяжкой думой лицо Государя, приходится согласиться — «великие» цари XVIII в. так разбили общественные отношения в русском народе, что склеить их без швов политико-правовыми методами уже не было никакой возможности. Урок состоит в том, что не все ошибки предков могут исправить потомки. Есть, увы, ошибки инструментально неисправимые. Для исправления их требуется уже не политическая инженерия, но самопожертвование, не политическое совещание, а Голгофа. Христианам эта страшная истина прекрасно известна.
Бедный, бедный Царь-Освободитель…
Но читаю дальше деяния Государя: «Провел военную и судебную реформы; ввел систему местного самоуправления — городские думы и земские управы». Все здесь совершенно верно. Нет никаких ошибок. В 1874 г. дан был устав о Всеобщей воинской повинности. Отменена отвратительная, бесчеловечная рекрутчина — 25 лет солдатского рабства без дома, без семьи. «Наши жены — пушки заряжены», — пели «бравы ребятушки». Но те, кто устанавливали солдатское рабство, сами от жен и детей не отказывались, имуществом владели, в отставку с приятностью выходили. «Часто для избежания сей повинности люди повреждают себе члены, рубят пальцы, уродуют себя разнообразно, и все меры строгости, правительством против зла сего приемлемые, остаются большей частью безуспешными», — пишет о рекрутской повинности в 1825 г. М.М. Сперанский8. Рекрутчина — хуже смерти, считали русские крестьяне. Раскол между солдатом и офицером был в русской армии громаден, взаимная отчужденность — велика. Зуботычины, шпицрутены, брань были нормой. И при этом солдат именовал офицера «благородием», что предполагало в солдате, проливавшем кровь за Россию и отдававшем ей и право на семью, и право на имущество — «худородие».
Реформа 1874 г. была и правильна, и гуманна, и необходима. Это тоже была освободительная реформа. Но и она опоздала. Армия так и не переделалась, и в ситуации величайшего напряжения сил произошел слом — в 1917 г. русский мужик пристрелил, вдоволь поиздевавшись над ним, своего офицера, воткнул штык в землю и отправился к земле и бабе, предоставив врагу занимать русскую землю. У раба, даже бывшего, действительно не оказалось отечества, потому что отечество так со своими защитниками не поступает… И поэтому под командование Троцкого пошел он с большей охотой, чем под командование Корнилова и Деникина. Своим старым боевым генералам русский солдат — внук крепостного раба не поверил в те судьбоносные годы гражданской войны. По крайней мере, в Ледяной поход ушли из Новочеркасска тысячи офицеров и лишь горстка рядовых, не более полуроты. Ужасный конец Императорской армии.
Судебная реформа 1864 года. Общепризнано, что она была исключительно эффективной. Суд присяжных, суд «быстрый, гласный и правый», суд всесословный покончил с бесконечными взятками, кривдой и судебной волокитой. «В судах полно неправдой черной!» — восклицал незадолго до реформы А.С. Хомяков. Исправление всего русского правопорядка оказалось не столь уж сложным делом -была бы воля. А царская воля здесь была твердой и непреклонной. Нам сейчас, в безнадежье опускающим руки, здесь и урок, и повод для надежды.
Но и судебная реформа не удалась. Не удалась в том высшем смысле, который предполагает через закон и процесс привить незыблемое правовое сознание народу. Правовое сознание не привилось. Народ русский продолжал разделять решения «по закону» и «по совести». И в 1917 году спокойно отнесся (не заметил даже, кто знает эту дату!) к отмене большевиками всего корпуса русского национального права 22 ноября и переходу к революционному правопорядку, то есть к полному бандитскому произволу. Более того, восстановление национального законодательства на освобожденных белыми территориях воспринималось простым народом часто столь враждебно, что военным губернаторам приходилось закрывать глаза на повсеместные нарушения законов, особенно в области гражданского права, а генералу П.Н. Врангелю — и менять старые законы на новые, по букве — вполне беззаконные. По букве, но не по совести.
Врангелевский «Приказ о земле» передавал помещичью землю крестьянам фактически даром. И в этом «приказе», утвержденном Сенатом за несколько месяцев до конца белого движения в Европейской России, — объяснение отсутствия «правового сознания» у русского мужика. Перед смертью старая Россия исправила свою ошибку, порождавшую с неизбежностью математической формулы правовой нигилизм в русском народе, — землю, отнятую у крестьян помещиками по санкции Петра и Екатерины, землю, не возвращенную ни в 1861, ни в 1906 г. (столыпинский закон 9 ноября), а выкупаемую крестьянами у своих бывших владельцев — землю эту, наконец, вернули, правда, тоже за выкуп, но уже вполне символический. Но было поздно, и «Приказ о земле» так и остался только обличением векового обмана. Не могли крестьяне поверить в святость закона, если закон освящал грабеж, учиненный над их дедами полторы сотни лет назад. Народ жаждал покаяния со стороны бывших господ, со стороны царя. Покаяния и исправления соделанного. Это было бы по-христиански. Но в ответ слышал нечто совсем иное:
«Вы, братцы, конечно, должны знать, что всякое право собственности неприкосновенно. То, что принадлежит помещику — принадлежит ему. То, что принадлежит крестьянину — принадлежит ему. Земля, находящаяся во владении помещиков, принадлежит им на том же неотъемлемом праве, как и ваша земля принадлежит вам. Иначе не может быть и тут спора быть не может», — объяснял 18 января 1906 г. Император Николай II, беседуя с депутацией крестьян Щигровского уезда Курской губернии9. Об этом же 13 мая 1906 г. официально объявил I Государственной Думе председатель совета министров И.Л. Горемыкин: «Разрешение земельного вопроса на предположенных Государственною Думою основаниях принудительного отчуждения частновладельческих земель, безусловно, недопустимо… Начало неотъемлемости и неприкосновенности собственности является во всем мире… коренным устоем государственного бытия"10.
А ведь еще при Царе-Освободителе совестливые дворяне просили упразднить их привилегии. «Государь, мы считаем кровным грехом жить и пользоваться благами общественного порядка на счет других сословий. Неправеден тот порядок вещей, при котором бедный платит рубль, а богатый не платит и копейки… Дворянство, будучи глубоко проникнуто сознанием необходимости выйти из этого (междусословного) антагонизма и желая уничтожить всякую возможность упрека в том, что оно составляет преграду на пути общего блага, объявляет перед лицом всей России, что оно отказывается от всех своих сословных привилегий… и не считает нарушением своих прав обязательное предоставление крестьянам земли в собственность с вознаграждением помещиков при содействии государства».
Но ответом на этот адрес на Высочайшее имя от тверского дворянства, подписанный в начале 1862 г., стали репрессии. Предложение нравственных и дальновидных дворян вернуть освобожденным крестьянам землю, а с самим дворянами за их и отцов их верную службу расплатиться иначе, — предложение это было отвергнуто. У правительства на это как всегда не нашлось своих денег, и вознаграждение дворянам решили выплатить из крестьянского кармана.
Поверить в такое «право» русские люди не могли и в результате потомки крепостных рассудили с помещиками «по совести», отбросив лукавое право. Суд же народный, тоже неправый и при том кроваво жестокий, искалечил их собственный души и обрек на бесчисленные страдания и их и их потомков до сего дня.
И это тоже урок для нас. Самые лучшие законы, если зиждутся они на лжи, на извращении правды, с неизбежностью рухнут, как и те отношения, которые они определяют. И обратится в ничто самая лучшая судебная система, если судит она по таким, от начала порочным законам. Ныне ловкие царедворцы вновь расхватали все богатства России, оставив народ ее нищим, и народ вновь не поверил в законность этой «приватизации». Что готовят себе эти новые богатые, себе и всей России, опять ложью искушая народ ее? «Приобретающий богатство неправдою… оставит его на половине дней своих, и глупцом останется при конце своем» [Иер.17,11]. Не вчера ведь это сказано, а все забываем, все думаем обмануть Бога…
По причине изначальной неправды отвергнуты были, в конце концов, и замечательные институты местного самоуправления — те самые «городские думы и земские управы», о которых начертано на подножии памятника Царю-Освободителю. Земство, введенное в 1864 г., было свободным, всесословным и финансово независимым институтом, находившимся вне системы государственной администрации. Именно благодаря земству стало быстро развиваться просвещение и здравоохранение в сельской России, практически отсутствовавшее среди частновладельческих крепостных и только что, в конце 1830-х появившееся среди крестьян казенных благодаря реформам Киселева и Канкрина. Местное самоуправление быстро уничтожило и взяточничество чиновников, казавшееся неисцелимой язвой в Александровскую и Николаевскую эпохи. Взаимный контроль независимых друг от друга земцев и государственных чиновников сделал коррупцию практически невозможной уже к концу XIX столетия, когда земские учреждения и городское самоуправление прочно вошли в жизнь. Опять же, нам, нынешним — хороший практический урок.
Все авторы заметок, дневников и воспоминаний времени введения земства, если они так или иначе касались его работы, не могли нарадоваться, как хорошо, как слажено и дружно работают уездные земские собрания, в которых недавние рабы сидят рядом с их бывшими господами, как безо всякой злобы, по-деловому решают они сообща важные вопросы местной жизни. И это действительно было так. Беда только в том, что отпустить земства вполне на волю царская администрация так и не решилась. В уездных и губернских земствах руководство осуществляли все те же дворяне. При Александре III их власть над «третьим элементом» была даже усилена. Волостное земство, чисто крестьянское, царская Россия так и не решилась создать в русских губерниях, только в польских гминах. В России же оно было создано лишь Временным правительством накануне гибели всей системы самоуправления и, понятно, так и не заработало. Последнее «прости» старой России, наподобие «приказа о земле» генерала Врангеля.
Крестьяне видели в земстве полезный, но не свой институт — «баре придумали с нами советоваться». Но хозяевами на земле они чувствовали не бар, а самих себя. И потому, когда, отменив земства и перестреляв земских деятелей, большевики учредили «советы», мужики приняли их охотно. Советы были своими, мужицкими. Совет в них держали между собой, а не с бывшими господами. Правда, очень скоро убедились русские крестьяне, что в новом земстве место «бар» заняли коммунисты, жестокие и своекорыстные, не то, что старые земские деятели, искренно желавшие служить народу. В 1920—1922 гг. вся крестьянская Россия потребовала «Советов без коммунистов», по не возвращения старого земства. Известно, каков был ответ на это наивное требование.
Крах самоуправления в России произошел потому, что власть так до конца и не поверила народу, так и держала его под подозрением. Какое уж тут самоуправление. А под подозрением держала власть народ потому, что знала: парод желает вернуть похищенную у него собственность, а усовершенствования местной жизни без разрешения этого «основного вопроса» считает полумерой, которой «основной вопрос» никак не разрешается. И сейчас боится власть и самоуправления настоящего, и референдума о земле и недрах РФ. Знает, что народ против ельцинской приватизации. А потому все разговоры о самоуправлении, пока не решен наш основной вопрос — вопрос о законном владении собственностью, — разговоры пустые. Еще один урок.
«Завершил многолетнюю Кавказскую войну». Действительно, завершил и установил на Кавказе прочный мир, столь сложный, почти невозможный в этой многонациональной и многорелигиозной чересполосице. Но какой ценой?
Земли, в середине и в конце XIX в. заселяемые на Кавказе казаками и колонистами, были до того по большей части обиталищем тех мусульманских родов, которые предпочли перебраться в единоверную Турцию, чтобы не оставаться под властью «кяфиров» — христианских Государей. Исход мусульманского населения с Кавказа, после его присоединения к России (так называемое мухаджирство) и, особенно, после поражения мюридов Шамиля в Кавказской войне 1840−1860 гг., был очень значительным. Десятки тысяч адыгейцев, кабардинцев, чеченцев, аварцев, абхазов и иных кавказских мусульман бросили свои дома и земли. Например, автохтонное население Сухумского округа (абхазы) из-за массового отъезда в 1867 и 1877 гг. сократилось с 128,8 тыс. в 1830-х до 59 тыс. по переписи 1897 г. Побережье Черного моря от Новороссийска до Туапсе, заселенное главным образом мусульманами адыгами, вовсе обезлюдело. Всего же в результате Кавказской войны в Турцию утло 470 тысяч человек10.
В последующие десятилетия эмиграционные настроения сохранялись среди мусульманского населения Кавказа. «Среди суннитов Тифлисской, Бакинской и Елисаветопольской губерний с 1893 года растет движение за переселение в Турцию. Оно связано с политической и экономической тенденцией, исходит из тайной агитации турецких эмиссаров, рассказывающих, что будто бы в Турции им будут предоставлены покинутые армянами земли, а в России их ждет обращение в христианство и привлечение к воинской службе. Начались тайные переселения через Батум морем», — докладывал Государю главноначальствовавший на Кавказе князь С. А. Шереметев11. 26 июля 1901 г. был дан высочайший рескрипт: «Население стараться успокоить, а при отсутствии успеха разрешать выселение"12.
Мы, давно свыкшиеся с разговорами о геополитике, давно ожесточившиеся истреблением одних народов, изгнанием и выморачиванием других, забываем, что не земля, но только человек есть ценность, по крайней мере, в христианском государстве. Прекрасно, когда в твою страну отовсюду приходят люди, ужасно и постыдно — когда, бросая отеческие гнезда, бегут из нее, куда глаза глядят. Если русский царь присоединяет Кавказ, то только ради блага живущих там народов. Не покорить, не замирить, но убедить и показать, что русская власть — воистину благо и для мусульман, и для калмыков-буддистов — вот цель. А цель эта не была достигнута ни при Александре II, ни при его внуке. Гражданская война расколола Кавказ вновь, и только апокалиптические зверства большевиков толкнули нехристианские народы к сотрудничеству с белой русской властью. Да и то не все и не всех.
«Освободил славянские народы от Османского ига». Трудно, очень трудно сказать — ведь южные славяне и по крови и, в большинстве, по вере родные нам — но на благо ли было это освобождение? На благо ли самим славянам, на благо ли России? Историкам хорошо известно, что толчком к войне 1877−1878 гг. стало убийство турецких сборщиков налогов в Боснии сербскими националистами, жаждавшими ответных репрессий турок и в результате — повода к войне. Да, далеко не все было безоблачно в отношениях султана со своими иноверными подданными, но ведь и в отношениях русского царя с его мусульманскими подданными все было тоже не идеально, если еще и в 1904 г. бежали сунниты в Турцию через Батум. Можно ли войной разрешать столь тонкие отношения, как отношения народов, живущих бок о бок, часто в одних деревнях? А именно такой была ситуация и на Балканах и на Кавказе в XIX в. Да и разрешила ли их война 1877−1878 гг. Не ее ли следствием были Балканские войны начала XX в., аннексия Боснии и Герцеговины, I мировая война, армянские резни 1897 и 1915 гг., турецко-греческая война 1921−1922 гг., неисчислимые жертвы при взаимном исходе болгар в Болгарию, греков — в Грецию, турок из христианских государств полуострова — в Турцию? А моря славянской крови, пролитые в междоусобной резне па Балканах в годы II мировой войны, и, наконец, нынешняя Балканская война, начавшаяся после распада красной Югославии, еще не законченная, по уже страшная по своим жертвам?
Быть может, прав был не Александр II, решившийся в 1877 г. на войну, а его царственный дядя и тезка, отказавшийся в 1821 г. вмешиваться в греческие дела и объяснивший свою позицию просто и ясно: «В мои политические виды не входят никакие проекты расширения моего государства, настолько большого, что оно уже возбуждает внимание и зависть других европейских держав. Я не могу и не хочу благоприятствовать восстанию греков, ибо такой образ действий противоречил бы принятой мною системе и неизбежно разрушил бы тот мир, который мне так трудно было водворить, — мир, столь необходимый Европе"13. Защиту же православного населения Османской империи Александр I готов был осуществлять, взаимообразно расширяя права своих собственных подданных, единоверных султану. Здесь не было, по крайней мере, двойного стандарта — ты своих православных подданных освобождай, а я своих мусульман буду изгонять, если они не желают быть мне лояльными. А аргументом в этом нечестном споре стал кулак, разжавшийся, впрочем, на Берлинском конгрессе. Увидев результаты этого «освобождения», Цесаревич Александр, командовавший на Балканах Резервной армией, навсегда зарекся использовать войну в международных отношениях и исполнил этот свой зарок, заслужив имя Миротворца.
Да и своим славянским подданным — полякам, желавшим освобождения от «русского ига», Царь-Освободитель независимости не даровал, на международную конференцию по польскому вопросу не согласился, но решительно подавил восстание 1863−1864 гг., казнив и сослав множество инсургентов. Опять двойной стандарт.
«Погиб 1 марта 1881 года в результате террористического акта». Действительно, 1 марта 1881 г. бомба, изготовленная Кибальчичем, брошенная Гриневицким, смертельно ранила Государя. Через четыре часа он скончался на руках близких в Зимнем Дворце.
Но был ли погибший 1 марта 1881 г. Александр Николаевич Государем, Царем? Может показаться странным, но на этот вопрос не ответишь однозначно. Безусловно, мы знаем, что Александр Николаевич, сын Императора Николая Павловича, взошел на престол 19 февраля 1855 г. и 26 августа следующего года венчался на царство в Успенском соборе Московского Кремля. Но царское звание не от людей дается. Царь может править только в глубоко религиозном обществе, где и он сам и его подданные видят в нем избранника Божьего, правящего милостью Божией. В Русской Церкви эта вера скреплялась вторичным совершением над царем во время венчания таинства Миропомазания. «Печать Духа Святаго» сообщала монарху чрезвычайные дары Божий, делая его вновь, как и при таинстве крещения, свободным от греха Новым Адамом. Все последоваиие венчания на Царство свидетельствует об этом. Русская Церковь, русский народ ясно сознавали, сколь нужны эти чрезвычайные дары тому, кому Бог определил править Русской землей.
Но столь же хорошо известно, что пребывание в Духе Святом, в чистоте и совершенстве зависит от самого христианина. Он мол-сет сохранить печать Духа, а может и сломать ее, и тогда силы ада врываются в душу, отторгая се от Христа и Церкви.
Целостность может быть восстановлена таинством Покаяния. И очень значимо;' что при совершении этого таинства священник просит Господа «соединить кающегося со Святой Церковью Христовой». Следовательно, грех отторгает от Церкви. Дух уходит от грешника, коснеющего во грехе, и дела его становятся разрушительны и злы.
«Наблюдайте, чтобы кто не лишился благодати Божией, чтобы какой горький корень, возникнув, не причинил вреда, и чтобы им не осквернились многие, чтобы не было между вами какого блудника или нечестивца, который бы отказался от своего первородства… потому что Бог наш есть огнь поядающий», — предупреждает апостол Павел первых христиан [Евр.12, 15−16;29]. Запомним это — грех одного сквернит многих.
В христианской монархии, да и в любой монархии Земли, именно царь есть хранитель веры и святыни. Не в том только смысле, что он защищает ее силой меча, властью государственного закона, но в первую очередь Царь хранит святыню веры в своем собственном сердце, являет ее в своих поступках. У Царя нет личной жизни. Каждое его действие, каждое слово, каждая мысль влияет на душу его народа в той же степени, в какой слова и дела отца влияют на его домочадцев, определяют их мысли и дела. Царь — не наемный чиновник, он — отец народа. Все его тайное тут же становится явным — и тайная молитва и тайное непотребство. Одно невидимо созидает, другое же — разрушает общество. Именно царь есть корень всего народного древа. И в этом громадное значение, но и колоссальная ответственность царского звания. В этом тяжесть шапки Мономаха.
В высшем русском обществе, опять же, как результат отвратительного порабощения одних православных христиан другими, все более развивалось легкое, необязательное отношение к Церкви Христовой. Серьезная глубокая вера слишком укоряла рабовладельца, слишком властно требовала от священника защиты порабощенных их единоверцами. Одним словом, серьезная вера требовала жертвенности и от дворянина и от пастыря, а на жертву идти не хотелось. И потому умалялась вера. Но, как известно, свято место пусто не бывает. Душа, из которой уходит вера, наполняется прельщениями, соблазнами, себялюбием, гордыней. Просвещенческое безбожие и масонская нецерковная мистика времен Екатерины сменяется в эпоху Николая I безумным увлечением спиритизмом с одной стороны и нигилизмом — с другой.
«Со времени возвращения двора в Царское все здесь очень заняты вертящимися и пишущими столами, — записывает 29 сентября 1853 г. в свой дневник фрейлина императрицы Марии Александровны Анна Тютчева. — С ними производится множество опытов даже на вечерах у Императрицы"14. «Столами» увлечены и императрица Александра, и цесаревна Мария, и сам наследник и, конечно, подражающий им Двор и весь петербургский свет. «Мой отец находится в состоянии крайнего возбуждения, он весь погружен в предсказания своего стола», — пишет Анна Тютчева 6 апреля 1854 г. Петербургские и московские мебельщики, отозвавшись на повышенный спрос, даже стали выпускать в те годы специальные столики для занятий спиритизмом с держателем для карандаша в одной из ножек.
В эпоху великих реформ это придворное увлечение приобрело особый размах. Ко двору выписывается знаменитый английский медиум Юм. На сеансы приходят Государь с Государыней, приводят «умирающего от любопытства» Цесаревича Николая. «Это времяпрепровождение кажется довольно невинным, а между тем я боюсь, как бы тут не было скрытого искушения, а все-таки это так забавно и любопытно», — размышляет Анна Федоровна после спиритического сеанса, проведенного для императорской семьи Юмом 4 января 1859 г. 15 Умная православная девушка колеблется — не может же Царская семья, которую она боготворит, заблуждаться, да и ее отец…
Немногие духовно опытные люди ясно видят всю опасность этого увлечения. 23 октября 1853 г. Александр Стурдза пишет М.П. Сумароковой из Одессы о «крутящихся столах»: «Мне известно только, и я твердо тому верю на основании Святаго Писания, что подобные упражнения ставят любопытствующего человека и грешника в непосредственное сообщение с духами злобы поднебесной… Мы вступаем в произвольное сообщество с духами зла и лжи, от которых Господь наш Иисус Христос пришел освободить нас…. Зачем же нам покорно запутываться в сети, расставляемые духами воздушными?"16
Участие царя и царицы в таких безобразиях, безусловно, растлевало все высшее общество, давало ему крайне соблазнительный пример и толкало к презрению Церкви Божией и Правды ее. Русское общество, давно оставившее частое причастие Святых Тайн, перестало практиковать молитву, чтение Священного Писания. Христианское по внешности, оно стало совершенно расцерковленным по сути. «Какое будущее ожидает народ, которого высшие классы проникнуты глубоким растлением благодаря роскоши и пустоте и совершенно утратили национальное чувство и особенно религиозное сознание, которое одно только может служить ему основой, низшие же классы погрязают в рабстве, в угнетении и систематически поддерживаемом невежестве"17, — восклицает Анна Тютчева в своей дневниковой записи в день коронования Александра П.
Хорошо известно, что растление духа быстро приводит и к растлению плоти. Когда ему было около сорока лет, Александр II встал на путь нарушения важнейшей заповеди — храпения чистоты брака. «Бегайте блуда; всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела» [1 Кор. 6,18]. Телом же царя являются все его подданные, весь народ, как телом отца — его жена и дети. Таково христианское воззрения на семью и на царство. Тем и страшен царский грех.
Императрица Мария, которую Александр Николаевич когда-то безумно любил и семнадцатилетней девочкой вывез из Гессена, мать семерых его детей, все менее привлекала его. Императрице было тридцать пять лет, она была очень красива, но Александра стали интересовать барышни совсем молоденькие. Флирт сменялся флиртом. Подобно своему отцу, Александр в каком-то языческом безумии полагал, что все женщины Империи принадлежат ему. Около 1860 г. на несколько лет сердце царя было пленено двадцатилетней княжной Александрой Долгорукой, с которой он проводил время не таясь. При Дворе ее прозвали «La Grande Mademoiselle». Потом опять череда кратковременных увлечений. Даже скоропостижная смерть в 1865 г. от «простудного воспаления» Цесаревича, горячо любимого старшего сына Николая, не образумила Царя. Он тут же начинает ухаживать за семнадцатилетней княжной Екатериной Михайловной Долгорукой, дальней родственницей княжны Александры, и летом 1866 г. сближается с ней. Этой связи суждено было продлиться до рокового 1 марта 1881 г.
Александр II позволил одновременно, в одном Зимнем дворце жить двум своим женам с детьми от него. Императрица Мария жила в парадных покоях, а в комнатах Николая I, тех самых, где он окончил свою земную жизнь, обитала княжна Екатерина и трое ее детей от Императора — Георгий, Ольга и Екатерина. Вся Россия знала об этом двоеженстве. Дети, родственники Царя, придворные — все были совершенно деморализованы им.
При этом если верить генералу А.Л. Потапову и его другу барону Н.Е. Врангелю, сохранившему для нас разговор, то когда Потапов занимал в 1874—1876 гг. ответственный пост начальника III Отделения Императорской Канцелярии и шефа жандармов, он должен был не только бороться с нарушениями политического порядка: «Одно серьезное дело у меня есть: следить за дамами, которые приглянулись Его Величеству и… передавать им деньги. — И много этих дам? — Порядочно. — Из общества? — Ну, конечно. — И берут деньги? — Просят, а не берут"18.
22 мая 1880 г. перестало биться исстрадавшееся сердце императрицы Марии, а 6 июля, через 45 дней после смерти супруги, «Его Величество Император Всероссийский Александр Николаевич соизволил вторично вступить в законный брак с фрейлиной, княжной Екатериной Михайловной Долгорукой». В браке ей был пожалован титул княгини Юрьевской. Был нарушен даже священный для всего человечества закон траура. Мало этого, Император все чаще подумывал в последний год изменить закон о престолонаследии и вручить скипетр не старшему, после смерти Николая, сыну от Марии Александровны — Александру, но сыну от княгини Юрьевской — Георгию. Об этом он говорил в Ливадии в августе 1880 г. министру внутренних дел графу Лорис-Меликову. Екатерину Михайловну он собирался венчать на царство с именем Екатерины III. К какой бы династической и политической катастрофе это привело Россию, трудно и помыслить.
«Нас тянет это роковое царствование, тянет роковым падением в какую-то бездну, — писал 2 января 1881 г. Екатерине Тютчевой Константин Петрович Победоносцев. — Прости Боже этому человеку — он не ведал, что творил, и теперь еще менее ведает. Теперь ничего и не отличишь в нем кроме Сарданапала. Судьбы Божий послали нам его па беду России. Даже все здравые инстинкты самосохранения иссякли в нем: остались инстинкты тупого властолюбия и чувственности». — Страшные слова, особенно в устах такого убежденного монархиста и приближенного к Царской семье человека, каким был Победоносцев19. Трагедия 1 марта 1881 г. не дала этим планам осуществиться. Но многолетнее демонстративное коснение Царя во грехе страшно подорвало нравственность общества. Оказавшись в 1868 г. в Петербурге А.И. Кошелев «узнал такие вещи, каких возможность даже не подозревал. Взяточничество, личные денежные расчеты, обходы законных путей и пр. дошли в Петербурге до крайних пределов. Всего можно достигнуть, и вместе с тем в справедливейшем, в законнейшем можно получить отказ. У большинства власть предержащих имеются любовницы, жадно берущие деньги, им предлагаемые, и затем распоряжающиеся деспотически своими возлюбленными. У иных сановников имеются секретари или доверенные лица, исполняющие обязанности любовниц и делящие деньги со своими доверителями. Безнравственность, бессовестность и бессмыслие высшей администрации превзошли все мошенничества и нелепости губернских и уездных чиновников. Надо пожить в Петербурге и иметь там значительные дела, чтобы изведать всю глубину и ширь беспутства центральной нашей администрации"20. Подчеркну, что пишет это не революционер, не нигилист, но близкий ко двору аристократ, глубоко православный, вполне лояльный власти деятельный и деловой помещик.
Кстати, о революционерах. Часто изображают их какими-то демонами, вдруг ни с того пи с сего появляющимся в добропорядочной и патриархальной России. Но народовольцы, террористы и бомбометатели, бакунинцы, лавровцы, чайковцы распространились по александровской России по очень простой причине — честные русские люди видели страшную ложь власти. Ложь в отношении к народу, которому не вернули землю и очень дозировано давали волю, ложь в отношении к вере, к которой постоянно обращались официально и которой освящали свою власть и деяния, но которой совершенно не жили в личной жизни, ложь в отношении к обществу, от которого требовали слепого повиновения ради его же блага, но при том ясно было видно, что требующие повиновения живут главным образом для своего блага, а отнюдь не для блага подданных. Перенести это было тяжело. И именно в царствование Царя-Освободителя происходит окончательный откол гражданского общества от царской администрации, интеллигенции — от официальной Церкви, а часто и от веры вообще, молодежи — от всех официально защищаемых, но на деле попираемых нравственных ценностей. Церковь, освящающая ложь псевдохристианской власти, а не обличающая ее, многим стала омерзительна. Нигилизм и терроризм — порождения безнравственной и лживой власти. Загадка конечной неудачи Великих Реформ разгадывается достаточно просто. Грехи отцов исправляются самопожертвованием, а не политическими реформами. Только когда реформатор жертвует своим удобством, своим хотением, своей личной жизнью и соединяет свою волю, свои дела с волей Божьей, покоряет себя Его закону — только тогда его дела воздвигаются на незыблемом основании, бывают успешны и приносят счастье людям. Великие дела нельзя творить растлившимся умом и грязными руками. Грех всегда заводит на непроходные пути, всегда обманывает и губит. А грех царев губит все царство — это древняя истина, старая как мир.
«Ты наклонил чресла твои к женщинам и поработился им телом твоим; ты положил пятно на славу твою и осквернил семя свое так, что навел гнев на детей твоих… и оставил по себе от семени своего безумие народу, скудного разумом Ровоама, который отвратил от себя народ… и Иеровоама, сына Новатова, который ввел в грех Израиля и Ефрему указал путь греха. И весьма умножились грехи их, так что они были изгнаны из земли своей; и посягали они на всякое зло, доколе не пришло на них мщение» [Сир 47, 22−31]. Опять же, не сегодня сказано, и не только про народ Израильский.
Дух Божий не действовал больше через Александра — сам Царь закрыл Ему дорогу к своему сердцу. И потому 1 марта убит был не помазанник Божий, а тот, кто должен был им быть, но не был. Но поскольку он все же правил и его принимали и Церковь и народ, они растлевались вместе с ним. Гриневицкий с Кибальчичем, Нечаев с Ткачевым, Лавров, Кропоткин, Чернышевский и Плеханов такие же продукты распада русского общества, спровоцированного растленным Государем, как и беспринципные взяточники царедворцы и их любовницы обоего пола. Рыба гниет с головы. Каков поп — таков и приход. Вечные истины, которые вновь нам напоминает «это роковое царствование». В ночь после цареубийства Победоносцев заметно дрожащей рукой пишет Е.Ф. Тютчевой: «Вот до какого дня, до страшного дня мы дожили! Я был в Зимнем Дворце, видел эти ужасные сцены. Бог наказал нас таким горем, таким позором!"21
Александру II было дано погибнуть на следующий день после долгой исповеди и причастия в субботу первой седмицы Великого Поста. Перед исповедью он искренно и горячо просил прощения у близких и получил его. Своему духовнику о. Иоанну Бажанову он признался на этой исповеди: «Я так счастлив сегодня — мои дети простили меня».
Несчастный Государь вызывает жалость. Его судьба трагична, но он не оставил вовсе Бога и, слабовольно отдаваясь страстям, разрушавшим Империю, лучшей частью своего сердца жаждал прощения и милости. Добрыми делами для своего народа он хотел компенсировать недуги воли. Но личность человека цельна, и зло поглощает добро, если само не уничтожается самопожертвованием ради Бога и ближнего. Страшный водоворот революции поглотил все благие начинания этого царствования, ничто не было доведено до конца. Задолго до него была взорвана классическая ротонда русской государственности. Александр II мог воссоздать ее, упрочить на века. Ему дана была великая, абсолютная власть — скипетр и держава царственности. Он попытался — по не смог, не нашел верных путей. И оставив за спиной так и неисцеленную Россию, последним порывом воли он устремился к Храму, возведя на золотые кресты его взор свой.
И мучительно страдальческим изваян лик Государя. В нем есть душа, есть жизнь. И хочется верить, что он прощен, он у Престола Божьего и в сознании своих былых падений смиренно молит Господа не дать возрождающейся ныне России повторить их вновь.
1 Любавский М.К. Русская история XVII—XVIII вв. — СПб, 2002. С. 463, 465.
2 Пушкин А.С. ПСС. Т. 8. Л., 1978. С. 90.
3 Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. М., 2000. С. 643−644.
4 Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762−1914. М., 1995.
5 Записки Александра Ивановича Кошелева (1812−1883 годы). С семью приложениями. М., 2002. С. 228.
6 Врангель Н.Е. Воспоминания. От крепостного права до большевиков. М., 2003. С. 23−24.
7 Корнилов А.А. Курс истории России XIX века. М., 2004. С. 453−454.
8 О военных поселениях // Сперанский М.М. Руководство к познанию законен. — СПб, 2002. С. 453.
9 Полное собрание речей Императора Николая II, 1894−1906. СПб., 1906. С. 70.
10 Государственная Дума. Стенографические отчеты. Созыв 1−4. СПб., 1906. Т. 1. С 321−324.
10 Линден В. Высшие классы коренного населения Кавказского края и правительственные мероприятия, но определению их сословных прав. Исторический очерк. Тифлис, 1917. С. 56.
11 Российский Государственный Исторический Архив. Ф. 1284. Оп. 185. Д. 1897. Л 9.
12 Дякин В.С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма. СПб, 1998. С. 465.
13 Шуазель-Гуфье С. Исторические мемуары // Державный сфинкс / История России и дома Романовых в мемуарах современников. М, 1999. С. 355.
14 Тютчева А.Ф. Воспоминания. Дневники. М., 2000. С. 68.
15 Тютчева А.Ф. При Дворе двух императоров. М., 1990. С. 180−182.
16 Русский Архив. 1892. N 8. С. 484−485.
17 Тютчева А.Ф. При Дворе двух императоров. М., 1990. С. 147.
18 Врангель Н.Е. Воспоминания. От крепостного права до большевиков. М, 2003. С. 137.
19 Российская государственная библиотека (РГБ). Отдел рукописей (ОР). Ф. 230 (Победоносцев). N 4410/1. Л. 1.
20 Записки Александра Ивановича Кошелева (1812−1883 годы). С семью приложениями. М., 2002. С. 130.
21 РГБ ОР. Ф. 230. N 4410/1. Л. 23.
Посев. 2005. N 9−10.
