 |
| Независимое военное обозрение | Игорь Ходаков | 14.10.2005 |
Решающие сражения между большевиками и их противниками развернулись на юге России, где белые добились максимальных военных успехов — заняли Северный Кавказ, большую часть Украины с Киевом, овладели Орлом и Воронежем. Но именно на юге России красные вырвали победу у белых, разгромив войска генерала Антона Деникина и используя колоссальное численное превосходство, вынудили Русскую армию барона Петра Врангеля оставить Крым.
Недоверие и неповиновение
Таким образом, определяющее влияние на моральный дух отдельного воина, подразделения, части, соединения оказывает господствующая в стране идеология. Следовательно, при рассмотрении морального состояния армий Южного фронта необходимо выяснить отношение основной массы красноармейцев к носителям большевистской идеологии — комиссарам.
Южный фронт был создан приказом РВСР # 3/2 от 11 сентября 1918 года на базе войск Западного и Южного участков завесы, частей Северо-Кавказского военного округа и Астраханской группы. Познакомимся с хранящимися в Российском государственном военном архиве некоторыми материалами штаба фронта, включающими в себя документы оперативного отдела (переписку о боеспособности частей, случаях неисполнения боевых приказов), разведывательного отделения (захваченные бумаги противника, белогвардейские газеты и др., опросные листы бежавших из плена красноармейцев), политотдела, особого отдела и ревтрибунала.
Вот выдержки из доклада в штаб фронта помощника политкома 92-го Нижегородского стрелкового полка 15-й стрелковой дивизии 9-й армии Лещина: «Полк… весь состоит из мобилизованных. Настроение не только шкурное, но и прямо контрреволюционное. Командный состав весь из бывших офицеров, не пользуется никаким доверием солдат, тяготеющих к выборному командному составу… командир полка Матисен человек слишком мягкий и не авторитетный. Солдаты ругают его за то, что он не выезжает на передовые линии. Комиссар Шесик, сам окопник, очень деятельный и вполне на высоте занимаемого поста. Отношение солдат к нему враждебное (гнал в наступление). В период наступления слышались возгласы с требованием возвращения старого комиссара (из офицеров) Лемана, который якобы не уговаривает идти в наступление в такой мороз.
27 ноября (1918 года. — И.Х.) согласно боевому приказу полк должен был идти в наступление. Идти отказывались, причина — холод, нет сапог, нет масла для винтовок и проч. Приходилось тов. комиссару и самому командиру выгонять солдат из халуп. При этом приходилось каждого выгонять по несколько раз и с каждым иметь отдельный уговор».
Полк все же выступил и прошел 8 верст, не встретив сопротивления, но вскоре: «…мы получили известия, что 127 п. (соседний с нижегородцами полк. — И.Х.) не выступил (когда мы начали наступление, то было сообщение из штаба бригады, что 127 п. выступил). Это вызвало негодование и возмущение нашего полка. Батарейцы напали на политкома нашей бригады тов. Минькова и чуть не учинили над ним самосуда за то, что говорили, что 127 п. выступил. Послышались возгласы: нас предали. Резервный батальон отказался идти. Уговоры и угрозы не действовали. Стали приходить слухи, что какие-то солдаты 127 п. пробирались к нам, возбуждая не идти наш полк. Передовые цепи, видя оголенный правый фланг, повернули обратно. Дойдя до резерва, весь полк стройно выстроился по ротам и пошел обратно».
После этого командование полка устроило собрание коммунистов: «Коммунисты все определенно говорили, что их в ротах перебьют. Полк не хочет идти в бой, не считается с соседними частями. О латышах говорят, например: „Пусть бьют, пусть окружают, так и надо“. Единственное, что может заставить полк выступить, — это вооруженная сила. Но вряд ли полк будет и тогда представлять боевую единицу, так как определенно говорят: как увидим казаков (из Донской армии генерала Петра Краснова. — И.Х.), штыки в землю… Нам что, мы мобилизованные. В штыки коммунистов».
Характерный момент: бойцы враждебно относятся к комиссару Шесику, которому, судя по всему, нельзя отказать в смелости, в стремлении быть на передовой («сам окопник»). Однако командный состав не пользуется у солдат уважением не вследствие того, что в нем бывшие офицеры, а потому, что последние пытались наладить в подразделениях дисциплину, о чем косвенно свидетельствует требование красноармейцев вернуть в часть старого комиссара — тот хоть и из «золотопогонников», зато «не уговаривает идти в наступление в мороз».
Другой пример неповиновения бойцов своим командирам. Телеграмма командира 33-й Кубанской стрелковой дивизии Михаила Левандовского в особый отдел и ревтрибунал фронта: «…доношу, что две роты 290-го полка до сих пор не исполнили приказа, который был отдан им в 21 час 6 июня (1919 года. — И.Х.), в этих частях наблюдаются провокационные работы в смысле недоверия командному составу, уничтожению веры возможной победы. Делегаты, бывшие у меня, основали свои доводы на целом ряде заявлений, как то: малочисленный состав частей, отсутствие пулеметов, повозок, двуколок, медицинской помощи, и вообще на целый ряд обстоятельств, которые невозможно удовлетворить в настоящий момент. После разъяснений и беседы с ними обещали выступить и пошли собираться. Необходимо принять меры для переброски в район Миллеровской группы надежных частей, так как некоторые из частей, находящиеся здесь, при первом выстреле разбегутся».
Рыба гниет с головы
Телеграмма в штаб Южного фронта от председателя уисполкома Нечмони: «…выезжающий из Глухова легкий артиллерийский дивизион 3-й бригады 3-го стрелковой дивизии (входила в состав 13-й армии. — И.Х.) вывозит не принадлежащее им имущество, забранное в обывательских квартирах, всему этому незаконному явлению способствует командный состав с политическим комиссаром дивизиона Орловым во главе, не подчинившийся требованиям начальника гарнизона и комбригады. Население испытывает брожение. Уисполком просит сделать срочное распоряжение о возвращении взятого имущества, причем командный состав и военком дивизиона как прямые пособники должны терпеть наказание по закону Революционного времени».
Телеграмма, направленная в политотдел штаба фронта 12 июня 1919 года командующим 8-й армией Любимовым: «…главною причиною всех неудач и бегства является: неудовлетворительно поставленная политическая работа и отсутствие удовлетворительного комиссарского и командного состава… политкомы увлекались всем, кроме политической работы: они занимались оперативно-административной и хозяйственностью частью и не обращали никакого внимания на политическую работу». Далее отмечается: «…комсостав и политкомы бегали с позиции, комиссар бригады тов. Муштаков сбежал, захватив с собой 20 000 (рублей. — И.Х.)…» В этом же документе читаем: «Командный состав уже привлечен за преступление к ответственности, но красноармейцы до сих пор еще ни один не почувствовали твердой руки, которая смогла бы покарать их за преступление против революции».
22 июня 1919 года командарм-8 и член реввоенсовета армии Барышников сообщили в штаб фронта о бунте, поднятом красноармейцами 112-го и 116-го полков: «Лозунги этой шайки (112-го и 116-го полков. — И.Х.) „Долой войну, бей коммунистов, комсостав и евреев“, силы их растут охотно присоединяющимися к ним красноармейцами…»
Чуть раньше, 18 июня 1919 года, Любимов информировал политотдел фронта о разложении соединений своей армии: «Отставая немного от 12-й дивизии, шел процесс разложения и в 13-й дивизии, и в настоящее время этот процесс закончился полным боевым разложением 13-й дивизии. Когда мною, как крайняя мера, приказано было выделить из полков по два пулемета и стрелять в самовольно отходящих, начдив и политком 13-й сообщили, что у него нет таких крепких частей в дивизии и к коммунистам доверие подорвано, в полках их почти нет, отношение к коммунистам неприязненное, и коммунисты должны скрываться и работать в подполье. Таким образом, самые крепкие во всей армии 12-я, а затем 13-я дивизии сломлены не противником, а взорваны внутри. Всюду бегут красноармейцы, забывшие свои красные знамена, запятнавшие их грязью. Заградотрядами задержано с 1 по 15 июня свыше 2500 человек, но сведения эти еще неполны… Что касается противника (летом 1919 года части 8-й армии должны были отразить наступление донских казачьих корпусов. — И.Х.), то перед фронтом 12-й дивизии его не обнаружено… Таким образом, считаю 12-ю и 13-ю дивизии абсолютно небоеспособными, никакого давления они не выдержат. Предполагаю, что зараза уже перекинулась и на 15-ю дивизию, но фактически установить этого не могу, хотя моральный дух ее подорван, о чем я уже доносил…»
В этом документе есть указание на один важный момент, отчасти объясняющий причины невысокого боевого духа солдат: «Красноармейцы, забывшие свои красные знамена…» На основании вышеприведенных цитат мы убедились, что коммунистическая идеология не вдохновляла бойцов на борьбу (в данном случае это не утверждение, а предположение, ибо красноармейцев могла не вдохновлять на борьбу не столько большевистская идеология, сколько ее носители — комиссары). Но красноармейцы не ценили и свои знамена. Это приводит к выводу о нежелании бойцов Южного фронта сражаться не только за идеологию, но и за «честь мундира».
Морально-боевые качества ряда частей Южного фронта были настолько низкими, что даже приезд в некоторые из них представителя реввоенсовета фронта не приводил к налаживанию дисциплины, о чем свидетельствует телеграмма от 16 июля 1919 года, отправленная в штаб фронта членом реввоенсовета Окуловым, инспектировавшим 45-й полк 5-й Украинской дивизии: «Командный состав в громадном большинстве совершенно не подготовлен. Дисциплина отсутствует. В моем присутствии почти ни одно распоряжение не выполнялось без возражений. Несмотря на телеграмму о моем приезде, комиссара полка не видел. В общем, полк производит плохое впечатление».
Интересно, что, во-первых, к приезду представителя штаба фронта не было даже так называемой «показухи», во-вторых, разложились, судя по всему, не только рядовые бойцы, но и командный состав. Окулов в своем докладе пишет, что комиссара полка он так и не увидел. Последний, правда, мог скрываться от своих подчиненных, подобно комиссарам 12-й и 13-й дивизий 8-й армии.
А вот текст другой телеграммы, отправленной в оперативный отдел штаба фронта командованием 9-й стрелковой дивизии 13-й армии: «…из докладов и донесений командиров частей и комиссаров 9-й дивизии, находящихся в расположении комбрига Махно, видно, что войсками Махно по отношению к красноармейским частям проявляется самое возмутительное поведение, как то: насильственное отобрание оружия, срывание красноармейских значков, открытая противокрасноармейская агитация, отрицание регулярного строя, требования введения выборного начала. Подобные явления страшно разлагающе действуют на части; кроме этого, части дивизии возмущены теми грабежами, разгулом и поголовным пьянством, которые царят в махновских частях. О вышеизложенном доношу на ваше распоряжение».
Показательно, что махновцы отбирали оружие у красноармейцев и срывали с них значки. Трудно представить себе регулярную дисциплинированную часть, в которую могло бы являться пьяное отребье и отбирать у бойцов оружие.
Добровольцы и мобилизованные
Причина нелюбви мобилизованных бойцов к коммунистам выше была уже рассмотрена. Почему же красноармейцы выдавали добровольцев? Об этом чуть ниже.
Наиболее же полная картина низкой боеспособности и невысокого морального состояния частей Южного фронта представлена в докладе политического комиссара инспекции пехоты при реввоенсовете Южного фронта о состоянии 14-й армии (командующий — будущий советский маршал Александр Егоров, против нее сражались полки Добровольческой армии генерал-лейтенанта Май-Маевского. — И.Х.) на 17 сентября 1919 года: «Громкие названия бригад и дивизий скрывают за собой низкий мизерный численный состав частей, потерявших в последнее время много убитыми и ранеными, а большею частью дезертировавшими. В боевом отношении красноармейскую массу нужно разделить на две категории. Первая — это партизаны, добровольцы, вступившие в ряды войск в начальном периоде формирования Украинской армии и затем ее отступления на север и составляющие ее основу. В большинстве случаев это жители разоренных деникинцами сел, деревень и городов, потерявшие свое имущество и близких, зверски замученных и убитых деникинскими бандами; все они обуреваемы жаждой мести и рвутся в бой. Немало в рядах армии также разного рода авантюристов, людей без роду и племени, любителей легкой наживы и проч. В боевом отношении все они материал пригодный, но, к сожалению, нравственный облик оставляет желать много лучшего. Немалый процент этой категории (46-я дивизия) — типичные бандиты, громилы, среди них процветает картежная игра на весьма крупные суммы, нередки случаи краж, грабежей, разговаривают они между собой на своем „блатном“ жаргоне и проч. (410-й полк). Политическая и просветительная работа среди них крайне затруднительна. По словам заведующего политотделом дивизии, отношение к коммунистам враждебное, и назначаемые в эти части комиссары иногда для спасения жизни принуждены обращаться в бегство. Другая категория — это мобилизованные. Стоя по своим нравственным качествам выше первых, они, однако, весьма уступают в боевом отношении, давая из своей среды большой процент разбежавшихся, а также перебежавших на сторону противника».
Итак, добровольцы — это не всегда те, кто шел сражаться за большевистские идеалы, а бойцы, желавшие мстить за погибших родных, просто авантюристы. Надо полагать, что мобилизованные и различные криминальные элементы, проникшие в армию, нередко стремились избавиться от добровольцев — тех, кто хотел воевать.
Особого внимания заслуживают эти строки: «Можно утверждать, что командного состава, соответствующего своему назначению в 14-й армии, нет, начиная с высших и кончая низшими. Командиры (средний комсостав. — И.Х.) в большинстве своем полуграмотны, не в состоянии ни объяснить задачи, ни составить донесение. Во время моего пребывания на передовых позициях были случаи панического отхода наших частей (41-й дивизии) только вследствие пулеметного огня противника, причем впереди бежали ротные и взводные и прочие командиры, между тем как достаточно было окрика со стороны комбрига, меня и других примчавшихся восстанавливать положение, как бегущие массы останавливались и начинали беспрекословно исполнять отдаваемые приказания. Другой пример: полуротный приводит своих людей, сняв с занимаемых крайне важных позиций, и заявляет, что люди не могут дольше оставаться, так как промокли, холодно и проч. Никакими уговорами и угрозами на него нельзя было подействовать, и он был по моему настоянию арестован. Аналогичных примеров можно привести еще много. Такое поведение низшего комсостава помимо неподготовленности я объясняю главным образом его безответственностью. Если с высшего комсостава до комполков включительно еще взыскивают иногда даже слишком сурово (расстрел комполка-коммуниста за самовольную явку в штаб дивизии 46), то низший не знает никакой ответственности. Их (командиров среднего звена. — И.Х.) не уважают (красноармейцы. — И.Х.), им не повинуются, с ними грубы и дерзки, о каком-либо намеке на дисциплину речи нет, а в боевой обстановке, зная им цену как начальникам, их не слушают, не исполняют приказаний, и каждый красноармеец действует на свой страх и риск. Кто похрабрее стреляет без конца и куда попало, другие же бросают винтовки, патроны и сами стараются скрыться».
За что боролись?
Делая выводы, инспектор, в частности, отмечает: «По моему глубокому убеждению, части 14-й армии не представляют собою боеспособной единицы, и потому лучшей мерой был бы вывод всех частей в тыл с заменой их свежими и крепкими частями.
В политическом отношении необходимо принятие мер борьбы с дезертирством политработников и с претензиями представителей „советской буржуазии“ на привилегированное положение».
Этот документ дает наиболее полную картину морально-психологического и боевого состояния дивизий Южного фронта. Яркое впечатление производит сообщение о том, какими методами пытался наладить дисциплину в частях Лев Мехлис, будущий начальник Главпура и зам. наркома обороны СССР, что дезертировали из частей в том числе и работники политотделов.
Интересен краткий отчет о положении политической работы в 9-й армии, составленный бывшим комиссаром фронта: «19 сентября 1918 г., взяв на себя обязанности комиссара Южного фронта, по предложению наркома т. Подвойского, я первым долгом должен был обратить внимание на дивизии Киквидзе и Сиверса, где положение было в высшей степени обостренное, так как 1-й выгнал организацию москвичей-коммунистов, а 2-й приказ наркома т. Подвойского сложить ему и всему командному составу свои обязанности и явиться для дачи объяснений по поводу отступления — не выполнил приказ. Что касается дивизии т. Киквидзе, то, явившись к нему, я застал его в боевой обстановке, так как казаки как раз делали нажим на его дивизию. Киквидзе произвел на меня впечатление героя. Он в полном смысле дрался как лев. На всех самых опасных местах появлялся он сам, вследствие чего был три раза ранен. Везде, где он появлялся, солдаты с восторгом и любовью встречали его. Пройдя по передовым окопам вместе с ним под обстрелом неприятеля, я лично убедился в боеспособности красноармейцев». А вот коммунисты «задевали самолюбие Киквидзе, стремясь поставить его во всех отношениях под свой контроль».
Итак, мы видим, что все-таки были советские части, дравшиеся хорошо. Но почему? Нет, не вследствие приверженности большевизму (тот же Киквидзе, которого бойцы любили, выгнал коммунистов). Солдаты сражались не за какую-либо иную идею, не за «честь мундира» (полки Красной армии только формировались и не имели своих традиций), не за родину (ибо для большинства красноармейцев таковое понятие связывалось с родным селом), но под влиянием своего командира (в данном случае Василия Киквидзе, который, возможно, мог вести их в бой под любыми лозунгами).
Таким образом, действительно имеют под собой почву утверждения белогвардейских историков и публицистов, что не только ненависть к «господам» вела в огонь полки Красной армии. И не только потому они победили белых, что подавали им пример воинской доблести коммунисты, комсомольцы, комиссары «в пыльных шлемах», как убеждала советская пропаганда. Приходилось зачастую прибегать к поистине драконовским мерам принуждения, чтобы заставить части РККА стойко обороняться и идти в решительное наступление.
