Генерал Власов: по обе стороны мифов

Природа иррационального в силу своей непредсказуемости всегда вызывает повышенный интерес в культуре, психологии, политике. Зло, как форма иррационального, деструктивного, разрушительного, становилось объектом пристального интереса историков, социологов, художников-мыслителей. Одной из таких форм инфернального начала выступал феномен предательства.

Иррационализм предательства и вместе с тем его диалектичность (а, следовательно, возможность превращения его разрушительных аспектов в свою противоположность) нередко затрудняют однозначную оценку того или иного действия как негативного или предательского.

И действительно, если посмотреть, например, на историю Древнего мира, то убийство Цезаря Юнием Брутом можно трактовать как предательство человека, которого Цезарь считал своим другом и всячески ему покровительствовал (оплата долгов и т. д.). С другой стороны, действие Брута можно трактовать как ultima ratio республиканской традиции против победившей имперской деспотии в лице Гая Юлия.

В библейской же истории предательство апостола Иуды так же неоднозначно в свете слов самого Иисуса, обращенных к нему: «Что делаешь, делай скорее» (Ин 13, 27.). Ведь не будь casus Иуды, не было бы и искупления адамова греха на Голгофе.

И в новой истории невозможно избежать дуализма интерпретаций. Кто такой Джордж Вашингтон? Герой-патриот? Один из «отцов-основателей» США, согласно официальной государственной мифологии? Или изменник британской короны? Удачливый мятежник-сепаратист, каковым его считали при Георге III?

История Русского освободительного движения (РОД), возникшего в годы II Мировой войны, и его лидера генерал-лейтенанта Андрея Власова также не имеет точной положительной или отрицательной оценки. Во многом это обусловлено большим количеством мифологем, связанных с феноменом отечественного коллаборационизма. Наряду с устойчивыми стереотипами советской историографии и левого спектра Русского зарубежья, рисующими Власова как предателя интересов родины, имеет место другая мифологическая тенденция, также уходящая своими корнями в эмиграцию, представляющая РОД в виде демократов и борцов с большевизмом.

Анализируя Русское освободительное движение, необходимо учитывать, что оно возникло до сдачи Власова в плен (12 июля 1942 года) и с самого начала уже имело довольно широкий характер. Массовые капитуляции советских солдат и офицеров в 1941—1942 годах явно свидетельствовали об их нежелании сопротивляться нацистской агрессии. Важно иметь в виду, что сдавались целые боеспособные соединения, полностью укомплектованные техникой, со старшим и высшим офицерским составом. Командующий группой армий «Центр» Федор фон Бок в приказе от 8 июля 1941 года писал: «Подсчет пленных и захваченного по сегодняшний день вооружения дал следующие цифры: 287 704, включая многих дивизионных и корпусных командиров, 2585 захваченных или уничтоженных танков, включая сверхтяжелые типы. Приводящие эту цитату историки-эмигранты Иосиф Дугас и Федор Черон корректируют цифры: 334 571 человек [Дугас, Черон, 1994, с. 71]. Зададимся вопросом, на каком основании армия — с высшими офицерами, с достаточным вооружением — может прекратить сопротивление и сдаться в плен? И не только сдаться, но и перейти в полном составе на сторону противника, как это сделал 22 августа 1941 года 436-й пехотный полк майора Ивана Кононова.

К «довласовскому» периоду относятся и предложения пленных старших офицеров и генералитета предоставить свои услуги немцам. Так, например, 17 июля 1941 года командир 48-й стрелковой дивизии генерал-майор Павел Богданов сдался в плен. Спустя 2 месяца 18 сентября он заявил о готовности сформировать из военнопленных отряд для действий на Восточном фронте. 26 августа 1941 года перешел на сторону противника командир 102-й стрелковой дивизии комбриг Иван Бессонов. В апреле следующего года он выступил с предложением создания антипартизанского корпуса, а в сентябре, в рамках акции абвера «Цеппелин» (проведение разведовательно-диверсионной деятельности с массовым использованием военнопленных) разрабатывал план десанта в районе концлагерей с целью нарушения тыловых коммуникаций в районах Транссибирской магистрали, Северной Двины, Печоры и Енисея [Смыслов, 2004, с. 475−477].

Всего же за годы войны по разным подсчетам в плен попали от 5,7 млн. человек (из них погибло 3,3 млн.) (Х. Штрайт, А. Даллин) до почти 6 млн. (4 млн. погибших) (И. Дугас, Ф. Черон, В. Козлов)1. Они представляли в процентном отношении точную копию советского общества, равно как и та значительная часть военнопленных и гражданских лиц на оккупированной части страны, которая стала сотрудничать с нацистами. Парадоксально, но не остались в стороне и партийные функционеры. Один из ближайших сподвижников Власова Мелетий Зыков не считал нужным скрывать свои марксистские убеждения.

Если посмотреть социальное происхождение осужденных на московском процессе 30 июля — 1 августа 1946 года руководителей РОД, то получается следующая картина — А. Власов (из крестьян), И. Благовещенский (из семьи священника), Д. Закутный (из крестьян), В. Малышкин (из семьи служащих), Ф. Трухин (из дворян), Г. Жиленков (из крестьян), С. Буняченко (из крестьян), Г. Зверев (из рабочих), В. Мальцев (из крестьян), М. Меандров (из семьи священника), В. Корбуков (из крестьян), Н. Шатов (из

крестьян). К ним можно прибавить судившихся отдельно генерал-майоров М. Богданова (из семьи служащих), В. Арцезо (Ассбергьянс) (из мещан), А. Севастьянова (из семьи служащих), А. Будыхо (из рабочих), Т. Доманова (из казаков), казненных чешскими партизанами В. Боярского (Баерского) (из рабочих), М. Шаповалов (из крестьян), избежавших выдачи С. Бородина и И. Кононова (оба из казаков) и двух белоэмигрантов Б. Штейфона (из ремесленников) и А. фон Лампе (из дворян) [Александров, 2001].

К 5 мая 1943 года, когда Власов скорее номинально, чем реально возглавлял коллаборационистские силы, они «в рамках вермахта насчитывали 90 русских батальонов, 140 боевых единиц, по численности равных полку, 90 полевых батальонов восточных легионов и не поддающееся исчислению количество более мелких военных подразделений, а в немецких частях находилось от 400 до 600 тысяч добровольцев [Hilfwillige — добровольные помощники или Hiwi — А.М.]. Под германским командованием состояло несколько крупных «русских» формирований (1-я казачья дивизия, несколько самостоятельных казачьих полков, калмыкский кавалерийский корпус)» [Хоффманн, 1990, с. 7−8].

Всего же в антисоветских формированиях вермахта и ваффен СС служило от 1 до 2 млн человек [Munter, 1979, с. 226]. Данная цифра немецкого исследователя довольно приблизительна и нуждается в коррекции как в рамках общей статистики, так и рассматриваемой в настоящей статье проблематики. Она включает национальные формирования из числа бывших советских граждан, использовавших немецкое вторжение как повод к возобновлению освободительной борьбы (грузины, калмыки) или ее активизации (чеченцы, прибалты)2, которые не рассматриваются в данной работе. Также следует учитывать немалое число русских эмигрантов, пытавшихся продолжить Гражданскую войну (например «Русский охранный корпус» врангелевского генерала Б. Штейфона).

Одновременно в национальные формирования входило, как правило, определенное число немецких военнослужащих, в основном офицеров (на 4 ноября 1943 года 1-я казачья дивизия Х. Фон Паннвица насчитывала 18 555 человек, в том числе 222 немецких офицера и 3 827 унтер-офицеров [Хоффманн, 1990, с.68−69]). Наконец, Верховное командование Вермахта (ОКВ) жестко регламентировало количество национальных батальонов и hiwi (приказ 215 от 13.01.42), что приводило к элементарному сокрытию истинного числа «наших иванов» (неофициальное название hiwi) уже на полковом и дивизионном уровне. Так, например, весной 1943 года 707-я пехотная дивизия вермахта на 40% состояла из hiwi [Неизвестная Россия, т. 4, с. 43], а 134-я дивизия в конце 1942 года на 50%. Официально же штатное расписание пехотной дивизии вермахта на 2 октября 1943 года предусматривало наличие 2 005 hiwi на 10 708 человек личного состава, то есть менее 20% [Muller-Hillebrand, 1969, т. 3, с. 68]. К 1 мая 1945 года в составе германской армии, согласно данным ОКВ было 700 000 добровольных помощников [Стеенберг, 1974, с. 248].

Точное число солдат и офицеров РОА назвать сложно. Формально Власову подчинялись все «восточные» батальоны. Но фактически они находились в оперативном ведении командующих дивизий, а в административном отношении их возглавлял командующий Восточными добровольческими войсками вермахта (Osttruppen) генерал Эрнст Кестринг (начальник штаба генерал Гейнц Гельмих). Реальное переподчинение произошло лишь после Пражского манифеста 14 ноября 1944 года. К концу войны общая численность РОА составила более 124 000 человек (часть которых не была вооружена) [Александров, 2001, с. 53]. Из них Власов командовал 1-й дивизией (полностью сформированной), 2-й и 3-й дивизиями (в стадии формирования), запасной бригадой и рядом менее крупных соединений, остальные части не успели войти в оперативное ведение. Всего в подчинении генерала было 50−60 тысяч человек [Дугас, Черон, 1994, с. 317].

Для сравнения: из 235 473 британских и американских военнослужащих, попавших в германский плен, в так называемый «британский добровольческий корпус СС» (Britisches Freikorps) изъявило желание вступить по различным данным от 30 до 60 человек, как правило представлявших из себя «опустившихся алкоголиков» [Толстой, 1996, c. 51]3. Отечественная коллаборация в процентном отношении к общему числу населения страны может быть соотнесена с французской (более 50% взрослого мужского населения Франции в экономической или политической форме сотрудничали с оккупационными властями). Однако политические, психологические и социальные причины российского и французского коллаборационизма во многом отличны. В частности, наличие легитимного прогерманского правительства Виши, менее острые, чем в Советском Союзе социальные противоречия.

Таким образом, знаменитый риторический вопрос-утверждение Александра Солженицына о том, «что для мировой истории это явление небывалое: чтобы несколько сот тысяч молодых людей в возрасте от двадцати до тридцати лет подняли оружие на свое Отечество в союзе со злейшим его врагом. Что, может, задуматься надо: кто ж больше виноват — эта молодежь или седое Отечество? Что биологическим предательством этого не объяснить, а должны быть причины общественные», связанные с целым рядом не только социальных, но и личностных психологических факторов [Солженицын, 1991, т. 5, с. 189]4.

Впрочем, справедливы и многие критические оценки антисталинского движения. Начнем с личности самого лидера РОДа. Германский исследователь Свен Стеенберг пишет, что незадолго до катастрофы 2-й Ударной армии Власов получил письмо от супруги, в котором недвусмысленно говорилось об обыске, совершенном сотрудниками наркомата внутренних дел на квартире генерала [Стеенберг, 1974, с. 31]5. Естественно, что переход Власова на сторону немецких войск в свете данного факта принимает несколько отличный характер. Ведь если бы Андрей Андреевич был убежденный антикоммунист, что ему мешало сдаться во время обороны киевского укрепленного района, командующим которого он являлся, или же во время боев под Москвой. Все же не по известному анекдоту он действовал:

— Генерал Власов, почему вы перешли на сторону немцев?

— Видите ли, все зависит от окружения…

Однако в пользу убежденности и искренности действий Власова свидетельствует тот факт, что он не стремился бежать, когда стало ясно, что возглавляемое им движение обречено. Тот же Стеенберг пишет, что его ближайший сотрудник Юрий Жеребков предлагал Власову бежать в Испанию [Стеенберг, 1974, с. 216]6. Тем более, что шансы были — личный пилот генерала сумел добраться до Пиренеев. К побегу склонял Власова американский капитан Ричард Донахью, которому он сдался в замке Шлюссельбург 12 мая 1945 года и ряд других офицеров, готовых снабдить генерала и его спутников гражданской одеждой и бензином [Хоффманн, 1990, с. 220]. И тем не менее Власов предпочел разделить участь людей, доверившихся ему. Вместе с тем еще в период зарождения движения, которому он дал имя (Смоленский манифест 27 декабря 1942 года), генерал сомневался в его жизнеспособности, справедливо считая, что время упущено [Штрик-Штрикфельдт, 1981, с.202]. Позднее, когда отношения с немцами становились напряженными (сведение всей деятельности к агитации войск противника, расформирование «восточных» батальонов в 1943 году), хотел сложить с себя полномочия или же вернуться в лагерь для военнопленных [Андреева, 1990, с. 82].

Другой немаловажный вопрос касается реальной силы, боеспособности РОА. Представляется, что немцы имели достаточные основания скептически относиться к своим русским союзникам.

Во-первых, невозможно точно оценить соотношение между людьми, вступившими в РОА и другие антибольшевистские формирования по убеждению, и солдатами и офицерами, спасавшимися от голодной смерти в лагере, к числу которых относился генерал Дмитрий Закутный, который разочаровавшись в Освободительном движении, тем не менее, боясь репрессий со стороны немцев, оставался в нем до конца, с грустью говоря о своем будущем после поражения Германии: «У меня на шее веревка болтается» [Богатырчук, 1978, с. 187]. Отдельно нужно оценивать людей, руководствовавшихся личной местью, как, например, уже упоминавшийся Иван Кононов, потерявший в результате репрессий отца и трех братьев и считавший виновником своих бед «проклятого кровавого горного шакала Джугашвили-Сталина» [Александров, 2003, с. 240], а также тех, кто действовал исходя из карьерных соображений, как генерал Сергей Буняченко, говоривший духовнику штаба РОА отцу Александру Киселеву зимой 1945 года: «А что мне будет, если я возьму Киев?» [Киселев, 1977, с. 143]. Хотя убежденных антикоммунистов было среди власовцев немало. Именно антикоммунизмом можно объяснить тот факт, что в течение недели после публикации Пражского манифеста (18 ноября 1944 года) 60 тысяч человек направили заявления с просьбой принять их в РОА. Естественно, что большинство из них не надеялись на победу Германии. Имела место «вера в то, что союзники, покончив с Гитлером, повернут теперь на Сталина» [Lyons, 1953, с. 251].

Во-вторых, другой биограф Власова, английский историк Екатерина Андреева пишет о судьбе трех довольно крупных русских коллаборационистских формирований «довласовского» периода, чья эффективность была довольно амбивалентной. Бригада Бронислава Каминского была создана из частей самообороны района Локоть-Брянск. Она вошла в состав ваффен СС. Ее подразделения после отступления с территории Локтя были в целом деморализованы и нередко занимались грабежом. За необоснованную жестокость и бандитизм при подавлении Варшавского восстания («от… сообщений волосы становились дыбом») глава бригады Каминский был расстрелян [Гудериан, 1998, с. 489]7. В рядах СД сражалась и бригада Владимира Гиль-Родионова «Дружина». Несмотря на жестокость проведения целого ряда контрпартизанских акций примерно половина ее численного состава вместе с командиром перешла на сторону Советов в 1943 году. Ее лидер был награжден орденом лично маршалом Сталиным [Андреева, 1990, с. 56]. Во время одной из операций, теперь уже против немцев, Гиль-Родионов был окружен и по одной из версий умер от ран, а по другой — был расстрелян своими сослуживцами. Сохранившие верность немцам коллаборанты позже составили «гвардейский батальон РОА».

В качестве третьего примера («эксперимента», по мнению Андреевой) ненадежности коллаборационистских частей следует указать на создание под Смоленском Русской народной национальной армии (названной по месту формирования «бригада Осинторф») бывшим полковником Белой армии Константином Кромиади (псевдоним Санин). Андреева пишет, что командир бригады не смог найти общего языка с немцами, вследствие чего его части были расформированы. Однако сам Кромиади одновременно признает и другую причину — переход на сторону партизан части соединений бригады [Андреева, 1990, с. 56]8.

Анализируя собственно боевые действия РОА, нельзя не коснуться самой крупной операции власовцев — участия в пражском восстании 6−7 мая 1945 года. Станислав Ауски в своем исследовании отмечает, что бойцы РОА не освободили Прагу, а только помогли повстанцам сохранить status quo по отношению к немецким частям9. При этом надо учитывать, что оборонявшие Прагу части вермахта и СС были уже в значительной степени ослаблены боями, в то время как 1-я дивизия РОА была полностью укомплектована и, не считая двух локальных столкновений с частями Красной армии на Одере, в боевых действиях не участвовала. Таким образом, использование немецким командованием русских коллаборантов как правило в контрпартизанской борьбе, а не против регулярных армейских частей в силу слабой боевой подготовки представляется вполне обоснованным.

К слову сказать, подобные тенденции (невысокая боеспособность, относительная надежность) имели место и в «невласовских» коллаборационных формированиях. В ночь с 5 на 6 апреля 1945 года восстал 822-й грузинский батальон на острове Тексель. Несмотря на внезапность нападения (повстанцы практически без потерь уничтожили около 200 немцев) и поддержку местного населения им не удалось взять под контроль весь остров. В течение недели восстание было подавлено. Потери повстанцев, сражавшихся, между прочим, под красным знаменем, по разным подсчетам составили от 400 до 500 человек (включая 117 голландцев), а наступавших частей немцев 200 солдат и офицеров [Hoffmann, 1991, с. 267−269]10.

Однако следует учитывать и то, что коллаборанты в целом ряде действий против Красной армии показали высокие боевые качества. Тот же Солженицын, вспоминая свой личный фронтовой опыт, пишет, «что русские против нас и вправду есть и что они бьются круче всяких эсэсовцев, мы отведали вскоре». Осенью 1943 года один из полков бригады Бронислава Каминского «стойко защищал Севск — и в этой защите уничтожен целиком: советские войска добивали и раненых, а командира полка привязали к танку и протащили насмерть». К декабрю того же года относится и двухнедельная оборона коллаборантами «несбиваемого днепровского плацдарма южнее Турска» [Солженицын, 1991, т. 5, с. 182, 183−184].

Другим аспектом рассматриваемой темы является вопрос о морали. И это не проблема использования власовцами в качестве союзника в борьбе с советским тоталитарным режимом нацистского тоталитаризма. Политика не является синонимом этики. Ведь и союзники отнюдь не мучились угрызениями совести, сражаясь против наци совместно с «людожорским» режимом по справедливому замечанию Александра Солженицына. В данном случае хотелось бы обратить внимание на два момента.

Нельзя точно определить среди власовцев не только число убежденных противников советского строя, но и сколько из них искренне верили, что нацизм является благотворной альтернативой коммунизму, а сколько исповедовали либеральные ценности. Начальник оперативного штаба власовской армии Андрей Нерянин (псевдоним А. Алдан) признает, что «абсолютное большинство бывших военнопленных, вступавших в РОА, чувствовало некий моральный гнет от факта «измены долгу присяги», надевая форму РОА… у этих людей теплилась надежда на возможность возвращения на родину» [Алдан, 1969, с. 12]11. Следует учитывать и элементарную трусость. О невысоком моральном духе коллаборантов говорит судьба уже упоминавшейся бригады Каминского. Так, в частности, командир 1-й дивизии РОА генерал Сергей Буняченко протестовал против включения членов этого формирования в ее состав [Хоффманн, 1990, с. 49]12. В качестве другого примера можно сослаться на приказ майора Ивана Кононова, который призывал своих казаков не грабить местное население, на что обращает внимание современный отечественный историк власовского движения Кирилл Александров [Александров, 2003, с. 66−67].

Стеенберг пишет, что «первые 33 номера газет «Заря» и «Доброволец» вышли фактически без всякой цензуры» [Стеенберг, 1974, с. 118]. То есть газеты до апреля 1943 года выходили свободно. Однако и в «доцензурных» и «постцензурных» номерах достаточно тоталитарной и антисемитской терминологии. Например, в мартовском номере «Зари» присутствуют рассуждения о «принципах мирового жидовства», а в апрельском — о «вере своему учителю» и о том, что «единство — наше знамя». В мартовском «Добровольце» говорится, что «русский народ ждет вождя"13. А в «пилотном» номере газеты за январь 1943 г. публикуется пространное рассуждение о «нашем враге» в образе «жидовского марксизма» и «наших друзьях» — «Великогермании» и «Адольфе Гитлере, знающем путь, по которому должны идти народы к своему счастью и благополучию», которое заключается в «немецком социализме».

Впрочем, следует учитывать, что Русское освободительное движение было более автономно от германского руководства (и национал-социалистической идеологии, соответственно), чем казачьи формирования генерала СС, участника Гражданской войны Петра Краснова. Если солдаты РОА присягали лично Власову [Хоффманн, 1990, с. 37], а в тексте присяги говорилось только о союзе с Германией, то Краснов требовал непосредственной преданности Гитлеру. В тексте присяги, составленной, очевидно, самим престарелым генералом и писателем, в частности, говорилось: «Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом перед Святым Евангелием в том, что буду Вождю Новой Европы и Германского Народа Адольфу Гитлеру верно служить и буду бороться с большевизмом, не щадя своей жизни, до последней капли крови. Все законы и приказания, от поставленных Вождем Германского Народа Адольфа Гитлера начальников отданные, по всей силе и воле исполнять буду… В чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключение сей клятвы целую Слово и Крест Спасителя моего. Аминь"14.

Процесс формирования власовской армии шел параллельно конструированию ее идеологической программы. Смоленский манифест, учредивший Русский комитет — прообраз будущего Комитета освобождения народов России (КОНР), и воззвание Власова «Почему я встал на путь борьбы с большевизмом» от 3 марта 1943 года с его знаменитой фразой — «меня ничем не обидела советская власть» — имели чисто агитационное значение. Реальный план представлял Пражский манифест — во многом концептуальный документ освободительного движения, в котором причудливо сочеталась социал-демократическая программа с элементами тоталитарного мышления. Манифест по сути был возвратом к идеалам Февраля («народной революции»). Он, в частности, предполагал восстановление социальных защит граждан, «право на свободный труд, созидающий… материальное благосостояние», «установление неприкосновенной частной трудовой собственности», «равенство всех народов». Одновременно декларировалось «утверждение национально-трудового строя» и «предоставление интеллигенции возможности свободно творить на благо своего народа». Также в манифесте ничего не говорилось о habeas corpus [Цит. по:

Андреева, 1990, с. 342].

Причины неудачи власовского движения анализировались как самими участниками Комитета освобождения народов России, так и многими исследователями. Парадоксально, но первым подобную попытку предпринял сам генерал Власов. Во вступительной речи в «Европа-хаус», предшествовавшей публикации Пражского манифеста, он, оговариваясь («мы считаем неуместным и ненужным говорить сейчас о бывших возможностях… речь идет о продолжении борьбы и о победном ее завершении»), дал собственное восприятие процесса в контексте послереволюционной борьбы с коммунистической диктатурой. «Более четверти столетия народы России боролись против ненавистной диктатуры большевизма. Но эта борьба была безуспешной лишь потому, что силы народов России были разрознены, что революционные выступления оставались без руководства, не возглавлялись теми, кто выражал бы полностью народные чаяния. Лишь война дала возможность ведущим силам народов России вырваться из-под гнета сталинской тирании… провести огромную работу по сплочению антибольшевистских сил.

Расчет на внутреннее потрясение в СССР, на внутренний переворот… был вполне обоснован. Он оправдывался длительной общественной борьбой, борьбой внутри правящей большевистской партии, ростом национальных устремлений, наличием значительных оппозиционных элементов среди интеллигенции и общим недовольством народа. И если это внутреннее потрясение не произошло, то не в силу того, что расчет на него был неправилен, а в силу того, что переворот ошибочно предполагался как стихийный"15.

Объясняя причины поражения, большинство власовских мемуаристов создают устойчивую мифологему о «предательстве» их интересов нацистским руководством. Данная версия также связана в первую очередь с именем Власова. Нерянин вспоминал, что Власов и начальник штаба РОА генерал Федор Трухин вскоре после обнародования Пражского манифеста «почти дословно повторяя друг друга, говорили: «Через 6−7 месяцев, то есть к маю-июню 1945 года, мы будем иметь минимум 10 линейных дивизий, несколько запасных бригад или полков, офицерское училище, вспомогательные части… Кроме того, в ближайшее время из немецких частей будут изъяты все русские роты, батальоны и отряды… У нас будут свои авиационные части [развернутые в полный состав отдельные подразделения ВВС РОА под командованием генерал-майора Виктора Мальцева — А.М.] и танковые войска». Нерянин задается вопросом: «верили ли Власов и Трухин тому, что говорили? Что касается генерала Власова — неизвестно, а генерал Трухин, надо сказать, мало всему этому верил» [Алдан, 1969, с. 7−9]. В случае с Андреем Андреевичем говорить однозначно сложно. Помимо уже упоминавшейся речи в Праге можно привести малоизвестный разговор главы РОА с лидером Российского общевоинского союза, участником Гражданской войны Василием Бискупским, о котором вспоминал позднее другой сподвижник Власова, Юрий Мейер: «Бискупский прямо поставил Андрею Андреевичу вопрос, на что он рассчитывает в смысле успеха движения. С точки зрения Бискупского, дни Германии были сочтены. Власов с убеждением отстаивал следующую точку зрения: по его мнению, противоречия между союзниками, с одной стороны, и большевиками, с другой, были столь сильны, что разгром Германии должен был быть как бы автоматически немедленным началом боевых действий великих демократий против еще злейшей формы диктатуры, чем национал-социализм, — против большевизма. И вот тут-то наличие освободительной русской армии могло быть только подарком для союзников. В.В. Бискупский со свойственной ему прямолинейностью назвал это чистейшей фантазией, убеждал на основании примеров, что демократии никогда открыто не выступят против большевиков, но в конце концов замолчал, не желая отнимать у Андрея Андреевича веры в ту иррациональную справедливость, которая должна была спасти его начинания» [Мейер, 1956, N1, с. 26].

Не исключено, что в данных словах Власова преобладало стремление морально подбодрить своих сторонников. Однако он был уверен, что необходимо идти до конца, так как в заложниках у немцев находились многочисленные военнопленные и перемещенные лица, занятые на принудительных работах. Любое противодействие со стороны КОНРа могло повлечь ответные репрессии по отношению к остарбайтерам. Тем более, что некоторых успехов в улучшении жизни перемещенных лиц добиться удалось. Так, например, 26 января 1945 года под давлением Власова рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер издал приказ о том, что остовцы не подлежат телесному наказанию [Андреева, 1990, с. 95]. Возможно, в случае с выступлением в «Европа-хаус», ввиду присутствия в зале представителей германской администрации, Власов откровенно блефовал. Так же, как он блефовал на встрече 16 сентября 1944 года с Гиммлером, когда говорил, что если бы «располагал ударной армией», то «дошел бы до Москвы и тогда закончил бы войну по телефону, поговорив с моими товарищами, которые сейчас борются На другой стороне». Неизвестно, данный ли блеф или разумные суждения генерала, подкрепленные его харизмой, произвели впечатление на рейхсфюрера (в отличие от главы «Германского рабочего фронта» Роберта Лея, не понявшего говорившего с ним абсолютно откровенно Власова). Гиммлер, который к тому времени существовал в мире, не всегда совпадающем с реальностью, после разговора с генералом признал, что перед ним была «крупная, большая личность», и дал согласие на формирование русской армии [Цит. по: Киселев, 1977, с. 183−184, 192]. Последние слова особенно интересны в связи с выступлением рейхсфюрера 14 октября 1943 года в Бад-Шахене, когда он публично назвал Власова «русской свиньей» за слова «неслыханной наглости» о том, что «Россия может быть побеждена только русскими». Очевидно Гиммлер не знал, что Власов просто процитировал Фридриха Шиллера.

В свою очередь немецкий историк Йоахим Хоффманн, анализируя публичные выступления Власова и Трухина конца 1944 года пришел к мнению, что надежда на успех руководства РОА покоилась «не столько на реальной силе формирований, сколько на силе политического и пропагандистского воздействия» [Хоффманн, 1990, с. 14]. Подобная надежда подкреплялась регулярными переходами советских солдат и офицеров на сторону власовцев в последние месяцы войны.

Отец Александр Киселев считал, что отказ немцев от формирования крупных соединений русских во время войны был непоправимой ошибкой. «Немцы не способны были одуматься… казалось, что им легче умереть, чем сдвинуться с проторенной дорожки. Гибкости для внутренней перестройки, быстрой ориентировки в ситуации развивающихся событий у них не оказалось». Он обращает внимание на то, что между разговором Гиммлера и Власова, в ходе которого было принято решение о формировании РОА (16 сентября 1944 года) и официальным объявлением генерала главнокомандующим (28 января 1945 года), прошло 4 месяца [Киселев, 1977, с. 143]. В свою очередь, главный редактор газеты «Доброволец» Георгий Жиленков характеризовал деятельность германского правительства, как деятельность «клуба самоубийц» [Штрик-Штрикфельдт, 1981, с. 146].

Главный редактор коллаборационистского печатного органа «Воля народа», по поручению которого капитан А. Родзевич создал эмблему РОА, Александр Казанцев видел в требовании ОКВ послать части власовской армии на фронт «удар в спину». «Политически это было убийством… выступая против советских частей, они [власовцы — А.М.] должны были выступать как защитники Берлина… Со стороны немцев это было открытой провокацией — дискредитировать части Движения как прямых пособников Гитлера» [Казанцев, 1994, с. 306].

Помимо естественного скепсиса германского командования, касающегося боеспособности коллаборантов, имевшего место на всем протяжении войны, к концу боевых действий возник ряд и объективных трудностей. В первую очередь необходимо учитывать ограниченность ресурсов самой Германии. Разрушенные заводы по производству вооружений, недостаточность топлива не давали возможности снабжать и комплектовать собственные дивизии, не говоря о немногочисленных формированиях союзников. В принципе, об этом говорили и Власов, и Трухин. Нерянин вспоминал, как они признавали, что «конечно, надо понимать, что немцам трудно будет дать нам материальную часть для авиационных и танковых частей. Имеются также трудности в обеспечении наших частей автомобильным транспортом» [Алдан, 1969, с. 8]. Важно учитывать и нежелание власовцев считаться с указанными трудностями. Комдив Буняченко не хотел приравнивания своей дивизии к фольксгренадерским («облегченный» вариант обычной дивизии вермахта), снабжение и формирование которых было более менее отлаженным, а требовал полноценного комплектования [Хоффманн, 1990, с. 47].

Также вполне естественным выглядит и стремление ОКВ использовать немногочисленные резервы, в том числе и состоящие из коллаборантов («французская» дивизия СС «Шарлемань», в частности, обороняла Берлин). В данном контексте совершенно фантастически выглядит мысль о снятии с фронта и переброске в тыл русских батальонов.

Согласно точке зрения участников и апологетов коллаборационистского движения, союзники совершили «великое предательство», выдав в руки коммунистического руководства людей, исповедовавших антибольшевистские взгляды и доверившихся англо-американцам16. Воспоминания и исследования пестрят примерами жестокостей насильственных депортаций, удавшимися и неудавшимися попытками самоубийств. Было выслано много старых эмигрантов (в частности, героев Гражданской войны генералов Петра Краснова и Андрея Шкуро), жителей прибалтийских республик и граждан Западной Украины и Белоруссии, которые не подпадали под статьи о насильственной депортации Ялтинских соглашений 11 февраля 1945 года. Представляется, что в данном случае имеет место еще одна мифологема, которая базировалась на реально имевшей место несправедливости, а потому обрела достаточную устойчивость.

Во-первых, в руках Красной армии оказалось множество союзнических солдат и офицеров, освобожденных из немецкого плена. При невыдаче казаков и власовцев они могли оказаться заложниками. Об опасности подобного развития событий свидетельствует тот факт, что западные военнопленные, бежавшие через польскую границу в СССР (до 22 июня 1941 года), автоматически оказывались в советских концлагерях (Особлаг в устье Северной Двины). Только побег английского рядового Джеймса Аллена, которому удалось добраться до посольства Великобритании в Москве, привел к передаче заключенных представителям западных дипломатических миссий [Горчаков, 2000, с. 29−30].

Во-вторых, и власовцы, и казаки сражались с оружием в руках и в форме немецкой армии не только против Сталина, но и против союзников во Франции и антигитлеровского Сопротивления в Европе. Так, например, Сергей Буняченко за оборонительные бои в районе Сен-Ло, во Франции, во главе сводного полка власовцев 26 июня — 7 июля 1944 года, был награжден Железным крестом 2-го класса [Александров, 2001, с. 102]. Казаки Краснова и Шкуро входили в состав войск СС — организации, объявленной на Нюрнбергском процессе преступной.

Никого не удивляет, что немецкие генералы и партийные руководители выдавались в страны, обвинявшие их в военных преступлениях, для суда и последующего наказания (обер-президент Восточной Пруссии Эрих Кох был осужден в Польше, обергруппенфюрер СС Карл Оберг — во Франции, фельдмаршал Фердинанд Шернер — в СССР, а фельдмаршал Альберт Кессельринг — в Италии). Почему же это не могло распространяться на генералов-эмигрантов Краснова и Шкуро? Другой участник Гражданской войны, генерал Кучук Улагай депортации не подвергся, а генерал Султан Келеч Гирей поехал добровольно, считая бесчестным бросить подчиненных.

Даже если предположить, что Власову удалось сформировать боеспособную армию, это не изменило бы, скорее всего, ни сроков окончания войны, ни ее результатов. Думается, что опыт террора, приобретенный большевиками в годы Гражданской войны, запрет на сдачу в плен, а также институт заградотрядов и штрафных батальонов (приказ 1 919 от 12.09.41 и приказ 227 от 28.07.42) подавил бы протестные настроения и заставил население сражаться не только за родину, но и за Сталина. А количество людских потерь в результате боев и террора оказалось бы соотносимым с потерями от голода в нацистских лагерях и от немецких и послевоенных репрессий.

Для понимания феномена отечественной коллаборации интересно сравнить юридическую оценку руководства КОНРА и современных ему аналогов. В международном праве имеет место зафиксированное Всеобщей декларацией прав человека право на восстание («последнее средство… восстание против тирании и угнетения»), положение, которое в свете мировой системы права имеет обратную силу. Впочем, в отношении к коллаборации эта норма не всегда играла не только оправдывающее, но даже смягчающее обстоятельство. Так, например, интересна судьба «немецкого Власова» — главы просоветской «Лиги германских офицеров» генерала артиллерии Вальтера фон Зейдлиц-Курцбаха. В 1956 году (спустя полгода после возвращения из плена) суд ФРГ отменил смертный приговор генералу от 26 апреля 1944 года. Он мотивировал свое решение «отсутствием доказательств, что осужденный действовал по низменным побуждениям», а также учел, что генерал «по преимуществу руководствовался… враждебным отношением к национал-социализму». Однако деятельность другого крупного коллаборанта — главы французского правительства Виши Анри Петена, несмотря на его легитимный приход к власти и стремление защитить национальные интересы страны, была осуждена, а сам маршал приговорен к смертной казни, замененной пожизненным заключением.

Одновременно разнится отношение и среди исследователей (апологетические работы Е. Андреевой, Й. Хоффманна, Ю. Цурганова, с одной стороны, и отрицание идеи РОА в трудах А. Колесника, Им. Левина, Н. Коняева). Необходимо учитывать меняющееся отношение к нему в среде самих участников. Автору этих строк довелось побеседовать с одним ветераном войны, попавшим в нацистский плен вскоре после харьковской катастрофы 1942 года. В нормальной стране он за свой последний бой удостоился бы высшей награды и внеочередного звания, но в СССР после освобождения получил 10 лет сибирских концлагерей. Теперь, работая церковным сторожем в Тверской области, он говорит: «Во время войны я постарался бы убить Власова. Но сейчас, если бы я вновь оказался в немецком плену, я вступил бы в его армию, даже зная ее дальнейшую судьбу». В то же время, общаясь с офицером власовской армии, счастливо избежавшим послевоенных репрессий, мне пришлось слышать слова, осуждающие идеологию РОА («мне противна идея национального государства»). Другой же участник РОА считал, что Власов предал идею освободительного движения, не дав своим частям реально сражаться против коммунистов.

Подводя итог, следует сказать, что однозначной оценки отечественному коллаборационистскому движению в годы II Мировой войны дать нельзя. Необходимо дальнейшее изучение источников, в том числе введение в научный оборот архивных материалов, восстановление исторического хода событий, воссоздание общего контекста эпохи, ее психологии. Только при таком комплексном подходе можно будет дать беспристрастную историческую и моральную оценку Русскому освободительному движению и генералу Власову.

Список литературы
Алдан А.Г. Армия обреченных. Нью-Йорк, 1969.

Александров К. Офицерский корпус армии генерал-лейтенанта

А.А. Власова 1944−1945. СПб., 2001.

Александров К. Против Сталина. СПб., 2003.

Андреева Е. Генерал Власов и Русское освободительное

движение. Лондон, 1990.

Ауски С.А. Предательство и измена. Войска генерала Власова в

Чехии. Сан-Франциско, 1982.

Бетелл Н. Последняя тайна. М., 1992.

Богатырчук Ф. Мой жизненный путь к Власову и Пражскому

Манифесту. Сан-Франциско, 1978.

Горчаков Р. Лубянская грань // Посев. 2000. N8.

Гудериан Г. Воспоминания солдата. Смоленск, 1998.

Дугас И., Черон Ф. Вычеркнутые из памяти. Советские

военнопленные между Гитлером и Сталиным. Париж, 1994.

Казанцев А. Третья сила. М., 1994.

Прот. Александр Киселев Облик генерала А.А. Власова. Нью-

Йорк, 1977.

Козлов В. О людских потерях Советского Союза в Великой

Отечественной войне 1941−1945 годов // История СССР, 1989, N2.

Кривошеев Г. (ред.) Гриф секретности снят. Потери вооруженных

сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. М.,

1993.

Кромиади К. За землю, за волю… Сан-Франциско, 1980.

Кузнецов Б.М. В угоду Сталину. Нью-Йорк, 1993.

Мейер Юрий Власовское движение и его моральные основы //

Русский журнал. Нью-Йорк, 1956. N1.

Науменко В. Великое предательство. Казачество во Второй

мировой войне. СПб., 2003.

Смыслов О. «Пятая колонна» Гитлера. От Кутепова до Власова.

М., 2004.

Солженицын А. Малое собрание сочинений в 7 т. М., 1991. Т.5.

Стеенберг Свен Власов. Мельбурн, 1974.

Толстой Н. Жертвы Ялты. М., 1996.

Фрелих С. Генерал Власов. Русские и немцы между Гитлером и

Сталиным. Кельн, 1990.

Хоффманн Й. История власовской армии. Париж, 1990.

Штрик-Штрикфельдт В. Против Сталина и Гитлера. Франкфурт-на-

Майне, 1981.

Dallin Alexander German Rule in Russia 1941−1945. Boulder,

Colorado, 1981.

Fisher G. Soviet Opposition to Stalin. Harvard University

Press, Cambridge, 1952.

Hoffmann J. Die Kaukasien 1942/43: Das deutsche Heer und die

Ostvolker der Sovjetunion. Freiburg, 1991.

Lyons Eugene Our Secret Allies. Boston, 1953.

Muller-Hillebrand B. Das Heer, 1933−1945. Fr. a. M., 1969.

Bd.3.

Munter O. Die Ostfreiwilligen. In: Damals. Zeitschrift fur

Geschichtliches Wissen. 1979.

Seth R. Jackals of the Reich: The Story of the British Free

Corps. London, 1972.

Streit Christian Keine Kameraden. Die Wehrmacht und die

sowjetischen Kriegsgefangenen 1941−1945. Stuttgart, 1978.

Вступительная речь генерала А.А. Власова // Воля народа.

15.11.44.

«Доброволец». 21.03.43.; «Заря». 21.03.43.; «Заря».

25.04.43.; «Заря». 01.05.43.

Присяга казака, служащего в Германской армии // На казачьем

посту. Берлин, 1943. N.12.

Неизвестная Россия. М., 1993. Т. 4.

Примечания
1 Streit Christian Keine Kameraden. Die Wehrmacht und die sowjetischen Kriegsgefangenen 1941−1945. Stuttgart, 1978; Dallin Alexander German Rule in Russia 1941−1945. Boulder, Colorado, 1981; Дугас И., Черон Ф. Вычеркнутые из памяти; Козлов В. О людских потерях Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941−1945 годов // История СССР, т.2. 1989. Официальная цифра 4,05 млн пленных представляется несколько заниженной. См. Кривошеев Г. (ред.) Гриф секретности снят. Потери вооруженных сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. М.: Воениздат, 1993.

2 Крупные восстания в Грузии и Калмыкии происходили в 1930−33 годах. Восстание чеченцев и ингушей началось в январе 1941 года и к 22 июня не было подавлено точно так же как и сопротивление в оккупированных СССР районах Западной Украины, Эстонии, Латвии и Литве. Эстонский батальон «Эрна» захватил несколько островов Моонзундского архипелага и совершил ряд диверсий в тылу советских войск, части Литовской освободительной армии до подхода вермахта взяли Каунас, а один из руководителей РОДа генерал-майор РККА Иван Благовещенский был пленен и передан представителям вермахта латышской военной организацией «Айзасарг» [Александров, 2001, с. 90].

3 См. также: Seth R. Jackals of the Reich: The Story of the British Free Corps. London, 1972.

4 В принципе Солженицын повторяет письмо генерала Меандрова от 5 января 1946 года: «Ведь нас не десятки, не сотни, а тысячи. Тысячи „Изменников“ родины? В истории русского народа этого никогда не было. Какая же причина такой массовой „измены“? Никто, видимо, не хочет задуматься над этим вопросом» [Цит. по: Кузнецов, 1993, с. 53].

5 В своих воспоминаниях сподвижник Андрея Андреевича Сергей Фрелих пишет, что генерал показывал ему это письмо. [Фрелих, 1990, с. 76].

6 См. также: Андреева, 1990, с. 101 и Киселев, 1977, с. 156.

7 Андреева ошибочно пишет, что Каминский был расстрелян до подавления восстания [Андреева, 1990, с. 55].

8 См. также: Кромиади, 1980, с. 69−86.

9 Ауски С.А. Предательство и измена. Войска генерала Власова в Чехии. Сан-Франциско: «Глобус», 1982. См. также: Александров, 2003, с. 166−193.

10 Александров ошибочно утверждает, что восстание было поднято 797-м батальоном [Александров, 2001, с. 24]. На самом деле 797-й батальон был практически полностью уничтожен в Нормандии в 1944 г.

11 Среди власовцев, после высадки союзников в Нормандии, ходил следующий рассказ: на перроне одного вокзала во Франции стоит группа солдат РОА и громко говорят между собой. Мимо немецкий конвоир проводит пленного английского офицера. И тот спрашивает их по-русски о том, кто они такие, что здесь делают и почему в немецкой форме. Власовцы заявляют, что «против большевизма борятся». «А вы думаете, я, что же, за большевизм борюсь, что ли… Эх, вы, темнота!» и прошел мимо [Казанцев, 1994, с. 303].

12 Поэтому представляется ошибочным взгляд Е. Андреевой о том, что в состав 1 дивизии РОА не включались подразделения бригады Каминского, участвовавшие в подавлении Варшавского восстания [Андреева, 1990, с. 103]. Американский исследователь Джордж Фишер пишет, что дивизия также укомплектовывалась частями белорусских эсэсовцев [Fisher, 1952. P. 96−97.].

13 «Заря». 21.03.43.; «Заря». 25.04.43.; «Заря». 01.05.43.; «Доброволец». 21.03.43.

14 Присяга казака, служащего в Германской армии. // На казачьем посту. Берлин, 1943. Т.12. С. 4

15 Вступительная речь генерала А.А. Власова // Воля народа. 15.11.44.

16 Толстой Н. Жертвы Ялты. М., 1996; Бетелл Н. Последняя тайна. М., 1992; Науменко В. Великое предательство. Казачество во Второй мировой войне. СПб., 2003.