В память покорения Кавказа

11 ноября 2004 г. в Государственном Историческом Музее открылась выставка «Меж гор и гребней. Северный Кавказ». В числе ее участников: Государственный Исторический музей, Государственный Русский музей, Государственная Третьяковская галерея, Государственный Литературный музей, Российская Государственная библиотека, Государственный архив Российской Федерации, Российский Государственный Военно-исторический архив, Музей-панорама «Бородинская битва», Тамбовская областная картинная галерея. Выставка продлится до 20 января 2005 года.

Только плохой историк ожидает, когда факты «начнут говорить сами за себя». Хороший — ставит свои вопросы первым. Собственно, сознающая себя и нетаящаяся ангажированность и создает историю из бессмысленного монолога фактов.

Если прийти на выставку в Исторический музей, вооружившись такой установкой, можно увидеть много любопытных вещей. Вот большой портрет генерала Ермолова в парадной форме. Вы спросите, что в нем может быть интересного? Он открывает экспозицию. (Если вы двигаетесь по часовой стрелке — от предшествующих событий к последующим). Гениальная идея авторов выставки: почти все мы, посетители, когда-то учились в школе и проходили Лермонтова по литературе; почти во всякой голове за давностью лет стройный некогда курс по «золотому веку» превратился в набор каких-то стихотворных обрывков и незаконченных цитат, так что этот парадный портрет вызывает совершенно определенные аллюзии. Определенно, он звучит как эпиграф, задающий тон:

Следом портрет детей Ермолова. Он словно возражение на мысли, спровоцированные первым портретом. «Нет, этот грозный генерал не машина убийства, не разрушитель жизни. Он умел разрушать, но умел и строить — полная противоположность распространенному сегодня типу человека, который неспособен ни к тому, ни к другому, который и есть подлинный разрушитель жизни». Дети — это в первую очередь наследники, новые побеги, питающиеся из того же корня, символ жизни. Вот почему для человека традиционного общества само отсутствие детей веет холодом смерти. Вот почему, многие культуры, стремясь растождествить воина и убийцу, прибегали к образу солдата, держащего меч в одной руке и ребенка в другой. Иногда воин приподнимает меч, приопуская руку с ребенком, иногда наоборот. Таким образом, подчеркивается его фундаментальная функция — поддерживать непостижимый человеческому разумению баланс жизни и смерти. Всем известен советский памятник воину-освободителю. Интересно было увидеть этот древний образ, пусть и неявно выраженный, на нынешней выставке.

Есть люди, которые с особым светлым чувством вспоминают военные годы. Кое-кому из нас это может показаться странным. Мы привыкли представлять войну как хаос, разрушения, страх и боль. Однако ветераны говорят, что помимо всего этого на войне между людьми возникает какое-то особое родство, новые, незнакомые человеку из мирного времени братские отношения. Писатель Лесков довольно ярко описал этот тип отношений и обозначил его как «кадетский монастырь». Один из стендов выставки как раз посвящен двум таким «кадетским монастырям» — Эриванскому гренадерскому и Куринскому пехотному полкам. Вот мы читаем слова участника кавказской войны, историка Р. А. Фадеева: «Особенные обстоятельства жизни развили в кавказских полках, в самой сильной степени, дух военной семьи, гордость своего полкового мундира и своего знамени». На стенде — семейные реликвии и альбомы: «Тенгинский пехотный полк на Кавказе 1819 — 1846» и «История Нижегородского Драгунского Его Величества полка».

Судьба этих двух полков окончилась трагично. Как следует из помещенных на стенде комментариев, «Эриванский гренадерский, сформированный в 1797 г. из 18-го Егерского батальона для охраны границ с Грузией, именовавшийся с 1801 г. 17-м Егерским полком, весь XIX в. состоявший на службе на Кавказе, переименованный в 1876 г. в 7-й карабинерный полк за отличие в Русско-Персидской войне 1804 — 1813 гг и, наконец, получивший наименование Эриванского Карабинерного за отличие в русско-Персидской войне 1826 — 1828 гг, был упразднен за ненадобностью в начале 1918 года». Куринский Пехотный, участвовавший в войне с Наполеоном и многократно отличившийся на Кавказе, был также упразднен в том же году.

Поражения такого рода вообще характерны для русской истории. Мы гордимся, что на протяжении веков никому не позволяем себя победить. Но при этом почти всегда позволяем себя упразднить. Не могу согласиться с теми, кто говорит, будто Советский Союз проиграл Холодную войну. Наше поражение, разумеется, налицо, но это не поражение в войне. Не внешние причины вызвали гибель Советской (а в начале века и Царской) империи. Это какая-то внутренняя духовная дряхлость и дряблость, которая вполне логично закончилась упразднением. Не поражением — о, это было бы не так обидно — а именно упразднением. Крушение Союза прошло как-то слишком незнаменательно и у многих вызвало чувство недоумения и пустоты. Где тот, кто это сделал с нами? Где грохот вражеских пушек и танки, парадным строем въезжающие в столицу? Где историческое событие, соразмерное своим последствиям? Ничего этого не было. Все свершилось только на бумаге. Упразднение, ведь это чисто формальный акт, это утилизация формы, не наполняемой соответствующим содержанием, это стирание имени, которому в мире больше ничего не соответствует. Именно такого рода формальностью отдает от наших поражений.

Вот еще любопытная вещица: «Титульный лист и фрагмент формулярного списка о службе и достоинстве Тенгинского Пехотного полка поручика Лермонтова». Рядом такой же лист на графа Л. Н. Толстого. Меня более всего заинтересовал сам формуляр. Вот какие сведения о человеке он требует указать: чин, имя, отчество и фамилия, должность по службе, сколько лет от роду, из какого звания, какой губернии уроженец; какого вероисповедания, какие имеет ордена и пр. знаки отличия. Представляете? В XIX в. люди еще имели какое-то внятное вероисповедание и потому должны были указывать его в формулярах! В XX в. слово «вероисповедание» постепенно исчезло из канцелярского обихода. Это понятно — не стало того, что обозначается этим словом. К концу века из наших формуляров убрали графу «национальность». Спрашиваю: что это? Очередное упразднение?

Существует миф, усердно культивируемый европейскими СМИ, о «свободолюбивых сынах Кавказа» — «гордых борцах за освобождение своего народа от колониального гнета». На выставке представлен любопытный документ, который наша журналистика вполне могла бы использовать для развенчания подобных мифов. Он ясно и недвусмысленно указывает источник энергии кавказского сопротивления. Это «Ответ Эфенди Магомет Эммина от имени «черкесских аулов и черкесских народов на обращение А. И. Нейдгардта» (содержащее призыв к горцам сложить оружие и обещание амнистии тому, кто не будет впредь оказывать сопротивления русским войскам): «…Настоящие черкесы…признают власть только турецкого султана». «Если султан будет в дружбе с русским государством, то и мы будем мирными, в противном случае мы будем врагами». (Пер. с турецкого. Писарская копия 1844 г.)

Имперские амбиции России — вот что претит сегодня историческому вкусу европейцев. Устремившись на Запад, мы наталкиваемся на дружное обличение и порицание нашего «варварства» и потому чувствуем себя неловко — до того, что готовы начать оправдываться и отказываться от самих себя. Между тем, нужно вспомнить, что империализм не есть безусловное зло. Русский империализм — это явление качественно иное, нежели его французская или английская версия. Это подчеркивает стенд, посвященный мусульманским подразделениям в составе русских войск на Кавказе.

«Сформирован был лейб-гвардии Кавказско-горский эскадрон и, чтобы более доказать горцам желание государя императора прекратить вражду, назначен в Собственный Его Императорского Величества конвой» — узнают посетители из помещенной здесь цитаты из донесения генерала А. Х. Бенкендорфа. Этот, действительно, царский жест доверия выражает суть русской колониальной политики: да, мы воюем с вами, но не считаем вас злом, подлежащим безусловному истреблению; мы хотим покорить вас, но не желаем вас унизить; мы не стремимся ограбить вас, но вы будете иметь долю во всем, что мы имеем сами; мы пришли покорить вас, но не с тем, чтобы воспользоваться вами и потребить вас, а с тем, чтобы приобщить вас к плоти и крови нашей империи.

И это отнюдь не «единичный случай, используемый в пропагандистских целях». Кроме Кавказско-горского эскадрона существовала Кавказская милиция. Ранее, в войне с Турцией (1828 — 1829) были сформированы четыре Конно-мусульманские полка, а в 1835 г. при Отдельном Кавказском корпусе образован конно-мусульманский полк шестисотенного состава. Да и кроме того, назначение Шамиля, долгое время главного врага России на Кавказе, офицером русской армии, разве не должно ярчайшим образом характеризовать особенности русского империализма?

Чтобы слова о плоти и крови империи не прозвучали простым уподоблением, присмотритесь к фотографиям, выложенным на этом стенде. Не возникает у вас впечатление, что эти «русские горцы» чем-то очень походят на наших казаков? Нет ли чего-то общего в самом облике и выражении лица?

Так что не стоит нам и сегодня смущенно бормотать что-то о контртеррористической операции на Кавказе. Честность избавляет от необходимости оправдываться. Об этом на выставке напоминают неприметные солдатские медали, на которых указано: «За покорение Чечни и Дагестана», «За взятие штурмом Ахульго», «За покорение Западного Кавказа».

Последний стенд выставки посвящен князю Александру Ивановичу Барятинскому. Среди прочих вещей победителя Шамиля мы находим его личную саблю. В музейной карточке прилагается описание: «золото, сталь, алмазы, изумруды; гравировка: «В память покорения Кавказа».

Многие из наших современников, к сожалению, усвоили женский взгляд на оружие и видят в нем только орудие убийства. В традиционных же обществах в оружии, прежде всего, усматривали символ — доблести, отваги, любви и прочих добродетелей, ярче всего проявляющихся именно на войне. Потому оружие так нравится мальчишкам — симпатия, которая порой так пугает матерей, действительных и потенциальных. Война для мужчины — это последнее олимпийское состязание, где разыгрывается самый главный лавровый венок и где состязаются не столько в ловкости и силе тела, сколько в благородстве и мужестве духа. Это странное фантасмагорическое действо, где смешиваются боль, смерть, подвиг и братская любовь. Отсюда возникает идея древних ювелиров — смешивать сталь (металл тяжкого труда, пота и крови), символизирующую военные лишения и смерть, и благородное золото, означающее аристократизм воинского духа. Каждому драгоценному камню, соответствует определенная добродетель воина.

Мне как-то пришлось услышать такую фразу: «Если верно то, что мир создан Богом для человека, то нужно полагать, что в нем нет случайных вещей и каждая из них здесь должна иметь определенное назначение. Что касается драгоценностей — они наверняка созданы для украшения храмов и оружия. Священники и воины, пожалуй, те немногие из нас, кто может владеть этими вещами без особого вреда для себя». Не берусь судить, так ли все обстоит на самом деле, но нельзя не признать в этом суждении некоторого обаяния и логики.

Любопытные мысли навевает и надпись на Барятинской сабле: «В память покорения Кавказа». Кому она может быть адресована? Владельцу? Думаю, он не имел нужды в сабле как в источнике воспоминаний. Едва ли даже самый сильный склероз, порази он Барятинского, смог бы уничтожить воспоминания главнейших событиях его жизни. Возможно, эта надпись была адресована в глубь грядущих веков, наследникам кавказских побед. Может, в этом и есть потайной смысл распространенной традиции дарить вещи «на память»? Век человека недолог, победитель уходит - меркнет слава. А золото, сталь, алмазы и изумруды остаются. Как и то, символом чего они являются.