 |
| Русское Воскресение | 04.05.2010 |
Преподобный Феодор родился в 1718 году в сельце Бурнакове Романовского уезда Ярославской провинции в родовом имении потомственного дворянина Игнатия Васильевича Ушакова и жены его Ирины и во святом крещении был наречен Иоанном. В младенчестве Иоанн лишился матери. Вскоре отец женился на овдовевшей помещице Параскеве Ивановне Кузьмичевой, которая и воспитала Иоанна в вере и благочестии.
В семилетнем возрасте Иоанн, как сын родовитых дворян, по закону и обычаям того времени был записан в лейб-гвардии Преображенский полк Санкт-Петербурга, и когда окончил срок домашнего образования, то в июне 1735 года прибыл в столицу и приступил к служению воинскому. Через некоторое время Иоанн, показавший немалые способности, был переведен в главную, бомбардирскую роту полка, где благодаря своему усердию вскоре произведен в капралы.
Жизнь в придворном полку, при тогдашних порядках и нравах, мало располагавших к строгости и заботе о внутренней чистоте, могла бы легко со временем склонить юношу Иоанна Ушакова к утрате своих благочестивых наклонностей, ибо, по слову Апостола, худые сообщества развращают добрые нравы (1 Кор. 15, 33). Но Промысл Божий, избравший Иоанна к жизни подвижнической, послал ему случай к решительной и скорой перемене жизни.
Однажды, когда Иоанн был в шумном собрании гвардейцев, в самый разгар веселого застолья один из молодых людей, бывший до того совершенно здоров и весел, внезапно упал замертво. Этот ужасный случай имел такое потрясающее влияние на душу Иоанна, что он тогда же положил твердое намерение, оставив службу государеву и все мiрское, тайно бежать в пустыню ради спасения души. Жаждущий сугубого подвига, он укрепился тогда словами преподобного Иоанна Лествичника: «Изыдите от среды их и отлучитеся, и нечистоте мiра не прикасайтеся, глаголет Господь (2 Кор. 6, 17). Кто бо когда у них сотвори чудеса? Кто мертвых возстави? Кто изгна демонов? Никтоже. Вся бо сия иноков суть награждения, яже мiр вместити не может. Аще же бы возмог, то к чему бы был иноческий подвиг и отшельничество?»
Вняв, таким образом, всем существом своим гласу Божию, призывающему каждого, но не в каждом находящему отклик, Иоанн, наскоро собравшись, выехал из Санкт-Петербурга со своим служителем, будто бы в родительский дом. Но с дороги, отпустив слугу обратно в город, сам в нищенской, заранее приготовленной одежде ушел на берега Северной Двины в поморские леса. Это произошло осенью 1743 года. Достигнув двинских лесов, молодой подвижник нашел в чаще опустелую келию и жил в ней три года, работая Богу в молитвах, посте и всяком злострадании. Пищу самую скудную, едва только избавляющую от голодной смерти, доставляли ему окрестные боголюбивые жители.
По причине преследования от начальства живущих по лесам пустынников, между коими, бывало, скрывались беглые раскольники, а вследствие этого и различных притеснений от некоторых поселян, Иоанн, по временам входивший в селение ради нужд своих и терпевший ругательства и побои, вынужден был оставить свою уединенную келию и перейти к югу России, в Площанскую пустынь Орловской губернии, наслышанный, очевидно, о суровых подвижниках тамошних брянских и рославльских лесов.
За неимением у Иоанна вида на проживание старец игумен Площанской пустыни Иоасаф долго не соглашался принять странника, назвавшегося церковнослужителем; но, по усиленной его смиренной просьбе, наконец согласился и приказал читать псалмы в церкви. Из чтения настоятель заключил, что пришлец не церковник, а либо господский человек, либо сын дворянский. Опасаясь, как бы из-за него, как безпаспортного, не было обители какой неприятности от властей, настоятель поселил Иоанна в одной из отдаленных келий в монастырском лесу, устроенных прежде жившими там пустынниками.
Но не долго пожил любитель безмолвия в пустыни. По Высочайшему повелению, сыскная команда, посланная для разорения тайных жилищ и забрания живущих в них по лесам, взяла и Иоанна, как не имеющего вида. При допросе он откровенно признал, что тайно ушел от службы в гвардии, а потому и доставлен был в Санкт-Петербург к Императрице Елисавете Петровне.
Приведенный во дворец, в ожидании выхода Императрицы, Иоанн был поставлен под царским крыльцом. А так как прежде ухода из мiра он был известен многим как природный дворянин и немалый чин в Преображенском полку, то по Петербургу, а в особенности среди гвардейских сослуживцев, быстро пронеслась весть, что капрал Ушаков сыскан. Многие допущенные ко Двору приходили нарочно посмотреть на беглеца. За прошедшие четыре года Иоанн сильно изменился. От великого воздержания и разного рода лишений он был сух, бледен лицом, во власяной одежде, подпоясан ремнем. И поразителен для всех в этом молодом человеке был вид глубокого смирения и покорности воле Божией.
Императрица потребовала Иоанна к себе. Увидав его, она спросила: «Зачем ты ушел из Моего полка?» — «Для удобства спасения души моей, Ваше Императорское Величество», — со смирением, но и с твердостию отвечал Иоанн. — «Не вменяю тебе побег в проступок, жалую тебя прежним чином, — сказала Государыня, испытывая Иоанна, — вступай в прежнее звание». Отвечал Иоанн: «В начатой жизни для Бога и души моей, Ваше Императорское Величество, до конца пребыть желаю, а прежней жизни и чина не желаю…» — «Для чего же ты тайно ушел из полка? Когда к такому делу вознамерился, то и от Нас мог бы быть отпущен». — «Если бы тогда просил я об этом Ваше Величество, — отвечал Иоанн, — то не поверили бы Вы мне, молодому, что смогу понести сие иго. Ныне же, по убогом моем искусе, утруждаю Ваше Величество единственной просьбой — дайте мне умереть монахом».
Удивленная столь твердой решимостью подвижника, Императрица позволила ему вступить в монашеское звание, но повелела остаться в Санкт-Петербурге, в Александро-Невском монастыре.
13 августа 1748 года, после годового искуса, Иоанн Ушаков, по Высочайшему повелению и в присутствии Императрицы Елисаветы Петровны, был пострижен в монашество с наречением имени Феодор, в честь святого благоверного князя Феодора, Ярославского чудотворца (память 19 сентября). Постриг совершил начальствовавший тогда в обители Высокопреосвященный Феодосий.
Жизнь новопостриженного монаха Феодора в Александро-Невском монастыре была поистине высокодуховная и подвижническая. Внимая своему спасению, он неисходно подвизался в той обители, упражняясь в молитвах и посте, любя безмолвие и удаление от всех. Прилежной смиренной молитвою умилостивляя Господа и усугубляя пост до изнеможения, он избавлялся чрез это от искушений плотских, обычно сильно нападающих, по Божию попущению, на молодых и ревностных подвижников.
Зная добрую и истинно подвижническую жизнь монаха Феодора, Государыня Императрица Елисавета Петровна была к нему милостива и внимательна. Всякий раз, бывая в обители, спрашивала, не обижает ли его кто. На что он смиренно отзывался, что ни от кого никаких обид не терпит. Даже Наследник, впоследствии Император Петр III Феодорович, хотя и не отличался ревностью христианской, тем не менее любил при случае повторить, что «в Невском монастыре есть необыкновенный монах — Ушаков, которого за благоговение, скромную и добродетельную жизнь Он уважает, и вид у него постнический и отличный от прочих монахов».
Многие из петербургских жителей, желающих богоугодно жить в мiре, мужчины и женщины, и даже из гвардейских бывших сослуживцев, начали вскоре приходить к отцу Феодору, усердно прося от него наставлений ко спасению. Опасаясь учительства, зависти вражией и людской, отец Феодор отказывался от сего, ссылаясь на живущих в обители монахов — мужей ученых, могущих и иных научить. Однако приходившие к нему искали не учености, а опытности духовной. Наконец их усиленные просьбы и доверие убедили его говорить. Но прежде чем решился давать советы вопрошающим, отец Феодор начал прилежно молить Бога, чтобы Он Сам благодатию Своею просветил его ум разуметь Писание и, если святой воле Его угодно, чтоб приходящие назидались чрез него недостойного, Сам вразумил бы его, что отвечать вопрошающим на пользу души. При этом читал он прилежно творения святителя Иоанна Златоуста и многое взял из них, как от чистого источника духовной мудрости. Ищущие же душевной пользы и разрешения недоумений, приходившие к монаху Феодору, более и более умножались.
Тогда жившие в обители ученые монахи, завидуя, что люди для наставлений идут мимо их, сочли это себе в обиду и пренебрежение и начали жаловаться Высокопреосвященному Сильвестру (в то время, после архиепископа Феодосия, настоятелю Александро-Невского монастыря), что простой-де монах привлекает к себе народ, безпокоит обитель и производит соблазн. Владыка, ежедневно таковые слыша доносы, приказал казначею запрещать вход в монастырь тем, кто будут говорить, что идут к монаху Феодору, отчего усердствующим и любовию духовной привязанным чадам его великая причиняема была скорбь.
Отец Феодор, видя такое неправедное повеление, пришел к монастырскому казначею в келию и, с обычной своею скромностью, сказал ему: «Прошу Ваше Преподобие изъяснить мне, для чего вход запрещен в монастырь желающим ходить ко мне и кто сделал такое запрещение?» Казначей отвечал старцу: «Не годится тебе в дело учительства входить и чрез хождение к тебе толпами народ соблазнять; что уже видя и Высокопреосвященный — такую непристойность запретить приказал». На это отец Феодор ответил: «Если из учения моего что Его Преосвященству открывается быть незаконное, то пусть обличить в том изволил бы, а без причины так скорбь наводить желающим мое убожество видеть есть дело не архипастырское. Судит ему за сие Господь Бог». Тут же об этом ответе стало известно Высокопреосвященному, который, хотя и разгневался, однако желающих видеть старца Феодора приказал допускать. Впрочем, и после этого некоторые из братии не перестали оскорблять отца Феодора; но он не унывал, а полагаясь во всем на волю Божию, без коей и влас главы нашей не погибнет (ср.: Мф. 10, 30), всех приходящих наставлял на путь спасения, утешал и укреплял, повинуясь премудрому Сираху: Не удерживай слова, когда оно может помочь (Сир. 4, 27), и святому Златоусту, который в беседах своих говорит: «Случается часто, что приятное [полезное] слово больше довольствует неимущего, чем подаяние… добрым советом может быть большее приобретение, ибо не голод насыщается, но спасается [душа] от лютой смерти».
Так блаженный старец Феодор не оставлял своего доброго подвига и усердно помогал всем, приходящим к нему в душевных скорбях. Отводил от отчаяния страждущих недоумениями и наставлял на путь истинный; печали от диавола, наносимые на душу, отсекал от сердец мечом здравого рассуждения и приводил их в совершенный порядок христианского любомудрия. И оттого ученики отца Феодора, получая от него в скорбях душевных, в недоумениях цельбу и наставления, так привязались к нему любовию по Боге, что все с радостью исполняли, что бы ни сказал он им душеполезное; между собою жили в братской любви, не было друг перед другом ни зависти, ни раздора, ни лести, а напротив: связывало их удивительное согласие и единодушие с кротостию и смирением. Всем дано было от отца наставление: оберегаться греховных страстей, воюющих на душу (1 Пет. 2, 11), ибо тот, кто друг мiру и страстям, тот враг Богу и Кресту Христову (см.: Иак. 4, 4). Учил преподобный терпеть находящие скорби ради Бога с радостию и благодарением; пищу и питие употреблять умеренно и не роскошествовать; платье носить не худое, но и не щеголеватое. В праздничные дни для душеспасительного собеседования и чтения святоотеческих книг сходиться к одному из более сведущих и образованных учеников его, а для решения недоумений приходить в обитель к отцу Феодору. Дано было всем и молитвенное правило, необходимое для спасительного жития.
Но ненавидящий добро диавол сеял между тем свое зло. Ученикам отца Феодора злые люди досаждали, называли святошами и даже раскольниками. Зависть к самому учителю росла от ненавистников; еще более увеличилось недоброжелательство к нему, когда дано ему было послушание стоять у мощей святого благоверного князя Александра Невского, и он стал доставлять кружечного дохода много больше, чем бывшие прежде его на этом же послушании. Такие завистники могли бы довести до того, что заслали бы его в дальний какой монастырь; но спасало от явной беды отца Феодора то, что он определен и пострижен был по Именному указу и без Высочайшего повеления ничего вредного ему сделать было невозможно, кроме тайных козней. Отец Феодор мог бы о наносимых ему озлоблениях доложить и самой Императрице, но он ничего о себе не говорил, а все терпел великодушно.
Потерпевши таким образом девять лет, отец Феодор решился наконец дать место гневу, по слову Христову: Егда гонят вы во граде сем, бегайте в другий (Мф. 10, 23). Он попросил начальство монастыря отпустить его в Саровскую пустынь, куда и прежде имел желание поступить. Вскоре, не без содействия возликовавших врагов его, желание старца было исполнено, и в последних числах декабря 1756 года он выехал из Санкт-Петербурга с радостию, после долгой борьбы и томления духа. С ним же выехали и приверженные к нему духовной любовью ученики и ученицы, взяв законные отпуски от начальств. Так крепка была их любовь к учителю. Прибыв в город Арзамас, старец поместил своих учениц в девичьем Никольском монастыре, а сам с учениками поселился в Саровской пустыни. Впоследствии умножившиеся числом ученицы преподобного переведены были, по его ходатайству, к церкви упраздненного Алексеевского девичьего монастыря и там составили Алексеевскую общину, подвизаясь в строгом следовании уставу, данному старцем.
Прожив в Саровской пустыни около двух лет, отец Феодор, по причине умножения учеников, счел неудобным руководить ими, так как и сам он был теперь только послушником саровским; к тому же и горький прежний опыт научил его благоразумной осторожности. Поэтому он просил отцов саровских дать ему состоявшую в ведении Саровской пустыни и приписанную к ней обедневшую пустынь Санаксарскую, находящуюся в трех верстах от уездного города Темникова, на левом берегу реки Мокши. При посещении Санаксара пустыннолюбивый дух отца Феодора, пленившись красотою местоположения и совершенным уединением, весьма удобным к монашескому житию, сразу привязался всею силою любви своей к пустыне Санаксарской: он возымел твердое намерение восстановить Санаксар. Получив согласие и благословение от старца — строителя Саровского, благосердого отца Ефрема и братии, отец Феодор в 1759 году переселился в Санаксарскую пустынь со всеми учениками своими, положив здесь начало доброму подвигу о Господе.
К этому времени всё в Санаксаре было в упадке: единственная деревянная церковь, древняя, ветхая и бедная, келии и ограда, тоже деревянные, почти развалились, кровли сгнили. Оставаясь пока официально в зависимости от Сарова, отец Феодор как командированный строитель начал возобновлять кровли тесом, а некоторые келии, с чуланами при них, и ограду построил заново деревянные. В строительстве ему помогали своими средствами благотворители, знавшие и почитавшие его за добродетельную жизнь еще в Александро-Невском монастыре. Много старания пришлось приложить старцу, чтобы возвратить и укрепить вновь за обителью некогда принадлежавшие ей угодья: лесные дачи, сенные покосы и рыбные ловли.
Епархиальным архиереем тогда был Преосвященный Пахомий, епископ Тамбовский. Зная отца Феодора и радуясь возрождению Санаксарской обители, Владыка призвал его к себе и предложил быть в Санаксаре настоятелем, приняв священство. Отец Феодор, по смирению, много отрицался, считая себя недостойным, но, убежденный Святителем, был 13 декабря 1762 года рукоположен во иеромонаха с поручением ему настоятельской должности.
Глубоко проникнутый сознанием высоты и святости принятого им сана и ответственности настоятельства, преподобный Феодор, возвратившись в свою пустынь, начал служить Господу Богу со страхом и чистою совестью. Когда с благоговением совершал Божественную литургию, то видно было на нем как бы дивное знамение Божие: лицо сияло необычною красотою и во весь тот день пребывал он особенно радостным, что выражалось ярким румянцем на его щеках, так что исполнилось на нем слово Пророка: сердцу веселящуся, лице цветет (Притч. 15, 13).
Настоятелем преподобный Феодор был твердым и строгим. По словам монастырской летописи, он «наблюдая свой высокосвященный сан, правлением пустыни и всея в ней находящейся братии достойно соответствовал должности начальника: наставлял истинной вере и благочестию всех приходящих к нему, желающих препровождать жизнь богоугодную; ибо как он чрез многия лета монашествовал добропорядочно и в благочестии, то отменными был украшен дарованиями; нарочитое имел в наставлениях искусство, в разсуждениях был остр и пространен, и прочие, касательно благоустройства жизни человеческой, имел превосходные качества; отнюдь не склонял желания своего к стяжанию славы и богатства мiра сего, но паче любил уединение и поучение словес Божественных, жизнь свою посвящал трудам и попечению о спасении душ человеческих».
В церкви отец Феодор требовал раздельного неспешного чтения — так, чтобы и простым людям было понятно. В общем на Богослужения посвящалось в пустыни в сутки часов девять, а в воскресные и полиелейные дни — десять и более того; при всенощном же бдении до двенадцати. Но при внятном чтении молящиеся чувствовали в себе особую силу и усердие и не скучали от долготы службы. Отец Феодор так поучал братию:"Когда мы скорочтением воздух только будем наполнять, а сила разумения нас далече отстоять будет, то тогда како душа в чувство ко спасению приити может? Аще в воинстве труба безвестен даст глас, то кто на брань уготовится? (ср.: 1 Кор. 14, 8) Не чтение бо Писания, но сила оного, нами понимаемая, во спасение управляет нас". Вот слова, которые и теперь, по мудрости и выразительности своей, заслуживают самого широкого распространения!
Старец завел в обители самую первую и прочную основу иночества: личное духовное руководительство братии и полное и чистосердечное с их стороны откровение помыслов. Если кто обуреваем был помыслами — днем или ночью, — всякий мог немедленно идти к настоятелю: двери келии старца всегда были открыты для его духовных чад. Отец Феодор отечески выслушивал инока и, успокаивая его, говорил с ним хоть час или два, и отпускал от себя лишь когда помысл и искушение вражие исчезали — и умирялась душа. Братия признавались, что по выходе от старца чувствовали в совести своей такую свободу и мир, что как бы забывали все земное! Поэтому-то многие из учеников отца Феодора почитали себя воистину блаженными, находясь в послушании у такого настоятеля.
Порядки общежития наблюдались в обители строго: в трапезу обязаны были ходить все, кроме больных; в келии можно было брать лишь квас да воду. Пища предлагалась самая простая, необходимая только для поддержания немощной плоти. Пирогов и белого хлеба не бывало никогда, даже в Светлую седмицу — разве что присылали уже испеченным от какого-либо благотворителя. Огня не дозволялось иметь по келиям никому, кроме рукодельных и занятых ремеслами по общежитию; другим давали только чтобы печь затопить — и тут же гасили. О запорах и замках в келиях, также о вине и бане стыдно было и говорить. Из книг душеполезных выдавалась одна или две из общей библиотеки, да и то не каждому. Одежда и обувь употреблялись самые простые. На общие монастырские послушания: сенные покосы, рыбные ловли, — выходили все (кроме старых и немощных), в том числе церковники и рукодельники, оставя ремесла свои, — а с ними бывал всегда и сам чадолюбивый отец и попечительный пастырь их душ.
Часто, кроме бесед наедине, по отдельности, отец Феодор поучал братию и в трапезе. Много объяснял он необходимость иметь духовного руководителя. «Святый Иоанн Лествичник, — говорил старец, — поучает, что весь подвиг монашеского жития состоит в отсечении воли. А без этого всякий, живущий в монастыре, не монах, а мiрянин. Как невозможно плавать кораблю без кормчего и обучающемуся какому-либо художеству обойтись без мастера и учителя, так тем более невозможно вступающему в монашество без опытного наставника спасти душу».
Однажды, сидя с братией за трапезою в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы и, по обыкновению, по окончании трапезы беседуя, отец Феодор говорил в присутствии неких господ, бывших на празднике: «Послушайте, други мои: Святая Церковь в песнях настоящего праздника подтверждает всем нам, земнородным, чтобы мы, человеки на земли, зря явно излившийся на нас источник крайнего милосердия Божия в воплощении Единородного Сына Его, Спасителя мiра, с радостным о том и благодарным духом друг с другом сликовствовали, паче же друг другу о том толковали: „Благовествуй, земле, радость велию!“ И наполнена уже вся земля благовествованием сим, а благоговейные христианские души — духовною радостию. Но, скажите, можно ли душе, занимающейся увеселениями века сего, о радости сей не токмо разсуждать, но и понимать ее? Мне кажется, что как не может человек Богу работати и мамоне, так невозможно ему, занимаясь временными увеселениями, чувствовать духовное веселие о Боге».
Никому из братий старец не давал предпочтения перед другими: был ли кто его постриженник или пришлый — все встречали в нем одинаковую к себе заботу. Как-то раз пришли к нему с помыслами два брата, будучи недавно в его обители и к старцу верой не укрепленные. Первый из них сказал: «Позволь мне, отче святый, в нынешние долгие зимние ночи во обстоятельстве уныния иметь в келии моей огонь для освещения к чтению книг божественных». А другой сказал: «Помысл мой хвалит мне уединенное пустынное житие, нежели с послушанием жизнь общежительную», — и, желая утвердить правоту свою, стал предлагать отцу не по разуму понятые слова из Писания, вызывая на спор его.
Старец же, уразумев единого яко душою младенствующего, а другого бесом порабощенного, отвечал первому: «Чадо, не желал бы я видеть тебя требующим света вещественного, но быть бы тебе искателем света небесного, умного». А второму: «Сколько же прежде бывшие и даже святые отцы, живя на уединении, от самомнения погрешили! А иные и в ереси впадоша, как Герасим, иже на Иордане, и подобные. Воистину Писание о таковых глаголет: вси неимущии окормления падают якоже листвие (ср.: Притч. 11, 14); и паки: горе единому; егда бо впадет во уныние, кто возставит его? (ср.: Еккл. 4, 10) А полезнее, разсудили отцы, быть человеку, в монастырскую жизнь вступившему, под отеческим послушанием, почему и страдальческою жизнию оное нарицается, за что и велию в свое время от Господа Бога милость получат, яко самопроизвольно рабами учинились в послушании, любве ради Божия. А если хочешь жить на уединении по благословению моему, то претерпи трехлетний искус у меня в общежитии и всякое случающееся тебе от других досаждение и уничижение понеси с любовию. Пищей же тебе будет по вся дни хлеб и кислые щи, и притом в день единожды; и на послушаниях быть общих тебе — и на всех первому. Аще перенесешь безропотно, то благословлю тогда и на уединение. Книги же читать вам в моей обители по келиям не приказываю, яко не столь вы из них понимаете для души пользу, сколько толкуете на разврат спасению; а я отец — живая вам книга».
Брат, желая пустынного жития, не вытерпел правила, от отца ему для искушения положенного, и остался в общежитии у преподобного Феодора в послушании, каясь в самомнении своем.
Очень мудрый ответ дал старец на следующий вопрос одного помещика: «Если человеку, живущему в мiре, не довольствовать себя благами века сего, то к чему же и произведено Богом на земле столько любоприятных благ? Понять невозможно, как Бог, будучи Един, предписал нам две различные между собою заповеди. Одною — все на свете сотворенные блага даются человеку в снедь и во употребление, яко для того созданные и добрые зело; другою же требует Бог от человека поста и воздержания. Прошу, изъясните мне сие и выведите из недоумения».
Отец Феодор ответил: «Не должны бы мы с вами и толковать о сих скрытых от нас тайнах, а единое бы только должны сказать, что Бог неправеден быть не может, и что говорит, то истинно говорит, и нам бы более о том не любопытствовать, но безпрекословно повиноваться истине. Однако снисходительно немощам вашим, в разсуждение вступаем. Таковые две заповеди даны еще в раю: и заповеда Господь Бог Адаму, глаголя: от всякаго древа, еже в раи, снедию снеси; от древа же, еже разумети доброе и лукавое, не снесте от него, а в оньже аще день снесте от него, смертию умрете (Быт. 2, 16−17). Видно из сего, что пост сроден естеству человека. Скажу и еще на сие простую мiрскую пословицу: „Невольный бо пост, когда хлеба нет“. Поистине правдива сия пословица! Невольный бы был пост, если б ничего Бог нам не сотворил. Но Бог такого невольного поста, конечно, не восхотел, а восхотел Он от нас поста совершенно вольного, от собственной нашей любви совершаемого. Потому должно думать, что обилие благ на земле не для наслаждения, а для совершенства поста. За послушание сему уставу обещал Бог в награду здравие телесное и спасение душевное; за преслушание же — смерть. Обаче же есть на то и другое наше разсуждение: вся сотворил Бог и немощных ради, по плоти состоящих, и младенцев еще несовершенных. Того ради и не заключил нас быть в нуждах невольных, а благоволил, чтоб избыток исполнял немощных требования».
К народу преподобный был милостив. Как-то ему доложили, что рабочие, производившие в монастыре постройки, взяли лишние деньги, и едва ли можно надеяться, что они вернут их. Старец на это ответил: «Они народ бедный. Пусть этот излишек будет им вместо милостыни».
К такому настоятелю и мудрому учителю естественно стремились жаждущие спасения и доброй подвижнической жизни. Вскоре собралось в Санаксарской обители до двадцати человек братии. Но так как они еще не были пострижены в монашество, а сделать это тогда можно было только с разрешения Императрицы и Синода, то отец Феодор начал ходатайствовать об этом через графа Алексия Григорьевича Орлова, знавшего преподобного лично. Граф доложил о сем Императрице Екатерине II Алексеевне, и Она благоволила разрешить постричь в монашество одиннадцать верных учеников старца Феодора из отставных гвардейских служащих, что и было подтверждено Именным указом от 23 апреля 1763 года.
В следующем году, когда по случаю учреждения монастырских штатов Санаксарская обитель подлежала упразднению, ходатайством и тщанием отца Феодора она была оставлена в числе действующих; 10 августа 1764 года преподобный стал ее начальником, а 7 марта 1765 года Высочайшим указом велено было Санаксару именоваться монастырем. По тому времени, когда государственная политика по сокращению монастырей велась весьма жестко, этот поступок отца Феодора поистине должен вмениться ему в подвиг. Фактически преподобный Феодор спас тогда Санаксар от исчезновения.
Братия в обители всё прибавлялась, и отец Феодор положил намерение вместо деревянной, уже обветшалой церкви построить каменную двухэтажную, с верхним летним храмом в честь Владимирской иконы Божией Матери и нижним теплым, в память Усекновения главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна (впоследствии верхний был переименован в храм Рождества Пресвятой Богородицы). На построение нового храма, по ходатайству придворных лиц, покровительствовавших старцу, по Именному повелению Государыни было выдано из Ее кабинетных денег 1000 рублей на поправление обители и дана 15 сентября 1765 года благословенная грамота от Преосвященного Павла, епископа Владимирского и Муромского.
Заготовив необходимые материалы и получив от благотворителей и почитателей своих из Санкт-Петербурга денежные пожертвования, отец Феодор, по утвержденному архитектором плану, приступил к постройке нового храма. Под личным его наблюдением строительство храма производилось с 1765 по 1774 год. Когда были вырыты рвы в основании церкви, во время молебна прилетел рой пчел и сел на горнем месте будущего алтаря, как бы прообразуя обильную благодать в обители и множество монахов в ней. Преподобный Феодор велел одному брату, отцу Герману, огрести пчел в улей, и с тех пор появились в обители свои пчелы. Окончательно построенный пятиглавый храм имел четырнадцать саженей в длину, восемь в ширину и двадцать четыре в высоту.
Замечательные подробности о первоначальной жизни в Санаксарской обители сохранились в воспоминаниях архимандрита Феофана Новоезерского, бывшего учеником преподобного Феодора, а затем келейником митрополита Санкт-Петербургского Гавриила.
«Скажу вам, — пишет он, — как мы делали свое начало, в какой жизни. Мы искали, где бы жестокая жизнь была, подольше службу выбирали. В Саровской пустыне? нет, еще слабо! А к отцу Феодору! Пришли к отцу Феодору. Обитель без ограды, забором огорожена; церковь маленькая, волоковые окошечки, стены и внутри не отесаны, и свеч-то не было: с лучиной в церкви читали! И платье-то какое носили! балахоны. Один смурый кафтан был для одного, кто для покупок выезжал. В лаптях ходили: одни были мелко плетены, другие крупно; так и лежали: одна кучка — меленькие, другая — крупные; ноги обертывали холстиной из самых толстых мешков, а босиком не ходили. Придут к отцу Феодору (у него самого был и ключ). «Что?» — «Благословите взять ступни». И велит самому выбрать; из меленьких и выберут. Отец Феодор позовет: «Поди-ка сюда», — и возьмет. Случалось это и с отцом Игнатием: и у него отбирал частые ступни, и бранивал за это, что на лапти прельстился. А Игнатий был из придворных! Начнут говорить: «Живи, живи, и в этом-то утешения не сделают, в каких-нибудь ступнях!» Услышит это отец Феодор, позовет: «Что вы там?» — «Да вот, батюшка, какое смущение: и в этом-то утешения не сделаете!» Начнет представлять: «Есть ли разум! Что вы из этакой безделицы теряете спасение!» Да, мы жили у старцев духовных…
Нельзя, чтобы и плевел не было между пшеницей: и нас старцы бранивали за противоречие, непонятие. Я жил в одной келии с Макарием: ему больше всех искушений было. Отец Феодор даст ему балахон худо сшитый, с длинной спиной или с заплатами; тот смущается, придет к отцу Феодору, показывает, как на нем балахон сидит, какая спина несоразмерная. Отец Феодор начнет увещевать: «Зачем пришел в монастырь? да есть ли разум? что вы занимаетесь — чем? тряпками! Надобно заниматься тем, чтобы душу-то свою очистить, чтобы ни к чему временному не пристраститься!..» А отец-то Игнатий раза два к Преосвященному при мне уже бегал. И когда был поставлен иеродиаконом, то с вечера примочил волосы, заплел да после и расчесал; надел парчовый стихарь, а в лаптях! Как встал на амвон, отец Феодор его и подозвал: «Ты, — говорит, — павлин! хвост-то распустил! посмотри на ноги-то. Поди, сними-ка стихарь!» Тот оскорбился и убежал ночью к Преосвященному Иерониму жаловаться, что-де пристыдил, посрамил меня. А Преосвященный и прислал его к отцу Феодору, чтобы на поклоны поставил.
А чтобы при себе что-нибудь иметь, — ничего уж не было. Огня в келии никогда не бывало. Я и сам и полы мыл, и щепки собирал, и ложки мыл, и пищу варил. Сами караулили по ночам: походим, походим, да поклонов несколько земных положим, помолимся.
А недовольных отец Феодор не держал, — говорил: «У меня ворота отворены для всех, кто хочет выходить». Уж он этого слова не терпел, истреблял и слышать не хотел — что: я этого не хочу. Однажды отец Феодор по окончании трапезы остановил всю братию и сказал: «Ну, отбирайтесь, кто хочет в пустыню (а до этого многие просились, только он удерживал их, возбранял), становитесь на сторону, кто со мною — на другую». И отобрались. Но кто пожелал в пустыню, со всеми воспоследовал худой конец, потому что оставили послушание. А были все такие молитвенники, постники!"
Из тех, кто остался в послушании преподобному, вышли впоследствии великие подвижники. Архимандрит Игнатий, настоятель Островской Введенской пустыни, затем Пешношского монастыря, Тихвинского и восстановитель Московской древней упраздненной Симоновой обители, в которой и упокоился. Схиархимандрит Макарий был приемником отца Игнатия в Пешношском монастыре. Деятельность отца Макария была очень обширна: им восстановлено восемь монастырей; из его учеников двадцать четыре были настоятелями разных обителей. Архимандрит Феофан Новоезерский оказал выдающуюся заслугу в деле оживления русского иночества истинно монашеским духом: через него митрополит Гавриил познакомился с искушенными в духовной жизни иноками, которых и назначал в настоятели великорусских монастырей, дотоле управлявшихся очень неудачно, в смысле нравственного руководства братией, учеными малороссиянами из Киевской Академии.
Крепкий духом, отец Феодор не хотел знать уступок нововведениям и обычаям, которые считал несогласными с иночеством. Однажды в Москве, когда старец обедал у одного господина с настоятелями московских монастырей, зашла речь о монашеских одеждах, и настоятели, объясняя отцу Феодору, что по городским обычаям им невозможно носить простые и дешевые материи, спросили о том его мнение. «Благословное бы, отцы святые, вы могли иметь себе оправдание, — отвечал им пустынножитель, — если бы по каким другим правилам о претерпении нищеты давали обеты свои пред Евангелием при пострижении в монашество; а когда чин пострижения один есть и обеты одни, то не много требуется тут толкования. По страстям же потакать себе — в суд только будет во время свое послаба сия, а не в защищение. Весьма непристойно духовным людям, что келейников, яко лакеев светских с пуклями, и повозников при многих лошадях имеют. Монах не светский господин, но умерший мiру, даже если и настоятель».
Вспомним, что так говорил человек, привыкший в юности ко всяким удобствам, видевший близко блеск Двора. При этих условиях слова отца Феодора становятся еще ценнее.
И ученики преподобного удивляли городских иноков своею иноческою последовательностью и осмотрительностью. Сопровождавший отца Феодора в Москву ученик его был послан по делу на Дмитровку и зашел по дороге помолиться в Георгиевский монастырь, бывший на этой улице. По окончании литургии, игуменья пригласила его к себе пить чай. Послушник ответил: «Так как отец Феодор в Москве, то я не смею идти к вам без его благословения», — и ушел. Едва в его присутствии игуменья не воскликнула: «Вот — это послушание!» А по уходе его сказала сестрам: «Слышите, сестры: вот как живут настоящие монахи».
«Смущались некоторые, — вспоминает архимандрит Феофан Новоезерский, — что отец Феодор двумя монастырями управлял: своим и женским Алексеевским (община в Арзамасе), который он основал. Ходили к знаменитому схимнику Досифею в Киев, говорили ему, что вот отец Феодор два монастыря, мужеский и женский, имеет под своим управлением. „Да что, вы слабости какие в нем заметили?“ — „Нет, строгой жизни!“ — „Недостатки что ли какие есть?“ — „Нет, никаких“. — „За какого вы его почитаете?“ — „За святаго“. — „Что, он грамоте знает?“ — „Ученый!“ — „Так что же вы сомневаетесь? — не сомневайтесь! Умная голова может не только два стада, и десять может пасти!“ Так они и успокоились».
Много добродетелей было у преподобного, много благ сделал он людям. Недоставало одного, чтобы увенчать достойную жизнь его, — невинного страдания, и Господь дал ему возможность перенести такое испытание.
Темниковский воевода (градоначальник) Василий Неелов пожелал иметь старца Феодора своим духовным отцом. Старец предупредил его, что будет требовать повиновения во всем, что касается духовной пользы человека. При этом указал воеводе на заповедь Апостола Павла относительно духовного учительства: Проповедуй слово, настой благовременне и безвременне, обличи, запрети, умоли со всяким долготерпением и учением (2 Тим. 4, 2). Воевода обещал старцу полное послушание и, действительно, был ему некоторое время во всем покорным. Но затем вышел из повиновения, стал нарушать посты, делать притеснения городским жителям и при каждом удобном случае брать с них поборы. Летом запечатывал печи в домах, беря за разрешение пользоваться ими по рублю; несправедливо решал дела, обвиняя невинных, а виновных за взятки оправдывая. Творил и другие безчинства не только в отношении к подвластному работному люду и местным крестьянам, но наконец и к самому монастырю, ни во что поставляя при этом все строгие обличения духовного отца. Народ умолял преподобного о заступничестве. Старец поехал в Темников и пришел в дом к воеводе. Это было 24 октября 1773 года.
Узнав о прибытии отца Феодора, воевода, давно решивший избавиться от старца, позвал его в канцелярию, сел за зерцало (это была увенчанная двуглавым орлом трехгранная призма с тремя указами Императора Петра I, помещавшаяся на столе всякого присутственного места и являвшаяся символом государственной законности) и начальнически спросил его: какую имеет он до него нужду? По праву духовного отца старец безбоязненно высказал ему все, что считал нужным, и убеждал оставить грабежи и притеснение бедных. Изобличенная злоба, вместо обращения к раскаянию и любви, обратила всю свою ненависть на обличителя. Призвав из соседней комнаты специально позванных и наученных свидетелей-чиновников, Неелов велел записать в протокол, что настоятель Санаксарского монастыря назвал его, воеводу, при зерцале грабителем и разорителем, — и представил о том доношение губернатору в Воронеж. Губернатор донес Императрице Екатерине II, а от Нее в Синод вышло повеление исследовать сие дело.
Вскоре воронежский губернатор вызвал к себе старца для расследования. Выехав в сопровождении своего ученика Феодора Соколова (впоследствии архимандрит Феофан Новоезерский), отец Феодор написал и подал оправдательный ответ и немедленно был отпущен обратно.
Путешествие отца Феодора — исповедника Правды Божией — было поучительно для многих его учеников и сопровождалось двумя особенными встречами. На пути к Воронежу, не доезжая тридцати верст до Тамбова, в селе Большая Талинка проживал благочестивый диакон Михаил Никифоров, духовный сын старца Феодора. Искренне преданный духовному отцу, он строго исполнял все наставления своего старца. Отец Михаил оба раза встречал своего наставника с великим благоговением и представлял ему прихожан, своих учеников. Эти простые рабы Божии между собою жили во взаимной любви о Господе, соединенные крепче родных, бедным и неимущим помогали, снабжая их всем необходимым. От этого все в домашнем содержании жили в довольстве. Пьянства и разных безчинств в их селе не было — ни игрищ, ни гор, ни качелей. Церковь Божия всегда была наполнена народом, приносившим Господу Богу непрестанные моления от чистого сердца. Естественно, что такое христианское житие раздражало невежественных завистников. Учеников отца Михаила называли раскольниками, вводящими какое-то новое учение. Тамбовский наместник граф Воронцов даже послал в село Талинку воинскую команду, которая забрала у отца Михаила все книги и его самого представила к Преосвященному епископу Тамбовскому Феодосию. Рассмотрев книги, Преосвященный испытал и самого диакона: православно ли он учит? По расследовании Владыка сказал: «Если бы в моей епархии все были такие священнослужители, как отец Михаил, то я спасся бы их святыми молитвами».
Из Воронежа отец Феодор нарочно заехал в Задонский монастырь, чтобы принять благословение и посетить пребывающего там на покое святителя Тихона (†1783), бывшего епископа Воронежского. Святой Тихон принял старца с великой любовию. Жившие при нем келейники говорили, что никому другому он не был так рад, как батюшке отцу Феодору. Три дня продолжалась между ними духовная беседа. При отъезде преподобного Святитель проводил благочестивого старца через весь монастырь до святых ворот и при прощании кланялся ему низко. Так родственны между собою все святые души!
По возвращении в Санаксар через несколько недель вышло повеление Императрицы: «Онаго Феодора, лиша настоятельскаго и иеромонашескаго звания, отослать, яко человека безпокойнаго, простым монахом в Соловецкий монастырь, препоручив начальнику онаго монастыря не-
ослабное за ним смотрение». В виде снисхождения приказано было имение старца отпустить с ним в сундуках, сделав предварительную опись. Для составления описи прибыл игумен Арзамасского Спасского монастыря Иоасаф. Но имения у проводившего нестяжательную жизнь старца никакого не нашлось. Отец Феодор показал игумену Иоасафу шерстяной войлок, обшитый толстой холстиною, небольшую подушку, набитую такою же шерстью, шубу овчинную, мантию и рясу. «Описывайте», — сказал он.
С этим имуществом и под охраной двух вооруженных солдат 21 июля 1774 года святой страдалец и ревнитель Правды Божией был отправлен на подводах скорбным путем в Соловецкий монастырь. Горе учеников и учениц преподобного было неутешным…
Прощаясь с братией, старец сказал: «Кто желает жить в Санаксарской обители, пусть остается в ней; кто же не желает — пусть выходит с благословением, кто куда хочет».
Сестрам же Алексеевской общины писал:
«Милость Божия да будет со всеми вами! Ныне от вас следует мое отлучение, но вы о том, конечно, не печальтесь, понеже все не без воли Божией совершилось, а мы не можем оной сопротивляться и не постигаем Божий о нас промысл; а более всего должно нам знать, что Божественные судьбы ведут нас к совершенному терпению, без коего нет нам спасения. Итак, не печальтесь, а радуйтесь, что до такой скорби благость Божия нас доводит, тем более, что она пришла совершенно безвинно, а за одно обличение человеческого нечестия и вопиющей на Небо несправедливости, что мы по обязанности нашей всегда о том говорить должны, и не токмо страдать, но и умирать готовы. Хотя мы и страдаем, но за все благодарим вышнюю благость Господню и вас всех в сохранение Создателю поручаем».
Суд Божий не замедлил свершиться над воеводой Нееловым. «По прошествии только одной недели по взятии отца Феодора в Соловецкий монастырь, — вспоминал архимандрит Феофан Новоезерский, — в город [Темников] пришла Пугачева команда; воевода ушел из города с великою торопливостью, сколько можно было забрав денежную казну. Однако, заехав в Санаксарскую пустынь, раскаивался, что погрешил пред отцом Феодором; и поспешно отправился в Шацк… в скором времени там и умер. Пугачева команда разорила и разграбила город; а в Санаксар присылала [сказать], чтоб не боялись. Я в то время из монастыря не уходил, другие же в немалом числе бежали в лес; и уже услышав, что команда Пугачева в монастырь не будет, возвратились оттуда».
Девять лет прожил преподобный в Соловецком монастыре. Из Санаксарской пустыни ежегодно, по усердию к блаженному отцу и учителю, ездили по два брата навещать отца Феодора и помогать в его нуждах. Старец, находясь в строгом заточении, нуждался во всем необходимом. Изнемогал преподобный от холодного воздуха Соловков, страдал от угара в каменных келиях, топившихся два раза в неделю и рано закрывавшихся, так что угорал отец Феодор до потери сознания. Часто замертво вытаскивали его из келии и оттирали снегом. Ученики послушники допускались к старцу по одному и помещались в отдаленной келии, так что старец все время подвергался опасности умереть внезапно. Но преподобный Феодор претерпевал все многолетние страдания без ропота, молясь за обидчиков, в смирении и послушании воле Божией.
Наконец Господь восхотел возвратить невинного страдальца в Санаксарскую обитель к ученикам, где он столь спасительно и благотворно потрудился. Один из учеников старца, отец Феофан (уже упоминавшийся нами, впоследствии архимандрит, возобновитель Кирилло-Новоезер-
ского монастыря), будучи судьбами Божиими взят в келейные служители к митрополиту Санкт-Петербургскому Гавриилу, понуждаемый совестью и любовью к старцу, постарался о возвращении отца своего. Он доложил митрополиту, что старец Феодор совершенно напрасно так долго страдает, и просил оказать милость возвратить преподобного в Санаксар. Высокопреосвященный Гавриил потребовал записку с объяснением всего дела. Так как отец Феофан, в бытность свою в Санаксаре, сам ездил со старцем в Воронеж на суд губернатора и писал от имени старца ответ по обвинению его, то, зная хорошо все дело, без затруднения составил подробную записку. По этой записке митрополит, в Великий Четверток 1783 года, совершая чин умовения ног в дворцовой церкви, после службы объяснил Государыне Императрице Екатерине Алексеевне дело отца Феодора и уверил Ее, что старец страдает напрасно: дело о нем решено в превратном виде, совсем противно его благочестивому, ревностному по Боге духу. Между тем невинный страдалец, находясь уже девятый год в соловецком заточении, от холодного климата и разных лишений совершенно изнемог. Государыня при этом спросила: «Сколько от роду лет старцу?» Митрополит ответил, что лет семьдесят, на что Императрица возразила: «Столько лет, кажется, ему не будет. Я его знаю».
На другой день, 18 апреля, прислан был митрополиту Высочайший указ о возвращении монаха Феодора из Соловецкого монастыря. Этот указ Владыка тотчас же отвез в Святейший Синод, вследствие чего и велено было возвратить старца в Санаксарскую обитель в прежнем сане иеромонаха. Боголюбивый святитель Гавриил написал отцу Феодору письмо с просьбой, чтобы тот по пути из Соловков заехал к нему в Петербург для встречи. Но старец, по крайней своей немощи, смиренно отрекся от этого, а сразу направился через Вологду, Ярославль и Владимир и 9 октября 1783 года прибыл в Арзамас.
В этот день, во время утрени, встретили своего духовного отца два санаксарских иеромонаха, ожидавшие его в Арзамасе, и все сестры Алексеевской общины. Старец преподал всем благословение и радовался с радующимися. Здесь он прожил целую седмицу, ежедневно посещая общество Алексеевское, как истинный пастырь и отец, поучая и утверждая души своих учениц, для которых и до самой своей кончины был наставником ко спасению.
Приезжали для свидания с отцом Феодором и настоятели окрестных Арзамасских монастырей, равно как и почетные господа и купечество, мужчины и женщины, многие из которых просили старца в свои дома, для благословения и духовного назидания. Отец Феодор с любовию отзывался их благочестивому желанию и усердию к нему.
По прошествии недели старец отправился в свою родную обитель. Версты за три до Санаксара выехал навстречу отцу Феодору казначей монастыря, а к перевозу на реке Мокше вышло и все братство Санаксарское. Отсюда, приняв благословение старца, все вместе направились в обитель. Войдя в церковь и приложившись к святым иконам, по обычном поклонении друг другу, радуясь духовно, отец Феодор благодарил братию за всю любовь их к нему в изгнании и теперь оказанную, а также и за прибавление благоустройства в обители. В то время уже совершенно отстроены и благо-
украшены были церкви: соборная двухэтажная, с престолами во имя Рождества Пресвятой Богородицы и Усекновения главы святого Иоанна Предтечи, больничная во имя Владимирской иконы Божией Матери и надвратная в колокольне во имя Преображения Господня. Много было построено за эти девять лет и других жилых и хозяйственных зданий.
Таким образом, несказанно утешившись возвращением в родную обитель, старец и ученики его начали подвизаться в мире и радости духовной.
Но не благоволил Бог, чтобы возлюбленные Его покоились, пока они в теле, но паче восхотел, чтобы они, пока в мiре, пребывали в скорби, уничижении и оскорблениях. Ибо «тем и отличаются сыны Божии от прочих, что живут они в скорбях, а мiр веселится в наслаждении и покое» (святой Исаак Сирин; Слово 36). Так и старец Феодор, как истинный раб Божий, недолго утешался согласием и тишиною.
Уже 29 октября, буквально через несколько дней по прибытии старца в Санаксарский монастырь, против него перед всею братией воздвиг клевету иеродиакон Иларион, бывший одно время с отцом Феодором в Соловках. Иларион назвал старца «противником Церкви, еретиком и атеистом». Обвинение было настолько чудовищным, что тут же возбуждено было дело и отправлено в Синод, — но, по тщательном рассмотрении, разрешилось тем, что Иларион был признан клеветником и наказан со всей строгостию, причем просил прощения у отца Феодора пред всею братией. Но этим скорби не кончились.
Так как многие, приезжавшие в обитель, стали ходить для наставлений и бесед к отцу Феодору, равно как и из братии многие ходили к нему для откровения помыслов и решения недоумений совести, то настоятель иеромонах Венедикт, хотя и бывший ученик старца и его постриженник, по немощи человеческой посчитав себя как бы униженным, оскорбился тем, что помимо его все ходят к старцу, и стал, при поддержке некоторой части братии, жаловаться епархиальному начальству, что будто бы отец Феодор смущает обитель. Ученики-де ходят к нему безвременно толпами, братия расстраивается его неблагоразумными советами, чуждаясь настоятеля. И вновь велено было произвести расследование. Но так как отношения отца Феодора с посетителями состояли в одних только духовных беседах и в этом нельзя было найти ничего предосудительного, то никого и не стали вызывать к допросам, а только назвали старца и учеников сообщниками (вероятно, опасаясь их как подкапывающихся под власть настоятеля). Главная же причина недовольства на отца Феодора заключалась в другом: настоятель, по слабости своей, попустил прокрасться в общежитие окаянному пьянству, а ревностный прямодушный старец Феодор обличал пьяную страсть, от которой, как от всеокаянной матери, родятся все нестроения в иноческих обителях. Замечал также смиренномудрый старец Феодор кичливость, неприличную монашескому званию, вместо прежней простоты и воздержания в жизни некоторых братий да и в самом настоятеле. Вследствие разбора дела, пристрастно поданного настоятелем иеромонахом Венедиктом, вход к отцу Феодору, даже и с нуждами духовными, был воспрещен.
О притеснениях, делаемых преподобному Феодору, известно стало Высокопреосвященному митрополиту Гавриилу, который, желая поддержать старца, отправил для него письмо следующего содержания: «Честный отец Феодор, мне любезный во Христе брате! Прошу вспомоществовать вашими молитвами в жизни моей и в делах должностей моих. Я же к вам пребываю всегда благосклонным. Гавриил, митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский».
Узнав о таком милостивом внимании митрополита к старцу Феодору, настоятель предоставил ему некоторую свободу. Но, спустя время, опять стал делать доносы епархиальному Преосвященному. И опять отец Феодор оказался взаперти: никому не дозволялось — ни из мiрян, ни из братий монастырских — ходить к старцу и говорить о духовных нуждах. Арзамасские Алексеевские ученицы утешение в скорбях и разрешение недоумений совести получали лишь письменно через келейника, да и то втайне.
В конце декабря 1788 года безнадежно занемог настоятель иеромонах Венедикт. Старец Феодор пришел к нему и просил прощения. Но тот, кто двадцать пять лет назад принял от отца Феодора монашеский постриг, обещаясь, с помощью Божией, о претерпении мужественно и благодушно всякого злострадания, спасения ради души своей, — ныне, на смертном одре, не сказал в ответ старцу ни слова — и отворотился к стене. Преподобный Феодор так от него и вышел. Оставшиеся при настоятеле запомнили, как он вдруг начал озираться туда и сюда, и сказав: «Что это за народ набился в келию?» — вскоре умер.
Новым настоятелем был избран ученик отца Феодора — иеромонах Вениамин. Обстановка в Санаксарской обители несколько наладилась. Преподобный Феодор, получив свободу от стеснений и разрешение на выезды, поехал в Арзамас к духовным своим чадам, чтобы лично побеседовать с ними и разрешить их нужды и недоумения. Таких посещений старцем своей Арзамасской Алексеевской общины в оставшиеся два года его жизни было несколько.
В последний свой приезд, в феврале 1791 года, беседуя по обычаю о пользе душевной, отец Феодор с особенным умилением и слезами толковал псалом «На реках Вавилонских», говоря: «Когда сыны Израиля, отечества своего лишившиеся и ни откуда себе отрады ни мало не видевшие в земли чуждей, седши при реках, горько плакали, то тем плачем изобразили состояние всех нас, в бедах живущих на земли. Всегда нам в мыслях наших весьма содержать надобно: якоже и мы обитающаго града не имамы, и отечества Небеснаго присно есмы странники, напастьми от врагов наших томимы, тогда только себе в том отраду находим, внегда разве помянути нам горний Сион… помянух Бога и возвеселихся! (Пс. 76, 4)»
Во время этой умиленной, как бы прощальной беседы все плакали — и настоятельница, и сестры.
А отец Феодор начал торопиться с возвращением в Санаксарскую обитель и, преподав всем благословение и прощение, выехал из Арзамаса. По пути заезжал в Саровскую пустынь, со всеми старцами любезно прощался — и поспешил в Санаксар.
По приезде его, 19 февраля, в среду на сырной седмице, после полудня, собрались к старцу в келию ученики его, и он, со всеми немного побеседовав, отпустил их. Остались было у него для решения некоторых духовных недоумений два ученика — из дворян, живших в монастыре, — но он начал изменяться в лице и велел им уйти, сказав, что очень изнемог. Так издавна нередко страдал он от внутренней болезни, но теперь все предчувствовали, что это изнеможение было не обычное, и с горем в сердце оставили его одного.
Немного спустя, пришел келейный монах, служивший старцу, сотворил молитву до трех раз, но не слыша ответа, вошел без благословения. Отец Феодор молча лежал на одре своем, пребывая в молитве. Но это так непохоже было на его всегдашнее подвижническое предстояние, что келейник тотчас побежал и сказал о том братии, которые все сошлись у отца своего. Старец уже ничего не говорил. Прошло в таком молчании около пяти часов; в десятом же часу пополудни душа преподобного старца Феодора мирно разлучилась с телом и отошла в вечные обители, к месту присного стремления сего блаженного отца. Один из верных учеников, впоследствии строитель Коневского монастыря иеромонах Иоанникий, очевидец этих предсмертных минут, подытоживших земной подвиг преподобного отца, оставил нам в назидание такую подробность: «Незадолго до кончины, при двух дворянских высокородных лицах и при своих учениках, долго и горько поплакал и порыдал пред Богом неутешно, близ четверти часа говоря тако: много, много от юности согрешил…»
Тело его, хотя и лежавшее в теплой келии до погребения, не издавало запаха тления. Погребен был честный старец 22 февраля 1791 года, в субботу, в преддверии Великого поста, у стены созданного им храма, на северной стороне его.
В день погребения духовный сын преподобного Феодора иерей Николай произнес надгробную речь, сохранившуюся до нашего времени:
«Жизнь человеческая, пределом смерти пременив состояние существования, коим почти ежеминутно разрушается тесное духа с плотию соединение, нечаянно в безпредельную вечность преселяется. Боже наш! Ты предел положил еси, его же не прейдет всяка плоть; но, алчною челюстию хищныя смерти пожираемая против воли и хотения человеческого, в первобытный прах превращается. Воззрите, печальное собрание! воззрите на предлежащее многотрудное тело незадолго пред сим в целом здравии находившегося благоговейнейшего отца, добродетельнейшего наставника святыя обители сия, честнейшего иеромонаха Феодора! Сие его тело доказывает, что смертоносный Ангел тогда к нам приходит, когда мы его не чаем и не ожидаем, а пришедши, поемлет действующее лице из видимого мiра и все действия человеческие пресекает. Сей добродетельный, незлобивый и чистосердечный муж ожидал ли того, чтобы смертоносная коса пресекла ход жизни его, когда он ревностно подвизался духовных своих чад словесное о Христе Спасителе собранное стадо наставлять Богоугодному духовному жительству? О смерть! Коль горька твоя память! Ах, коль горестнейшая печаль стесняет теперь сердца духовных чад святыя обители сия! Ибо скончал течение тот ревностнейший христианской веры подвижник, который при помощи благодати Божией взял на рамена свои иго Христово от самой зеленоцветущей юности. Скончал течение тот благочестия искреннейший любитель, который не восхотел пользоваться высокими различных почестей титлами, но отвержеся нарицатися сыном суетныя мiра сего славы, аки дщере фараоновы, от предприятия Богоугодного восхотел паче страдати с людьми Божиими, нежели имети временную греха сладость. Скончал течение тот усерднейший Христа Спасителя последователь, который по желанию своему вся во уметы вменив, последовал Ему всеусердно, нимало не устрашаяся за побег свой гнева Царицы, которая по особеннейшему действию Духа Святаго не только после не воспрепятствовала его святому произволению, но и в действо производиму быть благоволила. Ах, Боже наш! Скончал течение тот мужественнейший христианского благочестия герой, который, удалившись от светских чертогов, водворился в различных пустынях, чая Бога спасающего его. Странствовал со Авраамом, искушения терпел со Иосифом. О ревность сердца верного удивительная! О бодрость духа христианского неутомимая! Кто из предстоящих здесь и питавшихся пищею духовных наставлений его не оросит теперь слезами гроба его? Аще бы и сии не огорчились, то самое камение сие то учинить не оставят. Аще и сии умолчат — самое камение сие возопиют с крайним сожалением и чрезвычайным огорчением. Самые стены святыя обители сия — безчисленных дел и рук его свидетели. Ибо на что не обратим взор свой — все ему одолжено началом, все плоды его благоразумия и просвещения. Он в духовном собрании сем, на основании краеугольного камене Христа Спасителя, назидал злато несумненныя веры, утверждал сребро истинного благочестия, полагал в сердце и своем и других всегдашнее преспеяние святейших добродетелей. О горестнейшее сердца стеснение! Замолкли те приятные уста, которые сообщали Божественные наставления и обличали всякую неправду; те руки, которые упражнялись в трудах полезных для многих, положены неподвижны одна на другую на персех; прильпе гортани язык его, вещавый даже до последнего издыхания мир Христов духовному стаду сему. Но, ах! что за глас во уши мои ударяет! Слышу от гроба исходящие слова: Не плачьте о мне, но о себе плачьте, любезные мои духовные дети! В сей жизни временной соединены мы были любовию Христовою во един дух, не разлучаюсь я с вами и по смерти моей, любовь моя к вам и во гробе моем со мною. Не плачьте о мне, но помяните мя и молите о мне Христа Бога, а я, представши Судии Безсмертному, не забуду в молитвах моих о вас, да облегчит печаль вашу и возвеселит вас веселием неизглаголанным. Духовные мои дети! возлюбленное о Христе стадо! Се последний завет мой завещаю вам: подвизайтеся, при помощи благодати Божией, тесным и прискорбным путем внити в живот вечный, а от мiрских сладострастий оберегайтеся, ибо широкий и пространный путь есть вводяй в пагубу. Возьмем же сие в рассуждение и внемлем гласу сему! Оставим печаль об усопшем, помолимся вси купно о нем, да вселит его Господь идеже есть свет жизни вечной, а нам да послет благодать Всесвятаго Духа, наставляющую нас на всякое дело благое. Аминь».
По преставлении, через три месяца, явился преподобный Феодор во сне ученику своему, Тихвинской обители архимандриту Игнатию. О чем сей так писал в уведомление к Алексеевским сестрам в Арзамас: «Я находился в болезни весьма тяжкой и уже безнадежен был в жизни. В сем состоянии, по власти Господней, видел батюшку отца Феодора в сонном видении, в славе великой. Он показывал мне свою обитель и многие пречудные келии; каждая келия более вашего Алексеевского монастыря. В них видел я многих Санаксарских монахов и послушников, монахинь и послушниц ваших, которых я знал, отшедших из сей жизни во всяком покое, — видел и многие другие лица. А о прочих [некоторых] батюшка мне говорил: вот сии Петербургские, ты их не знал… и потом присовокупил: время тебе в обитель [твою], пойди. Так я и проснулся». 
В 1886 году игумен Тихон (Ципляковский), бывший пред тем некоторое время настоятелем Санаксарского монастыря, составил и издал «Жизнеописание старца иеромонаха Феодора…», которое он заканчивает следующими словами:
«Поминайте наставники ваша, иже глаголаша вам слово Божие, ихже взираше на скончание жительства, подражайте вере их (Евр. 17, 7). Сими словами Апостола заключим жизнеописание нашего приснопамятного наставника, отца Феодора. Да упокоит Господь душу его в селениях праведных, со святыми преподобно подвизавшимися! Жизнь его была славна и делом и словом, поэтому и успение его со святыми. Молитвами его да приумножаются в обители Санаксарской между его учениками дух истинной веры и благочестия, дух молитвенного подвижничества и трудолюбного послушания, дух искренней любви к Богу и ближним! Отец Феодор был истинным носителем этих даров Святаго Духа. Если обитель пребудет верной заветам отца своего, то Господь продолжит ее мирное существование до назначенных Божественным Его Промыслом пределов…»
21 апреля (4 мая) 1999 года в возрожденной Санаксарской обители были обретены честные мощи преподобного старца Феодора, и 28 июня (11 июля) того же года он был прославлен как местночтимый святой Саранской епархии.
В 2004 году на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви принято решение об общецерковном почитании преподобного Феодора, старца Санаксарского.
Память преподобному Феодору празднуется в день его блаженной кончины — 19 февраля (4 марта), а также в день обретения его святых мощей — 21 апреля (4 мая).
Источники для составления жития
1. Архимандрит Феофан, настоятель Кирилло-Новоезерского монастыря / Сост. Н. Субботин. СПб., 1862.
2. Жизнеописание старца иеромонаха Феодора (Ушакова), восстановителя и настоятеля Санаксарского монастыря / Сост. игумен Тихон (Ципляковский) // Тамбовские епархиальные ведомости. 1886. NN 3, 9, 16, 22.
3. Жизнь отца Феодора, бывшего настоятеля Санаксарской обители / Сост. монах Порфирий (Григоров). М., 1847.
4. Преподобный Феодор Санаксарский: Наставления духовным чадам / Сост. иером. Венедикт (Кулешов). Саранск, 2003.
