 |
| Борис Прохоров | 21.12.2004 |
«Трибуна» решила вмешаться в этот спор. Сегодня мы публикуем публицистические заметки нашего собственного корреспондента по Северному Кавказу Бориса Прохорова, который выступает за эвтаназию. Вместе с тем редакция понимает, насколько это глубокая проблема, и готова выслушать доводы противников добровольного ухода из жизни.
…Уж так устроен мир, что никому не дано знать своего смертного часа. Лишь счастливчикам, избранникам Божьим, Бог дарит тихую смерть во сне. А нам, грешным? Хорошо, если кирпич упадет на голову или киллер в подъезде подловит. Словом, многие мечтают, как в песне: если смерти — то мгновенной, если раны — небольшой. Но вдруг, да и нам, всем противникам эвтаназии, доведется прижизненно испытать геенну огненную, ад во всем натурализме. Вдруг да детям нашим придется мучиться вместе с нами! Думать об этом страшно. Не думать — преступно.
Я сам никогда не думал и не хотел думать на эту тему. До тех пор, пока жизнь сама не взяла за горло. В нашей семье стряслась беда: ушел из жизни отец и тесть, сильный, мужественный человек. Он прожил 88 лет. Ему довелось испытать в жизни и расказачивание, и ссылку, и две войны. Дважды контужен, тяжело ранен в голову. Прошел ужас госпиталя. До самого последнего дня проклятая война преследовала его. Уже на девятом десятке достала его еще одна болезнь. Сказать и то страшно: рак мочевого пузыря. Ходил кровью. Боли дикие, и не только физические, но еще и моральные. Чем только его не лечили за эти годы: и лазером прижигали, и оперировали, и трубку выводили. Еще год назад сказал:
— Всегда думал, что ничего нет хуже смерти. Оказывается, есть — когда ее ждешь, а она не приходит.
Мы с жаром лгали ему еще целый год. Каждое утро слушали его горячий шепот. Папа истово молился, прося у Бога только одного — избавления от мук. А потом вдруг… Хватились его минут через пятнадцать. Поздно — он ушел от нас навсегда… На скромных поминках все шепотом изумлялись, как ему хватило силы подняться на стул, дрожащими руками связать петлю. Друзья-однополчане втайне восхищались последним подвигом фронтовика. Может, не подвигом, но мужским, достойным поступком. А потом были унизительные допросы, прокуратура, следствие…
Нас мучило, что его не отпевали в церкви. Ведь он принял грех не только за себя, но и за нас. Нет ли и нашей вины в том, что он ушел совсем не так, как должен был уйти? Тогда, два года назад, я поделился сомнениями с читателями «Трибуны». И получил гневную отповедь. Там были и гордые строки Николая Островского, и строки из Евангелия, и многие другие правильные слова. Правильные, но бесполезные. Пока мы сильны и здоровы, даже в голову не приходит, что предсмертные муки изо дня в день, из года в год во много раз мучительнее самой смерти. Что изо дня в день наблюдать муки дорогого человека и ничем не помочь ему — это почти садизм.
А ведь все так просто! Наверное, это и есть высшее проявление человеческой свободы. Уйти достойно. И только тогда, когда не уйти уже нельзя. Что может быть проще и естественнее человеческого желания самому распорядиться последней минутой?
.
.Эвтаназия стара как мир. Когда царственная Клеопатра приказала рабыням найти ядовитую змею, это уже была эвтаназия. Когда отважные воины на поле брани умоляли товарищей прервать их мучения — они молили об эвтаназии. Когда вождь мирового пролетариата требовал яд — он требовал эвтаназии. Когда вожди Третьего рейха вставляли в дупла зубов капсулы с ядом — они готовились к эвтаназии. Но во все времена любая мораль переиначивала ее в убийство и самоубийство и объявляла смертельным грехом. В царской России все сваливали на Бога: он терпел и нам велел. В советской стране человек при «лучшей в мире» медицине обязан был умереть со счастливой улыбкой, и желательно за Отечество. Но что нам сейчас-то мешает глубоко изучить и решить, наконец, этот проклятый и ужасный вопрос?
Потом мы отчаянно поругались с одним из медицинских светил. Каюсь, я был не прав, но в гневе обвинял его и его коллег. Ведь знали же, что рак мочевого пузыря никакими таблетками, ни лучевой терапией, ни хирургией не излечить. А в таком возрасте — стопроцентно. Ведь просил же папа, умолял «сделать укольчик». Да только ли он? Скольких живых трупов «выписывают» умирать дома в адских муках! Умирать, не благословляя, а проклиная жизнь.
— Что ты! Это уголовное преступление, нельзя на это идти!
— А доведение до самоубийства — разве не преступление?
— А это уже не наша вина!
Вот! Не наша вина — и можно спать спокойно. «Трибуна», одной из первых поднявшая тему эвтаназии, опубликовала сообщение из Челябинска: после сорока лет счастливого брака пенсионер Николаев руками задушил безнадежно больную, парализованную жену. С ее согласия, чтобы прекратить ее и свои мучения. Грех, конечно, великий. Но еще больший на нас грех — доводить людей до таких страшных решений.
И еще один пример из ставропольской жизни. Настолько чудовищный, что при жизни Нины Федоровны Моторикиной я просто не решился сообщить о нем читателям газеты. Посчитал, что кощунственно при адских мучениях человека устраивать балаган, всенародную потеху. А ведь так и было. Трудолюбивая и работящая женщина до пятидесяти с лишним лет стойко выдерживала испытания: в цветущем возрасте умерла одна дочь, затем попала в автокатастрофу другая. Старший сын покатился по кривой дорожке, стал кочевать по тюрьмам. Младший сын стал попивать. Но самая большая беда поджидала женщину впереди. На работе, на макаронной фабрике, она нечаянно поскользнулась и сломала ногу. Наложили гипс, выдали бюллетень. Но опухоль долго не спадала. А потом приняла гигантские размеры. Три года женщина не вставала с постели, с каждым часом набирая вес. В нее словно бы закачивали жидкость. Это было не ожирение, это была слоновья болезнь. Вес увеличился с 70 до 450 килограммов. Обычная кровать уже не выдерживала ее веса. На каждое отправление естественных надобностей приходилось собирать по десятку мужиков-соседей, немощных стариков. Весь бюджет семьи — 1380 рублей, из которых половина уходила на коммунальные услуги, а другая — на лекарства. Ведь одна упаковка трамола из пяти ампул стоит 138 рублей, а ее хватает всего на два дня забытья. А дальше — все усиливающаяся боль. Страшно представить: три года в полусидячем положении, при огромном давлении на все внутренние органы. Первое время она еще как-то откликалась на домашние заботы, потом просто ушла в себя. И у врачей требовала только одного — яду! Два года криком кричала: смерти хочу, дайте яду! И у ног ее плакала комнатная собачонка Ксюша.
Весь город знал о мучениях Моторикиной. Врачи «скорой помощи» и поликлиники ни разу не осматривали больную уже потому, что это стало невозможно просто физически. Во что превратилась хибарка без женского догляда — и представить страшно. Кое-какой уход по мере сил осуществляла 74-летняя соседка Вера Ивановна Лузанова. Огромное внимание больной уделял врач-спасатель Заурбек Союнович Уракчиев. Он-то и поднял общественность города, привлек журналистов. Одни из них только и смогли, что раздуть сенсацию: «Самая большая женщина России живет в Ставрополе». Предлагали написать о женщине-исполине в Книгу рекордов Гиннесса. Другие, более совестливые, обратились к читателям с просьбой помочь страдающей женщине деньгами. Нужно было купить специальную кровать, стиральную машину, лекарства… Нет, не могу сказать, что великомученица Моторикина оставалась без общественного внимания. Но никакие лекарства не действовали, боль становилась все нестерпимее… Подумать только: на виду у всего города, при внимании медиков и прессы три года медленно сходила с ума от страшной боли женщина. И никто ничего не мог поделать! Конец ее был страшен.
…Мы до сих пор относимся к эвтаназии как к буржуазному чудачеству под рубрикой «их нравы». Можно, конечно, ерничать над Голландией, в которой последняя медицинская помощь реально существует вот уже двадцать лет. На днях соответствующий закон принял парламент Бельгии. Не сегодня завтра «легкая» смерть будет разрешена во Франции, Австралии, Великобритании.
Уж если в этих странах, с их-то уровнем жизни, с их блестящей медициной задумались о гуманности и законности «легкой» смерти, то нам-то уж сам Бог велел! Да, возможны злоупотребления, но разве сейчас их мало? В расчудесной Европе уголовников тоже предостаточно. Но они подошли к вопросу не только сердцем, но еще и с умом. Ведь их законы об эвтаназии имеют четкие, жесткие рамки. Решение принимается только по личной просьбе неизлечимо больного, консилиумом врачей, под строгим контролем правоохранительных органов. Разве у нас невозможно предусмотреть все и всевозможные нюансы?
За эвтаназию по предварительным опросам — 74 процента россиян. Но все важнейшие вопросы жизни и смерти граждан России почему-то растекаются в Думе, как песок в горсти. Почему? Не потому ли, что у нас слишком велика армия медицинской, юридической, государственной бюрократии? Которая, похоже, не хочет брать на себя ответственность.
