 |
| Фонд «Русская Цивилизация» | А. Морозов | 07.12.2004 |
В то же время любой достаточно наблюдательный исследователь, обладающий к тому же хорошим пространственным мышлением, может построить модель современного российского общества, ясно показывающую принцип его работы, его весьма сомнительные цели и средства их достижения.
Представим себе классическую модель общественного устройства — пирамиду. Наибеднейшее население, стоящее на самой первой ступеньке достатка, составляет основание пирамиды. Чем выше, тем очередной слой общества меньше, ибо он обслуживается предыдущим слоем. Пока высота пирамиды не превышает ее основания, пока большинство верхов не слишком оторвано от большинства низов, пока у стоящего на низкой ступеньке есть хорошие шансы через некоторое время встать на более высокую, общество стабильно развивается. Пирамида растет и вверх и вширь. Нижестоящие выполняют простую работу, несут минимум ответственности и производят потомство, которое не только занимает их место в следующем поколении, но и достаточно многочисленно, чтобы дать пополнение следующему слою общества, который, в свою очередь, в следующем поколении не только восполнится сам, но и даст материал для более высоких слоев общества.
Такое пирамидальное устройство общества гармонично (схема 1, контур 1), оно обеспечивает достаточную вертикальную мобильность в обществе, то есть каждый следующий слой общества достаточно широк по отношению к соседу снизу. Естественно, в случае общественных кризисов, чаще всего экономических, пирамида претерпевает изменения. Осознав кризисное состояние, общество мобилизуется. Выражается это в том, что часть людей и часть общих усилий вынужденно направляется на некую внешнюю по отношению к обществу цель. Например, на победу в войне или на научно-технический рывок. При этом боковые ребра пирамиды прогибаются на определенном уровне, слое общества, в зависимости от степени его мобилизации (схема 1, контуры 2 и 3).
Например, в случае войны ребра общества сжимаются в районе тех слоев, которые уходят на фронт и гибнут. Вертикальная мобильность на этом пороге резко сокращается. Человеческий потенциал общества попросту сжигается на этой границе в пламени войны или приносится в жертву технической революции через рабский труд в каменоломнях или на стройках, уходя на дело прогресса данного общества. При этом из двух соревнующихся обществ побеждает то, которое сможет дольше и эффективнее проводить такую мобилизацию. Проигравший оплачивает свою прошлую нерасторопность своим будущим — его человеческий потенциал переходит во владение победителя. Как, через прямую военную оккупацию, или через инвестиционный контроль — не суть важно. Общество-победитель, подмяв под себя побежденного, расширяется (схема 1, контур 4).
Примером нескольких последовательных успехов в таком соревновании до середины двадцатого века могла служить Англия. На примере подобной колониальной державы можно пояснить, как общество может снизить количество бедных внутри себя, вернее, дифференцировать их таким образом, чтобы при этом не возникло социальной напряженности. Структура общества в колониальной стране (схема 2) такова, что общества-колонии, включенные в это общество, находятся в состоянии постоянной мобилизации, в то время как колонии с обществом в целом — в состоянии спокойного развития. Достигается это за счет того, что общества колоний, законсервированные в форме пиков с широким основанием, снимают проблему бедности в стране, владеющей колониями, обеспечивая там, к тому же, прекрасную вертикальную мобильность, позволяющую нижестоящим «белым хозяевам» быстро взбираться вверх, в то время как их черные (желтые, красные или такие же белые, но все равно бесправные) подчиненные в колониях такой возможности не имеют. Жители колоний служат человеческим топливом для общества, владеющего колониями, даже в мирное время, не говоря уже о войне.
Социальная напряженность в колониях, живущих формально в состоянии постоянной мобилизации человеческого потенциала, ликвидируется надсмотрщиками самых различных рангов — от простых белых колониальных полицейских, лупящих дубинками «цветной сброд», до более респектабельных «колониальных представителей», разъясняющих политику великой державы колониальным чинам из местных вполне цивилизованным языком.
По мере того, как топорное прямое колониальное завоевание со временем уступало место более гибкому «инвестиционному проникновению», прямой колониальный контроль сменялся опосредованным. Теперь уже крупные компании доминирующей державы распоряжались бывшей колонией, решая, сколько и каких рабочих мест там будет создано. Естественно, создавались там рабочие места наименее престижные и вовсе не по злому умыслу — просто туземцы все еще мало что умели. Проблема заключалась и заключается в том, что колонии, как бы они не назывались, зажимаются торгующими с ними метрополиями в клещи неэквивалентного товарообмена сырья на готовый и весьма сложный товар, например на компьютеры, автомашины, бытовая техника и драгоценности для местных царьков. Политическая задача метрополии состоит лишь в том, чтобы держать у власти такого царька, который не станет покровительствовать образованию и социальной сфере до тех пор, пока это не потребуется метрополии. Ведь случись такое — граждане колоний составят ненужную конкуренцию жителям метрополии в борьбе за выигрышные рабочие места с высокими зарплатами.
В таком ракурсе весьма забавно смотрятся попытки нынешних лидеров африканских стран вместе и порознь заявить западу свое «фи» относительно того, что, мол, Африка не развивается. Что могут ответить им лидеры запада? Извините, мест пока нет! Лидеры Африки не понимают, почему им еще не дали инвестиций. Ведь теперь уже нет страшного призрака коммунизма, на борьбу с которым уходила раньше вся их колбаса и черная икра…
С колбасой и черной икрой связано и падение главного оплота коммунизма — СССР. История преобразований его общественной структуры в двадцатом и двадцать первом веке весьма богата. В начале века страна, тогда еще Российская Империя, начинала первую мобилизацию, необходимость которой подтвердила русско-японская война. В этой войне Россия «проиграла какой-то там маленькой Японии», и судьба страны в любом европейском конфликте после такого представлялась печальной.
Правящие классы, начиная реформы, решили провести их, как и раньше, за счет низов, поэтому мобилизационный «пояс» затягивали на общественной пирамиде ближе к низу. Хлеб пережигался на госмонопольную водку, а водкой крестьянская душа вместе с телом пережигалась на рубли для бюджета. Вторым источником средств для мобилизации были иностранные кредиты.
Однако модернизация потерпела крах — и без того нищий пролетариат не мог дать достаточных для модернизации средств, а остальные общественные уровни делиться своей долей пирога для общего блага не хотели. Кроме того, иностранные кредиты, как оказалось, давались не столько под денежный процент, сколько под политический — под немедленное вступление России в Мировую войну на стороне Антанты. Даже Италия была более свободна в этом плане, оттянув свое участие в войне до 1915 года.
В результате общество, уже находившееся в состоянии мобилизационного напряжения, было подвергнуто дополнительному мобилизационному шоку, теперь уже военно-мобилизационному. Страна вступила в войну не только технически отсталой, но и, главное, с истощившейся верой в «доброго царя», последней попыткой воскресить которую была наивная радость городских масс по поводу вступления в войну. Но ни стойкий русский солдат, ни безмерно выносливый русский пахарь не удержали на своем горбу Империю, управляемую столь авантюрной верхушкой. В 1917 году не столько сам голод даже, его-то уж научились терпеть, сколько угроза еще худшего голода повлекли за собой падение сначала царя, а потом — временного правительства. У большинства населения уже не было веры в то, что власть сможет что-то исправить к лучшему. Двадцать пять лет спустя, когда немецкие армии стояли не где-нибудь в Польше, а под Ленинградом, Москвой и Сталинградом, когда голодали уже миллионы, такая вера была, и в результате народ, воюя уже не с Австрией и частью сил Германии, а со всей Европой, вынес куда большие страдания перед тем, как русские армии встали у Берлина. Народ знал, за что страдает, за что воюет и погибает, и народ победил.
Предвоенная советская общественная пирамида, несмотря на всю ее мобилизационную суть, имела запас прочности. Сталин, как мог естественно, сглаживал мобилизационную суть военного коммунизма. Форсированной индустриализацией были раздвинуты сжавшиеся ребра пирамиды, пропуская наверх, прежде всего в ряды технической интеллигенции, простых людей «снизу». Естественно, при этом временно падало среднее качество кадров, допускались многочисленные ошибки, но устойчивость системы росла, и именно об эту устойчивость сломались расчеты немецких генералов.
После войны советское общество временно обрело классическую пирамидальную форму. Завоеванные страны не содержались на положении колоний, так как это было попросту невыгодно — Восточная Европа была выгодна нам в качестве партнеров, и СССР активно развивал ее. По обе стороны Берлинской стены строились не только военные оборонительные линии и наступательные базы, строились витрины — восточная и западная. Западная показывала райскую жизнь в свободном мире, восточная — прелести социализма. Советское руководство сдало часть выгодных производств Восточной Европе, промышленную сферу которой само и модернизировало после Второй Мировой войны. В самом же СССР был силен перекос в сторону самой важной сферы экономики холодной войны — производства вооружений, поддерживавших военную мощь блока достаточной для отражения нападения. Это дело СССР никому перепоручить не мог.
Однако гонка вооружений как форма длительной войны оказалась для СССР губительна, не оставалось сил на не силовое противостояние — идеологическое, пропагандистское, культурное, на поддержание нормальной, не мобилизационной, общественной структуры. Если СССР к 1945 году завоевал только Восточную Европу, то США завоевали не только Западную Европу, но и Азию, наконец-то выдворили всех лишних из Южной и Центральной Америки. Для западного общества сразу нашлась масса бедняков, которых подложили под основание новой пирамиды, нареченной «Свободный мир». Во главе свободного мира встал «арсенал демократии» — США.
В СССР со временем неизбежные мобилизационные перегибы многолетней холодной войны становились все отчетливее. От пирамидальной структуры общества СССР постепенно переходил к пиковой (схема 3, контуры 1 и 2). Победитель в Холодной войне определялся тем, сколько сможет СССР в такой структуре продержаться. Срок этот, в свою очередь, определялся влиянием мобилизации общества на вертикальную мобильность. Выдвижение новых, более адекватных, кадров наверх сдерживалось все больше по мере того, как росла степень мобилизованности общества. Полная неадекватность горбачевской верхушки — прямое следствие затянувшейся войны и мобилизации. Те, кто должен был придти в государственное планирование, в президиумы и на съезды, просидели свою жизнь за пультами в бункерах или за чертежами в КБ. Лучшие годы многих лучших умов ушли на создание военной техники и ее применение, в то время как их не хватало в других местах. Из «оборонки» забрать их было нельзя.
В Холодной войне нельзя было отказаться от гонки вооружений, так как сама неуверенность в военном паритете в стане одной из сторон порождала сначала панику, а потом, если паника не была ликвидирована, паралич и поражение. Если резюмировать вышесказанное — мы 40 лет воевали своими лучшими мозгами, перенапряглись, и страна сошла с ума, запросив колбасы, икры и почетной капитуляции, не понимая, что в сорокалетних мировых войнах почетных капитуляций не бывает.
От первого удара поражения «советского блока», естественно, больше всех участников пострадал СССР, а в СССР — Россия. Идеология полной экономической свободы на уровне «моя хата со свечным заводиком с краю» привела к тому, что большинство технологических цепочек в экономике страны было разрушено и население бывшей имперской метрополии осталось с экономикой сырьевого придатка на руках. Шпиль мобилизации, стоявший на месте пирамиды, рванул еще выше, при этом сплющивая свое основание и сужаясь, аки известная стелла на Поклонной горе. (схема 3, контур 3) IMGR3
Параллельно с этим неизвестно откуда возник фетиш «возрождения среднего класса в России», поднятый в качестве флага всеми правительствами России по очереди с такой же обязательностью, с какой все они не сделали ничего, чтобы хоть чуть-чуть поднять вверх линию излома, разграничившую наше общество на бедных и богатых.
Ни одно правительство так и не осознало, как, в прочем, и народ в целом не осознал еще, что средний класс — это класс своих, национальных менеджеров-управленцев, и если есть желание иметь таковых 30−40% населения, «как в развитых странах», то надо бы завести в стране что-то из национального производства, кроме пары банков и пары нефтяных труб. Никто так и не понял, что 30−40% от населения, являющиеся средним классом в странах «золотого миллиарда», управляют не столько собственно экономикой этого миллиарда, сколько экономиками его доминионов, численностью в несколько миллиардов, с их «международным разделением труда». У России нет ни колоний, ни национального производства, поэтому в такой России, какова она сейчас, никогда не будет среднего класса. Будет большое число тех, кто мечтает им стать, балансируя на грани достаток/бедность, у основания пика богатых. Будет малое число тех, кому это временно удалось и кто боится завтрашнего дня — «не разориться бы». И будет очень большое количество бедняков и нищих, тайно или открыто ненавидящих первые две категории. И беднякам и нищим будет глубоко наплевать, честно или нечестно те заработали свой «средний» достаток. Ненависть в данном случае будет классовой и бедняки будут не первыми, кто начнет ее питать.
Уже сейчас богатые подумывают, как бы получше, подешевше и потише устранить в России бедных. Мол, раздражают люмпены своим присутствием. При этом сами богатые делают все, чтобы маргиналов наплодилось побольше, причем наплодилось самым пакостным образом — стаскиванием в маргиналы со следующей ступеньки общественной структуры во время глобальных и локальных кризисов, наплодилось из тех самых бедных, у кого при иной структуре общества могли быть перспективы.
Современное же российское общество по форме уже давно не напоминает пирамиду, а величественный пик, воздвигнутый на широком, плоском основании. Российское общество удушается петлей «реформ», наброшенной на общественную пирамиду и стягивающей основание высокого шпиля, тянушегося узкими прослойками менеджеров различных звеньев к заоблачным высотам руководства сырьевыми компаниями и силовыми структурами. Географически эта удавка пролегает по границам российских столиц. С одной стороны — миллионы клерков, участвующие в «попиле бабок», с другой стороны — нищая по сравнению с ними провинция, вырваться из которой в одну из цветущих столиц считается подвигом.
По существу сейчас на рубеже провинция-столицы работает «демография внутреннего сгорания» (демография внешнего сгорания — это обычная война), конвертирующая человека провинциального в человека городского путем уничтожения нескольких других провинциалов.
Постсоветское пространство это вообще огромная социальная печь, в которой сжигается без пользы огромный человеческий потенциал, накопленный Союзом. Воспетые в кино и книгах герои нашего времени — проститутка и бандит — это типажи самого невыгодного использования человеческого материала. Ни одно государство, позволяющее преступности поглощать такое огромное количество людей, не сможет выйти из кризисного состояния.
Дополнительно осложняет ситуацию и то, что кадровые проблемы власти усугубляются день ото дня по причине катастрофически низкой вертикальной мобильности, обусловленной все большей тонкостью шпиля, возвышающегося над пластом бедноты и полубедноты, делающей власть все менее адекватной, подобно властям позднего СССР. Власть все больше варится в своем соку, в своих проблемах, в одних и тех же кадрах, тасуемых с должности на должность. Власть просто плывет по течению уже не первый год, создавая видимость бурной деятельности. А шпиль все уже и уже, все выше и выше, чрезвычайно напоминая известные московские скульптурные композиции.
Вертикаль власти, увы, не усиливается так, как этого хочет президент. Она костенеет и становится хрупкой. С ней такой же хрупкой, хотя и твердой на вид, становится вся структура нашего общества. Вообще, если в последние годы кем-то была поставлена задача сделать Россию страной, максимально зависимой от внешних обстоятельств, то эта задача была с успехом выполнена. Любой легкий ветерок, будь то теракт, катастрофа, колебание курса доллара или нефтяных цен или внешнеполитической какого-либо государства, раскачивает верхушку шпиля так, что висящие на самом конце властители должны обеими руками вцепиться в шпиль, дабы не свалиться и проблемы электората их в такие периоды не волнуют. Не исключено, что в один прекрасный день величественный монумент российской демократии рухнет во время очередного «дуновения». Шпиль свалится на бок и «преуспевающие менеджеры» станут в ряды простого электората, который примется за строительство новой общественной пирамиды, классических очертаний, в том числе и их трудовыми руками.
Для того чтобы этого не произошло, вышестоящие в общественной пирамиде должны найти общий язык с нижестоящими, иначе потом, когда пирамида рухнет, будет поздно. Язык будет один — язык насилия.
Народ должен потребовать ответа от правительства — за что он страдает уже 15 лет, должен получить вразумительный ответ относительно своего будущего, должен почувствовать в государстве более друга, чем врага. Государство должно сменить приоритеты с любви к красивой отчетности на любовь к народу, на желание видеть его сытым, здоровым, обученным и многочисленным. Государство должно, наконец, выработать стратегию развития, которая вернет общественной пирамиде форму пирамиды и внятно объяснить эту стратегию населению. Каждый, кто понимает суть этой проблемы, вне зависимости от места в пирамиде, должен сделать все от него зависящее, чтобы приблизить «момент понимания». Экономический и политический резонанс от такого момента единства народа и власти перекроет все самые смелые планы на тему «догнать и обогнать Португалию».
В противном случае Российское общество будет по-прежнему жить в формате, основным свойством которого является уничтожение собственных граждан во всевозрастающих количествах без всякой существенной пользы.
2.12.2004
