Как мы хороним своих близких

Вы же знаете, мама ничем особым не болела, просто слабела понемногу. Она не вставала уже почти два года, и мы примерно раз в два месяца приглашали священника её исповедать и причащать. В начале Великого поста, как обычно, пригласили домой батюшку. Он её соборовал, исповедал и причастил. После этого мама стала медленно угасать и на третий день, под утро, простившись с нами накануне, тихо скончалась. Мы, помолившись на исход души, начали читать по очереди псалтырь над телом усопшей. Хоть она и была чистая, но на всякий случай помыли, переодели, руки на груди сложили, маслом помазали, свечку затеплили, ладаном покадили.

Вспомнили и об оформлении смерти. Вызвали скорую. Приехавший врач зафиксировал смерть и сам сообщил в милицию о кончине гражданки такой-то. С началом рабочего дня пришёл молоденький участковый, стал протокол составлять. Шапку не снял, так и сидел, писал в шапке…

Милиционер, наконец, ушёл. Приехал батюшка, литию послужил. Мама лежит как живая, молитва течёт, фимиам, свечи. Родные и близкие уже все собрались, скорбят, псалтырь читать очередь.

Вдруг звонят в дверь, требовательно так, начальственно. Приехали санитары из морга, говорят с порога:

— Где труп?

Я спрашиваю:

— А вам зачем?

Они отвечают:

— Положено в морг забирать трупы.

— Может быть, оставите? Мы тело уже сами прибрали, молимся тут.

— Староверы что ли?

— Нет, — отвечаю, — православные. А что, если бы староверами были, вы бы нам оставили тело до погребения?

— Ну, тогда можно было бы через прокуратуру разрешение получить, они обычно староверам разрешают.

— А нам нельзя, выходит, раз мы не староверы?

— Нельзя. Если будете препятствовать нам труп забрать, вызываю наряд милиции. Не первый раз такое. Мы с вами тут воевать не будем. Наряд приедет, порядок тут наведёт.

Ну что тут мне было делать? Не устраивать же скандал прямо над телом мамы?

— Ладно, — говорю, — забирайте. Только зачем вам она сейчас? Сегодня государственный праздник, у вас там всё равно никого нет. Может быть, хоть до вечера оставите?

— Идёт, — говорят. — До вечера оставим. Можете молиться. Как закончите — звоните по телефону, мы приедем.

Ну, и слава Богу. Ещё подъехали родственники, друзья. Прощались, читали псалтырь.

Но вечер всё же настал, и пришлось мне самому звонить этому санитару и, как бы даже просить их приехать и забрать тело. Что делать, позвонил, приехали. Навесили бирку, завернули в простыню, положили на носилки, вынесли, бросили в газель и увезли мою маму. Горько, было, но что поделаешь?

Утром мы с сыном отправились в морг, к судмедэксперту. Знакомые рассказали, что тело обязательно будут вскрывать, да ещё может быть очередь после праздников. Не то, чтобы я уж очень об этом беспокоился: раз уж забрали, бросили куда-то, что уж теперь? Да и тело всё равно должно сгнить в земле, но всё же решился спросить у служащего, нельзя ли не вскрывать тело мамы. Он, легко так, ответил: «Нет проблем. Идите в прокуратуру, несите бумагу. Нам-то что?».

Мы воодушевились, пошли в районную прокуратуру за спракой-разрешением не вскрывать тело. Помощник прокурора отправил нас в Следственный комитет, который тут же, в прокуратуре и находится. Пришли к начальнику, молодому человеку лет 35-ти. Стоим, просим, нельзя ли тело не вскрывать, нам отдать? Мы, мол, всю жизнь здесь живём, нас все знают и т. п. Начальник сидит, компетентно так, отвечает, что никак нельзя не вскрывать, и тычет в Процессуальный кодекс при этом. Мы опять просим, он — опять в кодекс. Мне это надоело, я ему и говорю:

— Что вы мне кодексом своим грозите? У нас, в конце концов, конституция есть. И вам, насколько я знаю, положено права граждан защищать. По какому такому праву ко мне приехали неизвестно кто, бирку привязали и забрали тело моей матери? Всем, говорите, это по закону положено? Если Матвиенко помрёт, ей тоже бирку привесят? У нас что, режим оккупационный? Мама моя что, преступление какое-то совершила? Или я — преступник, по-вашему? Вы тут, для чего сидите? У меня из дома без всяких документов забрали тело моей матери, а вы — и не чешетесь. Это в каком законе сказано, что обязательно из дома тело умершей в больницу везти? Пока жива была — не нужна была, а как умерла — вдруг кому-то её тело понадобилось. Для чего это, интересно знать? Вот вам, прокурорам и следователям, и разобраться бы надо в таких делах, а не в кодекс меня, старика, тыкать.

Начальник не стушевался, но тактику изменил. Говорит:

— А мы вообще тут не причём. Если хотите знать, по постановлению петербургских властей номеру такому-то, вскрывать тело умершего без волеизъявления близких можно только в том случае, если по факту смерти заведено уголовное дело.

Вот те раз! Интересно, а почему тогда никого не спрашивают и все тела вскрывают? Но нам было тогда не до всех. Я ему быстренько и говорю:

— В таком случае у меня к вам вопрос, как к юристу: чем отличаются ваши слова, сказанные сейчас мне, от этих же слов, написанных на бумаге? Только отвечайте честно, я старше вас в два раза, в конце концов.

Он и ответил честно:

— Ничем.

— А раз так, напишите мне эти слова на бумаге, и мы тут же уйдём.

Начальник задумался, позвал к себе помощника, и стали они советоваться. Попросили меня заявление написать, потом вдвоём два часа бумагу сочиняли, а мы с сыном всё ждали. Наконец, выдали нам такую бумагу, что ничего не понятно с первого раза. Потом разобрались всё же. Среди множества словес сказано примерно следующее: согласно .. вскрывать или не вскрывать тело умершего решают только близкие родственники при одном исключении: если уже заведено уголовное дело по факту смерти.

Жаль, я не запомнил, согласно с каким именно распоряжением и кого! Меня потом многие верующие спрашивали об этом, я даже снова к этому следователю сходил, но он сказал, что это распоряжение секретное, и дать его выходные данные он не может.

Мы бумагу взяли, и — обратно, в морг, за телом. Но не тут-то было. Говорят, что теперь надо идти в поликлинику за медицинским свидетельством о смерти. Но при этом «по-дружески» предупредили: «Но вы не надейтесь. Они никогда и никому такого свидетельства не выдадут. Всё равно к нам вернётесь».

Зашли с сыном домой, взяли на всякий случай мамину карточку, приходим в поликлинику. Участковую по дороге встретили, она говорит: идите к нашей завотделением, она всё сделает. Приходим, просим, а она — ни в какую. Мы мол, таких свидетельств не даём, это дело больницы. Мы просим: «Раз уж мама дома скончалась, может быть, дадите справку, в виде исключения? Можете у нашей участковой спросить. Она нам уже тридцать лет бюллетени выписывает». Позвонила, спросила. Карточку посмотрела и на меня набросилась: «Почему за семь лет всего одна запись в карточке?» Я отвечаю, что мама ничем особым и не болела, разве бронхитом, да сердце, бывает, побаливало, спина. Участковая-то всё видела, когда к нам приходила. Даже как-то выписала уколы, я делал сам, чтобы медсестру не гонять.

Заведующая отправила к заместительнице главврача. Та просто нас криком встретила: «Я только с врачом говорить буду!». Сын и говорит: «Я врач, заведующий хирургическим отделением военного госпиталя. Вот мои документы. Могу засвидетельствовать состояние бабушки в последние годы». Но ей не врач нужен был, ей просто надо было нас выгнать.

В общем, после двух часов издевательств (само собой, никому из них и дела не было, что перед ними стоит пожилой человек, у которого накануне умерла мать) свидетельство нам заполучить удалось. Потом я понял, почему. Мама была блокадницей, по современным правилам — участницей войны, а никакого положенного ветеранам медицинского профилактического обслуживания не имела. И дали мне медицинское свидетельство о смерти в обмен на карточку, в которой никаких записей о наблюдении за ней не было.

Был уже конец дня, но нам повезло: ЗАГС ещё не закрылся и нам без проволочек выдали свидетельство о смерти. Вернулись в морг, хотели забрать тело. Нам сказали, что уже поздно, транспорта нет, заберёте завтра. Мы вам тело приготовим, украсим и проч. Я сказал, что она чистая, мы всё сделали сами, но служащий на это не повёлся, говорит: «У нас тут положено тела мыть и украшать. Вы ведь завтра собираетесь в церковь тело везти, оно там ещё сутки простоит, гнить начнёт. Лучше не спорьте». Делать нечего, пришлось согласиться. Заплатил за это «обслуживание» 6 тысяч, только попросил ничего не делать с лицом, никакой косметики, мол, не надо. Обещали, да не выполнили, видать на потоке дело было.

+ + +