 |
| Газета.GZT.Ru | Надежда Кеворкова | 15.11.2004 |
Представьте себе, например, что Юрий Лужков, энергично помолившись вместе с епископами, историками и толпой горожан, в течение полутора часов живо и без бумажки обсуждает биографию и богословие, скажем, митрополита Московского Филарета, жившего в ХIХ веке. Причем вокруг сидят потомки почитаемого старца, его односельчане и все с легкостью поддерживают теологическую беседу. Трудно такое себе представить? А вот для мэра Махачкалы это абсолютно рядовое мероприятие. Впрочем, речь, несмотря на заявленную тему, то и дело заходила о Беслане. О нем говорили практически все собравшиеся — ведь в Беслане погибли мусульмане. Погибли от общего врага. Шейх Ильяс-Хаджи рубит слова непривычно для изнеженного московского уха: «Кругом говорят об исламе, как о страшном монстре, но доказательств нет. Но если нет доказательств, то согласно шариату нет и вины. Человек отвечает только за свой грех и только перед Аллахом. Тем более нет ответственности за мужа, жену, сына, дочь, единоверца. Каяться можно только за себя, не за другого». Ильяс-Хаджи знает, что предписывают и установления христианской веры. Но мусульманин в отличие от христианина может каяться про себя. В исламе нет исповеди: «Говорить о грехе позорно, как будто совершаешь его еще раз».
«Люди, пришедшие в Беслан, не мусульмане, и не мусульмане их финансируют, — говорит Ильяс-Хаджи.
— Разыграли бесланскую карту как разменную. Те, кто говорит, что мусульмане совершили это нападение, и есть враги. Сегодня стало модно обвинять во всем ваххабитов, но где они?» В устах суфийского шейха такие слова означают многое. Суфии появились на Северном Кавказе в Х веке, а с ХIХ века стали обладать непререкаемым авторитетом. Они решали, идти народу за Шамилем или нет, воевать против белых или красных. «Даже революционеры тайком к шейхам бегали», — говорит Ильяс-Хаджи. Именно суфийские шейхи еще 15 лет назад воспротивились появлению в Дагестане арабских проповедников-ваххабитов и потребовали законодательного запрещения этого учения.
«Шариат — это не обычай и не традиция. это шариат»
«Чего спрашиваешь, видел ли я живого ваххабита? Я что, только мертвого, по-твоему, видел?» — смеется шейх Мухаммад-Хаджи, кумык из Хасавюртовского района. Как только этот уважаемый человек входит в комнату, все чиновники почтительно встают, а женщины мгновенно набрасывают на головы платки.
Годы обличения ислама в российских СМИ и милицейской борьбы с мусульманами в России породили в Дагестане не только глубокую обиду, но и укрепили позицнском обществе. Сейчас это заметно всем, кому доводилось бывать здесь прежде.
«Кто для вас христиане?» — «Люди книги (имеется в виду Библия. — ГАЗЕТА); если с мусульманами они не воюют, то плохо им делать нельзя». Шейх Мухаммад-Хаджи не стремится говорить то, что приятно слышать, и резко возражает, когда установления ислама называют традицией. «Шариат — это не обычай и не традиция. Шариат — это шариат, это разные вещи». Задаю шейху, как мне кажется, убийственный вопрос: «А головы резать — это по шариату?» И получаю такой ответ: «Быстро перерезать горло — так делают, чтобы не было мучений. Да, так по шариату за соответствующую вину. Но в наших селениях это сейчас не применяется».
Тут надо оговориться: в любом дагестанском селе, где есть мечеть (а мечетей по республике в целом 2 тысячи), законы шариата регулируют всю жизнь мусульманина, от рождения до смерти. С 1929 года, когда шариатские суды были официально отменены, вынесение приговоров по уголовным преступлениям перешло в ведение государства. Однако все остальные сферы жизни по-прежнему регулируются именно шариатом, пусть и негласно.
Прежде, говорит шейх, брак с христианкой не вызывал возражений, а теперь «христианкой жене мусульманина оставаться нельзя — христиане и иудеи упустили свою веру, 14 раз ее изменили». Однако к тем недагестанцам, кто принимает ислам (а такие есть в каждом селе), отношение как к равным. В отношениях существует строгая градация. «На первом месте стоят родственник, сосед и мусульманин, на втором — сосед-мусульманин, на третьем — сосед-христианин. В нашем селении есть армянин, он учился у меня девять месяцев; думаю, он самый лучший мусульманин в селе. Один русский принял ислам, женили его на кумычке — уже два сына, хорошо живут. Девушка русская с братом пришла: давай, учи нас исламу…» — рассказывает Мухаммад-Хаджи.
«Вы можете, — спрашиваю, — приказать, пригрозить именем шариата?» — «У нас в селе тысячи дворов. Кто любит шариат, те идут за мной, но каждый делает что хочет — у нас полная демократия. Я очень переживаю, что в городе женщины ходят раздетыми. Чем больше женщина закрыта, тем сильнее ее мужчина любит, у нас так. Когда идет открытая, у нас говорят: идет, как корова. Корова ведь не одета? Но мы не заставляем их закрываться. Заставляй не заставляй — они нам не подчиняются». Шейх смеется и довольно оглядывает притихших женщин: «Пусть бы они пост не держали, но хотя бы одевались».
«Наши русские возвращаются, им трудно принять ваши обычаи»
Что и говорить, на московский взгляд, женщины в Махачкале одеты строго — дальше некуда: длинные юбки, редко кто без платка. Председатель союза журналистов Дагестана Али Камалов рассказал, как удивилась однажды его жена, оказавшись в Москве: «Представляешь, говорит мне, там женщина открыто курит, и с таким вызовом на меня посмотрела!»
Спиртное в дагестанских городах продается свободно, но я так ни разу и не увидела, чтобы кто-то покупал бутылку. Есть села, где нет продажи спиртного, но это не ваххабитские села, а суфийские. Например, в селе Чиркей, где живет шейх Саид-Афанди, много лет обходятся без торговли спиртным. Шейх Мухаммад-Хаджи говорит, что в его селе тоже водкой не торгуют, но многие привозят: «Сильно пьют, но в пост стесняются, это ведь позор!» Проректор исламского университета шейх Мухаммад-Хаджи Гаджиев говорит, что сейчас в Дагестан возвращаются многие прежде уехавшие отсюда русские. И рассказывает, почему: «Они привыкли к нашим обычаям, а что они видят в России? Там открыто обнимаются, целуются, выпивают на улице, старикам дороги не уступают, нашим русским это трудно принять». Женщины в Дагестане не делают абортов, не остаются одни с детьми без средств к существованию. И это — тоже написанные законы шариата.
«Я с уважением к Исе отношусь, но мне не нужно для этого икону целовать»
Генеральный директор РГВК «Дагестан» (ТВ) доктор философии Гарун Курбанов считает, что ислам в Дагестане сейчас находится на перепутье. Авторитетные шейхи, а их тут 16, никакой юридической власти не имеют, а Духовное управление мусульман Дагестана (ДУМД) все сильнее вторгается в светскую жизнь. При этом ДУМД поддерживает лишь один из 16 шейхов. «Мы не хотим, чтобы у нас было, как в Иране, — у нас никогда не было духовной диктатуры, — говорит Курбанов. — Ты мог выбрать себе шейха. Мог оставаться в традиционном исламе. Мог изучать религию с научной точки зрения. Но теперь я не уверен, что через несколько лет этот выбор сохранится. ДУМД уже контролирует все фирмы, которые отправляют людей в хадж, а прошлым летом запретило продажу Коранов на русском языке».
Впрочем, проблемы религиозного образования здесь не такие, как в Москве. И религиозные власти, в отличие от РПЦ, и светские считают, что в школе религии не место — религиозность надо воспитывать в семье. «Наши дети должны знать историю всех религий, обычаи соседей, а не только свое», — уверен Курбанов. При этом религиозное образование в Дагестане за 15 лет приобрело впечатляющий размах — такой, как нигде в России. В республике только исламских университетов 16. У них есть 52 филиала, не считая 141 медресе и 345 школ первой ступени — все эти учебные заведения рассчитаны на 2,5 миллиона человек (для сравнения: у православных по всей России всего 50 семинарий и академий).
«Я с уважением к Исе (Иисусу) отношусь, мне не нужно для этого икону целовать. А там у вас об исламе чего только не придумали. Поэтому и пишут в газетах статьи, как относиться к исламу после Беслана», — заключает Сулейман, водитель легковушки. Вот и получается, что мусульмане о Христе знают больше, чем христиане о Мухаммеде, — ведь Иса для них — один из Пророков, а мы знаем о мусульманах лишь из «Белого солнца пустыни».
«Сознание ищет правду, а подсознание — выгоду»
К дверям квартиры поэта Адалло Алиева меня подвели с ироничными и горькими словами «Добро пожаловать к главному врагу народа». На пороге светлой холодной комнаты меня встретил седой крепкий старик с прямой спиной.
Адалло 72 года. В России у него вышло восемь сборников стихов. Как и Расул Гамзатов, он писал на аварском, издавался и за рубежом. Пять лет он прожил за границей, поскольку на родине его обвиняли в участии в незаконных вооруженных формированиях и организации вооруженного мятежа. На родину Адалло вернулся при поддержке ряда российских писателей — Фазиля Искандера, Андрея Битова, Андрея Вознесенского — и старых дагестанских друзей, в том числе и высокопоставленных. За недоказанностью обвинений суд дал ему условный срок — восемь лет. Вины своей Адалло не признал ни по одному пункту обвинения.
«Если я говорю Жириновскому, что он негодяй, меня называют врагом России. Почему? — недоумевает Адалло. — Я обличаю человека за ложь, а тот в ответ обвиняет меня в предательстве родины. И люди этому верят. „Ты один прав, весь Дагестан не прав“ — так мне говорят. Но ответ на это — в Коране: „Если ты станешь повиноваться большинству тех, кто на земле, они собьют тебя с пути Аллаха, они следуют лишь предположениям и только измышляют“.
— Но вы действительно выступали против России?
— Да, я выступал против России — словами русского президента, русского Патриарха, русских писателей. Я цитировал слова Алексия II о том, что Россия стоит на краю нравственной гибели. Приводил слова Путина о том, что воры и негодяи разгуливают на свободе среди нас, что все знают их в лицо, а вся армия следователей и спецслужб не ловит их, а ловит мелких воришек. Я приводил слова Толстого, Чаадаева, Пушкина, Короленко. А меня из-за этого обвиняли в призыве к мятежу. Почему Толстого не обвиняют в том, что он против России?
— Но его даже от Церкви отлучили — это больше.
— Бедная Россия, и Толстого ей не надо… Я не против русского народа, я против подлецов, к какому бы народу они не принадлежали, — русских, американских, турецких, дагестанских. Будут называть меня предателем и врагом всех этих народов — пусть, у них ведь пушки, ракеты, а у меня есть одно — великий Аллах. У каждого человека есть сознание, которым он чует 7равду. И подсознание, которым он ищет выгоду. Я вернулся, чтобы посмотреть в глаза тем, кто писал обо мне ложь. Многие пришли ко мне и плакали, просили прощения. „Мы поверили всему, что о тебе говорят“ — так они мне говорили. Они лгали. Когда в мире повсеместно идет падение нравов, лучше, чтобы тебя ненавидели многие. Я родился здесь, это моя родина. Почему я, совершенно безвинный человек, должен был находиться в изгнании? Я должен умирать здесь, когда будет суждено Аллахом.
— Как вы отнеслись к выдвинутым против вас обвинениям?
— На суде звучало, что Масхадов и Басаев действовали по моим прямым призывам. Что же, выходит, эти генералы подчинялись мне — значит, я маршал? Я не могу понять, почему Кадыров, призывавший к джихаду против России, обласкан и прощен, а Адалло, никогда оружия в руках не державший, считается врагом народа.
— Мы в Москве уверены, что ненависть на Кавказе порождает месть.
— Будь так, давно бы эта месть дала о себе знать. Очень много трупов везут в Дагестан — из армии, забитых до смерти. Родственники хоронят тихо. Это что же — повод, чтобы поднять людей? Власти Дагестана стараются, чтобы этого не было, но здесь все решает ислам. Не имамы, не шейхи, а именно ислам — иначе им это было бы не под силу. Напрасно ислам не изучают в христианском мире. Весь Северный Кавказ имеет разные языки, но менталитет один, никуда не денешься».
— Коран о поэтах говорит не слишком лестно. Как сочетаются ислам и поэзия?
— Сразу видно, как вы далеки от Пророка. Пророк говорил о тех, кто впадает в экстаз. Есть разница между стихами и шутовством, есть разница между обещанным и исполненным. Если написал, что за любимую прыгнешь в огонь, — прыгай, сволочь! Иначе ложь — не надо писать лжи! Я читал свою поэму перед устазами (учителями ислама) целых три часа. Более внимательной аудитории у меня не было. Когда они меня провожали, сказали — не думай, что это ты писал свою поэму. Писать стихи надо не для 20 тысяч баранов — писать надо для пастуха, для понимающего. Поэт должен знать, что у него хорошая голова, но помнить, что у читателя еще лучше. Наша природа безупречно отличает искренность ото лжи. Гамзатов написал, что его ошибки были ошибками времени. Казалось бы, очень умно сказано. Но поэт рождается для того, чтобы исправить ошибки времени, а не для того, чтобы их повторять.
Стихи Адалло за пять лет вырезали из всех дагестанских хрестоматий, хотя талант его признали даже самые рьяные гонители. Выходит, по-прежнему поэт в России — больше чем поэт.
P. S. Дагестан живет своей жизнью. О нем, о его людях существует масса мифов, повторяемых в том числе и СМИ. Между тем голос Дагестана, как и голос Кавказа, не слышен в Москве, несмотря на то что именно Дагестан последние 10 лет является регионом, голосующим за единство РФ. Он остается самой лояльной к многонациональной РФ частью российской политической нации. Для Москвы же понимание, уважение и интерес к Дагестану может служить залогом сохранения Северного Кавказа в составе России.
«Ваххабитский фактор в Дагестане пошел на убыль». Министр по делам национальной политики, информации и внешним связям Республики Дагестан Загир Арухов — ГАЗЕТЕ
— Как отозвались бесланские события в Дагестане?
— Самым очевидным образом после бесланской трагедии проявились и усилились тенденции исламофобских и кавказофобских настроений в российском обществе. Наши соотечественники тоже пострадали в Беслане — около 10 дагестанских семей были в заложниках. Но дагестанцы стали объектами ненависти и нападений в самой России — на Дальнем Востоке, в Читинской области, в Центральной России.
— Как вы отслеживаете такие события?
— В 53 субъектах Федерации и в 6 странах СНГ по решению госсовета Дагестана открыты представительства республики. За пределами республики сейчас постоянно проживает более 700 тысяч дагестанцев, в самом Дагестане — 2,5 миллиона человек. За время после распада Советского Союза люди обосновались в самых отдаленных от Дагестана местностях, многие там работают и живут уже по 10−15 лет — рынок диктует свои условия, люди торгуют, строят дороги, дома. А их детей выгоняют из местных школ. После Беслана поднялась целая волна именно против детей. Это не связано с политикой местных властей или администрации, это уровень массового сознания. Соседи, знакомые с детства, начинают под влиянием массовой истерии воспринимать дагестанцев как угрозу собственной безопасности. Прошло всего два месяца, но все это отозвалось уже и на Героях России — я имею в виду Магомета Толбоева, избитого милицией в Москве, — и на обычных детях, которые ходят в школу.
— Владимир Путин в своей речи не назвал врагами России ни исламский терроризм, ни религиозный экстремизм, ни выходцев с Кавказа, да и пострадали в Беслане кавказцы. Почему же на кавказцев падает подозрение?
— Это психоз в общественном сознании, мифы, массовая истерия, отчасти инспирированная СМИ. Они отзываются на людях в такой страшной форме. Роль СМИ и гражданских институтов должна работать на развеивание мифов, на прозрачность информации. А такое впечатление, что они добиваются разжигания страстей. После бесланской трагедии, например, полтора месяца писали о грядущей резне между осетинами и ингушами. Для чего нагнетается психоз?
— В самом Дагестане после Беслана все было относительно спокойно?
— Мы знаем только то, что и в Ингушетии, и в Чечне, и в Дагестане планировались террористические акции. В ряде мест были вскрыты зачатки подготовительного процесса, что помешало осуществить теракты в августе в Кизляре и Махачкале. За год при предотвращении этих угроз только в Дагестане в общей сложности погибли 32 милиционера.
— А кто готовит эти теракты? Ваххабиты?
— Мы можем сейчас говорить о ситуации в Дагестане как о постваххабитской. Ваххабитский фактор пошел на убыль, но произошли и качественные изменения. Разрозненные части тех групп, которые раньше выступали открыто, в том числе и с идеями вооруженного мятежа, на данный момент ушли в подполье. Многие, кто симпатизировал этим группам, остались при своих идеях, но пробуют подать это все в новом ключе, не претендуя на антиконституционную деятельность, как это было в Кадарской зоне, где конституционная законность была заменена шариатом. (Имеются в виду села Карамахи и Чабанмахи, где в 1998 году местной общиной ваххабитов был введен исключительно шариатский порядок правления. В 1999 году, после вторжения в Дагестан банд Басаева и Хаттаба, против местных ваххабитов была проведена войсковая операция. — ГАЗЕТА.) Они говорят о том, что хотят работать открыто, как и другие мусульмане, и не имеют, по их словам, претензий ни к самой власти, ни к системе власти.
— Этим людям разрешено как-то организоваться?
— Нет организаций. Это отдельные люди, которым никто не запрещает вести интеллектуальный поиск. Часто бывает так: молодой, просвещенный, интеллигентный человек, со своими взглядами, которые не совпадают с теми идеями, которые несут суфийские шейхи, тарикатисты, ищет свою нишу.
— Тарикаты в Дагестане — закрытые и строго организованные суфийские общины. Как, по-вашему, они могут представлять опасность?
— Не думаю. Опасность может возникнуть только в случае попыток политизации пока чисто религиозных ячеек и подразделений.
— По душевому доходу Дагестан занимает одно из последних мест в России, по фактической безработице — одно из первых. Этим неблагополучием часто объясняют то, что молодежь идет воевать. Вы с этим согласны?
— Это еще один миф, основанный на формальной и старой статистике. Горский менталитет исключает безделье. Если нет работы, ты должен ее обязательно найти, ты обязан содержать семью, стариков. По дорогам из Дагестана и в Дагестан идет бесконечная вереница транспорта — это дагестанцы работают, они по всей стране возят товары и продукты. Глава семьи, если для него нет работы, допустим в совхозе, не ждет, когда ему дадут место и по ведомости заплатят. У него есть 20 или 30 овец, коров, лошадей. У него есть огород и сад. С этого живет вся его семья. И такого человека статистика называет безработным. На самом деле, народ занят и много работает. Камни добывает один, другой строит стены, третий пасет овец. У нас есть целые села, где все мужчины владеют «КамАЗами». Таким, кстати, является село Чиркей — крупнейший религиозный центр. Вряд ли где в стране найдется деревня, где столько грузовиков на душу населения.
