Трагедия под Смоленском: «проклятое место» или негодная политика?

Событие торжественное одно — подписание нового договора между Россией и США об ограничении стратегических ядерных вооружений. Но является ли это событие подлинно торжественным, соответствующим взаимным интересам, или же лишь имитацией достижения какого-либо значимого (во всяком случае, для нас) результата — вопрос остается спорным. К сожалению, в отличие от США, где все плюсы и минусы этого договора для Америки будут подробно и публично обсуждаться в парламенте, у нас, как известно, «парламент — не место для дискуссий.».

А сейчас вернемся к трагедии под Смоленском.

Смерть, если не все, то многое искупает. И, несмотря на наличие более чем серьезных оснований для негативного отношения к погибшему президенту Польши и все известные проблемы и трудности наших взаимоотношений последнего времени, мы не злорадствуем, а соболезнуем. Тем более, что вместе с президентом погибли еще почти сотня человек. Но никак не избавиться от ощущения какой-то абсурдной досадности этой массовой гибели столь значительного количества руководителей государства, оказавшихся в одном самолете. Что же заставило их всех, во-первых, сесть в один самолет (если не ошибаюсь, у нас, например, после катастрофы под Ленинградом в 1975 году, когда погибло все руководство советского Тихоокеанского флота, полеты одновременно даже нескольких ключевых военных руководителей в одном самолете ограничивались), и, во-вторых, с такой настойчивостью предпринимать все новые и новые попытки сесть на аэродром, окутанный густым туманом, вместо того, чтобы перелететь на запасной аэродром в Москву или, еще ближе, в Минск?

Ответ известен: необходимо было во что бы то ни стало успеть на памятные мероприятия. И, надо полагать, не хотелось «одалживаться» у белорусов и у русских, которые совместно, очевидно, без труда смогли бы обеспечить срочную доставку президента Польши из Минска на Смоленщину.

Так что же означает это «во что бы то ни стало«? Казалось бы, не нам, русским, это обсуждать — поляки сами, наверняка, обсудят в своем обществе вопрос о возможности и обоснованности подобного принуждения летчиков (уместно предположить, главой государства) к чрезмерному риску жизнями, подчеркиваю, не только главы государства, но и еще почти сотни человек. Но, с другой стороны, произошло это все на нашей территории, и необоснованному риску подвергались совершенно не имеющие отношения к Польше и ее руководителям наши граждане, находившиеся, работающие или проживающие в районе аэропорта. Значит, случившееся, его подоплека — это и наше дело тоже.

Один из бывших руководителей Польши уже высказался в том духе, что это — какое-то «проклятое место». Мол, сначала там расстреливают весь цвет польского офицерства второй республики, а затем погибает еще и руководство третьей республики. Так-так, что еще хорошенького про нас и нашу страну скажете?

Уважаемые польские руководители — бывшие и нынешние временные, уважаемые граждане Польши! Не только у вас, но и у нас сейчас траур — в связи с гибелью ваших высших руководителей. Но это не означает, что подобные заявления мы можем пропускать без реакции.

Причем здесь место? И как его можно называть «проклятым»? Массовое убийство военнопленных — преступление, и это преступление семидесятилетней давности Россией официально признано, извинения принесены. Но это далеко не единственное преступление в истории взаимоотношений наших народов. Для России Смоленщина — это еще и святое место, связанное и с кровавыми сражениями во время Великой Отечественной войны, и с наполеоновским нашествием, и со Смутным временем, когда России приходилось сражаться против польских захватчиков. И никакую часть польской территории, на которой двумя десятками лет ранее катынской трагедии располагались лагеря с пленными красноармейцами, десятки тысяч которых в плену погибли, мы проклятой, тем не менее, не называли.

Еще раз повторю: гибель руководства Польши под Смоленском — трагедия, и мы полякам соболезнуем. Но это событие никак не должно становиться предлогом для того, чтобы еще и на этом основании разжигать ненависть между странами и народами, как пока, без сомнения, в этих целях польской стороной используется трагедия семидесятилетней давности.

Немного личных воспоминаний, которые в данном случае, думаю, уместны. Мне довелось посетить Польшу несколько раз в период с 1992 по 1997 годы. Общаться приходилось с политиками, журналистами, должностными лицами и простыми гражданами, в том числе, даже и на рынке в центре Варшавы, на улицах Кракова и других городов. Что важно: в тот период ни малейших признаков антироссийских настроений мне встретить не пришлось. Напротив — благодарность за то, что Россия (точнее, даже еще Советский Союз) не вмешалась, не стала вводить войска и не помешала польской революции. Очень конструктивное и даже теплое общение с руководителями польской высшей Контрольной палаты, которые искренне передавали опыт и помогали, подсказывали, как лучше организовать парламентский контроль у нас. Вместо бесполезных и бессмысленных претензий в связи со сложным историческим прошлым — искренняя гордость за достижения, готовность делиться опытом. В частности, подробный анализ, подготовка документов и рассказ о внедренной тогда (1995-й год) системе госзакупок, позволявшей, кроме прочего, создать эффективный механизм разумной протекции своему производителю товаров, стимулирование развития собственного производства (от чего позднее, к сожалению, поляки отказались). И предмет особой гордости — успешная реформа (по сути — создание почти с нуля) системы местного самоуправления. И этим поляки с готовностью делились, рассказывали о возникавших проблемах и их преодолении.

Что же случилось затем? А затем случилось печальное. Интеграция Польши в мировую экономику и ЕС произошла, в конечном счете, по сценарию обеспечения свободы самореализации поляков, прежде всего, в роли польских сантехников в Старой Европе… А национальное сознание стали возрождать по рецептам поиска врагов, прежде всего, возрождения образа врага в лице России, и списания на врагов всех проблем. А проблемы оказались более чем реальные: крупное европейское государство с тридцатимиллионным населением, в рамках интеграции в мировую экономику и ЕС по англосаксонским и франко-германским рецептам, оказалось в мировой экономике и большой политике практически. лишним.

Действительно: если у России с Европой есть какие-то вопросы, то с кем их решать? Естественно, прежде всего, с Германией и Францией. На протяжении многих лет мне приходилось выступать в роли последовательного противника «евроинтеграции» России по грефовскому рецепту «мы им — энергоносители, они нам — высокотехнологичную продукцию». Но, независимо от сценария такой интеграции, даже если Россия и сумела бы переориентировать свои природные ресурсы на преимущественно собственное потребление, а с Европой обменивать эти ресурсы преимущественно не на деньги, а на технологии и лицензии, даже и в этом случае основное сотрудничество в рамках ранее выбранного, подчеркиваю, именно Польшей пути, России было бы интересно осуществлять не с ней, а с Германией и Францией — с теми, у кого есть всерьез, что взять.

Польские же руководители, как известно, претендовали на иную роль — на роль неких посредников во взаимоотношениях между «цивилизованной Европой» и «варварской Россией». Но ни Германия, ни Франция, будучи вполне дееспособными государственными образованиями, вовсе не поспешили согласиться с таким польским посредничеством, и что осталось польским руководителям, не желающим быть периферией большой политики? Бороться за свое место в бессмертном «разделяй и властвуй» — выполнять роль форпоста американской политики в Европе, а также роль самого бдительного стража евроатлантических интересов перед лицом «вечной угрозы» со стороны России.

Справедливости ради стоит заметить, что в попытке играть эту роль Польша оказалась не одинока — активными претендентами на эту роль стали также и бывшие советские прибалтийские республики, но, согласитесь, разве можно даже сравнить с ними тридцатимиллионную Польшу? И вот уже кто в Европе главный защитник чеченского сепаратизма? Кто первый готов предоставить хоть всю свою территорию под американские ракеты и, в отличие от самих американцев, недвусмысленно заявляет об их роли защиты от «российской угрозы«? Кто сначала выставляет все новые неприемлемые условия транзита энергоресурсов, затем, в период российского конфликта с Украиной, отказывается поддержать дублирующий (в обход Украины) газопровод, а затем и громче всех выступает против прокладки обходного газопровода по дну Балтийского моря?

Но, оказывается, вопросы решаются и без Польши, и это для польских руководителей, безусловно, самое обидное. И что остается? Остается культ прежних достижений, в том числе, действительно, совершенно реальных, окончательно сменить на интенсивно навязываемое обществу культивирование образа врага в лице России. Тут польские руководители уже первые из первых и в поддержке Саакашвили, решившего полтора года назад силой разрубить грузино-осетинский узел.

Поэтому, говоря о соболезновании родным и близким погибших, я искренне подчеркиваю общечеловеческое — то, что должно бы нас объединять. И противопоставляю это политиканскому — тому, что именно благодаря необоснованному навязыванию польской стороной своему народу антироссийских настроений, нас ныне все более и более разъединяет.

В пользу же польского общества, даже и в своей значительной части, к сожалению, согласившегося с навязанными ему антироссийскими настроениями, мне, тем не менее, тоже есть что сказать.

Хочешь или не хочешь, Польша — крупное и далеко не самое бедное в мире государство. И если польское руководство летает на самолете, выпущенном двадцать лет назад, да еще и выясняется, что этот самолет для всего польского руководства единственный, это о чем-то говорит. Сравните это с нашей Россией-матушкой, в которой каждый князек на территории с населением, зачастую на порядок меньше, тоже норовит летать на собственном самолете, не говоря уже о руководителях «госкорпораций», корпораций «полугос» и совсем не «гос» (хотя и созданных, безусловно, на основе прежних госпредприятий).. Да и нет и не может быть в современной Польше таких князьков — местное самоуправление, в отличие от российского, у них действительно реальное. Равно как реальным остается и независимый парламентский контроль за властью и другие известные атрибуты цивилизованного государства. Это — не в пользу польского руководства, но к чести польского общества, у которого в этом смысле нам есть чему поучиться.

Да, как я уже обращал на это внимание выше, Польша слишком доверилась англосаксонским и франко-германским рецептам своей евроинтеграции, и с точки зрения сохранения национальной идентичности это удар, пожалуй, посильнее, чем годы «советской оккупации». А к чему это приведет в перспективе ближайших десятилетий — вообще вопрос еще открытый. Но, надеюсь, польское общество сохранится. И надеюсь, оно сумеет осознать абсурдность и бесперспективность нынешнего пути конфронтации с Россией буквально на пустом месте (если исключить провоцирование со стороны заокеанских патронов, что, разумеется, уже вовсе не пустое место, а суровая реальность). Хотелось бы, чтобы нынешняя трагедия была расценена в Польше не как возможность любого «лыка в строку» России (как вышеупомянутое заявление о «проклятом месте»), но как действительно преступная халатность или произвол высшего руководителя, заставившего летчиков (это естественная версия) пойти на недопустимый риск и приведшая к гибели не только самого президента, но и еще почти сотни человек. Польское общество должно усмотреть связь между нынешней трагедией и всей предшествующей антироссийской кампанией в Польше с вытекающим именно из нее трагическим «во что бы то ни стало», когда официальные памятные мероприятия с участием председателей правительств обеих стран уже прошли, но именно президенту нужно было все повторить еще раз — уже без российских официальных лиц.

Если польское общество сумеет увидеть эти причинно-следственные связи, да еще и на фоне действительного сочувствия и выражения солидарности со стороны России, то тогда надо надеяться на лучшее — на возможность окончательного и безусловного примирения между нашими народами, на спокойное и плодотворное сотрудничество в будущем без какой-либо взаимной болезненной ревности к третьим сторонам и, разумеется, без поддержки кого-либо по принципу «враг моего врага — мой друг».