 |
| Известия | А. Лебедев | 20.09.2004 |
Дмитрий Разумовский — удивительный человек. Когда слушаешь людей, близко знавших его, — жену (так трудно назвать Эрику вдовой), отца и мать, сослуживцев и одноклассников, — возникает впечатление необыкновенной цельности, сплава высших человеческих ценностей: патриотизма, любви к семье, верности в дружбе. Переписывать их слова не стоит: лучше привести рассказы о Дмитрии как есть.
«Он погиб почти сразу. Две пули пробили грудь и, видимо, задели артерию. Если бы просто легкое, даже навылет, — с этим живут… Перед смертью Дмитрий успел сказать: „Пробило… Вытаскивайте…“ И показал на школу».
Максим, боец отделения «Вымпела», которым командовал Дмитрий
— Алгоритм подобных операций разрабатывается заранее, а на месте только уточняется с учетом конкретных особенностей. Точно такого же здания, на котором можно было бы отработать детали, не было — пришлось найти похожее. Определили, из какого кирпича построена школа, какие стекла в спортзале, и начали готовиться к операции. За этим занятием нас и застал приказ штурмовать — это когда бандиты начали стрелять в спину убегающим женщинам и детям… Идти на штурм пришлось прямо из автобуса.
С нашей стороны здания нас было 9 человек. Мы сконцентрировались перед атакой за каким-то сарайчиком. Территория была пристреляна боевиками очень плотно — я потом посмотрел угол этого сарайчика: он так и осыпался, весь прошитый пулями.
Нам предстояло пробежать около 60 метров по открытой местности. Ближе за бронетранспортером было не подойти: террористы заминировали не только входы и здание школы, но и подходы к ней. Сектора распределены: я отвечал за «свои» два окна и контролировал товарищей слева и справа, а они меня. Рядом со мной шел Дмитрий — ему поступали команды из штаба. Он погиб в атаке…
Валентина Александровна, мать Дмитрия, преподаватель музыки:
— Вопрос о том, кем быть, был решен с детства. Кто-то хочет быть пожарником, кто-то — врачом. Дима на этот вопрос отвечал: «командилом». У нас в роду военных не было. Он всегда был спортивным, играл в хоккей — его даже хотели взять в школу олимпийского резерва, но мы не отдали: надо было уехать из Ульяновска.
Школу он закончил хорошо — четыре четверки всего. Хотел поступать в десантное училище, но в какой-то момент посмотрел фильм о пограничниках — и сказал: пойду в погранучилище имени Моссовета. Но недобрал одного балла. Приехал домой и неделю пролежал, отвернувшись к стенке. Он когда переживал, всегда замыкался в себе. А потом сказал: буду поступать на будущий год. И поступил.
Эрика, жена Дмитрия:
— У нас было несколько видеокассет, которые он смотрел снова и снова. Один из фильмов — тот самый: «Государственная граница». Тогда мальчишки воспитывались на таких фильмах… А в Таджикистан он сам захотел — хорошо закончил училище, и у него было право выбора.
Игорь Анищенко, сослуживец Дмитрия по Московскому погранотряду (Таджикистан):
— Дмитрий пришел к нам в отряд в 1991 году. Он прошел яркой полосой в жизни каждого из нас. Этот человек был костер, факел какой-то, постоянно горел за справедливость. Он был рожден солдатом — и умер им. Служил заместителем начальника заставы, начальником, руководил десантно-штурмовой маневренной группой (ДШМГ).
Он у нас был инструктор по рукопашному бою. Требовательный — с солдат «не слезал». Постоянно то в спортгородке с ними, то на татами… В мирной обстановке такого командира терпят, а в боевой — обожают. Такого командира в армейской среде называют «Батя».
Обстановка была тяжелая: если в самом начале 90-х были единичные нарушения госграницы, отдельные случаи контрабанды и переправки наркотиков, то в 1993-м уже речь шла о вооруженном вторжении. Началась гражданская война. Стали обычными грабежи, изнасилования, кражи женщин с целью перепродажи… Появились лагеря беженцев. Мы докладывали в штаб число разрывов мин и снарядов в районе заставы: сегодня 120, вчера 60…
Алексей Оленев, сослуживец Дмитрия по Московскому погранотряду:
— Участок границы на наш отряд приходился — около 200 километров. Его прикрывают 16 застав. И ДШМГ — каждой бочке затычка. Где прорыв границы, где начались боевые действия — группа в 15−20 человек погрузилась на вертолеты и туда.
Валентина Александровна:
— Мы его постоянно спрашивали — зачем вы там стоите? Вы не понимаете, отвечал он: стоит нам уйти — и вся эта наркота оттуда в Россию двинется. Так потом и случилось… Воевали они тяжко. Дима рассказывал: как идут на задание — обязательно в засаду попадут. Он и предательства не исключал — только не знал, где. И написал статью в «Комсомолку»: «Кремль запрещает мне мстить за погибших товарищей, но я не выполняю приказ» — такой фразы у него не было, это так статью в редакции назвали. Но по сути это было верно.
Эрика:
— Он написал статью, когда мы были в отпуске, в Ульяновске. Узнал из теленовостей, что погибли его ребята из погранотряда, — это было 18 августа 1994 года, 6 или 7 человек. И он свою боль вылил в статье.
Александр Алексеевич, отец Дмитрия, инженер-строитель:
— Когда Дима смотрел эту передачу, я был в соседней комнате. И вдруг услышал дикий рев — рев раненого зверя. «Что случилось?» — «Я должен вернуться туда, мои товарищи погибли, я сейчас же уезжаю».
У него, говорил он, были три святые вещи: родители, семья и дружба. Он когда вернулся из Таджикистана, привез с собой парашют от сигнальной ракеты. На нем его сослуживцы написали: «Командир, спасибо тебе, что сохранил для наших матерей их сыновей».
После выхода этой статьи ему пришлось уволиться — начались гонения, хотели даже устроить ему офицерский суд чести. Но его сослуживцы — начальники погранзастав Московского погранотряда пригрозили: если попытаетесь отдать Диму под суд чести — откроем границу.
Эрика:
— Он в Таджикистане начал писать книгу — в основном автобиографическую. Рукопись сохранилась.
Из рукописи книги Дмитрия:
«Лейтенант Кузнецов ехал к своему первому месту службы. Он был счастлив, поскольку ему удалось получить распределение в десантно-штурмовую маневренную группу — ДШ, как сокращенно называли ее пограничники… Подразделение было боевое, и это особенно радовало Дмитрия. Ведь какой молодой офицер не мечтает оказаться в месте, где свистят пули, воют мины и он проявляет чудеса отваги и доблести. Романтика кипела в нем, как железо в плавильной печи».
Андрей Звягинцев, сослуживец Дмитрия по Московскому погранотряду:
— Когда Дмитрий уволился из погранвойск, пошел в спецназ Воздушно-десантных войск. Потом и из ВДВ уволился. Ни один спецназ ему не подходил — только «Альфа» или «Вымпел» могли удовлетворить его высокие требования к самому себе. И он им подошел — по деловым, профессиональным, моральным качествам. Несколько звезд в одной точке сошлись…
Игорь Когун, бывший сослуживец Дмитрия по «Вымпелу»:
— Дима уже в Таджикистане стал знаменитым. За его голову басмачи обещали награду $ 300 тысяч.
Алексей Оленев:
— Многие его не понимали. Возраст и выслуга позволяли ему уйти на пенсию. Уже семья была, ребенок родился. Но как он, профессионал, мог уйти? Столько еще черной работы, столько безобразия… Каждый лейтенант приходит в войска с каким-то юношеским запалом. У одного этот запал проходит через год, у другого — через два, три. У него этот запал так и не прошел.
Валентина Александровна:
— У него тогда уже были жена и сын. Он и познакомился с Эрикой как — не смог проститься со своим погибшим близким другом, командиром 12-й заставы Мишей Майбородой. Дима тогда, в июле 1993 года, в госпитале лежал. И как только вышел — поехал в Алма-Ату, откуда Миша был родом. Эрика:
— Там мы и познакомились — я жила рядом с Мишей. И через 4 дня решили пожениться… Расписались мы в Алма-Ате, а потом — чтобы никому из родных не было обидно — обвенчались в Ульяновске. Это была моя идея. Дима крещеный, но неверующий — даже креститься не умел, — но он не возражал. 23 октября расписались, 29-го обвенчались, а 1 ноября уехали в Таджикистан.
Он все решения так принимал — быстро и окончательно. И я с ним всегда соглашалась. Я знала, что он всегда прав. Может, иногда был излишне категоричен, потом менял точку зрения, но — сам. Переубедить его не мог никто.
Вечером накануне боя он сказал другу: ты знаешь, я, наверное, погибну. Обычно, когда им с ребятами предстояла боевая задача, если у кого-то возникало нехорошее предчувствие, смятение, он их не брал с собой. А сам он не мог не пойти.
Он ушел в отпуск 16 августа, собирался ехать к родителям в Ульяновск. Сначала хотел 30-го, потом говорит: «Вот Миша пойдет в школу, а я поеду…» А утром его вызвали на работу. Он уехал, я включила телевизор и все узнала.
Валентина Александровна:
— Нам он тоже ничего не сказал. Он вообще очень о нас заботился. Если что по телевизору передадут о каком-то происшествии в Чечне или другой горячей точке, он тут же звонит: «Мам, пап, не беспокойтесь, у меня все нормально». Только когда передали из Беслана, что офицер спецназа спас двух девочек, у меня сердце екнуло, и я побежала звонить: «Эрика, где он?» — «Я не знаю». И тогда я поняла, что он там. Она говорит — он звонил, все в порядке, «мы на усилении», говорит…
Александр Алексеевич:
— Мы ждали его приезда. Я съездил на участок, яблок набрал. А в полночь к нам домой пришел начальник областного управления ФСБ и сказал, что Дмитрий погиб.
Валентина Александровна:
— Мы всегда тревожились за него. Отец по-мужски больше помалкивал, а я Диме свою тревогу высказывала. Он мне отвечал: «Мама, ну что особенного? Ведь умереть в бою — это счастье. Если бы меня спросили — я бы так и хотел умереть. И не надо обо мне плакать, если так случится. Ведь вы плачете о самих себе — вам оставаться. А жизнь не кончается, она просто переходит в другое качество». Он в этом смысле следовал восточной философии. А так был совершенно атеист.
Эрика:
— Он мне сказал: на тему религии мы с тобой не разговариваем. У него вера была своя, как он говорил: семья, друзья и родители. Правда, в последнее время он стал менее категоричен…
Ольга Булатова, одноклассница Дмитрия:
— Мы учились вместе с 7 класса. В школе Дима был не слишком общительным, а когда поступил в погранучилище, мы начали переписываться и встречаться во время его приездов в Ульяновск. Нас связывала чистая и верная дружба.
Мы часто говорили о судьбе. Еще в первые годы службы он упомянул об одном сделанном ему предсказании: все в его жизни будет зависеть от его рук — судьба не вмешивается в его жизнь. «Мне так хорошо от этого стало, — говорил он, — все, что я имею, зависит от меня».
Но потом его представление о судьбе менялось. Возвращаясь из «горячих точек», он рассказывал, что порой случайности, не зависящие от его воли, спасали ему жизнь. Однажды он с бойцами оказался в обороне в маленьком доме — готовились к отражению штурма и стояли у двери. И вдруг пробежала крыса, и один из бойцов вскрикнул. От этого все отшатнулись от двери, и именно в этот момент ее вышибло взрывом. Если бы они оставались на месте, наверняка бы погибли.
А во время нашей последней встречи он сказал, что понимает — все в его жизни зависит от судьбы: «15 лет меня и моих бойцов сберегает судьба — у одного было поверхностное ранение, у другого зуб откололся — и все». Я ему говорю — наверное, потому, что за тебя мама молится. Нет, говорит, молятся за всех — за наших врагов в том числе, может, еще неистовей, чем за нас, — но выживают не все: «Нет, это судьба. Сколько она еще будет меня беречь?..»
На нашей последней встрече он мне говорил: «Ты знаешь, я для себя принял простую истину: итогом жизни должна быть смерть. Я не боюсь смерти — и она от меня отступает».
Эрика:
— После той статьи и увольнения у него наступило разочарование. Он очень много друзей потерял там. Но об «Альфе» мечтал по-прежнему. Но туда брали только с московской пропиской. И ему посоветовали: послужи сначала в Ульяновске (в спецназе ВДВ). А в 1996-м его позвали в «Вымпел» — его знали по Таджикистану — и он с удовольствием пошел.
Максим:
— Вы шли в бой в составе смешанного подразделения — вас же из отпуска выдернули. Может, если бы вы «работали» в привычном составе, что-то сложилось бы по-другому?
— Не думаю. У нас у всех высокая слаженность, в том числе и с «Альфой». «Альфа» работала на первом этаже, а мы, «Вымпел», на втором. Потом в здании многое перемешалось, но все равно мы работали «своими» подразделениями, стараясь не мешать друг другу. Мы ведь практически каждого знаем, все боевые товарищи. Это на соревнованиях у нас конкуренция: надо «сделать» «ашек», а они нас пытаются «сделать». А во время операции мы действуем хотя и разными командами, но как одной. Тактика одинаковая, выучка — тоже…
Игорь Когун:
— Познакомились мы с ним восемь лет назад. Мы уже служили вместе, но в разных отделах. Я на стоянке врезался в его машину. На сервисе насчитали тысяч 12 рублей. Мы в то время получали 1200−1500 рублей, точно не помню. Ну, говорю, вина моя, выплачу. А он мне — я со своих денег не беру.
Потом он к нам пришел командиром отделения. А год назад, когда я уже решил увольняться, он мне сильно помог с работой. Человек такой, что умудрялся оказываться именно в том месте и в тот момент, когда нужна была от него помощь. А свои проблемы решал сам, стараясь как можно меньше беспокоить других. Хотя проблем у него хватало.
Его отношение к жизни, смерти, долгу было как в «Последнем самурае». Друг — значит, друг, враг — так до конца. Никаких компромиссов.
Эрика:
— Командировки у него были постоянные. Куда — не говорил, просто: «Я уезжаю, приеду тогда-то». На тренировку или на боевое задание — я и не спрашивала, но все прекрасно чувствовала. В году полгода его точно дома не было. Тренировки у него были в разных местах: и в горах, и водолазные учения. Он постоянно работал, даже в отпуске. Вот уже несколько лет они ездили тренироваться в Приэльбрусье. В июне я поехала с ним туда на учения — разрешили взять жен, потому что мы очень мало бываем вместе. За 11 лет во второй раз мы с ним куда-то поехали вдвоем. Начальство пошло навстречу, «чтобы меньше разводов было, поезжайте вместе». Разводы ведь случаются — «я устала ждать, волноваться, либо заканчивай свою деятельность, либо развожусь». Некоторые заканчивали служить, некоторые разводились.
— А у вас такая мысль возникала?
— Никогда. Это он сгоряча пару раз писал рапорт на увольнение. Приходит, рассказывает. Я про себя: слава богу. А он у меня спрашивает: ну что, отдавать его руководству? Я говорю — не скажу, ты сам должен принять такое решение. Отдашь рапорт — буду очень рада. Не отдашь — не скажу ничего против. Он удивлялся: ну когда же ты начнешь требовать, чтобы я ушел?! Но я понимала, что это его работа, его жизнь — он без этого жить не сможет. Я еще когда замуж выходила, знала, что это за человек и что меня ожидает. И ни минуты не колебалась. Вот если бы еще в командировки с ним можно было ездить…
Валентина Александровна:
Это я пыталась через нее на него повлиять, чтобы он уходил. А она мне — мама, не буду я этого говорить. Мы гордиться должны им. Ими — такими ребятами. Знаете, как ее называют ребята? «Свой мужик».
Александр Алексеевич: У них дружба не как у гражданских. Поскольку всегда в бою — это спаивает людей настолько крепко, что гражданским этого не понять.
Эрика: Друзья у него были хорошие — квартиру в Москве помогли снять, деньгами помогали… Потом кто-то уехал, предложил пожить в освободившейся квартире. Так до сих пор и живем — у его друзей. Но больной темой это никогда не было — без угла остаться мы не боялись.
Алексей Кислицын, товарищ Дмитрия по школе:
С Димой я познакомился, когда я был в седьмом классе, а он — в пятом. Димка и тогда был уже крепким парнем, спортивным. В нашей школе военно-спортивное дело невозможно было не любить. Мы заняли первое место по Союзу в военно-спортивной игре «Орленок».
В Ульяновске тогда был пост N 1 у дома, где родился Ленин. Димка был одним из постовых, даже разводящим. Я там был начальником караула в то время. Учителя доверяли нам — мы в карауле все организовывали сами, это позволяло быть действительно ответственным.
Ольга Булатова:
Он был удивительный патриот. В его характере были две яркие составляющие: созидательная — стремление к семье, налаженному быту, детям и разрушительная — ненависть к врагам. Из литературы известно, что такое сочетание иногда ведет к саморазрушению.
К врагам он был жестким абсолютно. Думаю, он запрещал себе искать к ним сочувствие. В годы учебы в погранучилище он как-то увидел на улице парня с повязкой со свастикой на рукаве и избил его. «Мои деды воевали с фашистами, — говорил потом Дима, — мы столько людей потеряли на войне, а этот — да понимает ли он, что нацепил?»
Его нельзя написать одной краской. Он всю жизнь искал гармонию между теми противоречиями, которые разрывали его на части. «Нельзя на меня равняться, я аномалия, — говорил он. — Завидую тебе: ты вот можешь на дачу уехать и овощи выращивать, а я — другой. У меня все другое. По мне нельзя равняться». И говорил это, чтобы подчеркнуть не свою «особенность», а то, что он на особенном пути, который нельзя считать ни образцом, ни нормой.
Игорь Когун:
Домой он редко приезжал раньше 10−11 часов вечера. Вставал в 5 утра. Полтора часа обязательных растяжек, нагрузки. Потом ехал на работу — а там уже тренировки и занятия по специальности. На занятиях у него было ужасно тяжело. Это большая редкость, когда командир требует от подчиненных то, что сам умеет делать в совершенстве. Иной показывает подъем переворотом «на пальцах», а Дмитрий — сам. Нормативы у нас жесткие. Мало иметь хорошую физическую форму, надо еще и морально быть готовым.
Расскажу об одном эпизоде. Мы высадились зимой 2000 года в Итум-Калинском районе Чечни вместе с десантным штурмовым полком. Высота 3 тысячи, снег, холод, ветер. Группировкой командовал один генерал — потом по нашей докладной его убрали. Он договорился с полевыми командирами: я, мол, вас не трону и вы меня не троньте. Мы об этом не знали, да если бы и знали — не послушались бы.
Вышли мы к дороге. По ней каждую ночь двигались колонны боевиков: боеприпасы перевозили. Из ПТУРов эту дорогу было не достать, из минометов — из-за крутых склонов прицеливаться было трудно. Ну и решили мы ее заминировать. Пошли втроем — Дмитрий, я и еще один наш товарищ. Спустились легко — перепад высот там был около 1000 м. Вышли на дорогу, и с соседней сопки нас заметили «душки». Навели миномет и начали нас обстреливать. У меня это было первое боестолкновение. Я сперва даже не понял: сначала разрыв метрах в ста сзади, потом впереди — метрах в 50. Дмитрий сразу это просек — еще по Таджикистану: нас, говорит, взяли в «вилку», бежать надо. И вот мы по этой дороге километра полтора бежали с минами — большие мины взяли, противопехотные, по 12 кг плюс боекомплект полный 25 кг. Наши не могли нас прикрыть: вершина мешала. Ну подминировали дорогу, ушли, кое-как поднялись. Устали так, что ноги судорогой сводило. И ночью там колонна подорвалась — две машины головные — на наших минах. Дальше они побоялись ехать. А утром «вертушки» прилетели, расстреляли остальных. Там уничтожили около 24 боевиков. Когда через две недели смогли подойти, то нашли разбросанные взрывом пять ПЗРК «Игла». За эту операцию он получил орден «За заслуги перед Отечеством» второй степени.
На следующее утро пошли на засаду. Там Димка спас меня. Засаду сделали удачную, подожгли 4 машины. Но не заметили, что на сопку напротив вышли «духи» и начали по нам стрелять. А мы были в белых маскхалатах, потому что спускались сверху, со снега, и когда начало светать — нас было видно как мух на стекле. Мы начали их скидывать. Я раздеваюсь и слышу: вжик-вжик. Дима меня толкнул и говорит: что ж ты делаешь, идиот, на коленях раздеваешься, ты хоть ляг да рви его на себе. А жалко — когда еще привезут новые… И когда мы пробивались, он преобразился — стал похож на зверя. Бег, зигзаги, кувырки… Красиво. Я бежал за ним, злился на него и в то же время любовался. Он был человек войны — я бы не хотел с ним встретиться ни на ринге, ни в бою.
Я перед ним в неоплатном долгу. Чего ни коснусь — ко всему он приложил руку. Он был справедливым. Взять хотя бы награды. У нас ведь как: офицеру полагается выше награда, чем прапорщику, даже если тот и больше сделал. В первой чеченской кампании повелось — выехал в командировку, значит, сверли дырку. И во второй пытались так же. А он отстаивал другой подход. «Я, — говорит, — пишу представление к награде на тебя, на тебя и на тебя. А вот на тебя не пишу. Хочешь спросить почему?» И если у человека хватало наглости спросить…
— То он с ним больше не работал?
— Работал. Но если Дима кому-то не доверял, то он их с собой не брал.
Но когда чувствовал, что человек морально подавлен, он старался его настроить. Давал отдохнуть человеку, или встряхивал, или делал так, что становилось стыдно, что с собой не взяли. Находил подходы.
Ольга Булатова:
Я как-то рассказала ему, что у меня сложно складываются отношения с сыном. «Тебе надо с ним чаще разговаривать», — посоветовал он. «А как это делать?» — «Нет единой методики, — объяснил он. — Все индивидуально. Вот у меня средний возраст бойцов в отряде — 32 года. К нам приходят уже взрослые, сформировавшиеся люди. Порой попадаются такие… один был отморозок просто — а ведь мне надо, чтобы он в бою прикрывал и меня, и товарищей. И знаешь, у меня получилось. Только вопросами, только разговорами мне удалось сделать из него человека, который пойдет в бой и сможет пожертвовать жизнью ради своих друзей».
Валентина Александровна:
Леше, сыну Димы, почти 4 года, характер у него твердый, весь в отца, наверное. Дима купил ему ролики, пошли мы кататься, упал — встать сложно, барахтается как Чебурашка. Я бегу — Лешенька, сейчас я тебе помогу. А он: «Сидеть! Я сам!» И вот он кувыркался-кувыркался, там много людей было, все смеялись, но не позволил помочь: встал сам. Дима, когда узнал, смеялся: «кремень мужик».
Эрика:
Нашему старшему сыну, Мише, 10 лет, ходит в 4-й класс, занимается хоккеем. Он раньше не хотел служить в армии. Хотя отец ему и говорил: «Будешь офицером или пойдешь служить срочную» — открещивался прямо до слез: «Не хочу, не люблю, когда мною командуют». А на похоронах сказал — пойду в кадетский корпус. Хочу в память о папе стать военным.
Ольга Булатова:
Я как-то поинтересовалась у Димы, испытывает ли он потребность в адреналине. «Нет, у меня с этим гормоном все нормально, — объяснил он, — я не испытываю никакого оживления от того, что мне порой приходится делать. Более того, я поймал себя на мысли, что волнуюсь, когда прыгаю с парашютом: срабатывает, видимо, инстинкт самосохранения. Я интересовался у друзей-десантников — когда они перестают волноваться? Говорят, где-то после 600 прыжков. А у меня всего 160, так что придется еще поволноваться…»
Мы в последний раз виделись 31 августа. На следующий день был Беслан.
18.09.04
