Свидетельство

(Интервью с бывшей католичкой)

Интервью с Энн МакЛеллан Лардас
Вопрос: Расскажите нам о Вашем прошлом, о том, что сформировало Вас, Ваши взгляды и суждения.

Энн М.Л.: МакЛеллан — моя девичья фамилия. Я выросла в Бостоне, в семье выходцев из Шотландии и Ирландии с давними и прочными католическими традициями: среди наших родственников были и священники, и монахи. Две вещи, однако, послужили причиной больших перемен в жизни нашей семьи как раз во время моего детства. Одной из них была расовая вражда, охватившая Бостон в 60-х г. г.; другой была реформа римской церкви после Второго Ватиканского Собора.
В моей памяти к сожалению не сохранилась «дореформенная» латинская месса; но я хорошо помню крутую волну нововведений, вдруг захлестнувшую наш сонный приход: возбужденных проповедников, монахинь в мини-юбках, разухабистые песни под гитару вместо органной музыки и григорианского распева. Сознаюсь, поначалу новизна привлекала меня, но даже я почувствовала неладное во время «выездной мессы» на пляже, где в роли Святых Даров фигурировали пицца и пиво… (сразу после чего грянула такая гроза, какой я не видывала ни прежде, ни потом, пока не попала в Техас).

Вопрос: Трудно себе представить, чтобы Второй Ватиканский Собор мог санкционировать подобное мероприятие — не грозу, конечно, но все прочее.

Энн М.Л.: Не могу судить с определенностью, кто и под каким соусом проводил все это в жизнь. Ясно одно: Второй Ватиканский Собор, созванный чтобы «приблизить Католическую Церковь к духу нашего времени», со своей задачей справился превосходно. И сегодня, через 30 лет подводя итоги достигнутому, многие католики видят единственный выход в немедленном отказе от взятого тогда курса. А есть и такие, кто вовсе отвергают решения Собора как незаконные. Я хотела бы поговорить об этом подробнее, когда в нашем «Разговоре по существу» кто-нибудь будет представлять римскую церковь.

Вопрос: Но вот Вы упомянули, что Ваш приход раньше был «сонным». А ведь это, наверное, никуда не годится. Ведь еще в Пятикнижии Моисеевом сказано, что «Бог наш есть Огнь поедающий», а у людей вера стала всего лишь привычкой, чем-то вроде жевательной резинки, или, на недоброй памяти советском жаргоне, «отправлением культа». Не лучше ли было действительно «встряхнуть» их, вывести тем или иным способом из летаргического сна? Может быть, именно такова была цель нововведений?

Энн М.Л.: Не знаю, не знаю… напоминает гильотину в качестве средства от перхоти. Огромное число католиков в результате совсем отошли от Церкви. Но хоть у нас в семье веру с жевательной резинкой не смешивали, так оно отчасти и вышло: не было бы счастья, да несчастье помогло.
Между тем обнаружилось, что наши соседи не разделяют взглядов моих родителей на расовое равноправие и гражданские права негров: дело доходило до угроз физической расправы и поджога. И когда во время расовых волнений 1968 г. мой шестилетний брат, ссылаясь на лидеров местной общественности, заявил за обеденным столом, что «черномазые свиньи, чтоб они все сдохли, устроили в Вашингтоне погром», то на следующий день отец повел нас в одну из протестантских церквей Роксбери, негритянского предместья Бостона. Он хотел доказать нам, что черная раса ничем не хуже белой; но главное, что видя распад римского католицизма, он надеялся найти истинную Церковь среди нищеты и лишений — в негритянском гетто. И хотя мы и не нашли ее там — всякий протестантизм, так или иначе, основан на отрицании Церкви — я запомнила приветливые и добрые лица, задушевную проповедь и удивительную музыку.

Вопрос: Хочу спросить Вас вот о чем. Вы говорите, что Ваши родители были недовольны самим фактом перемен в католической церкви и в результате покинули ее. Но в то же время они были возмущены царившим в обществе расизмом, искренне желая, и даже наверное требуя, перемен, не так ли? Как увязать одно с другим? Где тут логика?
Надеюсь, что мой вопрос не обидит Вас. Я не хочу никого задеть, не ищу спора, просто я должна в этом как следует разобраться.

Энн М.Л.: Думаю, в разговоре по существу обидам места быть не может. И Ваш вопрос совершенно обоснован, и сформулирован настолько точно, что в нем же содержится и ответ. В самом деле, Вы ведь проводите различие между переменами в Церкви (от повседневных норм поведения до основ веры) и переменами в общественной и политической жизни страны. Если мы признаем, что различие это — между Церковью и обществом, в котором мы живем — глубокое и принципиальное, для нас будет вполне естественным искать тех или иных социальных и политических перемен и в то же самое время бережно хранить Церковь от нововведений.

Вопрос: Вы сказали еще, что Ваш отец взялся за поиски «истинной Церкви», разочаровавшись в католицизме. Но ведь раньше-то он, наверное, думал, что католическая церковь — как раз и есть «истинная»? Или она потеряла всю свою «истинность», когда там стали носить мини-юбки?

Энн М.Л.: Совершенно верно: он был убежден в истинности римской церкви, и у него не было повода усомниться в этом. Поводом для сомнений стало все то, что Вы связываете с мини-юбками, и что в действительности называется модернизмом. Эти события потребовали от него — и многих других, подобных ему — серьезного пересмотра своих знаний по истории Церкви и богословию; он обнаружил, что «потеря истинности» началась гораздо раньше, грубым счетом 1000 лет тому назад, когда Рим откололся от остальных Православных церквей, а сейчас мы наблюдаем лишь печальные последствия. А раз так, ему ничего не оставалось, как покинув церковь, к которой принадлежали многие поколения его предков, отправиться на поиски Церкви истинной.
И пока мы продолжали искать ее по всему городу, какие-то русские купили участок неподалеку от нас и начали строить церковь. Когда над нею поднялись купола, наша семья уже была православной. Мы все чаще стали ходить сюда на службу; мне нравилось здесь, я чувствовала себя как дома. Но лет примерно до 15-ти мое понимание Православия было строго негативным, наподобие списка «Пассажирам запрещается…» в вагоне метро: мы не едим мясного и молочного по средам и пятницам, не поминаем Папу Римского за литургией, не кладем земных поклонов по воскресениям, не следуем гражданскому календарю, и тому подобное. Не нарушай — и с тобой все в порядке. Все ли? И только когда я стала регулярно исповедоваться у русского священника, я впервые увидела Православие без отрицательной частицы. Оказалось, что вера требует от меня самых неожиданных вещей: доброты, ответственности, послушания, самопожертвования, борьбы… Прежде жизнь представлялась мне в виде схемы или таблицы, где самое главное — вовремя занять нужную клеточку; теперь же оказалось, что я иду по дороге, полной испытаний и открытий.

Вопрос: Согласитесь, что видеть жизнь как дорогу испытаний и открытий — довольно типично для подростков, независимо от национальности и вероисповедания.

Энн М.Л.: Может быть; значит, я прежде росла в нетипичной среде. Сейчас, впрочем, гораздо более типичными для этого возраста стали иные образы, вроде выигрыша в лотерею, удачного судебного иска, или, на худой конец, телевизионной карьеры.
В то время русским епископом в Бостоне был владыка Константин, впоследствии — епископ Великобританский. Владыка регулярно встречался и беседовал с молодежью; кроме того, он сам навещал прихожан, и нередко бывал у нас дома. Он не слишком-то хорошо владел английским; с отцом он говорил по-немецки, с братом — по-французски, а мне доставалась главным образом его улыбка.
Так вот, все беседы Владыки Константина с молодежью вращались вокруг одной темы: в чем смысл жизни? Тоже, наверное, типичный вопрос; только кто из взрослых даст на него прямой и честный ответ, не отшучиваясь, не выкручиваясь, не отмалчиваясь… А Владыка убеждал и доказывал, что смысл жизни — в спасении души, не больше и не меньше; что наша жизнь лишь тогда имеет смысл, когда она ставится в связь с жизнью вечной, и каждый наш поступок оценивается по этому критерию: идет ли он на пользу душе, или во вред? Если на пользу — делай; если во вред — откажись. Скажете, доктринерство, бесцельное самокопание? Ни в малейшей мере. Простая трезвость и честность.
Когда Владыка уезжал в Англию, я плакала как безумная: мне почему-то казалось, что я его больше никогда не увижу. И вот, через два десятка лет, мы с ним снова соседи: он живет на покое в монастыре Христа-Спасителя в Бланко, недалеко от Хьюстона, в уголке земли, о котором ни он, ни я, не имели тогда ни малейшего представления.
Я росла, смотрела и слушала, что происходит вокруг, врастала в жизнь тогда еще небольшого двухъязычного прихода, пела в хоре, помогала старшим — и передо мной мало-помалу раскрылся тот чудесный мир, который зовется Православной Церковью.
Далеко не вдруг открывается Православие приходящему в церковь; но чем ближе его узнаешь, тем больше оно изумляет своей красотой, стройностью, глубочайшей гармонией и взаимосвязью во всех своих измерениях и проявлениях. Все, что мы видим и слышим в церкви, подчинено одному организующему началу и выверено веками мудрого духовного опыта. Например, церковный календарь — «старый стиль» — переплетается с меньшими кругами богослужений: суточным, недельным, восьминедельным; последний основан на чередовании восьми гласов — мелодий. Но каждой мелодии соответствует особая совокупность молитв, которые вместе с ежедневными чтениями из Ветхого и Нового Заветов образуют как бы непрерывный курс христианского вероучения. На него накладывается годичный цикл праздников, посвященных событиям евангельской и церковной истории, учителям Церкви, подвижникам, мученикам за веру, венчается же весь год покаянной порой Великого Поста и торжеством Светлого Христова Воскресения — Пасхой. И все это сокровище досталось мне в двух экземплярах, по-английски и по-церковнославянски, чтобы я могла лучше узнать и полюбить его.

Вопрос: Вы говорите о церкви как о чем-то единственном и неделимом, и даже пишете это слово с заглавной буквы. Однако каждый знает, что даже христианских церквей очень много, не говоря уж о более древних религиях. И сами же Вы описываете, как Ваша семья перешла из одной церкви в другую. Не кажется ли Вам, что та самая «истинная Церковь», которую вы искали, как раз и объединяет в себе все это многообразие?

Энн М.Л.: Нет, мне так не кажется. И хотя я знаю, что так кажется очень многим, тем не менее это заблуждение.
Но начать нужно с того, что в самом деле существует огромное количество разнообразных религиозных групп и объединений, многие из которых называют себя церквями. Из того, что они неправославные, ни в коем случае нельзя выводить высокомерия или враждебности по отношению к ним; больше того, мы видим, что некоторые из них добиваются особого успеха в той или иной области — например, в благотворительности, в христианском воспитании, в политической борьбе против захлестывающего наше общество зла, — словом, частного успеха, за что мы должны быть им благодарны, и в чем мы должны брать с них пример. Но есть ли что-то иное, помимо этих частностей?
«Верую во Едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь» — повторяют и православные, и католики («catholic» как раз и означает «соборная») Никео-Цареградский Символ Веры, составленный более 1600 лет назад. Составленный именно для того, чтобы в случае сомнений и недоумений можно было бы обратиться к нему за разъяснениями. Церковь одна. Признайте, что церквей много (или что Церковь «разделилась на ветви», как теперь модно выражаться), и вы тотчас же вынуждены будете признать, что истина тоже разделилась — выбирай что больше нравится, на любой вкус.
Могла ли Церковь сохранить истину неповрежденной, и если да — то как? Да и была ли она когда-нибудь вручена Церкви? Быть может, истиной обладают инопланетные пришельцы, и раздают ее с летающих тарелочек? А может правы современные идеологи, что вовсе никакой абсолютной истины нет, что все на свете относительно,

«и что нету души, но одна только плоть,
и что если и впрямь существует Господь,
то Он есть только вид кислорода»?

Вопросы эти — не риторические; но каждый, кто ищет на них ответа, неминуемо сталкивается с дилеммой Церкви: есть или нет? одна или много?
«Церковь одна» — так 150 лет назад назвал свою краткую брошюру замечательный русский поэт и мыслитель А.С.Хомяков. Позволю себе в заключение ответа на Ваш вопрос привести из нее несколько слов: «…Мудрость, живущая в тебе, не есть тебе данная лично, но тебе как члену Церкви, и дана тебе отчасти, не уничтожая совершенно твою личную ложь; дана же Церкви в полноте истины и без примеси лжи. Посему не суди Церкви, но повинуйся ей, чтобы не отнялась от тебя мудрость».

Вопрос: Выше Вы говорили, что между Церковью и обществом есть глубокое различие. Теперь Вы добавляете сюда исключительность Православной церкви по отношению ко всем остальным. Как будто вы все «не от мира сего», но в то же время хотите оставаться в мире, говорите о каких-то социальных проблемах и политических сдвигах, которые вас якобы интересуют… Уж либо одно, либо другое: либо изолируйтесь в своей церкви, либо примите мир таким, какой он есть.

Энн М.Л.: Видеть мир таким как он есть мы обязаны: иначе мы впадем в самообман (что, впрочем, нынче тоже не в диковинку). Но «принимать» его — то есть соглашаться с ним, уподобляться ему — было бы прямым безумием. Впрочем, ошибкой было бы говорить и об изоляции. Свидетель — апостол и евангелист Иоанн Богослов, которого Вы только что, сами того не ведая, почти дословно процитировали. В 17-й главе Евангелия от Иоанна, где приведена молитва Христа перед Его арестом, читаем:

«Не молю, чтобы Ты взял их от мира, но чтобы сохранил их от зла.
Они не от мира, как и Я не от мира.
Освяти их истиною Твоею: слово Твое есть Истина.
Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир…»

Так что, оказывается, не только можно быть «в мире» и в то же время «не от мира», но это прямо соответствует словам Христа о Его учениках. Нужно только учитывать, что в различных условиях противоборство между миром и Церковью протекает по-разному. Одно дело, скажем, языческий Рим, где христиан бросали диким зверям на потеху толпе; другое — средневековая Европа, где слову римского архиепископа подчинялись всемогущие государи. Какое время мы переживаем сейчас — судите сами; однако христиане неправославных исповеданий во многом утратили ясность в этом вопросе, перестали отличать Церковь от мира. В православной церковной службе (ирмос 6-й песни, 6-го гласа) есть образ «житейского моря», где бушует «буря напастей»; Церкви-кораблю нужен немалый запас прочности, чтобы противостоять волнам.
Необходимо добавить еще, что Церковь все-таки меняется и развивается: создаются новые приходы, епархии, и независимые поместные церкви в новых, непредвиденных никем условиях, начинаются и прекращаются новые, неслыханные прежде гонения на веру, открываются и прославляются новые святые, составляются новые службы на новых языках, вводятся новые праздники… Однако законы церковной жизни совершенно иные, чем в миру. Здесь руководит принцип всеобщей согласованности и взаимосвязи, о котором я упоминала выше: именно таков смысл слова «соборная» или «католическая» Церковь. Но это, наверное, уже предмет отдельного разговора.

Вопрос: Если Православная Церковь и одна, то отдельных — поместных — православных церквей все равно немало. И здесь, в Соединенных Штатах, многие из них имеют свои приходы и епархии, вдобавок к Американской Православной Церкви. Но Вы, Ваши родители, Ваша семья — в Русской Церкви. Наверное же, это не случайно; не в том только дело, что возле Вашего дома в Бостоне когда-то построили русскую церковь. Что общего Вы имеете с Россией, какое место занимает она в Вашей душе?

Энн М.Л.: Все знают о влиянии Православия на русскую историю, русскую культуру. Гораздо меньше, к сожалению, слышно про обратную связь — про Россию и русских во всемирной Церкви. Хорошо бы нам всем получше узнать русских монархов, от великого князя Владимира до царя-страстотерпца Николая, русских мучеников, от языческих времен до большевистской эпохи, русских святителей, от митрополита Филиппа и патриарха Гермогена до нашего современника архиепископа Иоанна Шанхайскаго и Сан-Францисского. Говорят: «Каждый русский должен знать и любить Православие». Я скажу по-другому: «Каждый христианин должен знать и любить Россию».
В прошлом много писали о некоем слове, которое Россия должна-де возвестить всему миру; иные и до сихъ пор еще дожидаются его, а между тем — «имеющий ухо, да слышит». С начала страшного нашего века и до сего дня слово это звучало всюду, где торжествующему злу вопреки горел чистый и светлый огонь Православия. Яснее ясного звучит оно с иконы Святых Российских Новомучеников; мне радостно, что торжество их прославления состоялось в моей стране, в 1981 году в Нью-Йорке.
Церковь и Россия неотделимы друг от друга: одна невозможна и немыслима без другой. И глядя на то, как новые иммигранты из СССР, без различия национальности и убеждений, приходят в Русскую Зарубежную Церковь, как некогда «американизированные» и оставившие церковь русские иммигранты и их дети возвращаются сюда в поисках чего-то лишь смутно знакомого, но жизненно необходимого — совсем как моя собственная семья — я испытываю несказанную благодарность России. 70 лет русского изгнания разнесли семена Православной веры по всем континентам; плоды, созревшие у нас на американской земле, достались мне, моим родителям, братьям, сестрам, детям.

¤ ¤ ¤
Два человека, о которых рассказывает автор этого интервью, уже окончили свой земной путь: Джеймс (Фрэнсис) МакЛеллан, в августе 1995 г., и Епископ Константин, в мае 1996 г. Покой, Господи, души усопших раб Твоих.