 |
| Лужская правда | Людмила Дымбу | 25.08.2004 |
Днем на школьном стадионе играют в футбол мальчишки. В пылу погони за мячом кто-то кого-то толкнул, и вместе со слезами боли и обиды из уст мальчонки вырывается: — Ну, ты!.. Смотреть, …, надо! В этот миг в ворота противника влетает мяч, все радостно кричат и подпрыгивают, поздравляя виновника торжества. — Ну, Серый, …, нуты дал! Да ты же, …, …!
Вскоре забивается новый гол, и поздравительная процедура повторяется по адресу Андрюхи. Потом Лехи. Потом Витька и т. д. Солнце склоняется к западу. Навстречу мне идут девушка и два парня. Один из парней обнимает барышню за плечи и пытается объясниться ей в любви: — Лен (предположим), Ј-моё, ну чё ты, …, да я ж для тебя,…! «Лена», улыбаясь, благосклонно внимает. В разговор вступает второй: — Да не слушай ты его, Ленка. Ему же верить нельзя, …! Вот я, …!
И так далее. Я пытаюсь деликатно, чтобы не помешать интимной беседе, проскочить мимо. Но все трое
со мною приветливо здороваются. Вежливо раскланявшись, удаляемся каждый в свою сторону. Набираю в легкие воздуха, чтобы вздохнуть поглубже. Но выдохнуть не удается. Из раскрытых по-летнему окон и форточек на улицу вперемежку с позвякиванием посуды доносятся умиротворенные семейные разговоры. — Верка, …, ты на картошке-то была? — интересуется глава семейства. — Да была. Жук этот,…, колорадский, … совсем, — миролюбиво отвечает супруга.
А тут и ночь опустилась. И отдохнувшая, свеженькая, как зеленые огурчики из парников, молодежь, побродив по улицам, уютно устраивается на тех самых лавочках у подъездов. Нисколько не стесняя себя в проявлении самых разнообразных чувств и эмоций, шумно и весело развлекается по полной программе часов до трех-четырех, а то и пяти утра. А вот и солнышко встало, и новый день занимается. И соседки на лавочке… (см. сначала). — Вот ведь бесстыжая, -дружно подумают перечисленные персонажи. — Ходит тут, как лазутчица вражеская, подсматривает да подслушивает, а потом еще и записывает.
И хоть никто из этой своей родной русской речи, с молоком матери впитанной, секрета делать не собирается, но очень может быть, что на утренней лавочке и я получу свою трехэтажную порцию общественной благодати. И правильно, не зазнавайся! Что за барыня такая -все говорят, а она брезгует! Одного нашего телеведущего спросили, считает ли он допустимой нецензурную брань с телеэкрана. — А что ж тут такого? — удивился он. — Если мы материмся в обычной жизни, было бы лицемерием запрещать ругаться в прямом эфире.
Врачи (об этом я в одной из центральных газет прочитала) предлагают новый метод излечения больных — ма-тотерапия называется. А ведь и правда — дешево и сердито. Тем более, что ученые-лингвисты вообще утверждают: каждое десятое слово в русском языке — непечатное.
Есть такое мнение: мол, греческий язык предназначен для молитвы, французский -для признаний в любви, немецкий — для отдачи команд, итальянский — для пения классических арий. Но вот когда в рейсовом автобусе, в который вам посчастливилось втиснуться, наступают на вашу любимую мозоль или, расчищая жизненное пространство, пихают в бок локтем… Что смеётесь? Тут не только русский, тут любой француз, узбек и самый молчаливый абориген из диких джунглей Амазонии заговорит по-русски. Что-что, а шутить и ругаться мы умеем, хлебом не корми. Это еще Гоголь подметил: «Выражается сильно русский народ!»
Не секрет, что в недрах нашего великого и могучего русского языка существует совершенно особый пласт речи. Это мат — язык, которого нет, но на котором все говорят. И между прочим, наряду со множеством различных словарей издатели выпустили «Толковый словарь ненормативной лексики русского языка», в который вошли 16 000 слов и свыше 4000 фразеологических оборотов, «обогащающих нашу современную лексику», как сказано в аннотации.
Вот только всегда ли -«обогащающих»? Почему в одних случаях эта самая лексика воспринимается как необходимая острая «приправа» — к примеру, в анекдотах и частушках, а в других те же слова превращаются в площадную брань и подзаборное похабство? И наконец почему вся эта лексика называется «непечатной»? Да и вообще — откуда она взялась?
Во времена оны по весям и уделам российским бродили с огромными коробами, предлагая товар, торговцы -называли их офенями. По свидетельству В.И. Даля, родина их Александровская волость Ковровского уезда Владимирской губернии. Офени сложили особый язык из переиначенных русских слов, чтобы общаться в тесном своем кругу и чтобы посторонние не пронюхали, что у них на уме. По этому же принципу свою узкокастовую групповую «феню» придумали конокрады, нищие, мошенники всех мастей и калибров и на ней объяснялись, идя на «дело». При помощи этой «фени» коробейники рекламировали товар, скоморохи смешили народ, а народ комментировал свои бытовые, производственные и любовные отношения. В результате получилась некая причудливая смесь, искрящаяся юмором, гневом, а порой блатным цинизмом, -одним словом, то, что лингвисты наших дней называют ненормативной лексикой, а еще точнее — нецензурной бранью. Но вообще-то все это началось еще раньше, до офеней.
Тысячи лет — со времен своего рождения — мат был прочной ветвью русского языка. Впрочем, сначала он не был «матом» — языком агрессии и ругани. В будущий мат входили одни из самых древних слов человеческого языка — названия половых органов, действий и телесных отбросов. Это были естественные слова естественного языка, и все, что они обозначали, было нормально для первобытных людей, не считавших постыдными никакие части тела и действия. Когда появился мат как ругань и когда в центре этой ругани стало слово «мать»?
Этимологические словари, начиная с Даля, говорят, что мат происходит совсем не от этого слова. В древности матом назывался крик, громкий голос — отсюда и «кричать благим матом». Мат как ругань орался, выкрикивался, был звуковым ударом по недругу — ушераздирающим и душераздирающим. Знаменитым славянским обычаем была и ратная ругань: поношение врага перед битвой ослабляло его силу и усиливало свою. Жив этот обычай и сейчас — в уличных драках, а нередко и в домашних скандалах.
Но уже в древние времена люди знали, что нельзя ма-терно бранить ребенка — его могли унести бесы. Нельзя было ругаться в избе — из нее уходила чистая сила и вселялась нечистая. Расплата ждала и за ругань в лесу, на реке, в поле — леший, водяной или полевичок могли наслать напасть.
После крещения Руси к языческим запретам прибавились христианские. Матерная ругань стала богохульством против Божьей матери и всех устоев веры, и церковь клеймит ее как тяжелую скверну.
Вас, может быть, удивило и даже насторожило то, что я вдруг заговорила на эту тему. Во-первых, не вдруг. А во-вторых, надоело. Наболело. Противно! Противно жить в грязи, физической и нравственной. Неоднократно мне доводилось вести беседы с подростками «про это». Именно их речь служит верным хранилищем мата: мат для них -знак взрослой силы, бунтарство против благовоспитанности.
Разговаривали мы с ребятами, конечно, на нормальном цивилизованном языке, но в ходе беседы я предлагала им произнести вслух или написать какое-нибудь нецензурное слово. Ни один из мальчишек (хотя в глазах прыгали бесенята) этого делать не стал. На мой вопрос — почему?- был ответ: «А зачем? Сейчас это не к месту». То есть мы все, в том числе и наши дети, прекрасно понимаем, когда эти выражения «к месту», а когда нет. Но почему же так часто и без особой надобности их употребляют?
Замечали ли вы (наверняка замечали!), что, будучи написанными на заборе или напечатанными в книге, эти слова бьют как оглоблями по деликатному человеку? Сейчас в печати можно прочесть все что угодно. И в прошлые, и в нынешние времена были и есть писатели, которые считают необходимым включать в канву произведения или вкладывать в речь своих героев матерные слова. Хорошо еще, если в книге эти слова обозначены точками. Но теперь очень часто их можно прочитать полностью, буква в букву. А письменная речь — это магический усилитель, который резко усиливает силу слова.
Еще больше это касается звуковых искусств — кино, театра, радио, телевидения. Слово, которое обращено к миллионам, приобретает колокольную силу, его мощь умножается в миллионы раз. В переводных фильмах, особенно видеобоевиках, считается, видимо, особым шиком ввернуть такое словцо, и диктор, читающий русский текст, через предложение «переводит». Понятно, что после такого фильма просто хочется пойти и, извините, в морду кому-нибудь дать. А на это и расчет: слово, как ничто другое, влияет на нашу психику. Каждое слово проходит сквозь нас, как комета, у которой есть ядро — смысл и есть хвост — переживание этого смысла. Каждое слово действует на нас видимо и невидимо, каждое слово несет нам светлые или темные эмоции, тягостные или радостные ощущения.
Потому-то наш личный язык и язык быта, школы, искусства, средств массовой информации — мощное орудие нашего очеловечивания или расчеловечивания. А проще говоря, по нашему языку очень легко определить, кто мы: уже люди или еще недочеловеки.
По сборному уложению Алексея Михайловича Тишайшего (отца Петра I) за матерные слова, публично произнесенные, полагалась смертная казнь. Потому что слова эти далеко не безобидны. Иногда даже не со зла и не всерьез мы полушутливо посылаем собеседника туда-то или даже в гневе проклинаем кого-то. А все эти изречения — бумеранг, который возвращается и падает на голову изрекающего их. Любое нечистое слово оставляет черное пятно в нашем же собственном сердце. Мы можем легко припомнить такие примеры из своей жизни. Стрела, запущенная злой силой через человеческие уста, поражает и того, кто ее выпустил, и того, в кого она попала.
Я не призываю никого исключить из нашей речи этот веками и тысячелетиями живущий в ней пласт великого и могучего русского языка. Всякий волен в своем выборе. Есть множество людей, которым приятно именно грубое, они щеголяют своей грубостью. Это и подростки, болеющие детской болезнью взросления, и взрослые, у которых эта болезнь стала хронической. Еще надежнее хранят мат «эллочки-людоедки»: у них это главная палочка-выручалочка, заменитель и выразитель множества понятий и переживаний.
Живет сегодня еще одна роль мата: «терапевтическая» — как облегчителя от внезапной боли и тяжелой новости. Ругательное слово мгновенно вбирает в себя вспышку большой эмоции и выстреливает ее наружу -очищает душу от эмоционального яда.
И наконец, у нынешнего мата сохранилась комедийная роль — в анекдоте, частушке, поговорке: выскакивая, как чертик из шкатулки, черное слово усиливает смеховой эффект. Впрочем, не реже, переходя грань меры, оно этот эффект убивает.
Дорогие мои, я не хочу никого перевоспитывать и уж тем более учить — мне и права такого никто не давал. Но очень хочу обратиться к женщинам. Ведь именно от нас с вами зависит жизнь на земле. Более того, от нас зависит все. Мы можем запретить и позволить, наказать и полюбить. От женщины зависит «погода» в доме и на планете. И каким будет прогноз на завтра — ясно и солнечно или мерзко-противно тоже зависит от нас. Потому что именно туда, в атмосферу, в небо уходят все наши слова и мысли и оттуда возвращается к нам -благодатной росой или так называемыми кислотными дождями. Что посеешь, говорят, то и пожнешь. А еще говорят: слово не воробей, вылетит — не поймаешь. И вот так говорят: брань, мол, на вороту не виснет. Вот с этим выражением буду спорить: еще как виснет!
Доказано, что мужчины ругаются чаще женщин. Они просто биологически более уязвимы, что тут поделаешь. Но будьте уверены, каждый мужчина, будь ему 10 лет, 16 или 60, интуитивно чувствует, с какой женщиной рядом можно безнаказанно материться, а с какой — язык не поворачивается, да и мысли такой просто не возникает. Ведь главная сила человека заключается не в его мышцах и не в его языке, а в умении владеть собой.
Так что как кому говорить и что именно говорить — личное дело каждого. Любителям крутых слов запретить ругаться невозможно. Но все-таки есть одно обстоятельство: это ведь еще и дело чужих ушей. И как свобода нашего кулака заканчивается у чужого носа, так и свобода нашего языка должна, видимо, притормаживать у чужих ушей.
Р.S. Двое четырехлетних карапузов усердно ворочают доски возле разбитой кем-то (явно не ими!) детской беседки, этакой избушки на курьих ножках. Иду мимо. Затаились. — Тихо! - один другому, шепотом. — Тетя идет. Подоздем. Прохожу. Из-за спины слышу: — Все, теперь мозно. Ой, …, не поднимается,…
Одним словом, жизнь продолжается.
