 |
| VIP.Lenta.Ru | Алексей Владимиров | 23.08.2004 |
Алексей Петрович, в последние годы в нашем обществе наметился серьезный интерес к собственному художественному наследию. На аукционах за русскую живопись платят большие деньги, богатые люди снова стали интересоваться иконописью, собирать редкие и дорогие образа. Но история изучения русской иконописи насчитывает уже более сотни лет, о чем мало известно широкой публике.
Да, основатель нашего центра — Игорь Эммануилович Грабарь — успел сделать многое в этой области. Во-первых, еще до революции он издал пять томов «Русского искусства». Во-вторых, в восемнадцатом году этот человек подружился с новым правительством. Он сделал это умышленно, потом что ситуация была критической и надо было что-то предпринимать. В том разгуле беззакония, когда куда угодно входил «матрос Железняк» и стучал об пол винтовкой со словами «давай все сюда», можно было потерять все культурное наследие страны. Еще страшнее было то — об этом мало кто сегодня помнит — что полному разграблению подвергались многие частные имения, а они представляли из себя богатые собрания предметов искусства и ценностей. Там были изумительные памятники русской и мировой культуры: картины, скульптуры, мебель, фамильные библиотеки. И тогда Луначарский — все-таки он был интеллигентным человеком, его и до революции многие знали, а после революции он стал наркомом просвещения и культуры — собрал заинтересованных людей и сказал, что нужно сделать комиссию по охране памятников.
И вот, при Наркомпросе была создана комиссия по охране памятников и при ней впервые была основана, по нашим временам — лаборатория, а по тем — отдел охраны памятников, отдел музеев и отдел по реставрации иконописи при комиссии по охране памятников. С этого все и началось, потому что в 1918−19 годах пошла первая волна борьбы с церковью, разрушались большие монастыри, в которых хранилось огромное количество икон. Мы сейчас привычно вспоминаем священника Флоренского, но ведь он был только одним из многих, кто в этой комиссии работал и кто спас Троице-Сергиеву Лавру. Он просто ее инвентаризировал, на всех предметах надписал номера, а если стоит номер, значит, это государственная собственность и никакой красный командир или еще кто-нибудь не смел больше прикоснуться к ней пальцем и тем более уничтожить. Вот из этой комиссии по реставрации в 1924 году образовались ЦГРМ (Центральные государственные реставрационные мастерские) во главе с Игорем Эммануиловичем Грабарем. Он собрал пятьдесят сотрудников, которые до революции были частными реставраторами, работали на Русский музей, Третьяковскую галерею и коллекционеров.
Мало кто знает, опять-таки, что самые крупные собрания икон и церковных книг создавались еще до революции.
Самыми известными коллекционерами в то время были Лихачев, Остроухов и, естественно, Третьяков. Кстати все они были староверами. Понимаете, ведь около культуры всегда были староверы, как ни странно. Сейчас об этом забыли, но самыми богатыми людьми в России — особенно в Москве — были именно старообрядцы. Например, Солдатенков, который сделал 1-ю и 4-ю больницы на Ленинском проспекте. У всех этих людей принцип жизни был — «надо делать добро».
Так вот, Грабарь знал об этих коллекциях и умудрился договориться с правительством о том, что культурные ценности не должны подлежать уничтожению. Тогда чуть ли не за каждый предмет сражались. Он говорил — нельзя колокола переплавлять, нельзя образа сжигать. Методом борьбы с верой в те годы был костер: колокола на пушки, иконы на дрова, а золото в слитки на «Помгол». Вся эта помощь голодающим в то время обернулась множеством смертей у нас в России и дарами коммунистам других стран. Мы только сейчас начали узнавать, куда шли деньги «Помгола"…
Так что Игорь Эммануилович Грабарь — подлинный основатель нашего центра. В восемнадцатом году он основал комиссию по раскрытию памятников древнерусского искусства, как это тогда называлось. Потому что нельзя было даже произносить слово «икона». А в 1924-ом году на основе этой комиссии и образовался центр, который действует и поныне. Первые иконы, которыми он занимался, были очень известными. Самой первой была «Троица» Андрея Рублева, все документы по ее раскрытию находятся в архиве Третьяковской галереи.
Разве «Троица» дошла до нас не в таком виде, в каком она находится сейчас?
Да на ней было огромное количество записей! Вот эти все цветные слои, которые мы сейчас видим, хорошие, яркие, все были закрашены. Кроме того, она была в золотом окладе, который скрывал всю живопись, кроме ликов. Икона была популярная, но, к счастью, все сохранилось. Оклад был XVII—XVIII вв.еков, а ее записывали и в XVI и в XV веке, то есть примерно через каждые 50 лет. Представляете, что там было? Реставраторы все эти слои сняли, и сейчас мы видим приблизительно то, что было создано Рублевым. Потом в работу пошла целая серия икон, потому что нашли рублевский чин из Высоцкого монастыря города Серпухова. Чин этот сейчас находится в Третьяковской галерее. Кроме того, «Спас нерукотворный», который сегодня показывают в Третьяковской галерее, нашли в ящике для дров звенигородского музея, то есть он тоже чуть было не отправился в печь. Это тот самый знаменитый «Звенигородский Спас». Сотрудники Грабаря ее расчистили, и осталась одна доска с ликом, как и положено. Фактически, Грабарь и его реставраторы открыли нам всего Рублева, а потом начали восстанавливать Дионисия, Феофана Грека и других ведущих мастеров русской иконописи.
До 1934 года эти мастерские занималась всем. Они не просто реставрировала отдельные памятники, они открывали свои филиалы в Ярославле, на севере страны, почти везде. Там работали сотрудники, которые спасали предметы культуры от разграбления и уничтожения, короче — от большевиков. Это очень важный момент, потому что мы называем их реставраторами, но не говорим об их втором главном деле. А ведь Государственный фонд музеев, из которого впоследствии была создана половина всех советских музеев, организовали именно они.
Грабарь сидел на телефоне, подписывал у Луначарского бумаги, с ними сегодня можно ознакомиться, они опубликованы. Он планомерно спасал все, что можно было спасти. Например, имение такого-то — взять под государственную охрану, библиотеку вывезти в Москву в музейный фонд. Потом имение забрали себе военные под дом отдыха. Грабарь звонит и просит, чтобы мебель тоже вывезли, потому что она представляет собой историческую ценность. Тогда по всем направлениям, с востока на запад и с севера на юг, ездили работники центра. Грабарь посылал своих людей контролировать все эти экспроприации — помните, «мир хижинам, война дворцам»? — для того, чтобы имения и другие объекты были национализированы с наименьшими потерями для культурного наследия страны. Посмотрите в нынешний каталог Третьяковской галереи — почти все иконы, упомянутые там, поступили от Грабаря.
Почему вы упомянули именно эту дату, 1934-й год?
Потому что до 1934 года центр существовал более-менее сносно, организовывал экспедиции. Но после 1934 года начался второй этап борьбы с церковью, ужесточились гонения. Появился журнал «Безбожник», и в нем о нашем центре написали разгромную статью. В ЦГРМ, тогда они находились на Берсеньевской набережной, приехали люди из «Рабкрина» (рабоче-крестьянской инспекции) и заявили, что вы, мол, здесь занимаетесь антипартийной и антигосударственной деятельностью, спасете церковные ценности, с которыми наше государство борется. Начался общественный погром ЦГРМ. Двоих очень известных специалистов посадили, двоих расстреляли. Двоих выслали в ссылку на шесть лет на Север — Померанцева и Баранова, известного историка Москвы. В 1936 году ЦГРМ отдельным постановлением были расформированы, а люди были направлены в разные музеи. Большая часть ушла в Третьяковскую галерею, часть ушла в загорский музей, остальные — в ярославский музей.
Вот так Центральные государственные реставрационные мастерские распались, и их бывшие сотрудники организовали собственные реставрационные мастерские во всех этих музеях. В принципе, это помогло спасти отечественную реставрационную школу. Так продолжалось до 1944 года. А потом вызвали Грабаря в ЦК и сказали — в связи с тем, что во время войны пострадало много музейных ценностей, а также появились новые, мы вам предлагаем организовать такую же центральную реставрационную мастерскую, как раньше. И в сентябре 1944 года она появилась. Так как начали привозить конфискованные и отбитые у немцев вещи, они стояли в ящиках, и никто не знал, что с ними делать. Сюда же попали вещи Дрезденской галереи, Берлинского музея, венгерских и польских музеев. Десять лет мастерские все эти вещи приводили в порядок и тихонько передавали обратно в музеи. Например, многие вещи Берлинского музея реставрированы в нашей мастерской. Сейчас у нас остались венгерские музейные ценности, но в настоящее время передача их венгерским музеям проблематична. По этим ценностям есть много спорных моментов и это все нужно обсуждать.
После войны в центре работало около ста сотрудников. У них было много работы, потому что после войны все музеи вернулись на свои места и их надо было в порядок приводить после эвакуации. Очень много музеев открылось в нашей стране в 1961 году. Музеев, которых раньше не было.
Кстати, у вас есть филиалы в других городах?
У нас есть три филиала в самых для нас значимых городах: в Костроме, в Вологде — это один из крупнейших центров русского искусства, там самые насыщенные иконами музеи — и в Архангельске. Север мы всегда опекали и будем опекать, это наше, так сказать, «больное» дело. Там до сих пор много ценностей сохранилось.
Чем центр занят сейчас?
Отдел реставрации икон, который у нас называется отделом реставрации темперной живописи, занимается уникальными вещами. Сейчас проводятся две программы. В рамках первой из них мы занимаемся реставрацией древнейших икон Владимира и Суздаля. Их, кстати, писали современники Андрея Рублева. Вторая и самая большая программа у нас связана с архангельским музеем изобразительных искусств, которая называется «Художественная культура русского Севера». Это довольно большое количество икон, косвенно связанных с Ломоносовым. Как известно, в XVII веке в Холмогорах, где он родился, была целая иконописная школа. Это целая культура, которая существовала самостоятельно, и у нее были свои художественные принципы. Я несколько лет назад там был. Это очень интересный с культурологической точки зрения участок российской земли. Там существовала очень древняя школа костерезов, и, как я сказал, была своя школа иконописи. Она так и называется — «Холмогорская школа иконописи».
Помимо профилирущей деятельности, какими еще видами реставрационных работ занимается ваш центр?
Сейчас мы занимаемся всеми видами реставрации — это все, кроме недвижимости, то есть настенной реставрации (фрески и т. д.). Кость, фарфор, хрусталь, керамика, живопись, графика, рукописи. Даже получили Государственную премию за восстановление рукописей. Вы, наверное, не знаете, но потихоньку реставрируется Бородинская панорама. Мы уже не один год ее делаем, потому что от первоначальной экспозиции там мало что осталось, она же сгорела в 1957 году. Дописывали ее по репродукциям. Мы сейчас просто делаем всю реставрацию, потому что она была такая посещаемая, что там на живописи слой грязи с палец толщиной. Мы также делаем два полотна Тьеполо, они очень большие — 3 на 6 метров, «Антоний и Клеопатра». Они должны находиться в парадных залах музея «Архангельское».
Еще, об этом, как мне кажется, надо отдельно сказать, мы работаем с предметами из Грозненского музея. Все, что успели спасти — именно спасти, потому что все, что отдали чеченским властям, все пропало. В том числе знаменитое полотно «Пленение Шамиля в ауле Гуниб» Франца Рубо. К счастью, его удалось найти, эта картина сейчас находится у нас. Она попала к нам в страшном виде: полотно было варварски свернуто в несколько раз, на многочисленных сломах почти полностью осыпался красочный слой. Сколько мы с ней провозились! Кстати, специалисты нашего центра уже дублировали ее в шестидесятые годы, о чем сохранилась документация.
Вы перечислили только живопись.
Если идти по нашим отделам, можно увидеть много интересного. Например, сейчас мы занимаемся реставрацией «Египетского сервиза» севрского завода. В мире всего два экземпляра этого сервиза, один из которых был подарен Наполеоном своему другу царю Александру I. Очень большого объема работа. Могу сказать, что ваза в этом сервизе высотой около трех метров. Также для усадьбы Кусково мы сделали замечательную вещь XVII века. Это ваза «Урбина» итальянских мастеров. Она была разбита до такой степени, что некоторые осколки даже пришлось имитировать. Эта ваза существует всего в двух экземплярах, но, к сожалению, роспись на каждом была своя, поэтому некоторые участки росписи мы не смогли восстановить.
Кроме того, у нас есть отдел, который занимается реставрацией золотого шитья. Это очень тонкая профессиональная работа. Специальные сверхтонкие иглы приходится покупать в Англии. Сейчас еще к нам пришло на реставрацию огромное количество вещей, чуть ли не два вагона, старого оружия и предметов венного костюма из Орловской области. Орловский губернатор Егор Строев принял решение создать на территории области военно-исторический музей, местная администрация даже выделила деньги. Хотя, подчеркну, мы проводим работы для большинства российских музеев бесплатно.
Также хотелось бы особо отметить нашу работу по реставрации и сохранению графики и советского плаката. Сейчас мы купили за границей специальный вакуумный стол, который позволяет все утраты отлить и соединить обрывки гравюр не как новые вставки, а как бы встроить их в структуру бумаги. Кроме того, он позволяет промывать и химически обрабатывать текучие поверхности, например, акварели и гуаши. Мы очень гордимся этим направлением нашей деятельности.
Откуда вы берете людей для работы в вашем центре, это ведь достаточно специфическое занятие?
В 1944 году, как вы понимаете, этому никого специально не учили. Это было ремесло, передававшееся из рук в руки. Были семейные кланы. Только потом появилось первое училище, «Училище имени 1905 года». В нем ввели тогда новую специальность — реставрация иконы и живописи. Первыми преподавателями были наши специалисты. Сейчас училище процветает и много лет успешно готовит кадры. С семидесятых годов Ленинграде этим же стал заниматься Репинский институт, где я, кстати, учился. Сейчас в Москве при РГГУ создали факультет музейного дела, и там есть специализации очень нам нужные — реставрация графики, фарфора, металлических предметов.
Сколько зарабатывает реставратор?
Обычный реставратор получает 357 рублей, а реставратор высшей категории — 640 рублей. И это специалисты с двадцатилетним и более стажем! Надо в 3−4 раза поднимать стоимость нашего труда. Хотя бы до прожиточного минимума. Поэтому приходится прирабатывать. Кое-какие деньги получаем от работы с так называемыми «богатыми» музеями, которым местная администрация выделяет средства на реставрацию. Это, например, музеи Тулы, Орла, Екатеринбурга, Красноярска, Вологды.
А как организована работа реставраторов в развитых странах с большим культурным наследием?
Там другой подход. В западных музеях штатных реставраторов очень немного. Там каждый год определяют, какие работы надо выполнить, и под них нанимают соответствующих специалистов. Нам эта система не подходит, поскольку фонды зарубежных музеев находятся не в таком ужасном состоянии, как у наших. Поэтому нам нужны постоянные, штатные реставраторы. И такой порядок сохранится у нас еще лет 100−150, пока не будут все музейные ценности приведены в божеский вид.
Насколько ваш центр пользуется авторитетом в международном музейном сообществе?
Наш центр активно работает в международном комитете музеев. И в этом комитете есть подкомитет по консервации. Это очень авторитетное собрание, туда входят все выдающиеся реставраторы мира. В том числе, туда входим и мы. Мы работаем там в нескольких больших разделах. В частности, реставрация ткани и исследование живописи. Кроме того, мы активно работаем в группе по восточному искусству. Но, конечно, самая большая наша группа работает там по иконам. Это наша главная профессия, в этой области нам нет равных. Никто, ни греки, ни болгары, ни поляки не могут составить нам конкуренцию.
Была выставка икон в папском дворце, в галерее Карла Великого. В то время там велись реставрационные работы над фреской Микеланджело «Страшный суд». Реставраторы, которые занимались ее восстановлением, пришли посмотреть на нашу работу. Мы, помимо ста икон, привезли туда и всю документацию по их восстановлению. И после этого они попросились к нам на стажировку. Каждый год мы принимаем группы иностранных специалистов для стажировки и обучения. Наши сотрудники ездят в Америку на стажировку в порядке обмена, у нас есть договор с американцами. Правда, их центр гораздо меньше нашего. Последние наши контакты — с македонцами. Они очень хорошо делают фрески, и мы хотим освоить этот вид реставрации. Плюс наши специалисты подготовили огромное количество научных трудов и публикаций в специализированной периодике. Мы не замыкаемся сами в себе и стараемся русскую реставрацию — а она по-настоящему великая! — показывать. Я считаю это правильным.
Но для большинства, согласитесь, интерес представляет сам факт реставрации, а не ее процесс. Знаете, как рекламные фотографии в женских журналах — это до применения препарата, а это после.
В реставрации есть много проблем. Например, до какой степени реставратор может вмешиваться в памятник. Это во всем мире сейчас обсуждается. Для нас важно не восстановить, важно сохранить все, что осталось. Понятие «консервация» все больше и больше входит в нашу профессиональную жизнь. Когда-то античным скульптурам доделывали отколотые носы и руки. С нашей сегодняшней точки зрения это выглядело по меньшей мере наивно, а тогда было модно — и в научном смысле.
Какой же подход используется сейчас?
Скажем, дописывать или не дописывать икону — это всегда обсуждается. Более того, у нас нет авторской реставрации. Есть ведущий реставратор, который ведет памятник. Его контролирует реставрационный совет, который состоит из очень авторитетных людей в этой области. Сам реставратор, прежде чем реализовать свою работу, должен предложить и защитить свой проект перед этим советом. А потом он должен не просто защитить, но еще и сдать свою работу этой комиссии. Мы втихую не работаем. Тем более, если речь заходит о каком-нибудь уникальном памятнике, мы в обязательном порядке приглашаем наших коллег-экспертов из музеев Москвы и Санкт-Петербурга, чтобы они могли высказать свое мнение по этому поводу.
Академик Лихачев как-то сказал: «Реставратор высшей категории сродни доктору наук». Я разделяю его точку зрения, потому что документация, которую реставратор составляет, и все эти доводы «за и против» — это маленькие диссертации. Причем сильный реставратор составляет их за год около десяти раз. Этим мы хотим защититься на будущее. Чтобы можно было увидеть, что мы выбрали самые необходимые меры и спасли памятник. На каждую реставрируемую вещь заводится специальный паспорт, как история болезни в поликлинике. Там обязательно есть фотографии того, в каком виде к нам поступил экспонат, результаты исследований, рентгеновские снимки и пошагово задокументирован весь процесс реставрации. Все это хранится у нас в научном архиве и доступно для будущих научных исследований.
Для истории искусства реставрация дала потрясающие возможности. Она позволяет увидеть вещь изнутри, определить материал, из которого она сделана, какие были вмешательства в ходе ее истории. Мы исследуем вещь, раскладываем ее на составляющие, так сказать, проводим полную диагностику памятника культуры и только потом принимаем решение — будем мы с ним что-нибудь делать или не будем. Это и есть так называемая «научная реставрация». Этот термин, кстати, впервые ввел Грабарь.
Оказываете ли вы услуги частным коллекционерам?
Конечно. Во-первых, мы занимаемся экспертизой, потому что обладаем всем необходимым оборудованием и опытом в этой области. Кроме того, с нами работают антикварные магазины и, естественно, крупные компании и банки, которые создают свои корпоративные коллекции. Последний пример — семейство Кончаловских, которое открывало выставку Петра Петровича Кончаловского под названием «Неизвестный Кончаловский». Мы приводили в порядок 42 вещи из этой коллекции. Была очень серьезная реставрация с тонировками и так далее. Во всяком случае, эти картины сейчас прекрасно выглядят, вы можете сходить посмотреть на них в Пушкинский музей. Но, конечно, важно другое — теперь эти вещи будут долго оставаться в хорошем состоянии.
Алексей Петрович, давайте от приятного разговора перейдем к вашим проблемам. Как известно, здания, в которых расположен ваш центр, в начале 90-х годов были переданы церкви. Но вы до сих пор их занимаете. Также известно, что этот вопрос неоднократно обсуждался в прессе, причем довольно бурно. Что делает Министерство культуры, которому вы подчиняетесь?
К сожалению, все это так. Мы располагаемся в трех бывших храмах, не приспособленных для работы реставраторов. Как-то их обустроить нельзя — они являются памятниками архитектуры. Неудобство состоит еще и в том, что сейчас нам приходится некоторые помещения делить с церковными общинами. Это плохо и для нас, и для них. Конечно, храмы надо вернуть верующим. Но куда нам деваться? В свое время мэр Москвы выделил нам на улице Дурова участок земли с остатками здания на нем. Чтобы заново построить это здание, требуются значительные затраты. Город не может давать нам деньги потому, что мы находимся в ведении Министерства культуры России. Но оно денег дает нам очень мало, что уж там говорить о строительстве нового здания. Складывается впечатление, что новый реставрационный центр никому, кроме нас, не нужен — ни государству, ни правительству. Еще и еще раз приходится доказывать, что мы спасаем и сохраняем не только уникальные художественные сокровища, но и огромные материальные ценности. Например, рыночная цена спасенной от гибели иконы «О тебе радуется» — полмиллиона долларов. Недавно ее можно было увидеть на выставке в Третьяковской галерее на Крымском валу.
Я слышал, что вы пытались идти верующим навстречу и разрешали службы в своих помещениях?
Да, в храме постройки 1910−11 годов, где сохранились росписи Нестерова. Которые, кстати, были записаны тремя слоями краски, когда центру передали эту церковь. Алтарь мы восстановили в первозданном виде, не хватает только одной иконы. Так вот, мы разрешили проводить здесь службы раз в неделю. Придумали специальную штору, чтобы не мешать друг другу. Потом у нас начала появляться копоть на реставрируемых вещах, видимо из-за большого количества горящих свечей. Потом наши сотрудники стали испытывали неудобства из-за того, что прихожане начинали на них цыкать, что вы тут, мол, ходите? — хотя это наше помещение и другого у нас нет.
Кончилось тем, что нам привезли большой объем вещей для реставрации и службы пришлось прекратить, просто физически негде было хранить новые поступления. Нам все время говорят: «Отдайте, отдайте». Да мы за эти здания и не держимся, только куда нас переселять?! А никто не знает куда. Нельзя нашу организацию закрывать, выбрасывать на улицу. Центр имени Грабаря работает на всю Россию, на ее культуру. Я уже как заведенный целый год бегаю между всякими организациями, занимающимися недвижимостью — Москомимуществом, Мингосимуществом и так далее. Только этим и занимаюсь. Плюс, конечно, нервотрепка, связанная с постоянными судами с церковными общинами, стояниями забор против забора. Это разве нормально? Конечно нет.
Кстати, меня весьма удивляет наличие в этом районе — Замоскворечье — большого количества действующих церквей вкупе с малым количеством прихожан. Понимаю, что храмы сохранились, но здесь же мало осталось жилых домов! В старых особняках сегодня — сплошные фирмы и конторы. Я что-то не вижу новых церквей в так называемых спальных районах Москвы, где нужно окормлять гораздо больше людей. Сколько сейчас государство дает льгот церкви — и это правильно, наверное, — но и нам надо помочь.
Беседу вели Иван Подшивалов и Алексей Алехин
17 августа 2004 г.
