Русские в Северной Африке. Глава 3 (продолжение)

RABAT 1999-ОБНИНСК 2004Оглавление всей книги

1.3 ЦЕРКОВЬ В МАРОККО

1.3.1 ХРАМЫ

ВОСКРЕСЕНСКИЙ ХРАМ В РАБАТЕ

Просьба русской общины в Марокко о присылке священника, была удовлетворена в 1927 г. Митрополит Евлогий /Георгиевский/, пишет: «Отец Варсонофий прибыл в Рабат — главный центр экономической и политической жизни Марокко… Познакомившись с паствой… приступил к выработке устава православного прихода… Благодаря некоторым связям удалось получить пустующий барак покинутый строительными рабочими, а с помощью русского населения, с великой радостью встретившего весть об организации церковного прихода, явилась возможность преобразовать его в церковь, украсить и снабдить всем необходимым. Эта православная церковь в скромном бараке знаменовала исторически важное событие — появление вновь в этой части Африки православия».

Вслед за этим приступили к строительству каменной Воскресенской церкви. Не имея никаких средств для приобретения земли, отец Варсонофий неожиданно получил помощь от одного исцеленного араба. Русский священник помолился над больным марокканцем и, тому стало лучше. Выздоровление сочли за чудо, и больной человек фактически подарил необходимый для строительства участок земли в районе Babe Temara (новый адрес: Bab Tamesna). Тогда это была окраина города, в прилегавшем квартале селились преимущественно испанцы.

В купчей грамоте было сказано, что сделка совершена за 1 франк. «План храма подтвержден Министерством изящных искусств в Марокко в мавританско-византийском стиле». Интересен опыт русских по изысканию финансовых средств на строительство своей церкви. Обратились с воззванием к соотечественникам. Но «русские насельники Марокко были… не богаты. Посему решено было устраивать русские вечера с театральной программой, на которые шли охотно французы и, оставляли деньги».

Митрополит Евлогий вспоминал о том, что русские дети своими танцевальными способностями помогали зарабатывать деньги на строительство храма. Концерты молодых танцовщиц пользовались у местного населения огромным успехом, народ буквально валил валом, «можно сказать без преувеличения — наши девочки своими ножками вытанцевали, — выстроили наш чудный храм в Рабате». Попечительский совет по строительству храма устраивал русские балы в Рабате и Касабланке. Об этом можно судить по приглашениям. В 1930 г. такой бал, например, давался в салоне отеля «Уксцельстор» на площади Франции. Дамы заранее готовились, пекли пироги и потом, когда начались танцы, можно было в буфете купить русской водки с пирогами. Все это приносило доход.

Церковный архив содержит сведения о том, что обращались с просьбой за колоколами в Финляндию. Ожидали на освящение храма прибытие патриарха Александрийского Мелетия, ему было послано специальное приглашение.

Итальянец подрядчик-строитель согласился построить также и церковный дом на весьма выгодных условиях, всего за 25 000 франков, с тем, чтобы священник, проживающий в доме, ежемесячно выплачивал в качестве квартирной платы по 500 франков, пока не будет погашена задолженность. «Таким образом, в августе 1932 г. на земле чудесно приобретенной за 1 франк, воздвигнут, был храм стоимостью в 60 000 франков. При храме выстроена колокольня за 25 000 франков и возник домик за 25 000 франков».

На освящении храма, помимо настоятеля, митрополиту Евлогию, прибывшему из Парижа, сослужили: греческий архимандрит Димитрий и марокканское русское духовенство: — иеромонах Авраамий /Терешкевич/, иеромонах Александр /Тюменев/, — оба они приехали в Марокко в 1930 г., и диакон Евгений Вдовенко, сопровождавший владыку. На освящении присутствовали представители правительства. От Александрийского Патриарха Мелетия пришло поздравление: «…Да будет на боголюбивые дела рук Ваших благодать нашего Спасителя».

В 1933 г. при церкви был открыт Благотворительный комитет и стал собирать в помощь нуждающимся деньги и вещи. В церковном архиве сохранились документы, связанные с работой этой общественной организации. Так, например, по одному из обращений была оказана помощь в оплате за срочную операцию. Русских эмигрант граф В.А. Игнатьев просил помочь его больному сыну.

О русской жизни тех лет говорят записи в церковных книгах. В 1936 г. в приходе числилось — всего 280 семей по разным городам, изменения в составе — крещено 10 младенцев (8 мальчиков, 2 девочки), бракосочетаний — 4, умерло — 8 душ.

До 1946 г. Воскресенский храм русской православной церкви, а Рабате находился в каноническом подчинении Экзархата в Париже, затем перешел в юрисдикцию Московской Патриархии.

Пример строительства Воскресенского храма в столице воодушевил наших соотечественников на создание православных приходов в других местах. «Да благословит Господь все Ваши добрые пастырские начинания, особенно же по устроению святых храмов Божиих. Очень радуется мое сердце, что в далекой Африке раздается глас Слова Божия на родном нашем славянском языке, впрочем, впервые от начала мира», — написал в письме, адресованном «отцу Настоятелю и богоспасаемой пастве его в Марокко» митр. Евлогий.

СВЯТО-ТРОИЦКИЙ ХРАМ В КУРИБГЕ

Интересна история появления второй русской церкви в Марокко. Документальные записи тех лет говорят: «В 1929 г. по ходатайству отца Васонофия Правление фосфатных копей в г. Курибге устроило деревянный храм, который и был освящен… во имя Живоначальной Троицы». Первый священник — иеромонах Авраамий /Терешкевич/, был принят на работу в заводское управление, так как сами прихожане были не в состоянии содержать настоятеля. В 1937 г. этот пастырь покинул Марокко по болезни, а на его место назначен вновь посвященный отец Михаил Ярославцев. Митрополит Евлогий посетивший Марокко в 1932 г., оставил воспоминания: «Курибга — огромное предприятие по добыванию фосфатов… Один из директоров М. de Sainte Mare, племянник маршала Лиоте, относился к русским превосходно. Заводское управление дало нам помещение католической церкви… и русские устроили там маленькую церковь… Завод дал батюшке квартиру и положил 500 франков ежемесячного пособия, но, дабы эту выдачу провести по книгам, формально зачислил его служащим в заводской конторе».

Вот какое описание церкви, оставил игумен Митрофан: «Храм наш… вмещает до 150 человек, деревянный на каменном фундаменте; пол мозаичный, крыша железная; звонница с двумя колоколами и над нею большой голубой купол со звездами и восьмиконечным крестом. Внутри просторно, светло, чисто; прекрасно исполнена иконопись».

Дальнейшая судьба храма: «По причине выезда всех русских из Куригбы храм… был закрыт». Само здание деревянной русской церкви сохранялось до 80-х годов XX века, очевидцы из числа советских граждан, побывавшие в этих местах, видели его пустующим. В архиве Российского торгового представительства в Рабате сохранилась фотография группы специалистов из СССР, работавших на фосфатном предприятии в г. Курибге, где за их спинами видна деревянная русская церковь.

УСПЕНСКАЯ ЦЕРКОВЬ В КАСАБЛАНКЕ

В городе Касабланка, в 1935 г., среди членов русского кружка возникла идея создания своей церкви. Первоначально оборудовали часовню в наемном помещении. Затем был устроен храм в честь Успения Пресвятой Богородицы. С 1948 г. этот храм перешел в ведение Русской Православной Церкви Заграницей.

Сведения о появлении в Марокко русских второй волны, сохранились в церковном архиве: «Во время войны из Германии приехала большая группа новой эмиграции с двумя священниками и хорошим хором. Эти эмигранты и священнослужители в своем большинстве были враждебно настроены по отношению к Московской Патриархии. В силу ряда причин часть прихожан примкнула к приходу, организованному карловчанами в Рабате и Касабланке». Спокойной жизни пришел конец. Граф В.А. Игнатьев в одном из писем, излагал: «Раскольники анастасьевцы или карловчане, которых в Марокко раз в десять больше, чем нас, посягают на наше недвижимое имущество, (т.е. на землю и построенные на нем храм и домик)».

Инициатива молодых, задиристых, по овладению Успенским храмом в Касабланке увенчалась успехом. Общину возглавил известный в русском зарубежье священник отец Митрофан Зноско-Боровский, впоследствии епископ.

В настоящее время статистические справочники РПЦЗ помещают в сведениях о своих приходах в Африке информацию об Успенской церкви на rue de Blida, 13, настоятелем этого храма числится прот. Николай Семенов, священник храма — памятника, в честь святого праведного Иова Многострадального в Брюсселе, Бельгия. Священник приезжает раз в несколько лет. В помещении служебной квартиры при храме в настоящее время размещается офис Представителя Верховного комиссариата ООН по делам беженцев (Delegue Honoraire du Haut Commissariat des Nations Unies pour les reftigies). Возглавляет это учреждение господин Mohamed M’Jid депутат парламента и известный марокканский общественный деятель. В самом помещении церкви поддерживается относительный порядок, в полной сохранности книги, иконы, облачения и все необходимое для совершения богослужений. На престоле Успенского храма хранится святой Антиминс, подписанный архиепископом Иоанном (Максимовичем). В бытность владыки Иоанна епархиальным архиереем в Париже (РПЦЗ), его каноническая власть, распространялась на североафриканские приходы.

Сегодняшние арендаторы храма любезно разрешают придти в церковь и помолиться любому из русских.

ДОМОВЫЙ ХРАМ СВЯТИТЕЛЯ КИПРИАНА КАРФАГЕНСКОГО В ТАНЖЕРЕ

Помимо упомянутых храмов, возникает приход в Танжере — портовом городе на Гибралтарском проливе, откуда русские открывали для себя загадочную африканскую страну. Домовая церковь в честь святителя Киприана Карфагенского просуществовала до 1962 г. В приходском архиве сохранились сведения: «В числе сокращений оказался… наем помещения для церковных богослужений в Танжере. Последний раз ассигнование на наем этого помещения будет переведено Экзархатом за март месяц сего года». Храм находился на улице Дикенс, 9.

ЧАСОВНЯ ПР. СЕРГИЯ В МАРАККЕШЕ

Кроме того, русские священники с целью совершения богослужений, посещали другие города страны. Заслуживает особого внимания история, связанная с устройством православной часовни в городе Мараккеше. В этой часовне служил литургию митрополит Евлогий в 1932 г. Сохранились его собственные воспоминания об этом: «Я познакомился, на освящении нашего храма в Рабате, с французом-инвалидом (он хромал и носил протезы), заявившем мне, что он православный. Разговорились. В Великую войну он был тяжело ранен и попал в госпиталь, где его соседом по койке оказался русский офицер. Врачи считали ранение француза смертельным и в горячке госпитальной работы на него махнули рукой: ухода за несчастным не было никакого. Русский, сам раненный, стал за ним ухаживать, и выходил больного товарища. Благодарность француза русскому другу была столь горяча и глубока, что повлияла на его религиозные убеждения. Он перешел в православие, полагая, что братская любовь по отношению к нему, чужому человеку, иностранцу и католику, есть проявление особого духа православной веры. После войны ему, как инвалиду, правительство отвело в Мараккеше большой кусок земли. Уехать туда, расставшись с русским другом, он не хотел, и увез его с собою. Некоторое время они работали вместе, потом русский умер. Француз горько его оплакивал. Над его гробом он воздвиг мавзолей. Когда у него родился сын… имя ребенку дали в честь покойного друга: Дмитрий; а когда ребенок умер, его гробик поставили рядом с гробом русского». В этой-то часовне мавзолее и совершал богослужение русский митрополит с духовенством, — «Трогательное и незабываемое впечатление! Ощущение безбрежной пустыни за полосой оливковых и апельсиновых садов… возгласы песнопения нашей православной литургии под африканским небом… и сознание, что обедню, мы здесь служим благодаря тому, что два чужеземца стали братьями… Что-то в этой картине и ее смысле напоминало времена первохристианства».

В архивных записях содержится упоминание о том, что «В Мараккеше — устроена часовня во имя преподобного Сергия Радонежского на счет господина Сергия Фурние, принявшего православие».

Отдаленную паству в Мараккеше священники посещали наездами из Рабата. Мараккеш — древний город, старинная столица страны, резиденция прежних династий. Тут жило немного русских. Но тем не менее, священники приезжали для духовной опеки, проводили занятия с детьми по Закону Божию, служили литургию и другие службы.

ПРИХОД РПЦЗ В РАБАТЕ

В Рабате в 1950 г. благодаря усилиям зарубежников возник самостоятельный приход, который был устроен в подвальном помещении частного дома. Священником там стал протоиерей Григорий Баранников.

Вот сведения об этом приходе, которые удалось обнаружить среди скупых источников в зарубежной прессе: «С прибытием в Марокко новой группы эмигрантов, в 1947 г. и позже, бежавших от кремлевского коммунистического ига, возник вопрос о духовной пище для этой группы верующих…», — писала парижская газета «Русская мысль». И далее по публикациям тех лет: «Таким образом, в 1950 г. возник в Рабате второй приход православной русской общины. Усилиями прихожан нанято подвальное помещение, старательно сделаны иконостас, иконы, церковная утварь».

О том, что в основе деятельности были отнюдь не религиозные, а политические интересы, говорит следующий факт: «Свою политическую подоплеку рабатский приход Зарубежного Архиерейского Синода выявил в газетном объявлении о Светлой Заутрене, приглашая присутствовать на ней „свободных русских“, что явилось дурным тоном». В противовес этому настоятель Воскресенского храма писал: «В нашем же храме были вообще православные, французские граждане, греки, русские апатриды и, кажется, не больше 2 — 3 советских граждан».

Примирения двух русских частей православия в Марокко была сильнее понятий христианского долга и совести. Печальные примеры, есть тому подтверждением. Простые прихожане легче перешагивали через юрисдикционные границы, тогда как пастыри позволяли себе профессионально увлекаться идеологическихми лозунгами.

В 1954 г. умер архимандрит Митрофан (Ярославцев) настоятель Воскресенского храма в Рабате, «для совершения его погребения гр. Игнатьев и гр. Шереметева, состоящие в приходе Московской юрисдикции, посетили церковного старосту нового прихода Г. Шпилиотова и просили о вызове отца Григория».

Прихожане, в первую очередь, идут в церковь с религиозной необходимость, они не взирают на то, каких взглядов придерживаются настоятели. Люди идут к Богу. Отец Григорий в это время находился в г. Фес с целью посещения проживавших нам соотечественников и проводил занятия с детьми. Получив известие о смерти архимандрита Митрофана, он спешно выехал в Рабат. Однако, местный диакон Николай Шкарин не допустил его совершить погребальные службы над почившим. На аэроплане срочно из Парижа прислали своего, патриархийного батюшку. Непримиримость была взаимной.

СВЯТО-ТРОИЦКИЙ ХРАМ В БУРНАЗЕЛЕ

Компактным местом проживания русских, приехавших в Марокко из беженских лагерей Германии, после второй мировой войны явился поселок Бурназель, расположенный в пригороде Касабланки. Здесь активизируется общественная жизнь, возникает необходимость устройства церкви, т.к. для многих было неудобно ездить в центр города на богослужения в Успенский храм.

В 1950 г. община на собрании под председательством адмирала А. Русина, поднимала вопрос о строительстве новой церкви и даже целого подворья. Александр Иванович Русин, выпускник Морского корпуса (1881г.), в составе Русской эскадры оказался в Тунисе, позднее переехал в Марокко, проживал в Касабланке (+ 17.11.1956 г.). От него осталось несколько публикаций по истории российского флота.

Среди жителей Бурназеля в 50-е годы было 780 человек русских. Около 100 человек приняло участие в собрании, на котором был заслушан доклад отца Митрофана, затем приступили к решению организационных вопросов. Старостой общины был избран адмирал А. Русин. Из прессы тех лет узнаем о расширении «… деятельности общины, материальной и моральной помощи русским людям, попавшим в беду, обслуживание групп русских, работающих и живущих в глухих местах Марокко и изыскание средства для постройки своего храма и дома». Причем на тот момент времени земля в размере 1 000м2 была уже куплена.

Мнения людей о будущем строительстве разделились. Прихожане побогаче, из числа работающих специалистов, не плохо устроившихся в Марокко, сумевшие обзавестись собственным имуществом, которым и в старости есть куда голову приклонить, мечтали о большом, настоящем храме. А вот те, кто не знает, куда деться, если сил не хватит на хлеб зарабатывать, не прочь бы были, если бы выстроили на приобретенной земле домик для престарелых и недужных, а при нем уж помещение для церкви попроще, да подешевле.

В заключении собрания инженер Травлев выступил перед соотечественниками с призывом: «не гасить в себе той старой истинной русской православной самобытности, благодаря которой мы сохраняем на чужбине свою русскость, обычаи и церковную жизнь, что так облегчает нам тяжелую судьбу в изгнании, и не теряем веры увидеть освобожденную национальную и православную Россию!»

Временно, до постройки своего храма, богослужения стали проводить в бараке. Так получалась своеобразная домовая церковь, посвященная Святой Троице. О пасхальных торжествах 1952 г., проходивших в этом временном храме имеются записи очевидцев: «Еще задолго до полуночи русская часть поселка бывших французских комбатантов ожила… Как в прошлые годы, съехалось много французов, уже по привычке встречающих русскую православную Пасху… Церковь не могла вместить множества молящихся, — большинство стояло во дворе. От многочисленных зажженных свечей издали было видно зарево вокруг церковного барака. Эффектное, приятное русскому сердцу впечатление, производила зеленая луковка с восьмиконечным православным крестом… Куполок освящался прожекторами, ярко горели буквы „Христос Воскресе“ на транспаранте при входе в церковь, как и освященный образ Воскресения Христова. Вход украшен зеленью и пальмовыми ветвями…».

Регентом церкви был Евгений Иванович Евец. И далее, на страницах русской прессы читаем: «…Пасхальные песнопения с особенным подъемом исполнявшиеся хористами, тихая, теплая ночь, все это вызывало в душе и сердце молящихся особенное умиротворение, умиление и будило воспоминания о прошлых пасхальных заутренях, о родных и близких, утерянных и разбросанных по всему Западному миру… Более 500 человек молящихся дружно и громко отвечали священнику: „Воистину Воскресе!“ и чувствовали, что этот момент, эта пасхальная заутреня под африканским небом вновь ободряют, укрепляют слабеющие сердца изгнанников, вселяют в них новую силу, веру и уверенность в бессмертие русского православного и национального бытия, уверенность в освобождении и возрождении Национальной, вечной России! Пасхальные дни в Марокко и, особенно в Касабланке русские эмигранты провели по праздничному. Иностранная и инославная среда большого международного города-порта с разноязычным и цветным населением никак не повлияли на русскую традицию: тоже повсеместное христосование, бесконечные визиты, богатый пасхальный стол с куличами и бабами, сырной пасхой и прочей снедью — предмет бесконечных хлопот хозяек — все это создает приподнятое, чисто пасхальное настроение. Наблюдая из года в год ревностное исполнение русскими людьми на чужбине своих национальных обычаев и традиций, которые никакая беда и потрясения не в состоянии искоренить или уничтожить, — убеждаешься еще и еще раз в том, что русские люди обладают неиссякаемой моральной и национальной силой, которая утверждает нас в том, что рано или поздно мы изживем и низвергнем чужеродное иго на нашей Родине, которую ожидает большое и славное будущее!». Необходимо сказать несколько слов о упоминавшемся выше Евгении Ивановиче Евец. Родился он в 1905 г. в Гродненской губернии. После революции произошло изменение государственной границы, это была уже территория Польши. С 1933 по 1936гг. Евгений учился в Варшавской консерватории, далее работал, музыкальным педагогом и хормейстером. В 1939—1941 гг. был псаломщиком и регент в г. Бельск-Подляски Белостокского воеводства в Польше. В результате второй мировой войны оказался в Германии. В 1947 г. принимал деятельное участие в организации православной церкви в лагере Менхегоф, близ г. Кассель (Германия), был регентом этой церкви. В 1948 г. переехал в Марокко, где руководил церковным хором. С 1962 г. жил во Франции. С 1968 г. регент хора Александро-Невского собора на улице Дарю в Париже. Член почетного комитета парижского Общества ревнителей православного церковного пения. С 1970 г. преподавал основы музыкального знания и гласовое пение на вечерних курсах церковного пения и чтения при Свято-Александро-Невском соборе. Скончался в 1990 г. Похоронен на кладбище Sainte-Genevieve des Bois, под Парижем.

Его сын Евец Василий Евгеньевич, стал регентом хора кафедрального собора Св. Александра Невского (Париж) после смерти отца в 1990 г.

Много трудились для храма в Касабланке инженер Тихомиров с сыном Вадимом, подстароста И.Н. Ростовцев с членами Приходского совета и прихожанами. Особая «…сердечная благодарность постоянным добровольным труженикам по украшению наших храмов: художнику Косенко М.М. и Колтовскому М.М., прикованному сейчас к постели тяжелой болезнью».

В1952г. приход в Касабланке испытывал неприятности в связи с проблемами аренды помещения. Но по всему видно, что вопрос был решен в пользу русских.

Политические симпатии накладывали отпечаток на характер общественных мероприятий, проводимых в русской общине. В переполненном храме служились панихиды по жертвам коммунизма. Другая служба, «панихида по атаману Каледину и всем атаманам и казакам, в смуте убиенным и в мире скончавшимся… была отслужена по инициативе группы казаков, чинов РОВСа», — такие объявления встречаются в газетах тех лет. Ежегодно РОВС устраивал традиционные балы для всей русской общины — 14 июля.

1.3.2 ПАСТЫРИ

АРХИМАНДРИТ ВАРСОНОФИЙ /ТОЛСТУХИН/ (1887−1952)

Архимандрит Варсонофий, в миру — Василий Григорьевич Толстухин, родился 1 января 1887 г., в городе Епифань Тульской губернии. Факты его биографии говорят: «По окончании курса городского училища… пятнадцатилетним мальчиком… поступил послушником в Валаамский монастырь, где с терпением и кротостью обучался монашеской жизни… В 1907 г. архиепископ Сергий Финляндский…прикомандировал его к своему архиерейскому дому. Убедившись в глубоком благочестии и незаурядных способностях… иерарх в 1909 г. послал его в Карельскую миссию катехизатором».

Правящим архиереем Финляндской и Выборгской епархии с 1905 по 1917гг. был архиепископ Сергий /Страгородский/, в будущем возглавивший Русскую церковь с 1925 г., как Блаженнейший Местоблюститель Патриаршего Престола и с 1943 г., как Святейший Патриарх. Историк пишет: «Его заботами была организована при кафедральном соборе в Выборге миссия, целью которой было распространение и утверждение православия среди карел». «В свое время о. Варсонофий был келейником в архиерейском доме архиепископа Сергия Финляндского и исполнял при нем секретарские обязанности», — узнаем из мемуарной литературы. За время, которое послушник Василий Толстухин провел, в качестве певчего в Финляндском архиерейском доме, архиепископ Сергий характеризовал его следующим образом: «… усердно исполнял свое дело, прекрасно читал в церкви… и вообще вел себя безукоризненно хорошо».

Стремление к монашеству, которым горело сердце послушника, вскоре исполнилось. Пострижение над Василием в 1911 г., в Спасо-Преображенском Валаамском монастыре совершил игумен Маврикий.

В сан диакона Толстухин был посвящен в этом же году — 21 ноября, рукоположение совершал архиепископ Сергий. Как раз в то самое время, когда отец Варсонофий проходил свое иноческое делание в Валаамской обители, этот славный монастырь посещал с паломничеством Иван Федченков, в монашестве Вениамин. Возможно, что уже тогда состоялось знакомство его с молодым иноком. В жизни им придется не раз встречаться. И. Федченков, по окончании Духовной академии в 1907 г., станет секретарем архиепископа Финляндского Сергия. В 1910—1911 гг., там же трудился и о. Варсонофий /Толстухин/. Встречи с валаамскими подвижниками и общение с ними повлияли на выбор И. Федченковым монашеского пути.

В 1912 г. молодой клирик Толстухин был награжден грамотой от Святейшего Синода. Хиротония иеродиакона Варсонофия в сан иеромонаха совершилась 14 января 1922 г., — узнаем из официальных бумаг.

На своем жизненном пути отец Варсонофий встретил «не мало весьма замечательных людей, — среди них: отец Иоанн Кронштадтский, Святейшие Патриархи Тихон, и Сергий, — и воспитанный ими церковно, с большим мужеством и подлинно христианским достоинством нес тяготу», — напишут впоследствии духовные чада.

Будучи иеродиаконом, отец ездил в Оптину пустынь и встречался там со знаменитым преподобным старцем архимандритом Варсонофием (Плиханковым). Об этой необычной поездке и сопутствующих событиях сохранились любопытные документы, в т. ч. и собственноручные записи отца Варсонофия Толстухина·.

Батюшка удостоился попробовать себя, как православный гимнограф, в течение своей жизни он составил несколько акафистов известным святым. Факты биографии говорят о том, что в 1923 г. его наградил грамотой архиепископ Серафим за составление акафиста преподобному Арсению Коневскому.

После революции 1917 г. территории на северо-западе России отошли к Финляндии. Среди этих исконно русских земель оказались, в том числе Валаамский, Коневский и другие монастыри. Чтобы охарактеризовать сложившуюся там ситуацию приведу цитату из книги игумена отца Харитона: «Особенно в тяжелом положении оказалась православная церковь в Финляндии в 1917 г., когда… революция ослабила русскую власть… Теперь руки враждебных сил церкви оказались развязанными и в самих приходах начались волнения разразившиеся в изгнании из приходов некоторых членов духовенства…». В Финляндии Русская Православная Церковь была объявлена «церковью национального меньшинства». В те дни «монастыри, лишенные с 1917 г. пожертвований из России, весьма оскудели средствами и вынуждены продавать свои леса и земли. Общая церковная касса имеет самые ничтожные средства», — сообщал старец.

Необходимо также отметить, что 11 февраля 1921 г. Святейший патриарх Тихон даровал Финляндской церкви автокефалию. В последующие годы этот вопрос, подогреваемый еще переходом на григорианский стиль вызвал бурю нестроений и проблем в церковной жизни. Самым центром событий стал Валаамский монастырь.

Проблемы канонических территорий и юрисдикционного подчинения, не утихающие до наших дней, в то время начинали беспокоить церковную жизнь диаспоры. Коснулся этот вопрос и Финляндии. Как пишет сам отец Варсонофий в своей автобиографии: «За отстаивание в Финляндии юрисдикции патриарха Тихона был сослан на Коневец в 1922 г. и оставался там до 1926 г.».

Отец Варсонофий видя, как болезненно отражается на духовной жизни братства борьба, совершенно не свойственная иноческому мирному духу. Борьба, принимавшая подчас все формы и характеристики политической амбициозности, что никак не совместимо с идеалами монашества, отправляется с миссионерским и душепопечительским жаром туда, куда влекло его сердце — на помощь страдающим, испытывающим духовную жажду соотечественникам. Покидая Финляндскую епархию, молодой священник получил такую характеристику: «Исполнял обязанности честно и добросовестно, с должным вниманием и усердием». Сам о себе он пишет: «В 1926 г. был вынужден оставить Коневец и отравиться в Болгарию, в город Софию к проф. Н.Н. Глубоковскому. Временно был в монастыре Преподобного Иоанна Рыльского, которому написал акафист».

В Болгарии, в то время оказались тысячи бездомных сынов Руси православной. С проф. Н.Н. Глубоковским отец Варсонофий был знаком раньше, еще по дореволюционному периоду. Далее, очевидно они имели возможность встречаться за тот период времени, когда проф. Н. Глубоковский проживал в Финляндии. В августе 1921 г. Николай Никанорович с супругой Анастасией Васильевной покинул Россию и переехал в Финляндию. Затем через некоторое время пожив в Германии и Чехословакии профессор с 1922 г. занял кафедру Нового Завета в Софии.

Будучи в Болгарии профессор продолжал поддерживать духовную связь с Валаамом, так в письме одному из монахов он писал об эмигрантском существовании: «…Живем здесь в немощах, скорбях и лишения и сердечно просим святых молитв».

Согласно Указу Священного Синода Российской Православной Церкви, от 12/25 ноября 1921 г. иеромонах Варсонофий с 20 февраля/5 марта 1922 г. сдает экзамены перед заслуженным профессором Петроградской Духовной Академии Николаем Никаноровичем Глубоковским, и получает Аттестат, в котором говорится: «…Высшее Русское Церковное Управление заграницей, в соединенном присутствии Российского Заграничного Синода и Церковного Совета, за прекращением деятельности законного Всероссийского Церковного Управления, согласно определению своему от 2/15 августа 1922 г., удостаивает иеромонаха Варсонофия, в мире Василия Толстухина, родившегося 1-го января 1887 г., прав окончившего курс наук Духовной Семинарии с званием студента. Настоящий Аттестат, за надлежащим подписанием, с приложением печати, выдан из Высшего Русского Церковного Управления заграницей. Председатель Высшего Русского Церковного Управления заграницей — митрополит Антоний, Член Российского Заграничного Синода — епископ Амфилохий, N 1366, 23 августа/5 сентября 1922 г. Юго-Славия, Сремски Карловцы». Необходимо отметить эрудицию молодого священника, как видно из его Аттестата, помимо отличных и хороших отметок по богословским дисциплинам, философии, истории, литературе и математике, он показал знания следующих иностранных языков: шведского, финского, немецкого и французского.

Очевидно, к этому же периоду, нахождения о. Варсонофия в Болгарии, относится встреча его с высокопреосвященным архиепископом Феофаном /Быстровым/.

Затем, вслед за русскими эмигрантами иеромонах перебирается во Францию. «Из Болгарии вызван митрополитом Евлогием в Париж, где был вольнослушателем в Богословском институте», — свидетельствует его автобиография. Кстати сказать, с владыкой Евлогием Варсонофий Толстухин были земляки, оба родились в Тульской губернии. В Париже, довелось молодому иеромонаху встретить одного своего старого знакомого, а именно, с 1925 по 1927гг. инспектором и преподавателем в Свято-Сергиевском институте в Париже трудился еп. Вениамин /Федченков/. Вот, где пришлось встретиться после Валаама. Среди преподавателей Богословского института в ту пору трудилось много известных профессоров, богословов и деятелей церкви. Вот имена, некоторых из них: А.В. Карташов, прот. Сергий Булгаков, В.В. Зеньковский, С.С. Безобразов (будущий еп. Кассиан), прот. Георгий Флоровский. Сокурсниками отца Варсонофия по Богословскому институту были, будущие епископы Феодор /Текучев/ и Дионисий /Лукин/.

Некоторое время отец Варсонофий служил при женской обители-приюте «Нечаянной Радости» в Гарган-Ливри, где игуменией была мать Евгения /Митрофанова/. Митрополит Евлогий определил его туда своим Указом, от 5/18 ноября 1926 г., но ждало его другое поприще.

В следующем 1927 г. иеромонах «был послан в Марокко ради основания православного прихода в Рабате».

Русские люди в нуждались в священнике, «…подбодренные временным пребыванием греческого архимандрита отца Василия /Левандоса/, путешествовавшего в 1926 г. от Иерусалимского патриарха через Марокко в Америку, русские в Марокко создали временную комиссию по созданию прихода и подыскании средств на содержание священника. Комиссия уполномочила топографа А.Ф. Стефановского снестись с митрополитом Евлогием. Переписка Стефановского сначала с викарием митрополита Евлогия — епископом Вениамином /Федченковым/ а позже и с самим митр. Евлогием, живущим в Париже, увенчалась успехом. 23 августа 1927 г. за N1725 последовал указ следующего содержания: «Иеромонаху Варсонофию, настоящим командируетесь Вы с 15 августа с.г. в Марокко для организации там прихода, о чем и посылается Вам настоящий указ».

«Я внял призыву о помощи из далекого Марокко и послал туда своего человека — самоотверженного отца Варсонофия /Толстухина/, иеромонаха Валаамского монастыря, „старостильника“, покинувшего родную обитель из-за разногласия со сторонниками нового стиля», — пишет владыка Евлогий в своей книге «Путь моей жизни». В октябре 1927 г. священник прибыл к новому месту служения.

Вот какую характеристику своей русской пастве дал сам прибывший: «Русские элементы сложились из следующих составных частей: Во-первых, — эмигранты, отбывшие срок в Иностранном легионе и в его рядах участвовавшие в войнах по замирению Марокко, перешедшие потом по гражданской части… Позднейшая группа, прибывшая в Марокко из Франции и устроившаяся в различных учреждениях. Многие из русских устроились на фосфатных копях в г. Курибге. Другие остались в центре управления в г. Рабате. Третьи в г. Касабланке, огромный порт, который является как бы североафриканским Марселем. Четвертые рассеялись по городам Мараккеш, Фес, Мекнес, Танжер, Ужда и другим». За время прошедшее с первого появления русских в Марокко, создавались молодые семьи, которые нуждались в церковном благословении, рождались дети и нужно было совершать таинство крещения, а кто-то обретал вечный покой и на местных кладбищах становилось все больше и больше могильных холмиков из красной африканской земли.

Священник воспринимал свой приезд в Африку, как миссионерское служение. Сам он писал: «Страна эта — место апостольских подвигов евангелиста Марка, священномученика Киприана, епископа Карфагенского и великого святителя христианской церкви блаженного Августина; орошенная кровью множества мучеников в первые века христианства она представляла собой, до времен ислама, цветущую церковною жизнью и культурой христианскую страну с многочисленными епархиями, с развитой церковной жизнью, следами которой остались постановления Карфагенских соборов православной церкви, сохранившие и до сих пор свою каноническую силу и руководящее значение. Все это величественное здание христианской церкви и жизни в Северной Африке было сметено волною ислама и разрушено до основания, ни оставив никаких следов, кроме материалов для археологических раскопок. Только берберы потомки римских ссыльных и прежнего населения, ныне уже давно мусульмане, татуируют по местному обычаю на лбу знак креста, а их женщины носят крестики, в виде украшения, бессознательно свидетельствуя о прежней принадлежности предков их варвар христианству…». Здесь же уместно будет привести свидетельство, оставшееся от одно из ближайших помощников батюшки в деле организации прихода: «Помню я, с какой радостью отец Варсонофий созвал всех нас, в дeнь Введения во храм Пресвятой Богородицы 4-го декабря и с каким восторгом говорил о том, что ему выпало счастье трудиться над посеянным семенем в Африке евангелистом Марком и святым Киприаном Карфагенским. Тогда помню, составляя телеграмму владыке, я назвал Марокко уделом святого Киприана…». Не все были так оптимистичны, уставшие, несчастные, разуверившиеся люди говорили: «Что же, совершит он требы и поедет обратно, на обратный путь деньги имеются, а на устройство чего-либо постоянного ни каких надежд нет».

Отец Варсонофий был человеком горячей веры и незаурядным организатором. «…Его ум — не без хитрецы и практической сметки, удивительно уживается с жизнерадостностью и теплотою души», — так записал в своем дневнике современник и последователь, второй рабатский священник отец Митрофан.

Произошло поистине чудо, когда люди, имевшие скудный эмигрантский заработок, приехавшие, можно сказать, ни с чем, но руководимые верой и надеждой на помощь Божию, взялись за организацию церковной жизни. Местные власти передали для богослужения временный деревянный барак, в разных городах собирались пожертвования, буквально «с миру по нитке… В Рабате устраивались благотворительные „русские вечера“, которые хорошо посещались… и выручка шла в фонд на построение храма».

Но тут же энтузиасты столкнулись с первыми трудностями. «Дабы жизнь нового русского прихода была неуязвима с церковно-канонической стороны на территории патриарха Александрийского отцом Варсонофием было послано извещение патриарху с испрашиванием благословения совершать богослужения и творить дело Божие в среде русских проживающих в Марокко. В ответ была получена грамота от патриарха Мелетия из Александрии 19/1 августа 1928., за N 1671».

Архимандрит Варсонофий в последствии вспоминал, о возникших проблемах: «…православные русские насельники в Марокко имели утешение в 1928 г. отправлять церковные потребности в барачном своем храме… успех… возбудил зависть в нашем единоверце греческое архимандрите Евангелисе, прибывшем в Марокко, в г. Касабланку от патриарха Александрийского для устройства греческого прихода. В один из воскресных дней отец Варсонофий служил в барачном храме литургию. Во время литургии архимандрит Евангелос вошел в алтарь в мирских одеждах и держал себя во святой момент ниже достоинства своего сана. А по окончании литургии вышел на амвон и начал говорить по-гречески, с переводом на русский язык одной женщиной, прибывшей с архимандритом. Его речь была насыщена завистью, с антиканоническим требованием подчиниться Александрийской патриархии и передать церковь и ее имущество в ведение архимандрита Евангелоса. По окончании этой речи отец Варсонофий кратко ответил, что поднятый вопрос подлежит решению высших церковных властей, а по сему обоим и следует к ним обратиться. Через три месяца вопрос был разрешен переводом отца Евангелоса из Марокко в Александрию, а отцом Варсонофием получена грамота от патриарха Александрийского», где тот просил присылать подробные отчеты, списки прихожан и вступать в сношения с патриархией по каждому конкретному случаю, как-то крещения, брака и смерти. На эту просьбу первоиерарха русский архимандрит дипломатично ответил, что послан в Африку митрополитом Евлогием и в его канонической зависимости состоит и что ему «и доношу о течении нашей приходской жизни… а равно от него же получаю всякие распоряжения, касающиеся православной русской церкви в Марокко. Православные греки, живущие в Марокко, обращаются со своими духовными нуждами к греческому архимандриту… в Касабланку. Примите Ваше Святейшество уверение в том, что канонические устои церкви мною блюдутся, как соблюдались устои церкви греческими священнослужителями на Святой Руси, где были национальные греческие храмы и подворья под непосредственным управлением греческих Первосвятителей».

Уладив, таким образом, все вопросы внешнего свойства, русский приход во главе со своим пастырем, приступил к важному делу строительства церкви. В русских заграничных газетах появилось следующее воззвание: «Православные русские люди! К вам, находящимся в рассеянии, взываем о помощи на постройку Храма Божия в Африке, в Марокко. Скитаясь в пустынях и в вертепах, часто превращенных в храмы, и в пропастях земных, мы оценили потерянное величие и благолепие наших богослужений. Мы заброшенные в Марокко, приступаем к устройству из деревянного барака, пока временного храма. Средств к сему нет никаких. Помогите нам, русские люди и все сочувствующие этому святому делу, помогите зажечь лампаду христианства — выстроить православный храм в стране магометанства. Если Христос обещает награду за чашу студеной воды, то какова же награда ожидает помогающих создать храм во славу Его славного Воскресения…», — цитировавшийся текст приведен по сохранившейся в архиве небольшой вырезке, предположительно из газеты «Возрождение», но, к сожалению, без обозначения числа и года издания.

Не случайно решили храм назвать Воскресенским. Мысль об обновлении, возрождении, победе, воскресении, оптимизм и надежда на будущность России, присутствует в душах эмигрантов. И откликнулись соотечественники. Из разных стран в Рабат стали поступать письма и переводы. Позволю привести некоторые выдержки из этих документов: «…Прочтя Ваше письмо в „Возрождении“ — прошу Вас принять мою лепту на создание храма в Рабате. Дай Бог, чтобы Ваше благое начинание увенчалось успехом», «…посылаю малую лепту на храм Божий, устроенный Вашим усердием, в котором без сомнения, Вы горячо молитесь об избавлении нас от кровожадных поработителей и о возрождении нашей многострадальной Родины. Какой Вы счастливый, Батюшка, что можете молиться в своей собственной церкви…», «Примите от меня рабочего, добывающего физическим трудом себе пропитание, эту скромную лепту, пусть хоть один кусок кирпича в каменном храме будет от меня, русского эмигранта…», «Счастливы, сделать малую долю помощи Вашему великому делу…».

Немного позднее отец Варсонофий поместил в газетах благодарственное письмо, в котором писал: «…Если угодно будет Господу обрадовать нас, то Он силен, расположить сердца людей, могущих воздвигнуть здесь постоянный каменный храм». Помогавший батюшке в делах Б.К. Маслов докладывал в Париже на епархиальном собрании в 1936 г.: «Помню; как тогда эти слова отца Васонофия, полные веры в Бога и надежды видеть построенный храм в Марокко поколебали некоторых из прихожан. Помню, как они вооружились на отца Васонофия и даже некоторые отошли, но он не поколебался… Вот, что может сделать вера! Если она в наше время не передвигает горы каменные, то мы воочию убедились, что она из камней воздвигает Божий храм».

Русский священник в Рабате «снискал любовь и глубокое почитание не только от своих духовных чад, но и от местного магометанского населения». Об отношении марокканцев к пришельцам, может свидетельствовать следующий факт. Земельный участок, на котором построен храм, был чудесным образом предоставлен одним местным жителем. Вот как писал об этом сам отец Варсонофий: «Житель города Рабата, знатный араб Шериф Хусейн Джебли, был женат на россиянке. Екатерина Алексеевна Джебли родилась в польской семье в Саратове, затем во время учебы в Европе познакомилась с молодым арабом и уехала в Марокко. От этого брака у них родились два сына и одна дочь. Семья была сплоченная и, в ней не было недостатка ни в чем. Но часто при изобилии благ земных отсутствие здоровья печалит и не веселит сердце человека. Так случилось с Шерифом Хусейном Джебли. Он заболел каким-то недугом к долго лечился. Изверившись в лечении лекарствами, он решил позвать к себе для совещания и духовной беседы русского священника, успевшего уже познакомиться с его женой и знавшего о болезни». Придя в дом к больному, батюшка сказал: «Часто Бог болезнями и скорбями в этой жизни; стучится в наше сердце, дабы мы открыли его Ему и приняли бы Его к себе. Вот вы решили, пригласить меня, служителя Христа-Бога к себе, и может быть, ваше решение произошло оттого, что Христос стучится в ваше сердце, откройте Ему вашего сердца двери, и Он исцелит Вас… апостол Христов Петр уверил нас, что «во всяком народе боящийся (Бога) и поступающий по правде, приятен Ему» (Деян. 10. 35). Больной заплакал и сказал: «Ну, вот что — прошу Вас, Вы служитель Христа, попросите Его, чтобы Он дал мне здоровье, и если Он услышит молитву Вашу, то я в долгу перед Вами не останусь».

Сиди Хусейн Джебли поправился и сдержал свое слово. Он, фактически, подарил участок земли, для строительства на нем храма. «Выздоровление приписали молитвам. Возникло горячее желание вознаградить православного священника. „Мне ничего не надо, — сказал отец Варсонофий, — но если хотите сделать что-нибудь для нас, дайте нам кусочек земли для построения храма“. — С радостью… сколько вам нужно? — Хоть бы 300 метров… - 300 мало, бери 500. Араб велел принести карту владений и указал, какой кусок он может отдать. Участок оказался большой: 800 метров. — Что же, хочешь ты ее у меня купить или хочешь, чтобы я его подарил?» — спросил араб. Отец Варсонофий сообразил, что дарственная запись ненадежна, наследники могут ее оспаривать, сказать, что он написал ее, будучи якобы не в своем уме… - Я хочу землю купить, — заявил отец Варсонофий. — За сколько? — За 1 франк. — Хорошо, бери за франк!" В тексте купчей сказано, что подписавшийся господин Шериф Эль Хусейн Сиди Ахмет Джебли Элялями принимает цену в один франк и «признает и считает плату сию доброй и надлежащей, заплаченной в звонкой монете, имеющей ход… Продажа совершена на особом условии, что приобретатель воздвигнет на означенном участке православный храм и, что ни в коем случае названный участок не может служить ни какой другой цели». Участок, фактически подаренный арабом, составлял 850 квадратных метров земли. Екатерина Алексеевна Джебли, не смотря на свое польское происхождение, стала усердной прихожанкой русского храма, чудесным образом построенного на земле ее мужа араба-мусульманина. До сего дня остается в силе, юридически закрепленное желание шерифа Джебли о том, чтобы на его участке находилась только русская церковь, «et ne pourra servir a d’autre usage; inscrite le 20/12/30 (vol.22 #81) (и не может использоваться с другой целью; записано 20.12.1930 г. (том 22, N 81)».

Рабатский настоятель был возведен из иеромонахов в сан архимандрита 31 октября 1932 г. митрополитом Евлогием, в день освящения Воскресенского храма, за первой литургией. Трудами отца Васонофия были также открыты храмы в марокканских городах: Курибге, Танжере и Касабланке, богослужения для русских совершались тогда в Фесе и Мекнесе. С 1946 г. архимандрит Варсонофий в церковных документах упоминается, как благочинный русских церквей в Алжире и Марокко.

После окончания второй мировой войны архимандрит Варсонофий имел желание вернуться на родину, об этом говорит прошение, которое он направил на имя митрополита Рижского и Латвийского. Следует оговориться, ведь правящим архиереем в Латвии, был Вениамина /Федченков/, хорошо знакомый отцу Варсонофию. В 1947 г. владыка, вернувшись из США, получил назначение на прибалтийскую кафедру. В своем прошении батюшка, в частности просил: «… исходатайствовать у властей предержащих пропуск в город Ригу и приписать меня в Рижскую епархию на епархиальную службу по выбору Вашего Высокопреосвященства…». В это же время архимандрит Варсонофий взял советский паспорт, что было вызвано «его желанием ехать для служения родному народу».

Из-за случившегося церковного раскола, вызванного переходом Касабланского прихода в Русскую Православную Церковь Заграницей, уже на заре жизни, больного и измученного старца, буквально постигли преследования, со стороны карловчан. Отец Варсонофий «глубоко страдая за тех, кто по малодушию не выдерживал «психологического террора».

Подводя жизненный итог, отец Варсонофий писал в своем завещании: «В мире дух мои предаю Господу, сердцем моим служил Православной Русской Церкви и родному народу, а прах мой предайте марокканской земле».

О кончине архимандрита Васонофия сообщал его приемник архимандрит Митрофан: «Председатель Совета при Экзархате, архимандрит Николай, получил… письмо от 29 февраля, следующего содержания:

Глубокочтимый и дорогой отец Николай!

То, что ожидали еще не так скоро, совершилось; я Вам уже писал о жестоком припадке с кровоизлиянием у отца Васонофия, после чего прошло несколько дней довольно тревожных. О. Варсонофий был очень слаб, почти все время лежал, я его исповедывал и причастил и он бодрился и пытался вставать и ходить по комнатам. В 1−30 ночи на 27 ноября он закашлялся, появилась изо рта струйка крови и, он попросил отвезти его в церковь, чтобы умереть у себя; это было исполнено, но в дороге он тихо скончался. Мы с отцом Николаем Шкариным облачили его согласно завещанию и, завернув в мантию, положили в храме на «рогознице», т. е. на циновке. Гроб привезли к вечеру. Были литии, затем парастас при многих молящихся и хоре певчих. Читалось в ночь Святое Евангелие. В 10 часов утра началась литургия, а в 11- 30 отпевание, на которое прибыл по моему приглашению греческий архимандрит отец Димитрий из Касабланки. Последний принял участие в отпевании. На литургии и отпевании было очень много молящихся разных юрисдикций, православные и католики. Вышли с запрестольным крестом и хоругвями; все постороннее движение было остановлено полицейскими. Викарий католического епископа был у меня с выражением соболезнования от последнего и всего католического клира. Во французских газетах всех направлений появились сочувственные отзывы; получен ряд телеграмм и писем.

Отец Варсонофий погребен в маленьком склепе, принадлежащем нашей церкви".

АРХИМАНДРИТ МИТРОФАН /ЯРОСЛАВЦЕВ/ (1883−1954)

История России XX века, изучаемая и дополняемая новыми сведениями и открытиям, останется не полной, если не включить в нее особый пласт, повествующий о русской эмиграции. Россия вне пределов своих исторических границ, — это небольшие островки русской культуры, исторической памяти и православной духовности. Наряду с всемирно известными центрами эмиграции, такими, как Париж, Берлин, Прага, София и другими, существовали и до наших дней сохраняются небольшие общины, сконцентрированные в основном вокруг русских церквей, в том числе и в государствах Северной Африки. После эвакуации белых частей из Крыма и Новороссийска, в результате гражданской войны, в Тунисе и Египте появились семьи политических эмигрантов, затем многие расселились по соседним государствам арабского Магриба. Стали возникать первые православные храмы, сначала простые и скромные, переделанные и приспособленные для совершения богослужений. Затем кое-где строили настоящие церкви. В Марокко возникло четыре русских прихода, в Алжире и Тунисе по две общины, был небольшой домовый храм и в Египте. В наши дни, богослужения совершаются в православных храмах русскими священниками в городах Александрии и Каире, в Тунисе и Бизерте, в Рабате и Касабланке. Однако, идут годы, меркнет память, меняется состав прихожан, зарастают русские могилки, разрушаются кресты и надгробия, желтеют страницы исписанных славянской вязью, привезенных из России богослужебных книг, ветшают ризы и выцветают хоругви, давно уже молчат колокола.

Находясь по долгу службы в Марокко, работая с документами приходского архива или, вернее сказать, подбирая и систематизируя разбросанные в пыли и мокнущие под дождем в чулане под колокольней бумаги, оставшиеся от 30−60-х годов прошлого уже века, я пытался воссоздать картину русской жизни, памяти и истории соотечественников, страдальцев и героев, патриотов и сирот, горячо любящих свою Родину, веру и народ.

Лишенные крова, родной земли и привычных форм жизни, они не только выжили, создали семьи, вырастили детей, но и оставили после себя память. Одним из этих русских живших в Марокко, был генерал, вынужденный потрудиться, и шофером, и разнорабочим, и консьержем, в последствии ставший священником. Ему посвящен данный материал.

Архимандрит Митрофан (Михаил Владимирович Ярославцев), родился в Тульской губернии 30 декабря 1883 г. (по старому стилю). Из послужного списка узнаем следующие сведения: «С юных лет ему, сыну офицера Русской армии, предстояла военная карьера». Начальное образование Михаил получил в Первом Московском Кадетском Корпусе.

В те времена корпуса состояли из пяти рот, общая численность воспитанников была около шестисот человек. Что касается учебного процесса, то в корпусах было семь классов, знания оценивались по двенадцати бальной системе. Мемуарист пишет: «Большинство кадет поступало в первый класс в возрасте девяти-десяти лет по конкурсному экзамену, и почти все принимались на казенный счет, причем преимущество отдавалось семьям военных… Масса оканчивающих корпуса распределялась без вступительных экзаменов по военным училищам, высылавшим ежегодно определенное число вакансий».

Далее, узнаем о Ярославцеве, что он «затем блестяще окончил курс Александровского Военного Училища подпоручиком…». Годы, проведенные в стенах училища, расположенного в центре Москвы, ул. Знаменка, 19, навсегда остались в памяти этого русского человека. Училище было образовано в 1863 г. из одноименного Кадетского корпуса, располагалось в бывшем дворце ген.-майора С.С. Апраксина, выстроенном в конце XVIII в. архитекором Ф.И. Кампорези Готовили здесь пехотных офицеров для русской армии. В советское время в здании училища разместился Народный Комиссариат Обороны. Училище располагало прекрасным домовым храмом в честь святой мученицы царицы Александры. В этой церкви, как узнаем из справочника: «находились памятные доски, серебряные венки и другие мемориальные предметы, связанные с историей училища и его выпускниками». Как раз в то время, когда здесь учился М. Ярославцев, училище посетил император Николай II.

Во время первой мировой, которую досоветская историография называет «Великой», служил в 68-м Лейб-гвардии Бородинском императора Александра III полку. Имеются свидетельства о ранении штабс-капитана Михаила Владимировича Ярославцева 30 лет от роду в «бою 15 августа с. г….ранен штыком в левую ногу…». В октябре 1915 г. у местечка Иллукет получил контузию от разорвавшегося мортирного снаряда.

Далее, как сообщают факты его биографии: «большую роль в создании и боевых действиях Северо-западной армии генерала Юденича под Петроградом в 1919 г. играл командир 2-й дивизии, произведенный в генерал-майоры 24 июля 1919 г. Михаил Владимирович Ярославцев».

В январе 1920 г. генерал воюет под Нарвой, в это время он «…состоит на службе в Северо-западной Армии Начальником 3 -ей стрелковой дивизии».

Документы, хранящиеся в приходском архиве, сообщают, что в октябре того же года «начальник Волжской пехотной дивизии генерал-майор Ярославцев» командируется в город Пинск.

Затем, согласно консульским сведениям, из Эстонии Михаил Владимирович вместе с супругой Евгенией Семеновной в 1921 г. перебирается в Польшу, в лагерь для интернированных в Ломже под Варшавой. Из Польши путь лежит в Германию.

Вслед за этим — Франция. В эмиграции в начале 30-х годов, теперь уже бывший генерал, проживал во французском городе Ницце, где был автором ряда ценных статей («Служба связи Ливенцов и Северозападников», а также в Шанхайской газете «Время» в 1930 г. и дальше).

Об условиях жизни в эмиграции свидетельствуют документы. Господин Ярославцев приехал в Париж в сентябре 1923 г. с беженским паспортом, выданным в Варшаве (3 января 1921 г.) и устроился консьержем за 200 франков в месяц, плюс жилье. Затем с февраля 1923 по июль 1924 г. г. был разнорабочим на одном из заводов. В этом же году трудился на временной работе на одном из Парижских вокзалов, вновь пришел на завод с октября 1924 г. по февраль 1925 г. Есть среди справок выданных заводским управлением пробелы, затем — вновь прием на работу. С мая 1926 г. по июль 1927 г., потом перерыв и с сентября по декабрь 1927 г. — тот же завод «Ситроен». Этот завод был построен в Париже, в одном из районов, расположенных недалеко от Эйфелевой башни, в годы первой мировой войны, с целью обеспечения военных заказов. Основателем и хозяином завода был некто Андре Ситроен, сын богатого еврейского выходца из Одессы, по фамилии Цитрон. Работавший в те годы в Париже русский военный агент записал следующее: «Начав со сборки отдельных частей, заказанных на мелких существующих заводах, Ситроен, постепенно открывая цех за цехом, развертывая и механизируя производство, занял через два-три года второе после Рено место во французской автомобильной промышленности.

Несмотря на суровый контроль по последней американской системе, всякий рабочий мечтал попасть к Ситроену единственно из-за тех небольших преимуществ, которые доставляли некоторые культурные достижения (столовая, приемный покой, ясли, спецодежда и т. п.). Слава его росла с каждым днем, и он сам ее раздувал по всем правилам американской рекламы…".

Бывший российский генерал не был «летуном», просто для русских эмигрантов было очень трудно с работой, брали только на временные работы. В 1927 г. в течение трех летних месяцев трудился, как шофер-механик, благо офицерские навыки помогли — знал технику. В качестве иллюстрации, чтобы у читателя было более полное представление о том, что собой представлял труд шофера, позволю привести небольшую цитату русского же автора, взятую из эмигрантской газеты 30-х годов: «…труд шофера в Париже поистине каторжный. Исключительное напряжение нервов, длительность работы 12−14 часов в сутки, холод, сырость, сквозняки, оскорбления клиентов, полицейские штрафы, аксиданы·, ранения, госпиталь, тюрьма — вот спутники шоферской работы. И в награду, теперь особенно, жалкий заработок. В результате постоянные заболевания и большой процент смертности».

В феврале 1928 г. Ярославцев трудился в книжной торговле «La Source», причем в отзыве написано, что работал на совесть. И вновь, вскоре был вынужден уйти, искать новое место. Но такова уж была нелегкая русская эмигрантская доля, — нигде на долго не оставляли. Один из эмигрантских писателей Е. Тарусский, автор «Монмартского шофера», писал: «для большинства понижение социального статуса было столь резким, что некоторые офицеры стыдились сообщать иностранцам свои звания. Однажды немецкая газета с удивлением сообщила, что у крестьянина двадцать лет пробатрачил русский эмигрант, и лишь после его смерти из бумаг стало известно, что он был генералом: «Попав в тяжелое положение, которое, по его мнению, было несовместимо с генеральской честью, — он не пожелал раскрыть своего прошлого и вызвать этим сочувствие, сострадание…».

По ходу нашего повествования, позволю сделать небольшое замечание, которое относится к характеристике морального облика наших соотечественников, оказавшихся в столь тяжелом положении. Из фактов делается интересный вывод: «Во Франции нет ни русских бандитов, ни русских убийц, ни одного тяжкого, т.н. „мокрого“ дела за русскими не числится за время изгнания. Криминалисты считают „совершенно исключительным явлением“, что среди русских, несмотря на их отчаянную нужду, не оказалось ни одного, кто бы пошел на кровавое ремесло профессионального преступника, тогда как другие иностранцы во Франции обычно выбрасывают из своей среды на скамью подсудимых разбойников и бандитов и поставляют „человеческий материал“ гильотине». Есть над чем задуматься, особенно с в связи с теми сводками, которые приходится получать о наших современниках, отъезжающих за границу сегодня.

Кем только не приходилось работать тем старым русским эмигрантам первой волны? Щепетильный в вопросах чести «русский человек готов был работать через силу, чтобы только не услышать замечания. Эта черта русских, конечно, была замечена работодателями, и русская рабочая сила сразу же стала высоко котироваться на рабочем рынке…». Однако французы за равных, наших соотечественников все же не считали. «Столбовые дворяне, родовитые князья шли в привратники, в официанты, крупье, а то и просто в рабочие. Сколько их было?», — с горечью спрашивает один из авторов. И, не дождавшись ответа, вторит вновь: «…что дал людям в России их кандальный опыт?».

Далее, вернувшись к теме нашего изучения, узнаем новые сведения из жизни Михаила Ярославцева. Во французском документе, дающем право на жительство «Carte d' Identite», определяем дату выдачи — 16 октября 1933 г. Эту карту русским необходимо было продлевать каждый год. В это время из Парижа генерал вместе с супругой перебрался в знаменитую Ниццу. Этот город достаточно известен своими культурными связями с Россией. Императорская семья по долгу живала здесь. Многие представители знати тянулись поближе ко двору. Одним из таких людей был бар. фон Дервиз, разбогатевший на строительстве железных дорог в России. В 1867 г. он построил в Ницце свой дворец Шато-де-Вальроз. Аристократ приезжал на Лазурный берег, чтобы провести здесь зиму. Отдельный поезд вес его, свиту, слуг и все необходимое. Исследователь пишет о том, что «Барон привозил в Ниццу из Петербурга своих музыкантов и хористок и устраивал великолепные концерты. В историю города вошли его загульные «русские карнавалы», как впоследствии дягилевские «русские театральные сезоны» в Монте-Карло.

В Ниццу, в среде русского дворянства стало ездить престижно. «Как? Вы не были никогда в Ницце?» — как часто звучала эта фраза и в салонных разговорах, и в душещипательных романах. Сюда ехали прожигатели жизни".

Во второй половине XIX в. русское влияние в Ницце было столь очевидным, что один журнал того времени писал: «На улицах города — сплошные русские костюмы, и всюду слышна русская речь…». В городе были русские рестораны, отели, театры, банки, страховые компании, акционерные общества. Эта экономическая база, во многом сохранилась и после русской революции 1917 г. Вот небольшое тому свидетельство из «Вестника Русской Ниццы» за 1927г: «Русская Ницца имеет даже своих финансовых тузов, которым принадлежат и доходные дома, и роскошные виллы: ни один спектакль, ни один бал не обходится без блещущих элегантными туалетами русских дам: всюду — на музыке, на прогулках, в поездах и трамваях, в кинематографах, кафе и барах и просто на людных улицах слышится русский говор и бросается в глаза золоченая молодежь с претензиями на элегантность и шик. Все куда-то спешат, мужчины, по большей части без шляп и с пустыми руками, по-видимому, догоняя растрачиваемое попусту время. Нечего и говорить, что для такого рода благородных занятий необходимо иметь свободные ресурсы…».

Первая мировая война и последовавшие за ней, революция и гражданская война, окончательно оторвали «русскую Ниццу» от родной почвы. Сотни эмигрантов устремились суда. К 1927 г. в Ницце и близлежащих городках и поселках оказалось около трех тысяч наших соотечественников. Как знать, может быть, кто-то из вновь прибывших раньше кутил здесь, гулял по парковым дорожкам, просиживал ночи к казино. Сейчас многим из них пришлось наниматься туда официантами, вышибалами и швейцарами. С 1931 по 1935гг. Михаил Ярославцев работал в Ницце консьержем. Эта работа предполагала наличие квартиры. Из французского удостоверения личности, выданного в 1935 г. узнаем адрес: Nice, B-r Victor Hugo.

«Памятка русской колонии в Ницце» с дежурным оптимизмом встречала вновь прибывших: «Нигде в Европе русскому бедняку не живется так хорошо как в Ницце. Кто не калека и не совсем еще износился в физическом смысле, тот здесь найдет себе работу или занятие… Кто устраивается в шоферы, кто в «кухонные мужики», кто в агенты комиссионных контор, кто возит в колясочке больного…

Что касается до женского труда, то спрос на него буквально неограничен. В Ницце нет, кажется, ни одного обывателя, который бы не мечтал иметь русскую прислугу. А кто к такого рода работе не привык, для того всегда готово место к детям, правда, преимущественно к маленьким, или работа по части рукоделий…".

В это сложное время бывший генерал, под влиянием пережитого много думает, анализирует и углубляется в вопросы религии. Судя по архивным материалам, в ниццкий период жизни у Ярославцева проявляется заметный интерес к православию. Среди личных бумаг, хранящихся в архиве, есть групповое фото выпускников Пастырско-Богословского училища при монастыре святого Кирика, где среди прочих имеется и изображение М. Ярославцева. Датирован снимок 1935 г. Сложные условия эмигрантской жизни, да и возраст не позволяли бывшему генералу получить богословское образование на стационаре, поэтому он учится заочно. Сначала сдает экзамены за курс Духовного училища, затем углубляет свои знания на Богословском факультете Софийского университета.

В эти годы Балканские страны стали средоточием русской интеллектуальной элиты. Видные представители научной и богословской мысли становились профессорами в университетах, духовных академиях и других учебных заведениях братских славянских стран. В болгарском монастыре святого Кирика, одним из преподавателей, во время учебы там Михаила Ярославцева, был известный русский архимандрит Феодосий /Алмазов/, в прошлом узник соловецких лагерей. В Болгарии в эти же годы проживал и трудился последний протопресвитер армии и флота отец Георгий Шавельский. Возможно, Михаил Владимирович прежде встречался с этим человеком, т.к. о. Георгий долгие годы служил священником по военному ведомству. Теперь он читал богословский курс в столичном университете имени святого Климента Охридского. Еще один талантливый русский ученый преподавал в Софии на Богословском факультете. Это проф. Николай Никанорович Глубоковский. Безусловно, общение с этими мужами науки оставило свой неизгладимый след в сознании Ярославцева.

В 1932 г. Михаил Владимирович, в возрасте 49 лет становится вдовцом. Его супруга похоронена в Ницце на русском православном кладбище, расположенном на Chemin de Caucade. Первые могилы появились здесь с 1866 г. и что характерно, до наших дней на этой земле, принадлежащей Русской церкви хоронят только русских. Это единственное в мире зарубежное русское православное кладбище, потому что здесь нет могил людей других национальностей, только русские. Здесь покоится более 3 000 россиян. Евгения Семеновна Ярославцева погребена в могиле рядом со своими соотечественниками, имена коих стирает время, приходит забвение. «Есть какая-то магия в этих именах, от которых веет ароматом самой истории. Княгиня Урусова, урожденная Лазарева, 1842 г. рождения, умерла здесь, в Ницце, в 1932 г. и легла в землю Савойи вместе с князем Михаилом Леонидовичем Оболенским. Могила заросла травой, мхом. Взгляд выхватывает из рядов надгробий имена, знакомые с детства по учебникам истории, литературы. Ведь мы все это «проходили», — так записал один из первых русских посетителей, другой уже Советской России, посетивший кладбище Ниццы.

Глубоко переживая смерть супруги, Михаил Ярославцев с горячностью начал готовиться к священнослужению, и 7 апреля 1937 г. принял рукоположение в сан диакона и 11 того же месяца — в сан иерея. Потеря любимого спутника жизни глубокой раной отзывалась в сердце. В личных бумагах сохранились стихи, адресованные умершей жене и предполагаемый ответ от нее. Через три года после рукоположения в священники, 3 апреля 1940 г., отец Михаил Ярославцев, решается на принятие монашества. При постриге он получил имя Митрофан.

Французское удостоверение личности, выданное в Prefecture des Alpes Maritimes·, в графе «профессия», читаем: «Cure de l‘Eglise Orthodoxe··».

В это время, на далеких марокканских землях французские власти активно занимались разработкой месторождений полезных ископаемых. В одной из провинций в пустынной части страны строился фосфатный завод. Французы охотно предоставляли рабочие места русским эмигрантам. Многие, из числа бывших офицеров, знакомых с топографией, владевшие инженерными навыками, да и просто отставные легионеры или отчаявшиеся искать счастья в Европе люди, приезжали на работу в городок Курибгу. В этом районе разработка фосфатов ведется с 1922 г. Само месторождение представляет собой площадь около 4 000 км2, содержание минерала в породе высокое, в среднем составляет около 75%. Таким образом, тут образовалась небольшая русская община со своим православным приходом

Церковь была перестроена в 1930 г. из барака, где проводились католические службы. Французы построили себе новый, более вместительный храм, а старый отдали русским. Документы тех лет говорят о том, что управление фосфатных копей перестроило «деревянный барак, по чертежам, представленным… строительным комитетом, на средства, собранные исключительно среди русских"и возник православный храм. Церковь посвятили Святой Троице. Указом митрополита Евлогия, от 1 апреля 1937 г., «окончивший богословскую пастырскую русскую школу в Болгарии Михаил Владимирович Ярославцев назначается, согласно прошению, по рукоположении в сан священника, настоятелем» этой церкви. Священник был принят на службу в офис заводского управления, «с таким расчетом, чтобы эта должность не мешала ему совершать богослужения».

Уехав, для пастырского служения в Африку, бывший генерал не утратил связей с русской колонией в Ницце. Об этом свидетельствуют письма, открытки и т. д. Среди архивных документов имеется удостоверение «Association nationale des camarades de cоmbat···», которое говорит о том, что Ярославцев продолжал состоять активным членом этой ветеранской организации в Ницце. Одну из икон, украшавших русскую церковь Курибги, по специальному заказу, на средства собранные русскими, работавшими на фосфатном заводе, по просьбе священника изготовил русский художник в Ницце в 1939 г. на пожертвования семей Шеймановых, Рождественских, Сидоренко и самого о. Митрофана, икону написал в Ницце князь Контакузен.

Конечно, новый храм в небольшом арабском городке не мог идти в сравнение с прекрасным собором, построенном еще в царские времена, на курортном французском побережье, но, тем не менее, батюшка любил свою церковь. В одном из номеров Журнала Московской Патриархии сохранилось описание этого храма, оставленное отцом Митрофаном.

Вдали от родины, в арабском окружении, среди однообразной почти пустынной местности, проводил свои дни отец Митрофан. Как, некогда служа в армии, Ярославцев продвигался по службе и, удостаивался поощрений, так и в новом качестве, церковное начальство его ценит и замечает. Парижский, официальный церковный вестник содержит информацию о том, что в 1939 г. «Награжден… набедренником — настоятель прихода в Курибге (Марокко) священник Михаил Ярославцев». В 1945 г. отец Митрофан удостаивается сана игумена. В зарубежной русской печати сохранилась характеристика: «Всегда безукоризненный в исполнении своего долга, богато одаренный прекрасными духовными качествами, он был истинным утешением для очень многих из паствы своей… Бескорыстно, с открытым сердцем, не покладая рук своих, служил он всем, без различия возраста и состояния…». В мае 1949 г. батюшка был возведен в сан архимандрита. С 1952 г. архимандрит Митрофан, после смерти первого рабатского пастыря о. Васонофия, занял его место и настоятельствовал в Воскресенском храме города Рабата.

Первый систематизатор истории марокканской церковной жизни протоиерей Николай Захаров, в своих записках, так отозвался о архимандрите Митрофане: «чутко понимал судьбы Русской Православной Церкви и ее малой ветви в Марокко». В письмах своих, «он убедительно и в духе истинной пастырской заботы давал ответы, разъяснял современные задачи Матери-Церкви, писал о ее спасительной миссии, о благодати Божией, которая, „оскудевающая восполняя“, ведет верных чад церковных историческими путями в завещанное Спасителем мира Царство Небесное».

Отец Митрофан отличался оригинальным складом ума, много размышлял о современных задачах богословия, имел желание написать книгу и изложить в ней свои мысли. В приходском архиве сохранилось пять больших тетрадей с записями батюшки. На протяжении своего священнического служения на приходах в Марокко, сначала в заводском городишке Курибге, где он пастырски опекал русских рабочих, трудившихся на фосфатном предприятии, затем в Рабате, — он аккуратно записывал цитаты из прочитанных книг, готовил материалы для издания. Наряду с другими выписками, есть в тексте и оригинальные записи, в таком случае на полях имеется собственная приписка священника: «мои мысли». В качестве иллюстрации приведу здесь одну из цитат, характеризующую взгляды священника на решение национального вопроса и политического устройства в свете христианской веры: «Я всегда был, есть и буду русским, любящим свою Родину во всяком ее состоянии, больном и здоровом, оставаясь в то же время лояльным к Франции, в коей прожил 30 лет. Режим любой страны меня не касается, как служителя Христовой Церкви, живущей при любом образе правления и воюющей лишь на грех, и, прежде всего в самом себе».

Архимандрит Митрофан, будучи генералом в мирской жизни, как известно, писал на военно-исторические темы. Не оставил он пера и после того, как стал священником. Сохранились его заметки, которые он посылал в церковные журналы. В одной из статей помещенной в Журнале Московской Патриархии, содержится интересное замечание, которое может говорить о наблюдаемых в этнографической среде местных жителей до-арабских христианских корнях: «В Северной Африке, в древней Церкви было много епархий, в которых кипела напряженная церковная деятельность… после пришествия варваров на месте величественного здания церкви остались одни руины. Все покрыто травой забвения. Но дух христианства жив. У горных берберов сохранилась традиция татуировать на лбу знак креста; а женщины носят украшения наподобие крестиков».

В парижский Церковный Вестник посылал африканский архимандрит свои проповеди. Позволю здесь одну цитату на тему встречающихся недостатках и отклонениях в церкви и, как к этому следует относиться, по мнению отца Митрофана: «Встречая недоброе даже в ограде Святыя Церкви, нельзя чуждаться Её, отвергать Её благодатную силу… Вместо отравления своей души заботами о мировых порядках и осуждения инакомыслящих, христианину должно обратить внимание на личное духовное совершенствование и укрепление своей благой воли; тогда он не соблазнит ближнего своего нервностью и сомнениями… Противление злу и непротивление злу… Противление значит насилие несвойственное духовному миру; непротивление же — бездействие, духовная спячка…

Не следует соблазняться историческими примерами увлечения иерархов христианской Церкви на борьбу: крестовые походы, преследования старообрядцев, уничтожение альбигойцев, инквизиция, Варфоломеевская ночь и т. д. приводившие к противоположному результату".

Умер священник 28 января 1954 г. и погребен в православной часовне на городском христианском кладбище «Рах» в Рабате. В некрологе по покойному сообщалось: «Насколько все мысли и стремления… доброго пастыря были сосредоточены не на себе, а на тех, кто свыше был вручен его попечению, можно судить отчасти и по тому письму, которое было написано им… епископу Николаю, за несколько часов до кончины: «Ваше Преосвященство… не судите меня за мои каракули, и может быть, не вполне ясное содержание написанного. Я вышел из госпиталя раньше времени, беспокоясь за церковь. И теперь я еще очень слаб физически и плохо соображаю. У меня было довольно жестокое воспаление легких, и сейчас врачи и прихожане охраняют меня: сижу я закутанный, в кресле целыми днями. Но все же отвоевал себе право служения, и в воскресенье 24-го, был утешен большим собранием молящихся. Трогательное отношение: посещали и в госпитале и теперь на дому…

В общем, наша приходская жизнь течет спокойно, без треволнений. Беспокоит меня лишь нарушение живой постоянной связи с другими городами и деревнями, где рассеяна моя паства. За январь я должен был посетить почти всех, но вот, помешала болезнь.

Буду очень рад приезду помощника. Возникает только тревога за успешное устройство его приезда сюда. Здесь он будет иметь комнату и 10 000 франков в месяц, как я и, как дьякон отец Николай. Это, конечно, очень скромно, но прожить можно. Я хочу ему написать о нашем житье и о моем желании видеть его, но пока для меня это большой труд. Простите и Вы, Владыко, за столь короткое писание; слаб я, и кружится голова. Всем отцам и братии моей сердечный привет".

В заключение этой информации, посвященной прекрасному русскому человеку и патриоту, позволю привести еще одну цитату из черновых записей покойного отца архимандрита Митрофана, которая, как нельзя лучше передает одно святое качество, а именно, любовь к Родине: «Как нам не любить Родину, где родились, крестились, воспитались, учились, посещали святые храмы, дышали воздухом ее полей и лесов, любовались природой и т. п. В земле отцов и дедов нам дорого все русское — свое, склад русско-славянской души. Национальная история, научно-литературное наследие, народные герои и святые… Надо правильно понимать действительность, оценивая ее не пристрастно и всегда молиться за свою страну и народ».

ДРУГИЕ СВЯЩЕННИКИ

1.3.2.1.1 Авраамий (Терешкевич), иеромонах

Отец Авраамий приехал в Марокко в 1930 г. Митрополит Евлогий, в своих воспоминаниях оставил о нем лестную характеристику. Он пишет о батюшке, как о умном, красноречивом, тактичном человеке. Молодой иеромонах окончил Богословский институт в Париже. Прежде он служил на одном из приходов во Франции. «Молодой настоятель, живой, горячий, но приятный в обращении, сумел сплотить прихожан вокруг себя…К сожалению, через несколько лет (я) огорчил приход, отняв от него о. Авраамия… Я послал его в Африку с миссионерской целью, считая ее соответствующей его монашескому пути. Однако там никакой миссионерской работы нет, а прихожан мало», — сознавался митрополит спустя годы.

Отец Авраамий/, был принят на работу в заводское управление в городе Курибге, так как сами прихожане были не в состоянии содержать священника. Настоятелем Свято-Троицкой церкви в Курибге он оставался до 1937 г., когда был вынужден покинуть Марокко из-за болезни.

1.3.2.1.2 Александр (Тюменев), иеромонах

Отец Александр (Тюменев) приехал в Марокко в 1930 г., на псаломщицкую вакансию. Служил в Рабате, помогал настоятелю о. Варсонофию (Толстухину). Скончался в 1943 г.

1.3.2.1.3 Шкарин Николай, священник

Отец Николай (Шкарин) приехал в Марокко в 1932 г. в сане диакона. В 20-х годах XX в. он в массе русских эмигрантов оказался в Париже. Митрополитом Евлогием направлен в Марокко. Воспоминаниях П.П. Де Мазьер читаем: «Был замечательный, колоритный дьякон отец Николай Шкарин. Он обладал прекраснейшим голосом, невероятным чувством юмора, жил в колокольне, куда мы забирались по четвергам учиться Закону Божию и, где он день за днем переписывал партитуры изумительно красивым почерком, — он в Москве служил в городском адресном отделении и там научился так красиво писать. Отец Николай любил выпить, но умеренно и прекрасно читал вслух: его иногда приглашали домой и после бесконечного для нас, детей, ужина — он ел медленно и с расстановкой — он принимался читать Лескова, Гоголя, со вкусом и выражением».

Отец Николай руководил хором Воскресенского храма в Рабате, который сумел привести на достаточно высокий профессиональный уровень. В последствии (ранее 1955 г.), он был рукоположен в священники. На хиротонию ездил в Париж, по-французски говорить так, и не научился, т.ч. поездка из Рабата во Францию без провожатого была для него достаточно сложной.

1.3.2.1.4 Феодоров Г., священник

Отец Г. Федоров Приехал в Рабат в 1943 г. на место почившего иеромонаха Александра /Тюменева/ бывшего в Рабате на псаломщицкой вакансии. Вскоре уехал.

1.3.2.1.5 Солнышкин Владимир, священник

В последующие годы, «…некоторое время, в приходе служил отец Владимир Солнышкин, который способствовал укреплению прихода тем; что стал издавать Приходской бюллетень». Ввернувшись во Францию, перешел к епископу Иоанну /Ковалевскому/ (1905−1970гг.) РПЦЗ, руководившему с 1964 г. приходами Французской Православной Церкви западного обряда.

1.3.2.1.6 Кретьен Григорий, священник

Отец Григорий Кретьен, — православный француз, принявший православие. Помимо служения в Воскресенском храме Рабата, о. Григорий опекал общину в Танжере, совершал службы в домовом храме Киприана Карфагенского (до 1962 г.). Этот священник положил в Марокко добрую традицию совершения некоторых богослужений на французском языке, что позволило «объединить, с большой легкостью православных людей разных национальностей»". Особое внимание он уделял молодым прихожанам и детям. Архиепископ Николай /Еремин/, писал о том, что «не знающие ни русского, ни славянского языков, дети могут понимать и участвовать в молитве, только совершаемой на французском языке. Оставить их вне понимания, а потому вне молитвы и литургии, мы не имеем права и, если бы так сделали, то это было бы значительной несправедливостью». В последствии, вернувшись во Францию, о. Григорий Кретьен перешел к епископу Иоанну /Ковалевскому/ РПЦЗ, руководившему приходами Французской Православной Церкви западного обряда.

1.3.2.1.7 Владимир (Балин), архимандрит

Далее, в храме служили архимандрит Владимир /Балин/. Из Церковного вестника, издававшегося в Париже, узнаем: «В воскресенье 10 апреля 1955 г. во время Божественной литургии в храме Трехсвятительского подворья в Париже, высокопреосвященным Николаем, архиепископом Клишским, рукоположен в сан иеродиакона инок Владимир (в миру Борис Балин)». В архивных документах Воскресенского храма в Рабате есть запись, характеризующая священника: «это был общительный, жизнерадостный и деятельный человек, долгое время работавший в доме известного французского летчика и писателя Антуана де Сент-Экзюпери». Советский сотрудник, встречавшийся с архимандритом, оставил воспоминания: «По случаю годовщины Октября посольство устраивало официальные приемы. На них приглашались и некоторые члены русской общины. Одной из наиболее колоритных фигур среди приглашенных был отец Владимир — настоятель небольшого православного храма, построенного на средства прихожан».

Скончался архимандрит Владимир в 1976 г. в Париже.

1.3.2.1.8 Беликов Александр, протоиерей

Отец Александр Беликов, прибыл в Марокко на смену о. Владимиру (Балину). Протоиерей Александр прежде трудился в Югославии, он был профессором философии в Белградском университете. В Рабате протоиерей Александр был всеми уважаемый человек, общался с представителями французской администрации, принят был при королевском дворе, вхож в посольства. Престиж русской общины в Марокко заметно возрос при его руководстве приходом. С тех пор вошло в традицию, сохраняемую до нашего времени, когда на официальные государственные торжества в королевский дворец, как представитель русской колонии приглашается настоятель храма Воскресенского храма. Вторым человеком, представляющим Россию, принимающим участие в этих же церемониях, стал после установления дипломатических советско-марокканских отношений в 1958 г., — посол СССР, сейчас Российской Федерации.

После служения в Марокко отец Александр вернулся в Югославию. Скончался он в Белграде в 1974 г.

1.3.2.1.9 Сидун Иоанн, священник

Среди последующих настоятелей Воскресенского храма в Рабате отец Иоанн Сидун выделялся следующим качеством. Протоиерей Н. Захаров пишет: «Кратковременное служение отца Иоанна Сидуна отмечено усилением экуменической деятельности в приходе».

1.3.2.1.10

В ведении ОВЦС МП

В 1972 г. приход в Рабате был переведен в непосредственное ведение Председателя ОВЦС, и для пастырского служения из Москвы был направлен протоиерей Николай Захаров.

После смерти протоиерея Николая Захарова Воскресенский приход поочередно возглавляли: архимандрит Лев /Церпицкий/, протоиерей Георгий Давыдов, игумен Гурий /Шалимов/, архимандрит Иосиф /Пустоутов,… С 1991 г. — священник Анатолий Егоров".

Следует, также упомянуть о том, что Председатели ОВЦС МП дважды посещали Марокко. Первым это сделал митрополит Никодим (Ротов) в 1977 г. В 1997 г. в связи с 70-летним юбилеем основания русской общины в Рабате, праздничные торжества в Марокко возглавил митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (Гундяев).

Вообще же, канонически, православные, проживающие в странах Магриба, относятся к Североафриканской епархии Александрийского патриархата. Возглавляющий эту епархию митрополит Карфагенский Хризостом (Пападопулос), находясь с пастырским визитом в Марокко в 1999 г., после совершения богослужения в греческом Благовещенском храме Касабланки, посетил и Воскресенскую русскую церковь в Рабате. Митр. Хризостом в период 1972—1974 гг. проживал в нашей стране, будучи экзархом Александрийского патриарха, исполняя послушание настоятеля Троицкого храма-подворья в Одессе. Владыка владеет русским языком, оставил самые добрые воспоминания о нашей стране и русском народе.

ЕПИСКОП МИТРОФАН (ЗНОСКО-БОРОВСКИЙ)

Владыка Митрофан (Зноско-Боровский), несколько лет прожил в Марокко с 1948 по 1959гг. В сане протоиерея он возглавлял русскую православную общину в Касабланке. С его именем связан определенный период расцвета в деятельности колонии наших соотечественников, второй эмигрантской волны, если можно применить это слово, к духовной жизни вынужденных страдальцев-изгнанников.

Родился отец Митрофан в 1909 г., в западнорусской духовной семье, его отец служил священником в г. Брест-Литовске.

М. Зноско-Боровский, для получения образования поступил на богословский факультет Варшавского университета. В 1932 г. переехал в Белград, как стипендиат Сербского патриарха Варнавы для учебы на богословском факультете университета.

Затем, по возвращении в Польшу, Зноско-Боровский преподавал и с 1935 г. служил диаконом, а с 1936 г. священником в Никольской Братской церкви Бреста, где ему пришлось пережить советскую, затем немецкую оккупацию. Вместе с отступавшими немецкими войсками, перед угрозой Красной армии, протоиерей вместе с семьей ушел на Запад. В августе 1944 г. Германский митрополит Серафим (Ляде) выдал отцу Митрофану удостоверение о принятии в клир РПЦЗ. Зноско-Боровский с семьей проживал в это время в Вене, откуда по субботам и воскресеньям ездил в лагерь фирмы «Лейхметалл» в Берг-Энгерау, где опекал угнанных на принудительные работы соотечественников. В 1947 г. он оформлял документы для выезда в США, готовился принять приглашение на должность разъездного миссионера. Однако, как сообщает он в своей автобиографии: «дело закончилось отказом, в июне того же года архиепископ Виталий ответил: «что, к сожалению, не может выписать вас в Америку, ибо ему трудно обеспечить содержание такой большой семьи, как ваша». Митрополит Анастасий (Грибановский) получил в апреле 1947 г. от владыки Нафанаила (Львова) письмо, в котором последний просил о назначении протоиерея Зноско-Боровского в Марокко. Таким образом была решена судьба священника и вместе с тем наметились последующие страницы касабланской русской церковной истории. Прот. Митрофан прибыл в Марокко в 1948 г., и оставался здесь до 1959 г., когда выехал в США (в 1989 г. протоиерей овдовел и с 1992 г. призван к архиерейскому служению). Преосвященный владыка Митрофан был епископом Бостонским, викарием Нью-Йоркской и Восточно-Американской епархии, преподавал в Свято-Троицкой духовной семинарии в Джорданвилле. Скончался владыка в 2002 г.

О времени проведенном в Марокко, Зноско-Боровский достаточно подробно излагает в своей книге «Хроника одной жизни: К 60-летию пастырского служения IX. 1935-IX.1995.».

Баранников Георгий, протоиерей

Отец Георгий приехал в Марокко в составе большой партии русских второй волны. Это были люди, ранее содержавшиеся в беженских лагерях в Германии. Первоначально он служил в Касабланке, где помогал протоиерею Митрофану Зноско-Боровскому, настоятелю Успенского храма. В 1950 г. был организован самостоятельный приход РПЦЗ в Рабате, который возглавил протоиерей Баранников. Также батюшка опекал православные семьи в других городах страны, в частности в Фесе, где совершал службы, занимался с детьми Закон Божиим, проводил пастырскую работу в области душепопечения. После отъезда в 1959 г. прот. Митрофана Зноско-Боровского в США заменил его на посту настоятеля Успенской церкви. Умер в 1960 г. в Касабланке.

1.3.3 РУССКАЯ ОБЩИНА В КАСАБЛАНКЕ

Зарубежная русская паства разрасталась. Большинство эмигрантов селилось в Касабланке, т.к. город-порт, город-мегаполис, промышленный и экономический центр, был способен обеспечить работой. За годы французского протектората население Касабланки из 25 000 выросло в 650 000 человек. «Ныне Касабланка живет полным размахом стройки. Город переполнен. Найти себе пристанище, а тем более целую квартиру, в европейских кварталах города можно только за очень большие деньги… Квартирный вопрос, в общем, в Касабланке самый тяжелый. Конечно, если есть связи знакомства… Русская публика, как приехала и поселилась в барачном пригороде Бурназель (Bournazel), так там, в большинстве случаев и застряла, ютясь в условиях… со всякими их недостатками, ценя, главным образом, то, что живешь среди своих… Что касается вопроса заработка, то в Касабланке или в Марокко вообще, всегда можно, постепенно обжившись, зарабатывать себе на сносную жизнь при условии, если у вас есть какая-либо специальность. Без специальности тут дело плохо, ибо арабского труда для черной работы сколько угодно, и он оплачивается слабо», читаем в русской эмигрантской газете.

Как и везде в эмиграции, общественная активность проявлялась через работу различных организаций. Выделялся среди них Красный Крест. Возглавляла работу этой организации в Касабланке княгиня В.В. Урусова. Обычно Правление общества устраивало традиционный бал под масленицу. Об одном из танцевальных вечеров, устроенном с целью благотворительности, читаем: «На вечере встретилась вся русская колония, французы — друзья и американцы. Организовала вечер инициативная группа в составе: В.Н. Буткова, Т.Н. Ростовцева, Н.Ф. Рудко, Н.С. Подзолова, В.Ф. Григорьева и г-ж В.М. Шимановской и Сорокиной. Сложное и хлопотливое дело по организации буфета блестяще провели г-жа А.Н. Буткова, инж. В.И. Травлев и собственник магазина „Кавьяр“ Е.Е. Ельский, снабдивший буфет деликатесами и помогавший личным участием и советами. Жертвенно работали по сменам в буфете многие дамы и особенно г-жи Старикова, А.Н. Сидоренко и Кузнецова, а юноши Володя Сидоренко, Юра Брюно, Вася Евец и Коля Козловский весь вечер помогали везде, где было нужно. Успех вечера превзошел все ожидания, хотя расходы, с ним связанные, оказались также сверх предполагавшихся. Дружная отзывчивость в деле устройства вечера всех русских эмигрантов в Касабланке., показала, что русская колония могла бы регулярно объединяться в таких начинаниях, без различия групп и партий, принося пользу своим соотечественникам, попавшим в тяжелые условия, и отдыхая морально в своей среде, в непринужденной обстановке». На вечере звучали песни, романсы. Среди почетных гостей была госпожа Бонифас жена губернатора. «Все местные газеты отметили вечер русской колонии в теплых выражениях, пожелав русским изгнанникам счастья и успеха в жизни, в новых условиях».

Один из спектаклей «… прошел под эгидой Православной Общины в Марокко и весь чистый сбор был отправлен председателю Берлинского Комитета помощи русским беглецам из-за «железного занавеса».

В Касабланке прошло детство будущего протоиерея Анатолия Ракович, который проживал здесь с родителями. Ныне о. Анатолий служит в парижском соборе св. Александра Невского.

Следует обратить внимание на детский вопрос. Эмигранты гордились своими потомками, видели в них смену. «Нам кажется, что в Русском Зарубежье, почти везде русские дети и юноши пожинают лавры школьных успехов. Нам приятно сообщить, что и в Марокко русская молодежь так же достойно поддерживает русское имя в местных учебных заведениях», — читаем в «Русской мысли». В Бурназельской общеобразовательной школе обучалось 15 русских детей, «как правило, русские в своем классе идут первыми…». В 1951 г. в Колледже Касабланки отличилась русская девочка Ирина Шимановская, «взявшая все три награды лицея по чисто французским предметам (литература, язык и история)», — отмечалось в газетной статье.

Кружковая работа, дополнительное образование, организация досуга, спорт и другие проявления детской активности имели место в жизни русской общины. Был организован русский детский струнный оркестр, в котором мальчики на выступления одевали косоворотки, а девочки национальные сарафаны. Некоторые дети посещали профессиональную школу танцев госпожи Михайловской. В газете тех лет читаем о том огромном «удовольствии, которое получили и многочисленные родители, гордые за своих детей, блестяще поддержавших русское имя и еще раз наглядно показавших русский талант и русские способности».

Молодежь занималась спортом. Была попытка организовать свой русский спортивный клуб в Касабланке. Наши играли довольно успешно, последовательно брали кубки Марокко. Один из юношей был отправлен в центральную федеральную школу в Париж. Среди юниоров выделялись русские игроки, команда которых выиграла «Рождественский кубок» по волейболу в 1951 г.

По немногим публикациям в эмигрантской прессе узнаем о жизни в далекой стране. «В Африке многого нет, что нам привычно. Не найдете вы тут маку; редко, редко, случайно встретите творог; вместо пшена здесь „кус-кус“; о гречневой крупе не приходится и заикаться; хорошей селедки и не сыскать… И вот тут на помощь приходит обычно какой-нибудь предприимчивый человек. Смотришь, появился магазинчик с русскими товарами, где найдешь и черный хлеб, и зеленый сыр, и многое еще. Есть такой магазин и в Касабланке. Перед Пасхой в нем открывается запись на творог, на куличи… Идут в ход сельди самых разнообразных сортов, водится зубровка, водка…».

Большинство публикаций о жизни русской общины в Касабланке, которые появлялись в газете «Русская мысль» приходятся на период рассвета, если можно применить это слово, к жизни изгнанников на чужбине, на начало и середину 50-х годов. Наиболее активным автором этих небольших заметок был наш соотечественник, который под своими статьями ставил подпись: «Рей-Лохмач». Он оставил много интересных описаний, из которых узнаем о городе, в котором жили, о достопримечательных местах, местных особенностях и многом другом. Вот, например как он представляет саму Касабланку: «…расходятся обычно пять, шесть, семь и больше улиц и понять, куда надо идти человеку, привыкшему к строгой распланировке средней Европы, зачастую сначала очень трудно… Утомляет… отсутствие тени, особенно летом… Уютных, тихих, тенистых уголков, куда бы было можно с удовольствием пойти погулять, в Касабланке нет. И вообще, некуда пойти погулять. В улицах города шумно и жарко. За город не суйся — летом там выжженная солнцем равнина, а зимой, хоть и зелено, но всюду полно народа… Пойдешь к океану — он суров и мрачен. К нему и подойти трудно… А подойдешь, то хоть и посмотришь в бесконечную даль, но купаться в нем не следует. Можно только полоскаться у берега… унесет в море течение…». И все же, как не хорошо все это, а «…не напоишь воздух африканских пустынь свежим ароматом… трав», — ностальгически заключал он свои замечания.

В другой статье, Рей-Лохмач, писал о своей работе и о небольшом происшествии, свидетелем которого был: «Это было в глуши, в арабском местечке, на окраине которого мы проживали в сильно потрепанной временем глинобитной постройке, отведенной нам благоволением местного каида…». Далее описывал унылую местность, это была пустыня, кругом — камень и галька, глушь, до ближайшей почты десятки километров. Печально смотреть на горы, лишенные признаков жизни, «…за ними вздымался к небу острой крутой грядой сам Атлас, весь покрытый в зимние месяцы белым, белым снегом. Острые же ребра гор были то розовыми на восходе и закате солнца, то чисто белыми, когда лучи солнца их не касались, то, наконец, голубовато синими в ясные ночи полнолуния, когда месяц висел на прозрачном африканском небе, заливая своим холодным светом все кругом и преображая даже пустынные горы во что-то таинственное и фантастическое».

Как-то после работы, наш автор читал газету, одновременно наблюдая за жизнью местных рабочих, которые прикармливали арабскую собачонку, «…была она неимоверно худа, т.к. многие арабы принципиально не кормят своих собак… В двух-трех десятках метров от нас, за загородкой, из собранных на равнине сухих колючих кустарников, торчали арабские шалаши, покрытые ячменной соломой…» -там жил рабочий.

В 1956 г. Марокко освободилось от французского влияния, иностранцы покидали страну в массовом порядке. Коснулся этот процесс и русских второй волны. Церковный источник сообщает: «Разделение продолжалось до марта 1956 г., когда после провозглашения независимости Марокко эти лица покинули пределы страны».

При восшествии на престол бывший султан, объявивший себя королем под именем Мухамед V, 2 марта 1956 г. провозгласил независимость Марокко. Дипломатические отношения между СССР и королевством Марокко были установлены в 1958 г. После всех этих событий русские эмигранты стали в массовом порядке покидать Марокко. Как не нуждалось молодое независимое государство в специалистах, однако, русские люди уже знали, что такое национализация и прочие сопутствующие ей процессы, увы, из собственной истории.

1.4 ПАСТВА И ЦЕРКОВНАЯ ПОЛИТИКА

«Милосердие не может творить неправды, а правосудие не может выливаться в форму мести». архим. Митрофан

Об атмосфере церковного разлада, сложившегося в Африке и о том, как тяжело это отражалось в жизни прихода много писалось. Наибольшую остроту борьба, неуместная в жизни церкви, приобрела после смерти авторитетного старца архимандрита Варсонофия. Его продолжатель отец Митрофан писал: «Последние годы своего настоятельства почивший провел в чрезвычайно тяжелых условиях неприязненной атмосферы клевет, доносов и преследований со стороны отпавших от своей Матери-Церкви людей, целью жизни своей сделавших несправедливую борьбу против нее. До последних дней, больной уже, он не переставал получать анонимные письма, полные всяческих угроз и совершенно непристойных ругательств».

Разве что, смерть могла, до такой степени непримиримых соотечественников, ходивших по воскресеньям к обедне в разные храмы, собрать вместе для молитвы, как писал об этом тот же архимандрит Митрофан, описывая отпевание и похороны почившего собрата, когда миряне — представители разных юрисдикций собрались в Воскресенской церкви Рабата. Духовенство и на этот раз осталось при своем.

В период «первой» волны эмиграции, русская диаспора жила, хоть экономически трудно, но спокойно, и даже строила храмы и создавала приходы. Появление «второй» волны принесло в Марокко, да и в другие страны политизированных церковников. Один из таких североафриканских пастырей писал о своих взглядах: «Вспоминаю, как… в лагерях Германии и в Африке, все мы жили… надеждой на скорое падение цепей…».

«…Церковное разъединение в Марокко началось с 1946 г., но постепенно обоюдное раздражение стало затихать. При приезде новой партии беженцев осенью 1947 г., я их обслуживал, был два раза в их лагере, совершая погребения и бракосочетания, посещал и причащал больных в касабланских госпиталях. С приездом протоиерея Митрофана Зноско-Боровского в 1948 г., раздор усилился, вдохновляемый им, который не содействовал умиротворению, а разжигал вражду, добиваясь овладения всей русской марокканской паствой и ее достоянием в Рабате. Свидетельством этому являются также Приходские листки…, полнейшие яда и раздражения», — писал рабатский священник отец Митрофан. И далее: «С появлением в Марокко протоиерея Митрофана Зноско-Боровского начался натиск на наше церковное общество с целью захватить с налета и „покорить под нозе“. Когда же это не удалось, началось сманивание наших прихожан и старание скомпрометировать нас пастырей…».

«С прибытием в Марокко новой группы эмигрантов, в 1947 г. и позже, бежавших от кремлевского коммунистического ига, возник вопрос о духовной пище для этой группы верующих…», — писала парижская газета «Русская мысль».

Верные Московской Патриархии духовенство и прихожане болезненно наблюдали за успехами своих идеологических противников, так, одно из заседаний Приходского совета посвятили обсуждению, статьи, напечатанной в газете «La vigie Marocain» от 26 января 1958 г., касающейся звания протоиерея Зноско-Боровского, где он именуется главой всех православных церквей на всю Северную Африку. Постановили: одобрить посылку письма с приложением вышеупомянутой статьи и передачи всего дела архимандриту греческому Ieretheos’y Chassapis’y в Касабланке, который обещал, обо всем этом, донести до сведения патриарха Александрийского Христофора. Копию всего дела отправить архиепископу Николаю в Париж для сведения. Примечание: газетную статью и письмо хранить в архиве, под литерой «З» /Зноско-Боровский/".

Многие люди в эмиграции понимали всю ненормальность складывающейся ситуации в церковной жизни зарубежья. «Система параллельных приходов… по природе антихристианская, ибо цель захватническая, разделяющая верующих по политическим признакам, и вредная для православия… Приходится защищать свои приходы и пасомых от посягательств воинственно настроенных деятелей церковной организации зарубежного Архиерейского Синода: нападки, злобные писания, переманивания прихожан и параллельные приходы и т. п. никому не дают спокойно молиться, а пастырям исполнять свой религиозно-нравственный долг. Об этом несутся жалобы буквально отовсюду, куда внедрились воинствующие не на грех, а на ближних священнослужители. Русские православные люди за границей устали от церковных раздоров и наветов и хотят церковного мира…», — с болью писал один престарелый русский генерал, в эмиграции надевший рясу священника.

В качестве иллюстрации церковного разделения диаспоры и того, как эти разделения отражались в жизни на периферии, в частности в русской среде в Северной Африке, предлагаю выдержки из переписки между двумя настоятелями, по стечению обстоятельств, у них даже были одинаковые имена, и тем не менее, не было между ними, несмотря на единое русское происхождение и принадлежность к одной религии — русскому православию, — взаимопонимания. Из Касабланки в Рабат писали: «…Настоятелю Свято-Воскресенского храма Московской юрисдикции в г. Рабате, архимандриту Митрофану /Ярославцеву/… Во исполнение постановления Общего собрания членов «Общины Православной Русской церкви заграницей», бывшего в г. Касабланка 30 марта 1952 г., сообщаю Вам следующую резолюцию… «Общее собрание… полагая себя выразителями настроений 91% православного населения русского происхождения, проживающего в Марокко, для какового неприемлемы ни в какой форме влияния, исходящие от Московской Патриархии, находящейся в пленении коммунистической безбожной власти в Москве… и стремясь всемеро… к достижению церковного единства, считает возможным столь вожделенное объединение осуществимым лишь под руководством Синода Русской Зарубежной Церкви, для чего и обращается к настоятелю прихода Московской Патриархии в г. Рабате, а через него — к Правлению «Православной церкви и Русского Очага в Марокко». Настоящее письмо было передано 6 мая, через протоиерея Григорий Баранникова, которого зарубежники, не дожидаясь мнения патриархийных сторонников, уже назначили своим священником в Рабат.

Ответное письмо в центр сторонников зарубежной юрисдикции — Касабланку, был отправлен через 3 дня. В нем, в частности писалось: «Протоиерею отцу Митрофану Зноско-Боровскому… По существу могу заметить следующее: ссылка на количественное — в процентах превосходство в церковном деле не играет никакой роли; к тому же — вычисление (91%) — слишком тенденциозно. Неприемлемость ни в какой форме влияния — исходящего от Московской Патриархии — имеет причины исключительно политического характера, но отнюдь не церковного… Указание на пленение Московской патриархии коммунистической безбожной властью — голословно и, опять таки подчеркивает политический характер резолюции „Общины“ и расцерковленность (мирские вожделения) принявших резолюцию…».

Что касается характеристики самого административного органа Русской Зарубежной Церкви, то отношение к его легитимности в африканских приходах было не однозначным: «… этот «Синод» составляют архиереи — находящиеся под прещением высшей русской церковной власти, оставившие свои епархии и не могущие претендовать на автокефальность их Церкви… Название «Русская» -… не походит Церкви «Синода и Собора архиереев», ибо они не признают законное русское священноначалие… «Зарубежная» Церковь тоже никакими канонами не предусмотрена… Александрийский патриархат, Блаженнейший Христофор воспретил своим священнослужителям иметь литургическое общение с архиепископом Пантелеимоном в Тунисе… личные и политические вожделения превозмогают. Последние выразились в целом ряде выступлений — отнюдь не церковного характера -… благодарственный адрес Гитлеру, в коем он назывался «вождем в мировой войне за мир и правду», служились молебны о спасении России помощью Гитлера и т. п. Позднее митрополит Анастасий призывал к очищению Русского Народа атомной бомбой, огнем и кровью /Пасхальное послание 1948 г. и речь его 29 июля 1951 г./… Здесь же — в Марокко на общем собрании «Церковной» общины в Касабланке в 1950 г. дебатировался вопрос о вхождении в «политическую организацию (кн. Белосельского-Белозерского)… В Приходских Листках NN 3, 4 и 5 — Вы клеймили нас всех большевиками… в Приходском Листке N 4 — поносили ныне усопшего архимандрита Варсонофия и меня — как слуг сатаны — советских подданных, хотя я не имею советского паспорта… Ваше утверждение /Пр. Л. N 4/, что в нашем «Обществе» засилье советских граждан, также не верно, их всего 26% общего состава… Вы очевидно с целью умаления — называете… «советским патриархом», а… русскую церковь — «подсовецкой», подобные политические термины здесь преследуют нехорошую цель… Из Пр. Л. N 3 видно, что у Вас в «Общество» принимаются люди определенных политических убеждений… За три года своего пребывания в Марокко и, — бывая много раз в Рабате, — Вы не удостоили меня Своим посещением, никогда к нам — двум рабатским священникам не обращались с предложением жить в мирном согласии, содержанием же подписанных Вами Пр. Листков — N 3, 4 и 5 — показали явное нежелание мира между нами"… Во всех писаниях в русских и французских газетах Ваших пасомых ясно высказывалось одно желание завладеть нашим храмом в Рабате не Вами и не ими созданном, а старыми эмигрантами… Оставьте нас в покое, не досаждайте своими необоснованными претензиями и не мешайте спокойно молиться».

О политическом характере касабланской православной общины сообщалось в публикациях тех лет. Газета «Русская мысль» в 1950 г. поместила статью под заголовком «Церковь и политика. Православная жизнь в Марокко», где в частности писалось о том, что на приходском собрании поднимался вопрос участия в строительстве антикоммунистического центра в Нью-Йорке.

Отчасти злобность и непримиримость церковных и политических лидеров второй волны эмиграции можно объяснить их жизненной безысходностью, ведь «первые» русские любили Россию, мучительно переживали ее беды и хотели ее блага и процветания. С надеждой всматривались в перспективные направления внутренней и внешней политики. Прошедшие лагеря для военнопленных, насильно угнанные в Германию на работу и не захотевшие возвращаться в Россию, люди, жили ненавистью к СССР, не признавая ничего положительного в происходящих на родине процессах. Советский Союз, создал невыносимые условия для своих сынов и дочерей, вынужденных бежать от «Родины-Матери», как от злой мачехи.

В этой связи, становится понятно, почему религиозные символы примешивались к политическим понятиям. Например, касабланский зарубежный священник писал: «…советский паспорт в руках эмигранта — это билет от самого сатаны, а обладатель этого билета, добровольно отказывающийся от дара свободы, сознательно или не сознательно становится, несомненно, слугою сатаны». С точки зрения правомочности, данное утверждение просто не христианское и противоречит евангельскому смыслу.

В церковно-народной психологии, очень часто, в переломные моменты истории образу врага придаются черты противника церкви и Христа. Подобное явление, начиная с римских времен, можно наблюдать и в связи с реформами Петра и с именем В.И. Ленина, равно, как и с личностью последнего советского реформатора М.С. Горбачева. Эти же мысли беспокоили русскую церковную среду в эмиграции. Современник писал: «В русских настроениях той эпохи нередко прощупывался эсхатологический привкус».

И если, карловацкое церковное крыло, апеллируя к угрозе конца света, пугая антихристом и бесами, — все это применяло к советскому, коммунистическому строю, то нормальные священники относились к проблеме государственного устройства, как и следовало, исходя из сути христианства. Архимандрит Митрофан в Рабате, по этому поводу писал: «…пастырям — надлежит молиться за Родину и народ свой, а не уподобляться неистовому Аввакуму с его истерическими воплями об антихристе. История повторяется; как при патриархе Никоне и при императоре Петре говорили об антихристе, так и ныне, а Промысел Божий ведет нашу Родину своими путями, а не нашими хотениями. Хула не простится, а молитва — за кого бы то ни было — всегда благословенна. Не нахожу ничего плохого, если при божественном служении реже будут упоминаться злые духи и сатана, а то некоторые духовные лица привыкают чаще упоминать их, чем священные имена Господа Бога, Пречистой Его Матери и подвижников». Трезво оценивая всю пагубность для души и неспасительность разделения, тот же русский старец писал: «…Жалко становится наших русских православных людей, рассеянных по белому свету; терпящих нужду, горе, всякие лишения и, из-за внушенного им изуверами ложного понятия, боящихся поднять свои глаза на светящийся благодатью лик призывающей их Матери Патриаршей Церкви. Они даже верят, что, отвращаясь от Нее, они служат Богу /Иоанн. 16, 2./…». Для марокканских священников, оказавшихся в изгнании с 20-х годов XX века церковь была истинным, выстраданным символом спасения: «…Церковь действует на особом поприще, отличном от поля действия государства; у нее своя территория — это верующая совесть, своя политика — оборона этой совести от греховных влечений. Но, воспитывая верующего для грядущего града, Она постепенно и, незаметно обновляет и перестраивает и град зде пребывающий (государство, социальный строй общества).»