 |
| Страна.Ru | 08.09.2003 |
Круглая дата, связанная с жизнью Льва Николаевича Толстого, непрекращающиеся попытки обвинить Русскую Православную церковь в жестоком отношении к великому русскому писателю, непонимание смысла его учения, поистине трагические последние дни жизни — все это вынуждает нас еще раз обратиться к выяснению вопроса, как складывались его отношения с Церковью. Надо попытаться понять, насколько соответствует действительности расхожее представление о событиях 1901 года (когда Толстой был отлучен от Церкви — ред.) и обстоятельствах смерти писателя.
Смысл учения Льва Николаевича Толстого
Говоря о Толстом, мы, конечно, не случайно употребляем слово «трагедия». Гениальный русский писатель, получивший от Бога великий талант, глубокий мыслитель, всю жизнь размышлявший о земном пути человека и его значении для вечности. И в то же время «раб лукавый и ленивый» (Мф. 25. 26), не преумноживший полученные дары, но растративший на упрямую, ожесточенную и бездумную борьбу с Церковью. Потому что истинная реализация данного Богом таланта и возможна только в Боге.
«Обращение» графа Толстого относится к 70-м гг. XIX века, когда писатель пережил тяжелейший духовный кризис, чуть не завершившийся самоубийством. Основной вопрос, тяготивший его в то время, вопрос о смысле жизни и смерти. С этого момента начинаются его религиозные поиски, чтение богословских трактатов, поездки в Оптину пустынь (не менее четырех). Лев Николаевич становится искателем абсолютного добра на земле, проповедником возврата к религиозной культуре, исповедником буквального понимания заповеди о «непротивлении злу».
Толстой не верит в Божество Христа, не верит в то, что в словах Христа есть свидетельства о личном бессмертии и личном воскресении, но стремится строить свою жизнь в соответствии с Его словами. «Это странное сочетание мистической взволнованности с очень плоским и убогим рационализмом, сочетание горячей, страстной и искренней преданности Христу с отрицанием в Нем надземного, Божественного начала вскрывает внутреннюю дисгармонию в Толстом. Расхождение Толстого с Церковью все же было роковым недоразумением, так как Толстой был горячим и искренним последователем Христа, а его отрицание догматики, отрицание Божества Христа и воскресения Христа было связано с рационализмом, внутренно совершенно несогласуемым с его мистическим опытом», — пишет о Толстом в своих очерках по истории русской философии прот. Василий Зеньковский.
Очень важно понимать, что Л.Н. Толстой фактически был противником не только современной ему Церкви (как, скажем, Мартин Лютер), но и христианства в целом. Еще в 1855 году он записал в своем дневнике: «Вчера разговор о Божественном и вере навел меня на великую громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле».
Толстой стал основателем нового религиозного течения, в котором было ярко выражено рационалистическое начало, стремление освободить Евангелие от всего чудесного, непонятного. Толстой учил, что в христианстве был осуществлен «обман веры», заключающийся в перетолковании Евангелия. Особенно там, где речь идет о чудесах Христовых (в первую очередь о Воскресении Христа), в установлении ненужного посредничества между Богом и человеком (в частности, в таинствах Церкви).
После одного из своих посещений Оптиной Пустыни Толстой пишет: «Недавно я был в Оптиной пустыни и видел там людей, горящих искренней любовью к Богу и людям и, рядом с этим, считающих необходимым по несколько часов каждый день стоять в церкви, причащаться, благословлять и благословляться и потому парализующих в себе деятельную силу любви. Не могу я не ненавидеть этих суеверий».
В результате Толстой пришел к отрицанию главнейших догматов христианства: учения о Троице, божественном достоинстве Христа, искуплении, Церкви. Христианское учение он заменил, по меткому выражению прот. Василия Зеньковского, «тиранией этической сферы», «панморализмом». Следствием чего стало, как известно, полное отрицание Толстым всех достижений культуры, начиная от государства и любых социально-правовых форм и кончая наукой и искусством.
Вообще, не отрицая в Толстом искренности и поиска, следует согласиться с прот. Георгием Флоровским, что великий русский писатель был «религиозно бездарен» в том смысле, что свел всю религиозную сферу к жизни рефлексивно-морализирующего рассудка, по выражению Овсянико-Куликовского, религии «не души, а силлогизмов», морального позитивизма. Понятия «богообщение», личное общение с Богом, встреча с Ним, «жизнь во Христе», Толстой воспринимал только как процесс планомерного выполнения заповедей, сообщенных человечеству мудрым учителем. Для него критерием истины является вовсе не Евангелие, а здравый смысл, поэтому-то и нужно в Евангелии оставить то, что соответствует этому здравому смыслу.
Очень характерно письмо писателя художнику Яну Стыке (от 27.07.1909 г.), где Толстой прямо признавал, что во всех религиях истина религиозная и нравственная одна и та же. Результат такой рефлексии очень печален: даже такой свидетель, как Максим Горький, сумел за нигилизмом Толстого увидеть «бесконечное, ничем не устранимое отчаяние и одиночество». В этом и заключалась суть трагедии Толстого: всю жизнь посвятив напряженному поиску явленного Царства Божия, он отверг это Царство, то есть Церковь в ее исторической действительности. Это привело к тому, что десятки лет Л.Н. Толстой фактически боролся с Русской Православной церковью и призывал народ к отпадению от нее.
Результат его деятельности был поистине ужасным. Как записал в своем дневнике А.С. Суворин, «в России два царя: Николай Второй и Лев Толстой. Который сильнее? Николай Второй ничего не может сделать Толстому, а Толстой непрерывно расшатывает трон Николая Второго».
А вот что об этом пишет сын Толстого, Лев Львович: «Во Франции говорится часто, что Толстой был первой и главной причиной русской революции, и в этом есть много правды. Никто не сделал более разрушительной работы ни в одной стране, чем Толстой. Русское правительство, несмотря на все свои усилия, не могло рассчитывать на необходимое содействие и поддержку со стороны общества. Отрицание государства и его авторитета, отрицание закона и Церкви, войны, собственности, семьи. Что могло произойти, когда эта отрава проникла насквозь мозги русского мужика и полуинтеллигента и прочих русских элементов. К сожалению, моральное влияние Толстого было гораздо слабее, чем влияние политическое и социальное».
Далее Лев Львович рассказывает об очень интересном эпизоде — обыске, произведенном у его тети в России. Когда руководивший обыском большевик узнал, что она является сестрой великого писателя, он вежливо ей поклонился со словами: «Какая жалость, что он не дожил до того, чтобы воочию видеть результаты своей работы».
Совершенно очевидно, что в этой ситуации Церковь не могла молча выслушивать хулу на Христа и Его учение.
Смысл определения Священного Синода
Прежде всего, несколько слов о понятии «отлучение» (греч. anaqema). В церковном праве под анафемой понимается отлучение христианина от общения с верными чадами Церкви и от церковных таинств, применяемое в качестве высшей кары за тяжкие преступления, каковыми являются измена православию, то есть уклонение в ересь или раскол. Анафема обязательно должна соборно провозглашаться. От анафемы следует отличать временное отлучение члена Церкви от церковного общения, служащее наказанием за менее тяжкие грехи (греч. aforismoz). Главное отличие первого от второго заключается в том, что анафема в буквальном смысле слова произносится над нераскаявшимся грешником и доводится до сведения всей Церкви. Кроме того, снятие анафемы предполагает покаяние перед всей Церковью и согласное принятие этого покаяния всей Церковью.
Церковь всегда с большой осторожностью относилась к вынесению приговора об анафеме (впервые это слово начинает использоваться в постановлениях Соборов с IV века). Главным критерием для этого служила оценка степени опасности того или иного учения для церковного сообщества, а также степень упорства данного лица в проповедуемом учении. Таким образом, Церковь опиралась на слова Самого Христа, «если и Церкви не послушает, то да будет он тебе как язычник и мытарь» (Мф.18. 17).
Исторически и в Русской Православной церкви анафема всегда являлась очень осторожным и взвешенным воспитательным актом и применялась только после многих тщетных попыток вразумить данного человека и вызвать у него покаяние. Эта мысль ясно выражена в «Духовном регламенте»: «Ибо не просто за грех подлежит анафеме, но за явное и гордое презрение суда Божия и власти церковныя с великим соблазном немощных братий.»
В феврале 1901 года Священный Синод издает определение, в котором, в частности, говорится: «Известный всему миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекшись от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви». В документе Синода особо подчеркивалось, что Толстой «проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов православной Церкви и самой сущности веры христианской» и, «ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из Таинств — святую Евхаристию». Суть определения выражена такими словами: «Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею».
Мы видим, что синодальное определение было составлено в очень умеренных выражениях, в нем отсутствует слово «анафема», оно подчеркивает, что Толстой сам отверг себя от церковного общения, но при этом присутствует надежда на изменение ситуации: «молимся, да подаст ему Господь покаяние в разум истины (2 Тим. 2,25). Молимтися, милосердый Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй и обрати его ко святой Твоей Церкви. Аминь».
Конечно, было бы ошибкой понимать синодальный акт как некий беспринципный документ, не имеющий никаких практических последствий. Характерно, что сам Толстой, его супруга и окружение воспринимали определение Синода именно как отлучение. Важно понимать, что это определение содержит недвусмысленное указание на вред учения и деятельности писателя для всей Церкви, а также на личную ответственность тех, кто является соучастником этой деятельности: «Ныне о сем свидетельствуем перед всею Церковью к утверждению правостоящих и вразумлению заблуждающихся, особливо же к новому вразумлению самого графа Толстого».
Таким образом, Синод, не употребляя терминов «отлучение» и «анафема», тем не менее считает невозможным для Л.Н. Толстого (и, фактически, для его единомышленников) до покаяния считать себя членами Церкви, ибо такой путь они выбрали сознательно. Эта мысль еще раз прозвучала в 1908 году, когда Синод выступил с разъяснениями по поводу намечавшегося юбилея Толстого — его 80-летия. В разъяснениях особо подчеркивалось, что все, кто выражает сочувствие этому мероприятию, «причисляют себя к его единомышленникам, делаются соучастниками его деятельности и привлекают на свою голову общую с ним, тяжкую перед Богом, ответственность». Именно поэтому в 1909 году епископ Тульский Парфений (Левицкий) в беседе с супругой писателя С.А. Толстой указывал на невозможность похоронить писателя по церковному обряду, если он умрет без покаяния.
Смысл разъяснений Св. Синода выражен в статье архиепископа Финляндского Сергия (Страгородского), где он призывает православных христиан не участвовать в чествовании писателя «вместе с явными и тайными врагами нашей Церкви, а молиться, чтобы Господь, хотя в этот последний, единонадесятый час обратил его на путь покаяния и дал ему умереть в мире с Церковью, под покровом ее молитв и благословения». Однако многие не откликнулись на призыв Церкви, и в этом очень ярко проявился феномен расцерковленности русской интеллигенции. «Ничего, что нам запретил радоваться Святейший Синод, мы давно уже привыкли без него печалиться и радоваться», — напишет Александр Блок.
4 апреля 1901 года Толстой выпустил «Ответ Синоду», в котором он не только не покаялся, но продолжал настаивать на своих кощунственных заблуждениях. В частности, он указывал: «Я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей. То, что я отвергаю непонятную Троицу и басню о падении первого человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупающем род человеческий, то это совершенно справедливо». Однако выдержать до конца эту «моральную установку» великий писатель не смог.
Было ли покаяние?
Можно предполагать, что поворот к Церкви и ко Христу совершился в душе писателя незадолго до смерти. Характерно, что еще в 1909 году, когда, как указывалось выше, Ясную Поляну посетил епископ Парфений (Левицкий), беседовавший с женой писателя, а затем с ним самим, Толстой так отреагировал на эту встречу в своем дневнике: «Как бы не придумали они (представители церкви — ред.) чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я „покаялся“ перед смертью. И поэтому заявляю, кажется, повторяю, что возвратиться к Церкви, причаститься перед смертью, я так же не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки, и потому все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении — ложь».
Ныне мы располагаем совершенно определенными данными, позволяющими утверждать, что в конце жизни писатель почувствовал необходимость что-то изменить. Сын писателя, Л.Л. Толстой, свидетельствовал, что «более, чем когда-либо, особенно в последние месяцы своей жизни, он искал не внутри себя, но вовне, моральную и религиозную поддержку».
Как известно, в конце октября 1910 года Л.Н. Толстой совершенно неожиданно для близких людей покинул Ясную Поляну. Последняя книга, которую он читал — «Братья Карамазовы», поэтому И.М. Концевич высказал предположение, что образ старца Зосимы повлиял на желание писателя бежать в Оптину Пустынь. На Толстого мог оказать также влияние образ Ивана Карамазова, гордо пытавшегося вернуть Богу билет в Царство Небесное, но так и не смогшего преодолеть императивное действие нравственного закона.
Мы обладаем большим количеством свидетельств, что Толстой ехал в Оптину с совершенно определенной целью — встретиться с оптинскими старцами. Об этом сообщает врач писателя, Д.П. Маковицкий и некоторые другие современники событий последних дней жизни писателя. К сожалению, эта встреча не состоялась: писатель не нашел в себе сил переступить порог монастыря и скита.
29−30 октября Толстой направляется к своей сестре, монахине Шамординского монастыря. Об этой встрече сообщает важные подробности сестра известного философа Л.М. Лопатина: «Приехав в Шамордино к Марии Николаевне, он (Толстой — ред.) радостно сказал ей: „Машенька, я остаюсь здесь!“. Волнение ее было слишком сильно, чтобы поверить этому счастью. Она сказала ему: „Подумай, отдохни!“ Он вернулся к ней утром, как было условлено, но уже не один: вошли и те, что за ним приехали (дочь, А.Л. Толстая, а также ее подруга Е.М. Феоктистова и врач Д.П. Маковицкий — ред.). Он был смущен и подавлен и не глядел на сестру. Ей сказали, что едут к духоборам. „Левочка, зачем ты это делаешь?“ — воскликнула она. Он посмотрел на нее глазами, полными слез. Ей сказали: „Тетя Маша, ты всегда все видишь в мрачном свете и только расстраиваешь папа. Все будет хорошо, вот увидишь“ — и отправились с ним в его последнюю дорогу».
Указанными лицами Толстой в Козельске был посажен на поезд, но так разболелся, что вынужден был сойти на станции Астапово и остановиться в комнатах начальника железнодорожной станции. Узнав об этом, первенствующий член Священного Синода митрополит Антоний (Вадковский) телеграфировал епископу Калужскому Вениамину (Муратовскому) и предложил ему направить к уже больному Толстому оптинского старца Иосифа. Но так как сам преп. Иосиф был в это время тоже болен, к писателю поехал скитоначальник преподобный старец Варсонофий.
5 ноября старец Варсонофий прибыл на станцию Астапово и обратился с запиской к родным умирающего, прося допустить к нему, на что получил немедленный ответ А.Л.Толстой, что отец этого не желает, а его воля для нее священна. Не удивительно, что старец Варсонофий не был допущен к Толстому. В беседе епископа Парфения с жандармским офицером Савицким последний заметил, что Толстого «буквально содержали в плену и делали с ним, что хотели». То же подтвердил сын Толстого Андрей Львович. В своем отчете епархиальному архиерею преп. Варсонофий сообщил, что согласно воле покойного, его тело должно быть без церковных обрядов предано земле в Ясной Поляне.
Таким образом примирения писателя с Церковью так и не произошло, потому что не было самого главного — покаяния. Раскаяние же и мысли о возможном покаянии — еще не действенное покаяние, имеющее плоды.
Очень важный момент, связанный с описанными событиями, отмечен в воспоминаниях бывшего оптинского послушника, игумена Иннокентия, опубликованных в 1956 году в Бразилии. В них впервые указано на существование телеграммы, посланной Толстым старцу Иосифу в Оптину. После получения этой телеграммы и был, по мнению о. Иннокентия, собран совет, на котором было решено послать не преп. Иосифа, а преп. Варсонофия. Вопрос, действительно ли существовала такая телеграмма, является очень важным, так как ее наличие прямо бы свидетельствовало о желании писателя перед смертью встретиться со старцами.
Очень часто можно услышать вопрос: почему Церковь не простит Толстого? Ответ на него сформулирован еще в Евангелии: когда справа и слева от Христа были распяты два разбойника, один из них покаялся и услышал очень важные, единственно важные для человека в этой жизни слова Христа: «ныне же будешь со Мною в раю». А другой злословил Христа, и нигде в Евангелии не говорится, что он услышал те же слова (Лк. 23. 39−43). Но вовсе не потому, что Господь его лично не простил и наказал.
Бог уважает личный выбор, акт самоопределения каждого человека, даже тогда, когда этот выбор есть выбор тупика и бесовской бездны. И навязывать через 100 лет русскому писателю то, от чего он сам отказался, мы не вправе.
