В силу того, что предметом войн нового типа является сознание, а целью — переоформление коллективного сознания (размывание традиционных и «наведение» новых идентичностей, лояльных цивилизационным нормам страны-победителя), новый тип войны не является предметом компетенции исключительно военных специалистов и специалистов по контртерроризму. Значимым «родом войск» становится журналистское сообщество. Ключевым ресурсом — его цеховая этика. Основным оружием — язык.
Что показали события 11 сентября? Что медийные структуры к освещению подобных событий не готовы. Но что куда важнее: они не готовы к занятию позиции. Только на первый взгляд кажется, что это чрезмерные требования. (Впрочем, не готовы не только они, но и другие элиты, что может уже в скором времени повлечь их смену.)
Имидж (образ) той или иной культуры, характер взаимодействия цивилизаций творится в языке. Новый тип противостояния благодаря именно языку легко модифицируется (капитализируется) в новый тип войн. Язык — пространство ключевой ответственности в нагрянувший информационный век. Язык — определяют медиа. Только исключительной силы политики влияют на языковое поле, порождая новые языковые формы. Большинство же просто стараются выразить свои мысли в существующем, т. е. ранее предложенном языке. Все мы привыкли к максиме эпохи TV: существует лишь то, что есть на экране, что получило свое преставление в «картинке». Но ведь это только частный случай языка.
События, как всегда, застали в мир врасплох. Зато язык уже был предложен. Оговорка Буша о новом «крестовом походе» — не просто оговорка, а факт прорвавшейся — у малоследящего за своим бессознательным президента — исторически сложившейся языковой реальности. Из этого же языка (реальности) писал свои знаменитые пророчества Хантингтон.
Сегодня Путин, твердо заявляя, что Россия не скатится в навязываемый ей сценарий противостояния двух миров, не может сказать: о каком другом сценарии идет речь? Есть ли другой язык, столь же сильный и ясный, столь же всевластный благодаря своей укорененности в коллективном бессознательном, выращенном на «крестовых походах», с одной стороны, и концепции разделения мира на «Дар уль Ислам» и «Дар уль Джихад» — с другой.
У другого нет языка. Вернее есть, но он маргинален для современного мира медиа. А потому его нет. Появление другого языка (а значит, другого мира — более справедливого мироустройства) возможно только путем волевого усилия различных общественных групп и в первую очередь медиасообщества по воплощению новой языковой реальности.
А пока военные, информационные, языковые, наконец, имиджевые действия, предпринимаемые американцами, с трагической неизбежностью превращают линию раскола в линию фронта. И большинство им в этом — увлекшись под шумок решением собственных проблем — помогают.
Примыкающая тема — имидж России в исламском мире и в последнее время часто повторяемый вопрос: стоит ли за него бороться?
Известна максима Щедровицкого-Островского: «Чем большему количеству людей в мире нужна Россия — тем ее положение устойчивей». «Нужна» в смысле симпатий, неподдельного интереса, внимания, наконец, сочувствия к России.
Мне всегда казалось, что, если элиты России, так же хорошо, как они ориентируются в западной культуре, начнут ориентироваться в мусульманской, если они начнут стремиться стать частью истеблишмента стран Юга и сформулировать общие стратегические интересы, так же как они стремятся войти в Европу, — от этого и Россия, и ее поликонфессиональное общество только выиграют.
Например, для России колоссальным ресурсом является возможность играть не только на западном рынке заимствований, но и на южном, а это означает инвестиционный климат несколько иной, чем для западных инвестиций, но который также связан с имиджем страны. Кстати, легализация инвестиций стран Юга в Россию есть цивилизованная форма «упаковки» действительно масштабной активности сторонников «исламской солидарности».
Потеря действующими элитами лица, а значит, постепенная утрата ими легитимности в глазах уммы на фоне разжигаемого межцивилизационного недоверия, может привести мир к гораздо крупным потрясениям, чем вспышки насилия и террора.
Таким образом, или наше общество найдет в себе силы для диалога, или преобладает другой тип взаимодействия, видимо конфликтный. Хантингтон стяжает лавры пророка, а действующие политики — запланированные вспышки рейтинговой эйфории.
Другой вопрос: в лице кого вести такой диалог со стороны России? Логично привлечь самих мусульман. Но сразу встает вопрос: а как к ним относятся в самой России и за рубежом? Каков у них имидж? Какова политическая история? Каково имя? (Так же как и встает вопрос о качестве российской исламской элиты: что она действительно может?)
Смею утверждать, что положительный имидж мусульман России — наш ключевой ресурс накануне новых дипломатических инициатив президента Путина, доброкачественный образ мусульман России — залог нашего добрососедства и внутри страны, и в мире.
